Планета Крампус. Роман

– Чем же вы заслужили такое расположение у этого доктора Вернера?

Вилли Кауфманн ответил:

– Так мы же с Вернером друзья с детства. Когда-то жили по соседству, в одной школе учились…

За окном расцветало утро. Хоть было еще рано, но уже по-летнему светло. Вот вдоль спортплощадки метнулась и пролетела бойкая стая воробьев и забилась, зарылась в густую листву невысокого дерева. А под окном было слышно воркование голубей. Широко и отдаленно-гулко на все голоса горланили петухи. Городок только-только пробуждался. Люди досматривали свои последние сны перед приблизившимся вплотную трудовым днем.

Вдруг Вилли напрягся. И замолчал. Видимо, к чему-то прислушивался. И, что-то, видимо, решив для себя, торопливо произнес:

– Ну вот, похоже, и все.

– Как все? – удивился Алексей. – Можно сказать – на самом интересном месте… И все.

– Я отнял у вас у вас слишком много времени, Алекс. Извините меня.

– Ну так давай я тебе помогу слезть с подоконника, хотя с моими ногами…

– А вот этого делать не нужно.

– Как не нужно? Ты что, так вот намерен здесь сидеть и дальше?

– Во всяком случае теперь мне ваша помощь не нужна, – заявил Вилли твердым голосом. – Прощай, Алекс.

– Как прощай? Погоди! Стой! Куда?…

Но Вилли, резко опрокинув свое тело назад, уже вывалился из окна наружу.

Но вот в дверях, ведущих из больничного коридора на лестничную площадку, раздались шаги нескольких человек. По пролету к ним поднималось три человека. В одном из них Алексей без труда узнал часового, который помогал транспортировать сюда немца. А еще двое… А еще двое, как правильно рассудил тогда Алексей, это была смена караула, то есть новый часовой и разводящий в звании лейтенанта. Они не спеша поднимались к окну.

Алексей стоял в растерянности, до конца еще не осознав случившегося. Подошедшую смену караула он встретил, одиноко стоя у раскрытого окна. Часовой смотрел округлившимися глазами на Алексея, пытаясь понять, уяснить для себя – а куда девался немец? Ведь он за него нес ответственность. И вот… немца нет.

А Вилли, вспугнув стаю сизых голубей, лежал распростертым под окном. Жизнь оставила тело Вилли Кауфманна.

9

Алексей винил прежде всего самого себя за гибель немца. «Если бы я не пошел у него на поводу, разве могло бы такое случиться? – корил себя он. – Ишь, окно… Свежий воздух… Все ему занадобилось. А я и побежал навстречу с распростертыми объятиями. Вот теперь и расхлебывай эту кашу. Сам виноват».

Так он рассуждал здесь, в тесной, напитанной влагой и затхлым воздухом камере, сидя в ней вместе с тем самым часовым, дежурившим в роковое утро.

За ним явились сразу же, как только он дошел тогда, после гибели Вилли Кауфманна, до своей постели. Молодой лейтенант в сопровождении автоматчика подошел к нему и коротко сказал:

– Вам необходимо проехать с нами.

И вот они с часовым уже более двух часов сидят здесь в неведении – а что же будет дальше? Разговора между ними не случилось. Лишь обменялись короткими фразами, и все.

– Это мы тут из-за немца, конечно… – высказался первым Алексей, когда за ними лязгнула задвижка.

– Да. Заработал себе на орехи, – огорченно произнес часовой. Как оказалось, звали его – Карташов. Николай Карташов.

В затхлом помещении, в молчании они прождали своей участи долгих, томительных два с половиной часа. За это время глаза Алексея привыкли к полумраку. Вот рядом, справа от него, на стене выцарапана надпись: «Будьте прокляты! Глушков». И буквально тут же ниже: «Это вы, твари, враги народа. Родину насилуете». Видно было, что у этой надписи и почерк совершенно другой, и подписи не было. На противоположной стене также что-то было нацарапано, но разглядеть Алексею не удалось. Дверь открылась, и сутулый, мрачный сержант произнес:

– Боровых. Выходь.

– Наконец-то, – сказал Алексей, поднимаясь с помощью костылей с жесткой деревянной лавки.

– Ну, пока, дружище, – обратился он к Карташову. – Не обессудь, что так получилось. Кто же знал…

– Да ладно… – неопределенно ответил Карташов. – Чему быть, того не миновать.

