Алмазный фонд Политбюро

– Это точно, – подтвердила Матрена, – много доброго наслышана. – И улыбнулась, слегка склонив в поклоне голову.

Самарин уже не помнил, когда в последний раз слышал о себе подобное, и даже закашлялся невольно.

– Я о вас, конечно, меньше наслышан, – откашлявшись, произнес он, – мы с Кузьмой Ивановичем больше о преступниках разговоры разговаривали, но вкус тех пирожков с ливером, которые вы своему супругу в сумку закладывали, до сих пор помню. С тех самых пор ничего подобного не пробовал.

– Так вот и попробуете! – всплеснула пухлыми руками Матрена. – Я вчера два противня напекла. Правда, не с ливером и не с грибами, – вздохнула она, – те грибы, что по осени удалось насобирать, уже кончились, а насчет ливера сами знаете каково по нынешним временам. Сейчас и гнилушке картофельной радуешься. То шанежки из нее напечешь, то для пирожков начинку сотворишь, если, конечно, нашему кормильцу мучицы удается в дом принести, однако, мальцы и тому и другому рады.

Два белобрысых «мальца» трех и пяти лет, внучата Обуховых, таращились на гостя в щель полуприкрытой двери, и Самарин только сейчас вспомнил о том гостинце, который им принес. Достал из кармана пиджака пакет с пиленым сахаром, который презентовал посол Норвегии, и протянул его наследникам Обухова. Те сразу же распахнули дверь и нарисовались во всей своей красе в горнице. Без штанов – в доме было довольно тепло, но зато в поддевках на ватине.

– Ах, бесстыдники! – погнала их из горницы Матрена. – Ступайте штаны наденьте, а сахаром потом угощу. – И уже обращаясь к гостю: – Да зачем же вы сахар-то?.. Он ведь сейчас бог знает каких денег стоит.

– Ничего, ничего, – успокоил ее Самарин, – сахар мне вреден, а мальцам вашим в самый раз сгодится. Им еще расти да расти, а у меня от сладкого зубы крошатся.

Молчавший до этого хозяин дома только в рукав хрюкнул да правый ус двумя пальцами крутанул.

– Никак разбогатели, Аскольд Владимирович? Помню, когда в последний раз виделись… – и замолчал, видимо не желая ворошить в памяти тяжелейший восемнадцатый год, когда Петроград накрыла волна холеры и горожане, чтобы только выжить, спускали на барахолке всё то, что еще можно было продать или поменять на картошку, крупы, муку или тот же сахар.

– Малость разбогател, – не стал его разочаровывать Самарин, – и, если все пойдет как надо, в следующий раз приду не только с сахаром, но и с коробочкой монпансье для этих сорванцов.

– Это хорошо, – заинтересовался сказанным Обухов, – ну а пока хозяйка приготовит нам чего-нибудь закусить, садись да рассказывай, что за дело ко мне привело. Хотя, если признаться, я страшно рад видеть тебя у себя в доме.

Широким движением руки он пригласил гостя к столу и тут же произнес, покосившись на Самарина:

– Это ничего, что я иной раз на «ты» сбиваюсь? Поверь, отвык обращаться как положено.

– Кузьма Иванович!.. – праведному возмущению Самарина, казалось, не было предела. – Я буду весьма рад, если вы отбросите все формальности, и я останусь для вас просто человеком, без чинов и званий.

– Спасибо, – поблагодарил его Обухов. – Но в таком случае и я попросил бы вас обращаться ко мне на «ты». А то даже неловко как-то.

– А вот этого, простите, я не смогу сделать, – огорчил его Самарин. – Во-первых, привычка, которую из меня невозможно вытравить, а во-вторых, вы все-таки постарше будете, а это – плюс мое уважение к вам, ко многому обязывает.

– Ну, как знаешь, – не стал настаивать хозяин дома и потянулся рукой за хрустальным графином, неизвестно в какой момент оказавшимся на столе. Наполнил бочкообразные стопочки и, как бы извиняясь перед дорогим гостем, произнес: – Оно, конешно, не водка, а самогонь, но могу заверить, что получше монопольки будет.

И, уже поднимая стопку, добавил:

– Ну, будь, Аскольд Владимирович. И поверь, ты мне сегодня праздник сделал.

Проводив взглядом опустевшую стопку Самарина, он подвинул на его край тарелку с солеными огурцами и захрустел, закусывая.

