Третий бастион

Той ночью мы вернулись из города на двух машинах: Диминой и ещё одной, чёрной, с широкими шинами и жёлтыми гоночными полосками на капоте. Возбуждение достигло невиданных высот. Молодые негодяи опустошали холодильник, бацали на гитарах, курили траву и пили.

Я же написал своё лучшее письмо и был в превосходном настроении – словно вернулся издалека домой. Я ушёл на балкон и долго смотрел на город. Я б хотел, чтоб у меня тоже была квартира высоко над городом. Чтоб читать или курить, глядя с балкона. Чтоб видеть, как меняется город: как синие тени залегают вечером между домами и на закате сверкают оранжевым огнём окна. Смотреть, как утром туман поднимается над рекой. Увидеть резкие огни города в зимнюю стужу. Видеть его голые неприкаянные крыши холодной осенью. И возможно, лицезреть судьбоносные события: новую революцию – баррикады, перестрелку и танки, ползущие к стенам старого кремля, что свернулся, будто дракон, красным каменным кольцом на зелёных холмах.

Любитель музыки с красным платком на шее тоже вышел на балкон и закурил. Из него рвались слова о его любимом музыканте, неотёсанные и грубые – в первый раз я слышал, чтоб он так много говорил.

Я видел с балкона, как Лена в большой комнате спорила с Кеннеди. Она умудрялась прятать в свои вопросы такие шипы и ловушки, что Кеннеди думал над каждой её фразой всё дольше, взгляд его застывал, потому что он путался и не мог сообразить: отвечать ли ему на ядовитый шип, спрятанный в её словах, или разобраться с поверхностным смыслом, под которым этот шип скрывался, и в конце концов он не выдержал и закричал на неё, покраснев и вскочив со стула.

Дима совсем не пил. Он весь вечер курил, развалившись в кресле. Когда у кого-то кончалось пойло, Дима вставал, кланялся, как официант, и подливал.

Когда Кеннеди раскричался на Лену, Дима встал, якобы чтоб всем подлить, и вдруг схватил Лену за шею, прижал её к стене, вытащил нож и приставил лезвие к её лицу.

– Ты такая умная, – сказал он так же лениво и неторопливо, что и всегда. – Хочется тебя по лицу полоснуть.

Она ответила:

– Отвали. Я твой ножик в мусорное ведро выброшу.

Все приняли Димину выходку за шутку. Все здесь любили его.

Арсений вскочил. Его остановил биатлонист.

– Это у него юмор такой, – сказал он.

– Что за херня! – крикнул Арсений.

Он изо всех сил толкнул биатлониста, пытаясь прорваться к Диме. Но тот свалил Арсения, и они боролись на земле.

Я рванул в комнату Арсению на помощь и получил из-за угла сильнейший удар кулаком в ухо. В глазах у меня сверкнула алая комета и висок заныл. Противник навалился на меня, и я упал. Я выкручивался, пыхтел, ругался на чём свет стоит, но сверху меня держали двое.

После недолгой борьбы, уговоров и ругани нас растащили, и я увидел, что Дима, обернувшись на свалку, всё ещё держал Лену у стены. Он вдруг отпустил её, как будто ему всё надоело, и пошёл из комнаты. Кто-то неловко пошутил во внезапно наступившей тишине. Арсений кинулся вслед за Димой. Биатлонист попытался его перехватить, но Арсений увернулся и перепрыгнул через низкий столик с виниловым проигрывателем, задев головой люстру. Дима обернулся. Арсений два раза врезал ему кулаком по лицу. Дима пошатнулся, шляпа с его головы упала. И снова меня попытались схватить, чтоб я не бросился на выручку, и снова биатлонист и ещё один тип полезли на Арсения.

И Дима крикнул, держась за щёку:

– Нормально всё! Всем доброй ночи, демоны! – и ушёл, оставив шляпу на полу.