И Алексей вышел.

Он неуклюже передвигался на костылях по неравномерно освещенному коридору к выходу из полуподвала. За ним следовал сержант. И где-то на полпути справа обнаружилась открытая дверь возле которой курил круглолицый невысокий лейтенант.

– Ну чего глаза пялишь, – рыкнул на него лейтенант, когда Алексей поравнялся с ним и непроизвольно заглянул в открытую дверь. А там, увидел он, на полу лежала полуобнаженная молодая женщина, на которую лил воду из ведра молоденький солдат. Женщина была без сознания.

У Алексея в памяти всплыли только что прочитанные на стене слова: «Это вы, твари, враги народа. Родину насилуете».

– Вали отседа, гнида, – грозно рявкнул лейтенант на Алексея.

И вот он в кабинете, не вызывающем светлых, радужных чувств. В нем все строго, сдержанно. Меблировка более чем скромная, решетки на окнах, густо накурено…

За столом сидел знакомый по госпиталю капитан, кажется, Грачиком его называл Борис Соломонович. Радушия и доброжелательности на его лице Алексей не обнаружил. Но отметил, что забавен внешний облик энкавэдэшника. Капитан был без фуражки, а потому видны были гладко зачесанные назад редкие темные волосы. А вместе с ними тонкий, заостренный, чуть продолговатый нос делал капитана похожим на птицу. Алексей сделал усилие, чтобы не улыбнуться: «Ну точно грачик». И тут же почему-то подумалось: «А может быть, и прав Броня, на передовую бы его на недельку… Чтоб сапожкИ…».

– Присаживайтесь, – предложил капитан и указал на один из стульев.

Алексей охотно присел на указанный стул.

Капитан полистал бумаги, лежащие на столе и, не глядя на сидящего перед ним посетителя, сказал:

– Из ваших медицинских документов следует, что вы Боровых Алексей Федорович. Все верно?

– Верно, – подтвердил Алексей.

– Что ж, тогда сразу перейдем к сути нашего с вами разговора. И у меня первый вопрос – откуда вы знаете немецкий язык? – капитан поднял глаза на Алексея.

– Дома выучил. По месту жительства, в городе Энгельсе.

И Алексей обстоятельно рассказал историю своей довоенной жизни.

– Ну что ж, – с холодным удовлетворением произнес капитан, – допустим. У меня второй вопрос и главный: что послужило поводом к убийству вами этого немца? Вы так ненавидите фашистов, что готовы были раненого, едва живого немца прикончить?

– Я… Я его… Не убивал, – поперхнулся Алексей.

– Но кроме вас и немца, в тот момент на площадке у окна никого не было. И вот немец мертв. Кто ж тогда его мог убить, как не вы?

– Но я его даже пальцем не трогал…

– Стало быть, он сам себя порешил… – сделал язвительный вывод капитан.

– Вот именно, – охотно подтвердил Алексей. – Он неожиданно опрокинулся назад и вывалился из окна.

– Ну вот что, сержант Боровых, – в голосе капитана прозвучали стальные нотки. – Когда надумаете со мной говорить серьезно и по существу, тогда и продолжим нашу беседу. И поимейте в виду – я игр в кошки-мышки не люблю. А пока посидите еще, подумайте и примите правильное решение, чтобы наш дальнейший разговор носил мирный и непринужденный характер. Без насилия. Понимаете?

– Из-за какого-то немца, фашиста недобитого вот так людей гнобить… – вырвалось у Алексея.

– Это не просто немец, – заметил капитан, – это носитель важнейшей информации. Судя по изъятым у него документам, он мог бы нам много поведать весьма важного и секретного. Но вы лишили нас такой возможности. Так что пеняйте теперь, сержант Боровых, на себя.

И капитан нажал сбоку под столешницей потайную кнопку. Дверь отворилась, и на пороге появился караульный, который его сюда и привел.

– Увести задержанного, – распорядился капитан.

Алексей ковылял в обратном направлении, с трудом переставляя костыли. Дойдя до двери, возле которой прежде курил круглолицый лейтенант, он обнаружил, что она была заперта. Но запах табачного дыма еще витал над этим местом. Караульный шел следом молча, не понуждая его идти быстрее. Пройдя еще метров восемь, Алексей вдруг увидел впереди идущего ему навстречу Карташова. Тот шел, опустив голову и заложив руки за спину. За ним следовал надзиратель.