– Небось догадываешься, с каких таких берегов это богатство? Правильно, угадал. Залетных чухонцев прикрываю, и прошу не судить меня за это. И еще скажу в свое оправдание. Не столько за себя с Матреной стараюсь, сколько за тех белобрысых, которые сейчас штаны по углам ищут. Ихнего отца, то есть моего сына, как забрили в шестнадцатом году, так до сих пор по фронтам мотается. За красных воюет, где-то под Тамбовом. А что касается снохи, так мне удалось в госпиталь ее пристроить, что на Васильевском острове. Хоть и маленький паек положен, но все-таки в трудную минуту и он помогал выжить.

Чувствовалось, что ему с трудом давалось это признание, и Самарин, который в последнее время хоть черту готов был служить, лишь бы выжить в этой страшной мясорубке, только сочувственно мотнул головой. Однако Обухов ждал ответа, возможно, слов понимания того, до какого он дна опустился – заведующий уголовным столом сыскного отдела полицейской части на Лиговке, и Самарин сказал то, что думал:

– Никто вас за это осудить не сможет, Кузьма Иванович. Никто! Тем более сейчас, когда вся Россия поставлена раком, и не мы тому виной. Так что, не будем талдычить об этом и перейдем к делу. И вот о чем я хотел бы попросить… Кстати, – вскинулся он, – перед вами сидит член Оценочно-антикварной комиссии, которую возглавляет Максим Горький.

– Ни хрена себе! – то ли изумился, то ли действительно порадовался за Самарина Обухов. – И чего же эта самая комиссия делает?

– Пока что ничего особенного не сделала, потому что только что создана, однако полномочия у нее большие и, насколько я догадываюсь, кое-кому она кислород перекроет.

И он вкратце поведал о тех задачах Оценочно-антикварной комиссии, о которых рассказал ему Луначарский.

– Планы великие, – не без скепсиса в голосе произнес хозяин дома, – но кто же те несчастные, кому твоя комиссия намеревается перекрыть дыхалку?

– То есть, ты хочешь спросить, кто из сильных мира сего будет мешать ее работе?

– Так точно, именно это я и хотел бы уточнить.

– Ну, насколько я догадываюсь, в первую очередь это господа из Петросовета и, само собой, Петроградское ЧК, которое, имея свои официальные пять процентов от каждой акции по экспроприации, пытается присовокупить к ним еще пятьдесят пять с гаком. Но не в процентах дело. Самое главное то, что вся эта экспроприация проходит под пролетарскими лозунгами, однако без каких-либо документов и протоколов изъятия, что, само собой, противозаконно и недопустимо. К тому же неизвестно, куда уходят реквизированные ювелирные изделия, бриллианты баснословной ценности и камушки в оправе из чистого золота.

Сверля насмешливым взглядом гостя, Обухов, как на больного, смотрел на Самарина.

– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь? – Он сделал ударение на слове «что». – Да вас те же товарищи чекисты с дерьмом смешают и по столбам развешают как врагов революции. Я уж не говорю о хозяине города, который просто растопчет вашу комиссию вместе с пролетарским писателем и даже не оглянется при этом.

– А вот тут вы глубоко ошибаетесь, господин Обухов, – возразил Самарин. – И господину Зиновьеву, и питерским чекистам придется считаться с комиссией хотя бы только потому, что декрет о ее создании подписан лично Лениным.

Он замолчал, пытливо взирая на хозяина дома, молчал и Обухов. Наконец, он потянулся рукой за графинчиком и, уже разливая самогонку по стопкам, умиротворенным баском произнес:

– Ленин, конечно, это серьезно, однако, и питерские не лыком шиты. Короче, нашему бы теляти да волка съесть. Так что, выпьем за это.

Когда хрустели наполовину разломленным соленым огурцом, от аромата которого можно было с ума сойти, в комнату с блюдом в руках, на котором праздничной горкой горбатилась разваристая картошка, вошла хозяйка дома.

– Прошу отобедать, а разговоры разговаривать потом будете.

И вновь Самарин едва не поперхнулся слюной – второй раз за вторые сутки.

Посидев за столом – для приличия – минут пятнадцать, хозяйка дома ушла к внукам, и вконец расслабившийся Самарин с горечью в голосе произнес:

– Слушайте, Кузьма Иванович, если мое дело не выгорит или в чем-то не угожу Горькому, все-таки пролетарский писатель, мировой значимости величина, возьмете меня в помощники? Это я серьезно говорю. Вы меня неплохо знаете: честен, да и силу физическую применить могу, если, конечно, понадобится. Как никак десять лет японской борьбой занимался, черный пояс мало кто в России имеет. Ну, так что, возьмете?