После долгой перебранки с новыми попытками подраться все разошлись. Только парень с красным платком на шее и его толстый белобрысый друг в очках остались сидеть в креслах в разгромленной комнате среди бутылок и окурков, под люстрой, похожей на фантастический космический корабль. Люстра всё ещё покачивалась, оттого что Сеня задел её в прыжке головой. Пластинка играла блюз-рок.

После этого Арсений ушёл гулять с Леной.

На меня навалилась усталость. Я прямо в одежде улёгся на кровать. Я представил нашу потасовку, как драку в таверне. На всех надел латы и дал в руки сверкающие мечи.

В полудрёме я придумывал следующее письмо:

«Дорогой Луций, – проносились слова в моём сонном мозгу. – Сегодня я видел безумие и гнев…»

***

Когда на следующее утро я пришёл на кухню, то увидел, что Дима извиняется перед Арсением. Арсений стоял, скрестив руки на груди, и глядел железным взглядом в окно. Дима сидел за столом, в трусах, с тем же медальоном из серебряной монеты на груди, и уговаривал нас не съезжать. Он говорил, как всегда, лениво, растягивая фразы, словно он погружён в себя и с трудом находит слова.

Он даже сказал:

– Кто будет гулять с этим старым гандоном? – и показал на собаку, которая сидела под столом. – Он же сдохнет без вас! А я собак ненавижу.

Во время этого разговора пришла Лена.

– Привет, Димка, серый отшельник! – сказала она весело, войдя на кухню. Ругаясь на беспорядок, она налила себе сока. Она разговаривала и вела себя так, будто вчера ничего не произошло.

Узнав, что мы решили съехать, Лена удивилась:

– Да ну! С ума сошли. Живите. Кто будет Димке вкалывать инсулин, когда он опять напьётся как свинтус?

Но Арсений её не слушал. Он ушёл в нашу комнату и принялся запихивать вещи в походный рюкзак. Тогда Лена стала его упрашивать и говорила она о Диме так, словно он, как ребёнок, нуждается в уходе. Знала она Диму давно, и все его выходки были ей нипочём. В итоге, к моему удивлению, она уговорила Арсения остаться. Мой друг успокоился и с трудом поверил, что нож у лица – всего лишь плохая шутка.

Но после мы редко встречали Диму в квартире. Он больше с нами не завтракал. Только из его комнаты по утрам доносилась гитара – одни и те же пассажи Паганини.

Пару дней спустя мы сидели в «Сундуке» и переписывали товар: бардак накопился полнейший.

На улице моросило, и небо затянуло тучами – первый раз за всё лето. Тут мы поняли, что наш потолок протекает, – неизвестно как, ведь обитали мы в полуподвале. По углам комнаты и у порога забегали мокрицы.

Переписав товар, Сеня улёгся на пол в магазине, чтоб подремать. Он постелил под спину коврик, а под голову подложил свёрнутое красное знамя – раритет, который никто у нас не брал.

Но подремать под шелест дождя ему не удалось. После обеда внезапно приехал драконоборец. Со словами «Сенька, с тебя кило конфет!» он ворвался в «Сундук» и сел за стол, положив перед собой, словно оружие, свои искалеченные руки. Он рассказал, что нашёл товар: на набережной сидят торговцы антиквариатом. У одного из них – целая куча наших монет.

Сеня подскочил с коврика и сказал:

– Звоню ментам!

– Ты что, Арсенька! Ты что? Нельзя. Ты так меня подведёшь. Мне у них в мусарне показываться нельзя. Откуда узнал, спросят? Ты что им ответишь, а? – сказал Антон. – Я тут кучу людей напряг ради него, а он – в милицию! Обижаешь, добрый друг.

Мы заварили чаю, закрылись на замок и стали разрабатывать план. Но чем больше мы рассуждали, тем лучше понимали: монеты нам, конечно, просто так не отдадут.

Перебрав все возможные пути развития событий, мы замолчали. Дождь на улице припустил. Драконоборец хитро ухмылялся, хмыкал и жал эспандер.