Поравнялись. Алексей посторонился, пропуская проходящую пару.

Карташов поднял голову. Они встретились взглядами. Карташов неопределенно пожал плечами и прошел мимо, чуть коснувшись локтем Алексея.

Алексей был водворен в ту же самую камеру, в которой они пребывали допрежь с Карташовым. Через часа полтора ему принесли баланду с куском хлеба, которые он с жадностью уничтожил, после прошло еще более двух, а может, и трех часов, а Карташов не возвращался. Его так и не привели.

Алексей потерял счет времени. Когда его вновь доставили в кабинет к капитану Грачику, за окном было темно. Стало быть, наступил поздний вечер или даже ночь.

Грачик сидел за столом и не обратил никакого внимания на вошедшего. Наконец, оторвавшись от бумаг, капитан кинул проницательный и долгий взор на Алексея.

– Посидели, подумали и приняли правильное решение, я надеюсь, – проронил капитан. – Садитесь, что больные-то ноги мучить. Итак, на чем мы остановились в прошлый раз?

– Я не убивал того немца, – не выдержав возникшей паузы, произнес Алекс

– Знакомая песня, – качнул головой капитан. – Стало быть, или у вас было мало времени подумать, или вас вводит в заблуждение ваше безрассудное упрямство.

– Я не убивал немца, – твердо повторил Алексей.

– Ну что ж, тогда давайте выяснять по-другому. Поведайте мне, о чем вы вели разговор с этим Вилли Кауфманном?

– Я с ним не вел никаких разговоров, – заявил Алексей. – Я вам, кажется, об этом еще в прошлый раз говорил.

– Ну, хорошо. О чем вам рассказывал Кауфманн? – миролюбиво переспросил капитан.

– Да о чем только он не распространялся, – сказал Алексей. – О своем детстве, насколько я помню, о своем дедушке…

– Надо же, какие задушевные воспоминания пробудились у человека, – съязвил капитан, – и это перед прыжком с третьего этажа.

Алексей между тем продолжал:

– Он рассказывал о каком-то странном сне, который ему привиделся недавно. Ну, а потом о войне…

– Конечно, мы-то про войну так мало знаем, что нам о ней только немцы и рассказывают, – опять ввернул язвительную реплику капитан.

Алексей монотонно, старательно пересказал все, что услышал от немца.

– Просто удивительно до чего вам разговорчивый немец попался, – произнес, снизойдя до подобия улыбки, капитан. – Фантастика какая-то. Ну да ладно, хорошо то, что хорошо кончается. Значит так, – он выдвинул ящик стола и вынул оттуда несколько листов бумаги, – вот, возьмите.

И протянул их Алексею. После подвинул к нему чернильницу и ручку с пером.

– Подробно напишите все то, что вы слышали от немца о Стругаже, о той самой лаборатории и о ее хозяине – Отто Вернере, если я правильно назвал его имя.

Писать оказалось много труднее, чем рассказывать. Пока он занимался писаниной, капитан раза два выходил из кабинета и возвращался. Не торопил, не подгонял. Терпеливо ждал результата писательского труда Алексея Боровых.

Наконец Алексей отодвинул исписанную бумагу на середину стола.

– Вот, – доложил он.

Капитан, вернувшийся к этому времени в кабинет, молча взял листы и углубился в чтение. Прочитав, так же молча выдвинул ящик стола, достал оттуда картонную папку и вложил в нее листы. И обратил свой взгляд на Алексея. Долго всматривался в его лицо, как бы стараясь запомнить если не на всю жизнь, то, во всяком случае, надолго. И проронил:

– Если все было так, как вы сообщили… Я имею в виду гибель этого самого Вилли Кауфманна… То, возможно, ваше дело будет иметь благополучный исход. Но я тем не менее свои подозрения касательно его убийства или доведения его до самоубийства пока с вас снять не могу. Хоть и доказать достоверность вашей информации пока не представляется возможным. Все встанет на свои места только через некоторое время. Надо подождать. Вы должны будете, если потребуется, повторить все сказанное в других важных инстанциях. Если, повторяю, потребуется. Вы меня поняли?

– Понял.

– О нашем с вами разговоре лучше не распространяться. Это тоже понятно?

– Да.

– Тогда… До встречи.

И Грачик нажал потайную кнопку.