– Возьму, – буркнул в усы Обухов и вновь потянулся за графинчиком. – Но пока что давай с твоим делом закончим, выкладывай все начистоту. Догадываюсь, что не затем только пришел, чтобы доложить мне о создании вашей комиссии.

– Что ж, можно и начистоту. – Самарин вытер руки чистеньким полотенцем, которое хозяйка предусмотрительно положила по правую сторону от тарелки, спросил негромко: – Надеюсь, вы в курсе того ночного налета, когда было ограблено норвежское посольство?

– Так, кто же об этом на Лиговке не знает?

– Ну и что вы о нем думаете?

– О чем?

– Об этом налете.

Хозяин дома невнятно пожал плечами.

– А ради чего я об этом должен был думать? – искренне возмутился Обухов. – У новой власти и милиция есть, и всесильная чека, вот они пускай и думают, а я, считай, уже отдумался, когда в восемнадцатом году вместо положенной мне пенсии по морде от новой власти схлопотал. Спасибо еще господам чекистам, что к стенке не поставили как врага народа.

Самарин был готов к подобному ответу.

– Ну, а если я лично попрошу вас об одном одолжении?

Не скрывая своего удивления, Обухов уставился на гостя.

– А тебе-то какое дело до этого налета?

– Сейчас объясню.

И Самарин, не вдаваясь в подробности, рассказал о той задаче, которую возложили на него Луначарский с Горьким. А также рассказал и о том, что удалось узнать от сотрудников Норвежского посольства в Петрограде.

– И ты, выходит, желаешь, чтобы я тоже влез в это дело? – уточнил Обухов.

– Ну, не совсем чтобы влез, но хотел бы.

– Это мне понятно, что ты этого хочешь, – хмыкнул в усы Обухов, – но ты мне растолкуй, мне-то зачем это надо? Мне что, своих хлопот мало?

– Согласен, хлопот хватает. Да и резона нет встревать в это дело. Но я лично прошу вас помочь мне кое в чем. Прошу как заведующего уголовным столом сыскного отдела, который лучше всех знает бандитское болото Петрограда.

Самарин замолчал и выжидающе уставился на хозяина дома. От его решения сейчас зависело многое. Молчал и Обухов, осмысливая последние слова гостя. Наконец, вздохнул обреченно, покрутил пальцем ус.

– Ты, Аскольд Владимирович, забыл кое-что уточнить: бывший заведующий уголовным столом сыскного отдела, – с ударением на слове «бывший» произнес он. – А что касаемо всего остального, так и здесь кое-какие поправки внести надо. Бывший заведующий уголовным столом сыскного отдела Кузьма Обухов ЗНАЛ бандитское болото Петербурга, как ты изволил выразиться, но это еще не значит, что он ЗНАЕТ бандитское болото Петрограда. Сам ведь понимаешь, что нынешний Петроград – это не старый добрый Петербург, в котором люди не боялись ходить по Лиговке, когда стемнеет.

Покосившись глазом на гостя и с откровенной издевкой в голосе поинтересовался:

– Чувствуешь разницу?

– Могли бы и не говорить этого, – согласился с ним Самарин. – И время поменялось, и господа налетчики изменились.

– Так и я о том же талдычу.

– Да вы, Кузьма Иванович, не кипятитесь, – остановил его Самарин. – Да и меня постарайтесь не только выслушать, но и понять.

– Ну?

– Так вот я и говорю: налет на посольство могли заделать только налетчики старой школы. На тот молодняк скороспелый, что объявился в Петрограде уже после семнадцатого года, не похоже. Это я вам как следователь говорю. Вот и получается, что если это ограбление замастырили бандиты еще той, петербургской закалки, то вы должны знать их поименно. Надеюсь, этого вы не будете отрицать?

Обухов невнятно пожал широченными плечами.

– Ну, ежели, конечно, ты не ошибаешься…

– Не ошибаюсь, Кузьма Иванович, не ошибаюсь, – поспешил заверить его Самарин, – и поэтому прошу помочь мне.

– Чем именно?