– Эх! Поехал бы я с вами, да ведь мне нельзя! – сказал он и рассмеялся.

– Нужно взять наше силой, – сказал Арсений.

– Эх ты, Сенька, а то как! Думал, подойдёшь – и он за пожалуйста тебе деньги в карман отсыплет? Хера! – расхохотался Степан-драконоборец.

Мы заварили второй чайник и перешли к плану налёта. Степан с той же ухмылкой слушал нас, и, когда мы вдавались в излишние подробности, он восклицал:

– Сучье вымя! Парни, это не математика. Сделайте так… – тут он объяснял, как надо поступить, и в его словах чувствовалось глубокое знание той грубой стороны жизни, с которой мы редко сталкивались.

Под конец совещания драконоборец выдал нам пластиковые кастеты.

– А это вам – подарочки! Если что, бейте в бороду! – сказал он и пробил в воздух апперкот.

***

Следующим утром, пока я умывался и чистил зубы, Сеня медитировал. Он сидел на полу в позе лотоса и сжимал в руках нунчаки. Конечно, иной раз мой друг переигрывал, но эта утренняя медитация придавала будущей боевой операции сакральную значимость.

Я посмеялся над Сеней и сказал, что нунчаки – это лишнее.

– Всё обойдётся малой кровью, – добавил я

Сеня не ответил, и, одеваясь, я всё же сунул кастет в карман.

Вскоре Степан уже вёз нас на место. Он высадил нас на крутом спуске к набережной, пообещал встретить в условленном месте и свернул в узкую арку.

Моросило. Мы пошагали по узкой улице вдоль трамвайных путей и скоро вышли к набережной. Из-за угла ударил сильный ветер.

По реке бежала тревожная рябь, серый туман скрывал мост вдали и многоэтажки на том берегу. Мчались редкие машины. Мы удачно выбрали день – был выходной, и набережная обезлюдела. Только вдали на остановке старуха дожидалась автобуса.

Торговец был метрах в пятидесяти от нас. На капоте своей белой машины он разложил товар. Метрах в ста от него, ближе к остановке, сидели на раскладных стульях двое его коллег.

Мы натянули маски – спортивные шапки с прорезями для глаз и рта – и пошли к торговцу.

– Сень, у тебя один глаз выше другого, – сказал я и рассмеялся – больше от волнения, чем от его кривого лица.

Сеня потянул маску на макушке. От этого его голова стала похожа на луковицу. Он спросил:

– А так? Выгляжу грозно?

Я в ответ поднял большой палец вверх.

Мы подошли к торговцу. Он курил, облокотившись на чугунную ограду, и смотрел на реку, поэтому нашего появления он не заметил. Мы встали у него за спиной. Мужик продолжал курить. Между затяжками он вполголоса задумчиво матерился себе под нос. Его ругательства, похожие на жалобы, подходили по настроению к серому небу и туману над рекой.

– Отдай своё добро, бедный человек! – громко сказал мой друг.

Признаюсь, эта фраза Сене удалась: в его голосе прозвучала мрачная печаль и предопределённость, будто отдать мужику предстояло не только деньги, но всё вообще.

Мужик обернулся. У него был наглый и напористый взгляд – я это заметил, пока мужик ещё не успел испугаться, – но взгляд его тут же сменился: глаза потухли и в них заплясал страх.

– Что? Что? Что? – просипел он и кашлянул.

– Ты специально голос изменил? – спросил я шёпотом Арсения.

– Я полон угрозы, – прошептал Сеня в ответ, наклонившись ко мне.

– Нормально выходит! – сказал я.

Мужик уставился на сигарету в своей руке. Она тлела, и мужик не мог решиться: бросить её на асфальт или докурить.

– В машину, бедный человек! – скомандовал Сеня тем же замогильным голосом.

Торговец от этих слов вздрогнул и бросил сигарету на асфальт.