10

После разговора с капитаном Грачиком прошло томительных три или четыре дня, которые Алексей провел в той же камере. Надписи на стенах он рассмотрел и перечитал не по разу. О себе писать на стене он не счел нужным. Может, потому, что его хоть и держали здесь длительное время, но жестоким пыткам не подвергали. Видимо, с ним был не тот случай, как с другими узниками этого застенка. Кормежка была скудной, однако с голоду умереть не давали. Пару раз к нему приходил доктор из госпиталя, осматривал рану на ноге, делал перевязку. О госпитальных делах никаких разговоров между ними не было. На прогулку выводили раза по два за день. Двор, где гуляли заключенные и задержанные, был невелик, но уютен.

Буквально на следующий день после разговора с капитаном Грачиком его поразила неожиданная встреча на очередной прогулке… С Марголиным… Борисом Соломоновичем. «Вот так номер! Вот так да! А старика-то за что? – негодовал Алексей. – Да неужели из-за того же немца? Не слишком ли дорогая цена за того недобитка!? Скорее всего, у этого капитана появилась возможность свести счеты с главврачом за то, что тогда он не нашел требуемого места для раненого немца».

Борис Соломонович, конечно же, признав своего пациента, избегал разговоров с ним. Они прохаживались по неровному кругу, один раз даже друг за другом, но молча. Да и о чем им было говорить? О здоровье? Здесь эта тема была просто наивной. О причинах попадания сюда, в эти всеми проклятые застенки? О них говорить не хотелось.

Прошло еще два томительных дня. Вдруг дверь камеры отворилась, и на пороге появился надзиратель.

– Боровых, выходь, – произнес он уже привычную для Алексея фразу.

– Я надеюсь, что порадую вас своим сообщением, – сказал капитан Грачик. – Ваша информация о Вилли Кауфманне заинтересовала руководство. А это значит… Это значит, что ваше дело, как я и предполагал, получило благополучный исход. Так что с этой минуты вы возвращаетесь к себе в палату и продолжаете лечение.

Алексей облегченно вздохнул.

– Но наши с вами встречи, я думаю, на этом не заканчиваются.

– И что, я могу идти? – недоверчиво спросил Алексей.

– Я распоряжусь, чтобы вас отвезли на машине, – услужливо произнес капитан. И нажал потайную кнопку.

На кровати, где некогда лежал Мыхасик, а после него немец Вилли Кауфманн, сегодня находился уже совершенно другой человек – раненый Голобородько, как его представил Алексею Броня. И его, Алексея, кровать оказалась занята незнакомым раненым.

– Ой, – спохватилась медсестра Ася, – раз тебя так долго не было, то на твою койку решили другого раненого положить. Ты ведь сам знаешь, с койкоместами у нас тяжело. А вещи твои из тумбочки я вниз на хранение перенесла. А у нас беда, Алеша…

– Что тут за беда может приключиться? – произнес он настороженно. – Умер, что ли, кто из раненых?

– Да нет. Все раненые живы и здоровы. Бориса Соломоновича арестовали, – выпалила она.

– А за что?

– Точно никому не известно. Пришли и забрали. Я предполагаю, – Ася снизила голос до шепота, – что это все из-за того немца проклятого, чтоб ему пусто было. Да ведь и тебя тоже из-за него упекли. Но слава богу, ты-то вернулся. А вот Борис Соломонович…

– И что, сейчас госпиталь без главврача остался? – поинтересовался Алексей.

– Пока Зинаида Прокопьевна с делами управляется. Но настоящего-то доктора нет. Мы все ждем, надеемся, что отпустят нашего Бориса Соломоновича, – медсестра промокнула глаза платочком. – Ведь вот тебя же отпустили.

– Выпустят, непременно выпустят, – успокоил ее Алексей.

Ася временно устроила его в коридоре. Он не возмущался. Принял это решение спокойно, с пониманием. Из его палаты мужики, кто был на ногах, подходили, выражали добрые чувства в связи с его возвращением. Вопросов – что да как, почему? – не задавали. Жизнь, как говорится, налаживалась. Алексей уже пытался, и небезуспешно, передвигаться при помощи одного костыля. И он даже задумывался пользоваться вместо костыля палкой. Гуляя во дворе госпиталя, Алексей заглядывался на деревья, чтобы из подходящей ветки вырезать себе трость. И что-то похожее на трость он себе все-таки смастерил. Но ходить с ней одной он пока опасался. С костылем ему было надежнее.