– Вот это другой разговор, – расплылся в улыбке Самарин, – узнаю прежнего Обуха. А что касается того, чем помочь… При опросе сотрудников норвежского посольства мне посчастливилось выжать из них клички и портретные характеристики трех бандитов, и если вы сможете их вычислить…

– Чего ж ты раньше молчал об этом? – вскинулся Обухов, в котором наконец-то проснулся тот самый Обух, которого знал бандитский Петербург. Он разлил оставшуюся самогонку по стопкам и, как бы винясь перед гостем, пробубнил: – Начинай с кличек, а далее все по порядку. Так-то оно сподручней будет.

Выложив Обухову всё, что он смог вытянуть из сотрудников норвежского посольства, а также не забыв упомянуть и о том, что о готовящемся ограблении дома на Большой Морской был предупрежден руководитель швейцарской миссии, Самарин уже не столь оптимистично смотрел на хозяина дома. И тому была причина – мрачное лицо Обухова, которое мрачнело по мере того, как гость рассказывал о деталях налета. Когда он замолчал, Обухов только спросил хмуро:

– Это всё?

– Из того, что мне известно, всё.

– Хреново!

– Почему столь категорично?

– Да потому, – вскинулся хозяин дома, – что серьезных налетчиков с теми кличками, которые ты мне назвал, никогда в нашем городе не было! Ты понимаешь это? Не бы-ло! – по складам повторил он. – Ни в Петрограде, ни тем более в Петербурге. И я могу подписаться под этим. А это значит…

– Залетные?

– Похоже. К тому же, судя по твоему рассказу, к этому ограблению причастен кто-то из петросоветовских. Правда, я не хочу сказать, что этот некто участвовал в самом налете, но то, что наводка шла из Смольного – это факт.

Самарин и сам склонялся к этой версии, к тому же ограбление случилось как раз в тот момент, когда норвежский посол выехал в ознакомительную командировку вместе с членами дипломатического корпуса, что значительно развязывало руки налетчикам, и все-таки он лишний раз хотел услышать подтверждение своей версии.

– И что, вы действительно уверены в этом?

– На все сто, – заверил его Обухов. – А это значит, что искать наводчика – это самому себе подписать расстрел. Думаю, у тебя хватит здравого ума не заниматься этим и не ворошить осиное гнездо?

Самарин не хуже Обухова понимал, чем лично для него может закончиться так и не начавшееся расследование ограбления норвежского посольства, и поэтому не мог не спросить:

– А если не трогать пока что петросоветовских, а копнуть залетных? Кто они и откуда? Поможете?

Обухов потянулся было к графинчику, но, сообразив, что самогонка, так же, как и водка, имеет удивительно паскудное свойство неожиданно заканчиваться, обреченно вздохнул и кивнул головой.

– О чем разговор? Если смогу, помогу, но здесь вот какой вывод напрашивается… – Он замолчал, видимо, прокручивая в голове какую-то версию, наконец произнес задумчиво: – Понимаешь, какая хреновина получается? Предположим, что наводчиком был кто-то из Петросовета, а сам налет замастырили залетные, но, насколько я знаю эту публику…

– Петросоветовскую или залетную?

– Естественно, залетную, – хмыкнул Обухов, – так вот, подобный налет они не могли замастырить без помощи питерских урок. Догадываешься, о чем я говорю?

– То есть, кроме Студента, Копыто и Пегаса, должен быть еще кто-то?

– Само собой, и этот «кто-то» оттого и не показывался на людях, чтобы не быть опознанным, случись вдруг расследование. Так вот, я тебя и спрашиваю: эти самые норвеги не заметили, случаем, еще кого-то на улице, когда Пегас, Копыто и Студент шмонали в доме?

Самарин с силой потер лоб, восстанавливая в памяти сумбурные, а порой и просто бессвязные показания сотрудников норвежского посольства, наконец произнес без особой уверенности в голосе:

– Если я не ошибаюсь, то кто-то из посольских припоминал, будто за дверью оставался еще один человек, и его будто бы даже окликнули один раз, но в дом… в дом он действительно не входил.

– А как его окликнули, не помнят?

– Кажется, Мока. Так, по крайней мере, кому-то послышалось.

– Как?! – вскинулся Обухов.

– Мока, – насторожился Самарин. – А вы что, знавали его?

– Знавал ли я его? – хмыкнул Обухов. – Да ведь я брал его лет десять назад. Мока Костыль! Прямо на сейфе и взял, когда он банк на Васильевском подломил. Правда, на ту пору он еще Костылем не был, его тогда уважительно величали – Мокий Митрофаныч, а Костылем стал уже на каторге, когда ногу отморозил и ему пальцы на ступне отхватили.