Мы залезли на заднее сиденье, зажали мужика посредине и захлопнули дверцы. Из спортивной сумки дядька вытащил тяжёлый альбом, отдал его Сене и, спрятав ладони между коленями, уставился в лобовое стекло.

Вчера Степан предложил простой план: пригрозить мужику расправой, забрать товар и перебежать дорогу, где во дворе нас будет ждать его быстроходная «Ока». Ещё драконоборец, человек с опытом, советовал прихватить на память что-нибудь из коллекции сверх того, что у нас украли.

Но Сеня сломал весь замысел. Во-первых, он слишком долго листал альбом с монетами – он увлёкся, так что я стал знаками ему показывать, что пора линять. Во-вторых, пролистав альбом до конца, мой друг сказал:

– Есть повороты судьбы, с коими нужно смириться.

Торговца эта фраза испугала ещё сильнее. Он заморгал и отчего-то закашлялся.

– Что-что, извините? – протянул мужик робким скрипучим тоном.

– Ты купил эти монеты, – Сеня показал на наши великолепные дорогие экземпляры, которых в альбоме было больше половины, – у гадких, плохих людей. Более того, ты поленился их разобрать. Все в одной куче лежат. Ну почему у тебя Елизавета рядом с дешёвыми билонами?

Я тяжело вздохнул и покрепче сжал кастет в кармане. В общем, пока Сеня говорил о честности и лжи, о судьбе и случайности, покорная трусость в глазах мужика сменилась замешательством, после удивлением, а затем – дьявольской злостью.

– Валите отсюда! – прохрипел мужик.

Он понял, что опыта в грабеже у нас нет никакого.

– Послушайте, бедный человек, – сказал Арсений с обидой в голосе, – не ругайтесь. Мы с вами хотим по-хорошему обойтись.

– Ах ты, сволочьё! – прохрипел мужик.

Он толкнул Сеню в грудь и рванул альбом на себя. Я, в свою очередь, выдрал альбом у мужика. Торговец замахнулся на меня. Я закрылся тяжёлым альбомом, и мужик попал по нему кулаком, но сразу же вцепился в альбом и снова потянул его к себе. Я не отдавал. Сеня схватил мужика за шею. Мой друг технически верно выполнял удушающий приём и шипел:

– Держи монеты, держи! Щас он вырубится!

Но мужик был крепкий. Завязалась борьба. Я тащил альбом с монетами на себя. Сеня душил мужика, чтоб он вырубился. Мужик рычал, никак не вырубался и альбом не отдавал. Машина раскачивалась. Я всё же отобрал у мужика монеты и решил открыть дверь машины, но когда я извернулся, чтоб это сделать, наш противник зарычал, сделал отчаянный рывок, так что даже Сенин захват не смог его удержать, и выдрал у меня альбом. Но Сеня тут же выхватил у него монеты, будто мы спасовали друг другу мяч.

Мы выскочили из машины. Мужик выпрыгнул за нами и заорал:

– Я вас порву, сволота!

Сеня врезал мужику кулаком под дых. Торговец сломался пополам, провалился в открытую машину, как в яму, и застрял на полу между передними и задними сиденьями.

Мой друг выхватил из кармана складной нож и принялся кромсать альбом. Мужик крутился в машине, худые ноги в задранных штанах торчали из открытой дверцы. Пытаясь выкарабкаться, мужик бранился. Если передать его речь вкратце и без ругани, то получится вот что: он грозил нам карами властей, он обещал, что нас будут без устали гнать в ночи с факелами и свирепыми гончими псами, и в конце концов он предрёк, что мы погибнем в тюремной камере от страшных и крайне позорных пыток под свист и улюлюканье криминалитета самого низкого пошиба.

На помощь мужику уже спешили его коллеги: толстяк в клетчатом берете и кожаной куртке и плюгавый мужичок в камуфляже.

– Режь дальше! – сказал мне Сеня и сунул мне в руки нож.

Я в спешке вырезал из альбома листы с нашими монетами и запихивал их в рюкзак, сокрушаясь, что излишняя честность нас до добра не доведёт.

Арсений выхватил нунчаки и ринулся противникам навстречу.

Он мастерски крутил японское оружие и выкрикивал:

– От винта! Руки отрублю!

Сеня привёл мужиков в замешательство. Толстяк близко не подходил, он раскачивался как боксёр, опустив голову и сжав кулаки, а плюгавый мужичок бегал вокруг Сени и вопил:

– А ну, брось её, на хер, манду эту, сраный ниньзя!

Нунчаки чертили в воздухе восьмёрки, и грозно лязгала стальная цепь.

Я бросил разодранный альбом на асфальт и крикнул:

– Готово!

Толстяк не выдержал. Он заревел как бык и кинулся на Сеню. Сеня швырнул в него нунчаки и побежал. Оружие хлестнуло толстяка в лицо и разбило ему нос. Толстяк споткнулся и рухнул на колени. Нунчаки лязгнули, упав перед ним на асфальт.

Мы бежали через дорогу на красный свет. Я оглянулся: щуплый мужичок поднимал толстяка с окровавленным лицом. Обобранный нами торговец кричал нам вслед и грозил кулаками.

Во дворе мы запрыгнули в машину драконоборца и сорвали маски. Степан помчал нас прочь.

Дворы. Перекрёсток. Снова сонные дворы. Затем через арку. Белая кошка метнулась через дорогу – Степан выругался и резко тормознул. Затем поворот на широкий проспект. Мелькнула стальная река до горизонта и мыс на слиянии рек. После машина подпрыгнула, повернула так, что чуть не перевернулась, и Степан затормозил. Мы стояли под мостом. Мы с Арсением выскочили из машины, добежали до остановки и прыгнули в первый же трамвай.

***

В «Сундуке» мы перебрали возвращённые богатства. Лучших экземпляров в нашей добыче не оказалось, но всё же мы обрадовались и тому, что вернули.

На следующий день мы решили отметить наш удачу, но как именно мы вернули наше добро, мы никому не говорили. Пригласили Андрея, драконоборца и ещё нескольких друзей. Степан совсем не пил. Он сказал, что соблюдает режим и тягает гири, и показал татуировку в виде иероглифа на запястье – она служила ему напоминанием о данном обещании.

Андрей повеселел, и печаль в его глазах сменилась теплотой. И когда все разошлись, он вдруг позвал нас к себе – продолжить веселье. Андрей жил на окраине, и мы долго ехали к нему мимо огромного завода, похожего на заброшенный город за жёлтой бетонной стеной.

После помню квартиру Андрея, где целую стену занимали застеклённые полки с фарфоровыми статуэтками. То ли потому, что я был пьян, то ли из-за острого ощущения бытия тем грозным летом, эта коллекция поразила меня: Андрей, словно бог застывшего царства, держал под стеклом целый мир.

Нас усадили за стол. Мимо то и дело проплывала жена Андрея, женщина величественная, словно императрица в изгнании, и у меня под носом появлялись по очереди плов, вино, а затем вишнёвый пирог и чёрный чай.

Вскоре я совершенно осоловел от выпивки и вкусной еды. Я встал из-за стола и, делая вид, что разглядываю хозяйские коллекции, стал искать признаки давней трагедии: фотографию друзей в военной форме на фоне гор, простреленный китель с медалями, варварский карамультук или саблю на стене. Но ничего не нашёл.

Было уже поздно, и нас оставили ночевать. Сеня улёгся на матрасе на полу, я – на диване у стены. Сеня тут же засопел. Я дремал, но уснуть не мог. Поблёскивали в темноте фарфоровые статуэтки за стеклом. Изредка под окнами проезжала машина, и шуршал под её шинами мокрый асфальт. Прогудел за стеной лифт. Я встал и уселся у окна.

«Он тихий человек. Где же трагедия? – думал я. – Я ничего не понимаю. Так и напишу Сенеке. Я всё придумал».

И я стал писать в блокноте кривым почерком несвязное письмо. После я за него стыдился.

Письмо четвёртое. Про ограбление и про Андрея

Уважаемый Луций, дело наше чуть не погибло на корню. Разбойники ограбили нас. Но сегодня мы вернули то, что принадлежит нам по праву. Думаю, так поступили бы и вы в своем суровом мире.

Мой друг проявил твёрдость, и мы пошли до конца. Пострадали люди, но – а ля гер ком а ля гер.

Я должен вам рассказать про Андрея.

Может быть, у него там, в голове, сражение? А здесь, снаружи, ну вот просто как за стеной – ни единого признака этой битвы?

Или там у него внутри – тишина. И ему остаётся лишь протирать пыль с этих дурацких статуэток.

Может, у него внутренние искания? Он ищет последний смысл? А?! Каково!

Нет, нет, он просто коллекционер. Он любит свои идиотские статуэтки. Какая дрянь. Пошлость, ей-богу.

А может быть, так и правильно: нужен человеку тихий тёплый омут, чтоб пережить эту жизнь? Тихий омут вдали от мудаков в дорогих пиджаках, любителей сбросить бомбу на спящий город и распылить в небе над сёлами напалм.

И почему я требую от него жертв? Зачем посылаю под пули? Зачем толкаю в огонь? Разве немало и здесь бед и разочарований, друг мой?

Я говорил сам с собой и разбудил своим бормотанием Сеню. Он выругался и снова захрапел.

И пока я писал это письмо, то сначала разочаровался в Андрее, а после снова зауважал его. И наконец, снова разочаровался, но уже не так глубоко, а даже с примирением.

«Вы, Луций, ответили бы мне что-нибудь, будь вы рядом», – закончив этой фразой свой плач, я поставил точку и завалился спать.

***

Следующим утром, сонные, мы поехали к Диме.

Сильный ветер гнал по небу рваные тучи. Изредка выглядывало солнце. Блестел мокрый асфальт.

Мы ехали на автобусе через мост, и Сеня снова рассуждал:

– Сделаем скидку сегодня. Всем. В честь удачного рейда.

– Сень, мы ещё ни черта не заработали.

– Пойми, мой юный друг, ты – как завоеватель. Либо ты захватываешь земли – и, конечно, не без потерь. Либо ты снимаешь налоги с захваченных земель и туго набиваешь мешок. Сейчас мы – захватчики.

Когда мы подходили к Диминому дому, то увидели на асфальте чёрный след от колёс. Он извивался и вёл во двор. За углом дома стояла разбитая Димина машина: она врезалась боком в дерево и взрыла колёсами землю. Капот у неё изогнулся пузырём, будто мотор под ним взорвался. Одну дверь разбило всмятку. Стёкла в дверях потрескались.

Мы молча поднялись на лифте. Сеня хмуро глядел себе под ноги. У меня тяжело колотилось сердце, и меня даже подташнивало, и я клял себя за то, что я такой слабак.

Дверь в квартиру была открыта. Вчера здесь прошла попойка, и кругом мы увидели разгром, словно после оргии. Лужи вина и рассыпанный попкорн на полу. В коридоре валялся стул с погнутой ножкой. Пахло сигаретным дымом и травой. Издалека доносился джаз: играл грустный тромбон.

В коридор выполз Кеннеди. Он завернулся в белую простынь, как в тогу. Она волочилась по полу, напитываясь из луж красным вином. В руке он держал стакан с пивом. Пьяный и заплаканный, Кеннеди совсем не походил на себя.

– Вы видали! А? Как Димка зверски въехал в дерево! – сказал он.

Мы разыскивали Диму, заглядывая в каждую комнату, а Кеннеди плёлся за нами, путаясь в простыне и причитая:

– Я так напугался, так напугался! Пацаны, вы бы знали! Я ходил с ними в больницу.

Он с подобострастием зашептал, схватив меня за плечо:

– Батя его приехал, запретил машину убирать. Сказал – пусть ржавеет. И уехал. Вот это мужик!

И вдруг Кеннеди завыл на весь дом:

– Будет Димке урок, как машину бить!

Мы заглянули в зал, где всегда проходили попойки. Биатлонист в расстёгнутой рубашке спал на диване, запрокинув голову и открыв рот. Парень с чёлкой и красным платком на шее и пухлый блондин в очках слушали джаз. В знак приветствия они кивнули нам, и пухлый блондин приложил палец к губам, чтоб мы не шумели.

Кеннеди вопил:

– Но летели хорошо! На спор, говорит. Хотите на спор, говорит, расшибу вас всех к хренам собачьим! И расшиб!

Мы вошли в Димину комнату. Дима курил, присев на подоконник. Его левое плечо было замотано бинтом, и на лбу у него был прилеплен белый пластырь.

Обычная тяжёлая дикая скука исчезла из его взгляда. Теперь его глаза смотрели со спокойной усталостью, словно он завершил важнейшее дело.

Он обратился к Арсению, так же лениво растягивая слова:

– Чего пялишься на меня? В больнице твоя дура. Ни хера ей не стало. А так старался.

Сморщившись – движения причиняли ему боль – Дима поднёс сигарету ко рту.

– Димка, Димка! Ты чего? – залопотал Кеннеди.

Поправляя на плечах простыню, он поплёлся к Диме. Он прошептал, обращаясь к нам и заикаясь от пива:

– Это шутки у него, шутки такие.

– У меня не получилось, понимаете, вы, придурки, – растягивая слова, заговорил Дима. – Не получилось. А так разогнался. Ещё этот дебил за руль хватал, совсем обоссался, тупой идиот, – он кивнул в сторону Кеннеди.

– Димка, Димка, ты ж мой лучший дружбан! Я же просто маленько испугался за тебя и за всех! – обиженным голосом произнёс Кеннеди.

– Я старался, но не вышло. Орали все, как идиоты в дурке. Надо было с моста, – сказал Дима.

Он выкинул сигарету в окно и подошёл к столу. Взял бутылку и налил себе. Кеннеди подбежал к нему и с хихиканьем подставил свой стакан с пивом.

И в тот самый миг дух жаркого лета вселился в моего друга. Арсений подскочил к Диме, размахнулся и оборвал движение, как будто решил, что бить израненного нельзя, но после размахнулся снова и ударил его в лицо. Кулак его описал широкую дугу – Дима чуть не упал, он ухватился за стол. Сеня врезал ему ещё несколько раз. Дима сполз на пол, держась за стол и не издавая ни звука.

Сеня принялся громить комнату. Кеннеди попытался его остановить, но запутался в тоге, грохнулся плашмя на пол и захныкал. Сеня сорвал полку с книгами на пол. Вышвырнул стул из комнаты. Разбил о стену настольную лампу. Опрокинул с грохотом стол с бутылками.

Сеня бросился в коридор. Я пошёл за ним. В прихожей мой друг остановился и ударил ногой зеркало. Тяжёлые осколки посыпались на пол. Какое-то мгновение я ещё видел нас двоих, сложенных на части, и в следующий миг изображение с противным песочным хрустом треснуло и осыпалось на грязный пол.

Я с любопытством, отстранением и спокойствием наблюдал за происходящим. Мне было отчасти стыдно за этот исследовательский интерес. Но в то же время я понимал, что вмешиваться смысла нет. Всё сделано. Всё разрушено. Пусть всё идёт своим чередом. Дух этого лета вырвался на волю. Он хватался за нож. Разбил машину. Покушался на людей. Разгромил квартиру. Раскрошил зеркало. Теперь он сыт.

Мы были так молоды, что духи легко вселялись в нас.