Время шло. И вот однажды в палату (он пролежал в коридоре не более трех дней) пожаловал офицер, тот, что был и раньше, когда его арестовывал. На этот раз офицер был вежлив и доброжелателен. Он явился один, без сопровождения.

– Как ваше самочувствие? – мягко поинтересовался пришедший.

Алексей, легко приподнявшись в кровати, ответил:

– Выздоравливаю. Поправляюсь. Скоро буду готов снова встать в строй.

– Искренне рад за вас, – проговорил офицер. И тут же перешел к главной цели своего визита:

– А вас капитан Грачик снова хотел бы видеть. Вы не против со мной прокатиться?

– Если того требует необходимость, – витиевато произнес Алексей, – то я готов.

И вот опять тот же прокуренный кабинет. Лейтенант, вошедший в кабинет, отчеканил капитану, что выздоравливающий Боровых по его приказанию доставлен.

Капитан, взглянув на стоящего перед ним и давя окурок в пепельнице, без лишнего восторга в голосе воскликнул:

– О, после того, как мы виделись в последний раз, вы ровно наполовину пошли на поправку!

Алексей недоуменно уточнил:

– Что значит «наполовину»?

Капитан пояснил:

– В прошлый раз, мне помнится, вы были здесь на двух костылях, а нынче, гляжу, обходитесь одним.

– Надеюсь, что скоро выпишут. Дела с моим здоровьем, действительно, заметно продвигаются в лучшую сторону, – подтвердил Алексей. А мысленно отметил: «Ишь ты, математик! Два костыля… Один костыль…».

– Все это хорошо, – подвел итог капитан. – Да вы садитесь, садитесь, Боровых, ногу-то следует беречь.

– Так вот, – продолжил капитан, – для нашего общего дела все пока складывается как надо.

«Это как же „как надо“?» – подумалось Алексею. Но вслух он этот вопрос капитану задать не посмел. Решил подождать, пока тот сам все прояснит.

– После выписки из госпиталя вам следует ехать не в свою часть, куда вы приписаны и где вы проходите службу, а в 412-ю стрелковую дивизию, которая дислоцируется как раз напротив Стругажа и Красноведенска, находящихся в настоящее время под оккупацией противника.

– А как же документы? Проездные, во всяком случае?

– Договоримся так. Все необходимые документы для прибытия на место я подготовлю. А дальше всеми вашими делами будут заниматься другие люди. В частности, начальник дивизионного особого отдела НКВД подполковник Смоляков Георгий Семенович, – объяснил капитан. – Доставка вас до станции Русьва, где находятся командный пункт, штаб дивизии и особый отдел дивизионного НКВД – дело, в общем и целом, будем считать, решенное. Через три дня через наш Нижнеруднинск проследует в ту сторону санитарный поезд за ранеными, здесь он сделает небольшую остановку. И к нему будет подцеплен вагон, а может, и не один, с пополнением для фронта. Ну и…

Капитан подошел к окну, потянулся было рукой, чтобы прикрыть открытую настежь форточку, но передумал.

– Ветер-то какой! – то ли с некоторым удивлением, то ли со сдержанным восторгом воскликнул капитан. – Похоже, гроза надвигается.

Помолчав, задумчиво взял со стола пачку папирос, спички… Закурил.

– Вон как закручивает! Н-да… Пылищи-то принес. Все что можно вверх поднимает… Ишь ты…

Над форточкой колыхалась занавеска.

– Да ну-ка его к черту! – решительно произнес капитан и захлопнул створку. – Так вот… Да… К нему будет подцеплен вагон с пополнением для фронта. Данное пополнение, состоящее в основном из штрафников, поручается сопровождать лейтенанту Одарееву. А вот его помощником на пути следования пополнения предполагается назначить вас.

– Меня? – удивленно воскликнул Алексей.

– А что тут особенного? Во—первых, доберетесь до места; во-вторых, с пользой для дела; в-третьих… Вы же сержант по воинскому званию, насколько мне помнится?

– Младший, – поправил капитана Алексей. Но тот на уточнение не обратил никакого внимания.

– В общем, вопрос решенный. Так что, готовьтесь, сержант Боровых, к путь-дороге. Не думаю, что она для вас окажется легкой, но я желаю, чтобы у вас по пути никаких проблем не случилось. И вообще, чтобы со службой в дальнейшем у вас был полный порядок. До свидания. Я вас не задерживаю.