– Так он что, сейфы ковырял?

– Точно так, медвежатник высокого класса, в течение часа мог любой сейф взломать. И если допустить, что это действительно тот самый Мока Костыль…

– Постойте, – прервал Обухова Самарин, – пожалуй, это действительно ваш крестник. И взяли они его в свою компанию только потому, что им нужен был толковый медвежатник.

Соглашаясь с выводами гостя, Обухов утвердительно кивнул головой.

– А вот в этом, пожалуй, ты прав, Аскольд Владимирович. Тот, кто навел эту компанию на посольство, видимо, сильно сомневался в том, что посольские без сопротивления отомкнут сейф, и именно для этого случая они прихватили с собой Костыля, приказав ему не высовываться на свет до поры до времени.

Теперь, вроде бы, все складывалось так, как надо, и Самарин не мог не спросить еще раз:

– Ну так что, беретесь помочь мне?

– А сам-то как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Обухов.

– Спасибо, Кузьма Иванович, – поблагодарил его Самарин. – Откровенно говоря, я даже не сомневался в этом.

– И на том спасибочки, – хмыкнул Обухов. – А теперь говори, что еще за вопросы припас.

– Ничего-то от вас не скроешь, – хохотнул Самарин, – однако вопрос у меня остался один. Надеюсь, вы наслышаны о Менделе? Владелец крупного ломбарда, к тому же большой дока по драгоценным камням и ювелирным изделиям.

– Моисей Мендель? – несколько насторожившись, чего не мог не заметить Самарин, уточнил хозяин дома. – Допустим, наслышан, и что с того?

– Так вот, я хотел бы знать, что за человек этот самый Мендель и с чем его едят.

– Едят… Тьфу на тебя за такие слова, – пробурчал Обухов. – Его уже черви на кладбище едят.

Самарин вопросительно уставился на хозяина дома.

– Какие еще черви? Я о Менделе вам толкую, владельце ломбарда.

– И я о нем же. Владелец ломбарда на Лиговке, к нему в свое время добрая половина Петербурга в очереди стояла. А ты-то чего им заинтересовался? Уж не связан ли этот твой интерес с ограблением посольства?

Самарин утвердительно кивнул головой.

– Потому и спрашиваю. – И тут же: – И как давно это случилось?

– Да уж месяца три будет.

– И как же это он сподобился? Сердце? Инфаркт?

– Какой на хрен инфаркт! – скривился Обухов. – Убили мужика, причем самым примитивным образом. Кастетом по черепушке – и ваши не пляшут.

Самарин лихорадочно обдумывал услышанное. «Кастетом по черепушке – и ваши не пляшут». Когда в голове выстроилась логически завершенная версия, спросил, в глубине души надеясь на чудо положительного ответа:

– Надеюсь, убийц нашли?

– Ага, надейся, – буркнул Обухов. – Прикончили мужика, карманы подчистили – и как в воду канули.

– И что, никаких следов?

– Полный нуль, что уже само по себе интересно. – И как бы поясняя свою мысль, добавил: – Сам знаешь, в Питере шила в мешке не утаишь, здесь все как на ладони. На одном конце города на гоп-стоп ставят, а на другом уже знают, где награбленное пропивать будут, а тут… Говорю же тебе, как в воду канули.

Обухов удивленно покрутил головой и уже по привычке тронул пожелтевшими от курева пальцами свой несчастный ус:

– И что еще не менее интересно… Мендель – калач тертый, и грабят его не первый раз, помню, даже в мою бытность его дважды на гоп-стоп ставили. И что? Всё нормально было, без кастетов и ножей. Мужик спокойно расставался с тем, что у него было в карманах, столь же философски спокойно уходил восвояси, и об этом его отношении к гоп-стопу весь Петербург знал. А здесь что получается? Сначала кастетом по голове, и только после этого зачистили карманы.

Он замолчал было, размышляя о происшедшем, однако тут же добавил:

– И еще заметь одну странность: удар в основание черепа был такой, что не оставлял ни малейшего шанса на жизнь, и это при том, что мужика хотели всего лишь грабануть. Тебе это ни о чем не говорит?

– Пока только то, что удар был нанесен сзади, да еще, пожалуй, то, что бил весьма нехилый мужик.

– В этом вы правы, – подтвердил версию гостя Обухов, – и это тоже о многом говорит, но не это главное. А главное во всей этой истории то, что за Менделем явно охотились, и как только подвернулся удобный случай, его тут же саданули по черепушке. А то, что карманы подчистили, так это так, для отвода глаз, если вдруг милиция вздумает навести сыск по этому делу.

– Выходит, умышленное убийство?

Обухов кивнул головой.

– После того как ты стал расспрашивать меня об этом еврее, я уже не сомневаюсь в этом. Да и как же иначе, если с мужика ни шубу не сняли, ни шапку, ни обувку, которая, кстати, тоже немалые гроши стоит. В общем, не для того мужика к праотцам отправили, чтобы только карманы ошманать.

– И что ваши подопечные об этом говорят, неужто, никто ничего не знает?

– Так я же тебе и толкую об этом – гольная пустота, нуль.

Все это было действительно более чем странно, и Самарин не мог не задать вопроса, который уже давно готов был сорваться с языка:

– Думаете, Менделя по наводке завалили?

– Не знаю, да и кому этот еврей мог дорогу перейти?

Самарин уже догадывался, кому мог помешать в этой жизни Моисей Мендель, однако не стал вводить Обухова в тонкости ограбления норвежского посольства, а только спросил:

– Вы не в курсе, у него родственники в Питере остались?

– Жена. Точнее говоря, молодая вдова. – И увидев вопросительный взгляд Самарина, Обухов пояснил: – У Менделя жена померла, когда ему уже пятьдесят стукнуло, детей не было, вот он и решил не менять шило на мыло, то есть старуху на старуху, и привел в дом молодую полячку.

– И давно это случилось?

– Считай, чуть ли не перед самой революцией.

– И где она сейчас живет?

– Да все там же, на Лиговке. Двухэтажный особняк с колоннами.

Глава 4

Когда-то этот дом, порог которого переступали в свое время не только «осколки» высшего общества, пытавшиеся заложить последнее из того, что у них было, но и самые влиятельные, а порой и самые богатые люди российской столицы, знавал более счастливые времена, но, как говаривал то ли греческий, то ли еврейский философ, деньги что песок: сегодня они есть, а завтра их уже нету.

Настроившийся на философский лад, Самарин почему-то подумал, что этот афоризм явно опередил свое время, и родиться он должен был не где-то там, в жарких странах, а непременно в России, в семнадцатом году, однако в этот момент за дверью послышались легкие шаги и почти прошуршал негромкий женский голос:

– Кто?

– Простите, ради бога, за неурочный визит, – постарался быть предельно вежливым Самарин, – но это вас беспокоит человек, которого вы не знаете. Самарин… Аскольд Владимирович.

Неизвестно, что более всего произвело впечатление на стоявшую за дверью женщину, его «старорежимные» слова, которые в феврале девятнадцатого года редко от кого можно было услышать, то ли столь же редкое имя – Аскольд, что сразу же указывало на принадлежность к дворянскому роду, однако за дверью громыхнул металлический засов, и в полутемном проеме застыла молодая женщина, стать которой не могло скрыть даже наброшенное на плечи пальто. Судя по всему, вдова, о которой говорил Обухов.

– Простите, – снял шляпу Самарин, – но я бы хотел видеть господина Менделя.

Начало разговора он обдумал заранее и, кажется, не ошибся в прогнозах.

– Моисея? – Вдова была явно удивлена просьбой незнакомца. – Но это невозможно.

– Почему? Он в отъезде? – продолжал свою игру Самарин.

– Если бы в отъезде, – вздохнула женщина, и в ее глазах застыла тоскующая печаль. – Думаю, вы уже никогда не сможете его увидеть.

– Я… я не понимаю вас. Он что, эмигрировал?

Лицо вдовы скривилось, и она негромко произнесла:

– Его убили.

– Как… как убили? – удивлению Самарина, казалось, не было предела. – Когда? Кто?

– Еще в прошлом году … бандиты.

– Вот уж чего не ожидал, так не ожидал. – Самарин склонил голову в знак скорби и, все так же продолжая держать шляпу в руках, поинтересовался: – Простите, а вы кем ему будете?

– Жена. Точнее говоря, вдова. – Судя по тому, что из ее глаз исчезла тоскующая печаль, она уже свыклась с гибелью мужа и, пожалуй, стала привыкать к положению вдовы. И подтверждением тому было то, с каким интересом она бросила чисто женский взгляд на прилично одетого незнакомца. – Простите, ваше имя-отчество?..