Алексей поднялся со стула и уже двинулся к выходу, но приостановился.

– А можно вопрос? – обратился он к капитану.

– Можно.

– Мне известно, что из-за этого немца три человека оказались наказанными, правда, каждый по-своему. И мне интересно, за что и какую повинность понес часовой, охранявший немца в палате. И за что наказан Борис Соломонович Марголин.

– Это уже не вопрос, а целый букет вопросов, – усмехнулся капитан. – Я, конечно, не обязан давать отчеты посторонним, но в данном случае, пожалуй, разве что в виде исключения… Вы же были рядом с нами в то время, как Борис Соломонович упорно отказывался поместить раненого немца в изолированное помещение. Хотя, я был твердо убежден, этот вопрос был решаем. Он же ссылался на какого-то генерала, которого в самое ближайшее время должны были выписать из госпиталя. А после этого, мол, и местечко для немца освободится. Но почему он не порешал этот вопрос с выздоравливающим генералом? Не переселил того временно в общую палату или еще куда-либо. Одним словом – с Борисом Соломоновичем идет разбирательство. Мне пока судить трудно, чем оно закончится. Вторым звеном в этом деле является часовой. С этим человеком никаких сложностей нет и быть не должно. Тут все предельно ясно – поручено охранять объект, так будь любезен. Но он отлучился от охраняемого им немца и перепоручил его неприкосновенность другому лицу, то бишь вам. Его пришлось отдать под трибунал. А вот третьим звеном оказались вы. И вам пришлось пережить немало нелегких дней в наших полуподвальных апартаментах. Но к благополучному исходу привели три фактора. Первый – это ответ на наш запрос в войсковую часть, откуда вы сюда прибыли. Оттуда пришел документ, положительно характеризующий вас по службе. Второй – это то, что вам удалось заполучить от Вилли Кауфманна ценную информацию, и третий – это то, что прямых доказательств убийства его вами нет. Более того, есть основания полагать, что немец и сам хотел, чтобы его лишили жизни. Даже я могу это подтвердить. Вы же нам сами помогли определиться с причиной его криков, когда его только-только доставили в госпиталь. Удовлетворил ли я ваше любопытство, сержант Боровых?

– Спасибо, – ответил Алексей. – Я могу идти?

– Вы свободны, сержант.

11

Гроза прошла три дня назад, а сырая, промозглая, ветреная погода, которую она принесла с собой, осталась. Над Нижнеруднинском первые дни нависали низкие, тяжелые тучи, а теперь над крышами домов протянулась на все небо серая, непроглядная пелена. Город как-то подобрался, насторожился, тая в своих домишках скудные остатки тепла, радости и счастья. По дворам не хлопало стиранное и развешанное на веревках белье. Куда-то забились шумные стаи сизых голубей. И голубятни на крышах домишек и сараев казались опустевшими. Никто из пацанов, да и взрослых голубятников, не рисковал, да и не испытывал желания выпускать своих заветных почтарей и турманов в бесконечную небесную серость.

С утра до вечера то припуская, то затихая, накрапывал нудный дождь. На дорогах и во дворах раздольно и широко разлились лужи, на зеркалах которых были заметны многочисленные мелкие, то и дело возникающие и угасающие кружки от дождевых капель.

Алексей около часа назад, распрощавшись душевно со всеми, покинул госпиталь. И стоял, укрывшись от дождя под густой кроной старого тополя, росшего у края дороги. Поджидал обещанную машину. Она должна была подъехать с лейтенантом Одареевым и захватить его, чтобы они вместе были доставлены к санитарному поезду. Он стоял где-то на Смычке.

В ожидании машины Алексей вспоминал о днях пребывания в госпитале и размышлял о предстоящей поездке в неизвестные ему края. Что ему сулило будущее, предначертанное погибшим Вилли Кауфманном? Какие еще ветры закружат вдруг над его судьбой?

Машина появилась неожиданно. Резко затормозила у входа во двор госпиталя. Ни водитель, ни лейтенант Одареев, видимо, не разглядели стоявшего под тополем Алексея.

Когда Одареев вышел из автомобиля, из-под тополя появился и направился к автомобилю Алексей. Он шел неспеша, опираясь на кривую, сучковатую палку. Подойдя к лейтенанту, Алексей, отдав честь, представился: