Другая земля. Лесовичка

– И тебе помогут твои духи, – скривил подобие улыбки Мэйтанус.

Шаман Лиам покинул кабинет императора так же тихо, как и проник сюда, через дверь, украшенную гобеленом.

Лиам шагал через залы и комнаты дворца, словно тень. Изящная потолочная лепнина, белая и позолоченная, картины на стенах, известных придворных художников, наборный паркет из дорогих пород дерева, выполненный лучшими мастерами империи Ардимален, это нисколько не интересовало мужчину. Спустившись на пару этажей, он оказался в комнате, больше напоминающей молельню, нежели жилое помещение. Комната, украшенная яркими пейзажными росписями, без каких-либо образов Всевышнего, с небольшими синими колоннами. По периметру была уставлена деревянными скамьями, покрытыми темным сукном. Пол был выложен светлым камнем, покрыт шерстяным ковром, вышитым яркими узорами. Освещалась комната свечами, расставленными по периметру, в чугунных канделябрах или стояли в нишах, закрепленных собственным воском.

Такова была комната, в которой Лиам нашел, наконец, покой. В молельне его уже ожидали. Тщедушный молодой человек, обладавший широким большим носом, зелеными, как молодая поросль, глазами, толстыми губами, узкими скулами, волосы его были коротко подстрижены так, что цвета было не разобрать. Он рассматривал пейзаж на одной из картин, украшавших молельню. Одет он был в простое платье, которое носили студенты – серый камзол и темные брюки. Резко повернувшись, услышав шаги шамана, он за секунду задержал дыхание. То ли от страха, то ли от неожиданности.

– Мой господин, – преклонил молодой человек колено, с благоговением принял руку шамана для поцелуя, – я здесь, чтобы служить Вам!

Позволив поцеловать свои пальцы, без особого удовольствия, кстати, Лиам сел на ближайшую скамейку, позволив студенту стоять в своем присутствии. Лиам говорил тихо, глядя в глаза посетителю.

– Гершик, ты явно не рассчитал свои силы на последнем празднике. Пришлось мне лично объяснять государственным слугам государя мотивы, побудившие тебя говорить непристойности об императорской семье. Кто называл императора кровавым разбойником?

– Я каюсь в своих словах, Лиам! – повысил голос Гершик, подняв глаза на шамана, отчего лицо его исказилось в неподдельном мучительном раскаянии, – Я клянусь, что не давал себе отчет в словах и мысли мои расступились, как только я позволил себе выпить лишнего. Прошу простить меня! Вы ведь не доложите об этом императору? У меня на руках младшая сестра и больная мать. Не оставьте семью без кормильца! Прошу Вас о снисхождении и вверяю Вам свою судьбу.

Молодой человек сцепил пальцы в молитве и закрыл глаза, ожидая решения шамана.

– Не должно раскаявшемуся отроку стоять на коленях, – проговорил тихо Лиам, осторожно дотронувшись до плеча студента. Как только юноша поднялся с колен, Лиам посмотрел в глаза его и произнес:

– Огненная вода превращает человека в свинью и без помощи духов, заставляя грешить намеренно. Послужи на пользу нашему императору, и твои грехи я отпущу. Хочешь побывать на настоящей императорской охоте? По глазам вижу, что желание перебарывает здравый смысл.Так вот, один выстрел заставит всех говорить о тебе, ты прославишься и решишь многие проблемы. За это я одарю тебя, а твоя матушка получит хорошую прибавку к пенсиону, сестрицу твою я удачно выдам замуж. Что скажешь?– Гершик любит мать и сестру, но не настолько любовь к ним сильнее здравого смысла, – поднял глаза молодой человек на шамана, – ценой жизни моей моя сестра удачно выйдет замуж?– Это охота, мальчик мой, – одними губами улыбнулся шаман, – зверя всякого много в лесу Винансена. Даже император рискует своей жизнью, начав охоту.

– Я согласен, – кивнул юноша, протягивая руку шаману.

– Приглашение на императорскую охоту я пришлю тебе завтра утром. Не промахнись, Гершик, – произнес растянуто Лиам.

– Постараюсь, – прошептал юноша, пожав руку Лиама.

Гершик покинул молельню, двигаясь спиной к выходу, наблюдая, как шаман следит за ним и его попытками выбраться из душной комнаты. Оставшись в одиночестве, Лиам дотронулся до белого клыка, висевшего на шнурке, задумчиво на него посмотрел. Большим пальцем он аккуратно отвинтил верхнюю часть клыка и высыпал из полости небольшое количество желтого порошка себе на запястье. Закрутив крышку, Лиам лизнул порошок с запястья и шумно проглотил. Мужчина закрыл глаза и шумно выдохнул. Лиамобвел черными глазами молельню и взмахнул рукой. Вмиг подул легкий теплый ветерок, которого хватило, чтобы задуть все свечи. Оставшись в темноте, шаман покинул помещение так же тихо и незаметно, как и прибыл сюда.

Молодой человек, склонил голову над листом пергамента и старательно выводил слова. Почерк был изумительным, аккуратным и ровным, словно он всю свою недолгую жизнь только этим и занимался. При свете желтой лампы, стоящей на письменном столе, молодой человек щурил глаза каждый раз, когда начинал писать предложение. Подняв голову, он долгое время смотрел на лампу, сдавая глазам отдохнуть от долгого напряжения. При свете лампы цвет глаз молодого человека казался темно-синим, но при дневном освещении были серыми, как море в непогоду. Прямые пепельно-русые волосы его были перехвачены на затылке белой лентой, несколько прядей спадали на высокий лоб. Молодой человек, что-то прошептал губами, поднося гусиное перо к кончику прямого правильного носа, и снова углубился в письмо.

Одет он был в белую рубашку, ворот был расстегнут так, что обнажалась рельефная ключица, темные бриджи, белые чулки, которые сковывали атлетически вылепленные ноги, а обут в кожаные башмаки с простыми железными пряжками.

Молодой человек сидел довольно просторном кабинете, стены которого были обиты деревом. Темно-синее сукно письменного стола, идеально сочеталось с обивкой мебели, расставленной в комнате. Диван, три кресла, с позолоченными ножками и подлокотниками, небольшой стол, на котором расположились несколько фужеров и графин с темной жидкостью. Два книжных шкафа, словно отражения стояли друг напротив друга, были наполнены книгами. Они лежали, стояли, поддерживали друг друга, им было тесно в этих шкафах.

Как только молодой человек услышал, как дверь из темного дерева приоткрылась, резко поднял голову, дыхание его участилось. Он отбросил перо и начал искать сюртук, висевший позади него на стуле.

– Расслабься, Алоис, это всего лишь я, работай, – улыбнулся вошедший в комнату Лиам и захлопнул за собой дверь, подойдя к столу.

Молодой человек поднял серо-голубые глаза на шамана, продолжая сжимать перо. Лиам взял несколько исписанных листов бумаги и быстро ознакомился с содержанием. Затем он вытянул листы впереди себя и долго сравнивал написанное, подняв правую бровь.

– Ты не говорил, что умеешь писать абсолютно разными почерками. Что это дар или ты в детстве подделывал документы матушки? – задал провокационный вопрос шаман, отложив листы, внимательно посмотрел на молодого человека.

– Не скрою, милорд, была попытка подделать несколько подписей, матушкиного управляющего,– улыбнулся Алоис, зажмурив глаза, чтобы немного расслабить их.

– Но несколько подписей ничто по сравнению с вашим почерком, – покачал головой Лиам, присев в кресло неподалеку от письменного стола, жестом указав молодому человеку не делать лишних протокольных движений.

– О, милорд, – протянул Алоис, – мотив, побудивший меня заняться чистописанием, прост. Когда я был маленьким, иногда проказничал так, что отец запирал меня в библиотеке на пару часов. Сначала я недвижно сидел это время, а потом освоился и предпринял попытки читать книги, сначала искал буквы, потом понимал предложения, затем и прочитывал всю книгу. После того, как я немного подрос, отец разрешил мне пользоваться его библиотекой. Я даже составил картотеку библиотеки, хотя она у отца уже была. Однажды я обнаружил книгу «Тридцать три письма к мужчинам» популярной романистки, Энрики Падд, времен молодости моего деда. Я прочитал эти письма, а потом представлял, каким почерком она могла писать эти письма друзьям, юристам, философам, соседям. Вот откуда я научился писать разными почерками.

– Неплохо, – отозвался Лиам, чуть прикрыв ребром ладони глаза, – я убедился в правильности своих суждений относительно тебя, Алоис. Я вижу в тебе большой потенциал. Секретарь – это лишь начало твоей карьеры, ведь тебе еще нет и двадцати.

Шаман встал с кресла и приблизился к письменному столу. Он смотрел на своего секретаря с нескрываемой заинтересованностью, прямо в глаза, просверливая своими черными зрачками.

– Мне говорили, что ты – хороший стрелок, прекрасно держишься в седле и готов служить императору! – тихо, но твердо проговорил Лиам, уперев руки в крышку стола.

– Я служу Вам, милорд. Перед смертью отец сказал мне, что в Ваших руках моя судьба, – покачал головоймолодой человек, смело глядя на своего господина.

– Вот и послужи, – кивнул шаман, – а пока тебе следует отдохнуть, развеяться. Скоро королевская охота предстоит. Я не люблю эти мероприятия, но, ничего не поделаешь. Надо! Поедешь со мной, – распорядился Лиам.

– Как Вам будет угодно, милорд, – ответил Алоис, отложив, наконец, перо.

– А теперь спать, юноша. Завтра новый день, придется решать новые проблемы, которые накопятся за эту ночь, – распорядился Лиам, захлопнув папку с пергаментом прямо перед носом у Алоиса.

Юноша встал со стула и накинул камзол.

– Спокойной ночи, милорд, – раскланялся Алоис и покинул кабинет, предварительно сложив аккуратно бумаги стопкой.

– Спокойной ночи, мой мальчик, – как можно мягче проговорил шаман, проследив, как дверь за секретарем закрылась. Сам же он сел к письменному столу и начал вчитываться в листы пергамента, оставленные Алоисом на столе.

Глава 2

Молодая женщина лежала в постели и безучастно ко всему смотрела в потолок, украшенный круглым плафоном, с изображением фигур ангелочков, держащими в руках гирлянды цветов. Голубые, как небесная лазурь, глаза были широко распахнуты, нежные розовые губки были чуть приоткрыты. Светлые локоны разметались по вышитому желтым шелком стеганому одеялу. Одета она была в легкую ночную сорочку, голые руки безвольно лежали на одеяле. Лицо, шея и плечи оголены, но были столь бледны, что болезненное состояние особы было на лицо.

Лучи дневного света падали на одеяло, но лицо оставалось в тени. Стены комнаты были покрыты шелковой обивкой нежного персикового цвета. Мебель в комнате была так же пастельных цветов зеленого оттенка.

Женщина глубоко вздохнула и тут же закашляла. Взяв с прикроватного столика чашку, она сделала большой глоток и с усилием выпила содержимое. В это самое время в дверь предупредительно постучали. Без объявления имени, в комнате появился Генрих и преклонил голову.

– Мое почтение, сударыня, – произнес он, приблизившись к лежащей женщине, – осмелюсь ли я узнать о Вашем самочувствии?

– Стабильное, – проговорила тихо женщина, прикрыв глаза, словно появление мужчины ее раздражал, больше, чем луч дневного света.

– Улучшения не предвидится? Что говорят Ваши доктора? – сложил руки на груди, спросил Генрих, сев в ближайшее кресло, чуть поодаль от больной.

– О, эти доктора всё врут! Какое улучшение может последовать после перенесенной мною лихорадки? А, тем не менее, врачи наперебой твердят мне о здоровом цвете лица. Я же знаю, что это не так. Ах, как я несчастна! Я одинока и …– ответила женщина, глядя на мужчину. Она запнулась, когда заметила, как Генрих приблизился к постели и присел на край. Проведя рукой по своим волосам, внимательно изучал лицо женщины. Наконец, он произнес довольно мягко:

– Эйлин, душа моя, кроме того, что являюсь Вашим супругом, смею напомнить, что я Ваш друг, и отец Вашей дочери. Разве после этого Вы можете обвинять меня в Вашем одиночестве?

– Вы заставили меня грустить, я вынуждена жить затворницей, я лишилась друзей, и все потому, что последовала за Вами сюда, в эту дыру Винансен! –женщина подняла руку и отбросила несколько светлых прядей назад.

– Я надеялся, что свежий воздух поместья, ведение хозяйства и общение с дочерью заставит Вас вспомнить о своих материнских обязанностях и напомнит Вам о том, что Вы – герцогиня Принарри.

Эйлин закрыла глаза и потянулась с грацией кошки. Она, казалось, не слышала, как Генрих напомнил ей об имени.

– Я помню об этом, мой дорогой супруг, – ответила она, чуть улыбнувшись, – однако чем больше времени я провожу в заточении, тем хуже для моего здоровья. Вы же не хотите овдоветь за пару месяцев?

– А вы? – поднял бровь Генрих так выразительно, что Эйлин на какое-то время забыла о своем недуге.

– Что вы хотите этим сказать? – наклонилась вперед Эйлин, заинтересовано приблизилась к супругу

– Королевская охота будет проводиться здесь, в Винансене. К нам пожалует весь двор, в том числе и королевская семья. А на охоте всякое может случиться, – встал Генрих с кровати и подошел к окну. На супругу он больше не смотрел.

– Но ведь… – пробормотала Эйлин, – почему Лаэрго? Им мало других поместий?

Усталость и меланхолию как рукой сняло. Женщина в весьма легкомысленной сорочке спустила голые ноги на белый ковер с высоким ворсом и на цыпочках приблизилась к Генриху. Она осторожно обняла его за плечи и прошептала на ухо:

– Но ведь это значит, что король к нам благоволит. Значит, что все дурное забыто, и Вы снова в фаворе? Ну, послушайте, Генрих. Хватит думать об императоре. Еще скажите, что Вам угрожает смертельная опасность.

Генрих учтиво убрал ладонь женщины со своего плеча и обернулся к ней. Глаза его были полны страха. Сколько бы Эйлин не пыталась в данный момент очаровать супруга, он был весь в своих мыслях. Не глядя на стоявшую босиком супругу, он сел в кресло и положил ногу на ногу.

– Я был у короля в фаворе ровно до тех пор, пока не женился на Вас.

Он поднял взгляд на Эйлин и продолжил:

– А Вы сами сказали «да», стоя перед алтарем. Вы родили мне дочь, выполнив тем самым свой женский долг. Потому что так «надо».

Он уставился на ковер и не сводил с него глаз. Генрих хотел наговорить гадостей супруге, но его что-то сдерживало. Наверное, здравый смысл.

– Миранда, надеюсь, в добром здравии? – спросил он, прищурив глаза.

– Конечно, – кивнула Эйлин, продолжая стоять на ковре босая.

– Хвала Всевышнему, – пробурчал Генрих, покинув комнату.

Оставив супругу в одиночестве, Генрих направился в те апартаменты, которые обычно называются «мужской половиной». По дороге в кабинет, где обычно решались все хозяйственно-бытовые вопросы, Генрих на секунду остановился в столовой и посмотрел на большой овальный стол, покрытый светлой скатертью. Место объединения семьи, центр совместной трапезы, где за принятием пищи, решались насущные вопросы, обсуждались и прогнозировались планы на ближайшее время. Давно вся семья не собиралась вместе.

Генрих задумчиво сел за стол и погладил полотно скатерти. Оглянувшись по сторонам, мужчина обратил внимание на картину, работы известного придворного художника, Марде, который изобразил лежащие на блюдах фрукты вперемешку с охотничьими трофеями, мелкой дичью, расположенной на белой скатерти. Генрих представил себе итоги предстоящей охоты и горечью перевел взгляд на белую скатерть, по которой снова провел ладонью. Горько усмехнувшись, он встал и подошел к колокольчику, стоявшему на подоконнике. Спустя несколько мгновений появился лакей средних лет, в белом парике и в красной ливрее. Его бесстрастное лицо выражало лишь то спокойствие, которое бывает лишь у слуг, доверяющих своим хозяевам безмерно.

– Стилан, обед накройте здесь на две персоны. Герцогиня будет обедать у себя в комнате, а маленькая леди Принарри со мной. Где она, кстати?

– В детской комнате, господин, с гувернанткой, – поклонившись, ответил Стилан, – будут ли какие-нибудь распоряжения по меню?

– Вместо вина подайте воды, – ответил Генрих, – моя дочь не должна видеть меня выпившим.

– Слушаюсь, господин, – почтительно поклонился лакей и закрыл за собой дверь. Генрих снова остался в одиночестве и в тишине, которые в последнее время его стали преследовать. Глубоко вздохнув, он направился в детскую, желаю повидать свою дочь. С каждым шагом, минуя комнатыи коридоры особняка, он прислушивался, ожидая снова услышать детский смех, такой легкий, непринужденный, который может позволить себе лишь ребенок. Наконец, Генрих достиг двери в детскую и взялся за ручку. Но не отпер, а стал слушать голос дочери. Кажется, она снова не давала гувернантке, Саломее Идис вздохнуть и отвлечься.

– Может быть приподнять волосы на затылке и заплести косу по всей макушке в форме ракушки? Или сделать хвост и заплести три косы? Вот так, как я сделала кукле Айми?

– Я постараюсь заплести косу Миранде, если маленькая девочка будет смирно сидеть и не кривляться, – послышался голос Саломеи.

– А можно побыстрее, я не желаю опаздывать к обеду. Я знаю, что папа вернулся и возможно захочет пообедать со мной, – затараторила девочка.

Генрих открыл дверь в детскую и громко произнес:

– Папа вернулся и желает обедать со своей маленькой герцогиней, если ее прическа готова произвести впечатление.

Детская представляла собой большую светлую комнату, которая служила спальней и игровой. На бежевых стенах висели небольшие картины, изображавшие животных, населяющие континент, пейзажи заповедных уголков Ардималена. Тут же на одной из стен были прикреплены рисунки, какие может создать шестилетний ребенок. Мебель в комнате обита тканью нежного пастельного оттенка, на которой переплелись венки и гирлянды роз, васильков, ромашек. На кровати у девочки были разбросаны белые подушки, а само покрывало, нежнейшего розового оттенка гармонировало с общей обстановкой в комнате. На небольшом столике находился стеклянный графин с яблочным соком, в вазочке лежали несколько леденцов. Куклы сидели на игрушечной мебели и взирали на происходящее большими темными глазами из-под длинных ресниц. Кукол было около десятка. Цвет волос и глаз их различались, равно как и платья. Охотница, фея, лютнистка, птичница, пастушка, принцесса, воительница. Еще одна кукла у девочки была в руках. Длинные золотистые волосы куклы струились по плечам, несколько прядей девочка держала в руках и старательно заплетала тоненькую косичку.

Сидя за спиной у девочки, гувернантка Саломея проворно заплетала из таких же золотистых, как и у куклы,волос девочки косу, скручивая ее на затылке. Работа почти была закончена, когда Генрих нарушил эту идиллию. Повернув голову в сторону двери, девочка посмотрела большими, синими, как ясное осеннее небо, глазами на отца, и затопала от радости ногами, так как остальная часть ее тела была недвижима.

– Ура!! – крикнула Миранда, чуть не выпустив любимую куклу из рук, но все же осталась сидеть на месте.

Гувернантка тоже была занята прической девочки, поэтому возможность поприветствовать хозяина дома у нее была лишь устная.

– Мы скоро закончим, милорд, можно попросить Вас немного подождать? – пробормотала она, чуть шепелявя, во рту женщина держала небольшую шпильку, чтобы ею закрепить прядь волос.

Саломея Идис разменяла уже пятый десяток, и довольно долго была компаньонкой Эйлин. Теперь вот уже четыре года воспитывала дочь своей госпожи, уча ее хорошим манерам и прививая вкус к моде. Сегодня утром вместе со своей воспитанницей они занялись моделированием причесок. Мягкотелая,с пышными формами, круглолицая, темноволосая с небольшой проседью, она улыбнулась Генриху самой доброй улыбкой и продолжила создавать на голове у воспитанницы красивую прическу.

– Разумеется, подожду. С нетерпением буду ждать маленькую герцогиню в столовой, – кивнул Генрих и на секунду задержался в дверях, рассматривая профиль Миранды, словно запоминая.

Генрих медленно и неспешно бродил по дому, рассматривая шпалеры, ковры, картины, которые обычно и не замечал, каждый день, проходя мимо них. Как только в доме Генриха Принарри появилась молодая супруга, Эйлин, новоиспеченная герцогиня тут же начала переставлять мебель, украшать комнаты картинами, милыми статуэтками, каминными часами. А после рождения дочери собственноручно выбирала для детской мебель, шторы, картины. Лишь покупка игрушек, в частности кукол, была предметом обсуждения на семейном совете, потому что женщина не слишком сильно разбиралась в процессе развития и обучения детей, оставив эти заботы гувернанткам и супругу. Генрих же, напротив, менее всего интересовался цветом штор на окнах и дивана в будуаре, но всячески принимал активное участие в воспитании дочери, даже выбирал ей игрушки. Поэтому девочка больше всего любила общаться с отцом, доверяя ему те секреты, которые не могла поведать ни матери, ни гувернантке.

Герцог Принарри наконец достиг своего рабочего кабинета и задумчиво сел за стол. Взор его упал на стоящую железную фигурку рыцаря в доспехах, высотой с локоть, который мечом удерживал пергаментные листы для письма. Лицо рыцаря выражало задумчивость, брови его были сдвинуты, взор был устремлен на меч, губы поджаты. Латные доспехи его, довольно блестящие, символизировали эпоху становления правления династии Кайренов. Генрих повернул меч в руках рыцаря, при этом послышался характерный щелчок. Сработал механизм, заставивший открыть потайной ящик в коробке для бумаги. Достав из него небольшой металлический ключ, Генрих прищурился, рассматривая его, будто видел впервые. Наклонившись, к нижнему ящику, он без помощи ключа открыл его. В ящике лежал лишь детский рисунок, очевидно принадлежащий Миранде. На нем девочка изобразила себя, улыбающуюся, в красивом голубом платье. Длинные волосы нарисованной Миранды были заплетены в косу, а в руки юная художница поместила цветок ромашки. Отодвинув рисунок, Генрих обнаружил замочную скважину, вставил ключ и без усилия повернул. Частенько он заглядывал в свой тайник, регулярно сам смазывал петли дверцы, замок. Открыв тайник, Генрих достал оттуда стеклянный небольшой пузырек с зеленоватой жидкостью, плотно запечатанный деревянной пробкой, и бережно положил его на стол. Из стопки писем он достал одно и вложил в тайник. Туда же он поместил заранее приготовленную фарфоровую розетку, наполненную небольшим количеством меда. Бережно закрыв тайник, и спрятав ключ обратно в ящик, он повернул рукоять меча. Генрих долго рассматривал при дневном освещении цвет жидкости, который переливался зелеными оттенками.

Вдруг Генрих перевел взгляд на висевший на правой стене портрет своего отца, Ферджина Принарри. На картине был изображен мужчина, разменявший уже третий десяток прожитых лет, в парадном сюртуке царедворца с регалиями. Довольно много общих черт лица встретить у отца и сына Принарри.

– Простишь ли ты меня за этот шаг, отец? Или, встретив меня на том свете, будешь обвинять в слабости и мягкосердечии? – спросил Генрих портрет, но ответа, разумеется, не получил.

Герцог Принарри, попытался распечатать флакон, но сделать это ему не удалось. Слишком плотно сидела пробка. Сделав еще одно усилие, он замер. В кабинет настойчиво постучали, но войти пока не решались.

– Войдите, кто там еще? – раздраженно спросил Генрих, даже понизив голос от возмущения.

– Это всего лишь я, папочка, – очень тихо проговорила Миранда, открыв широко дверь и сделав шаг в кабинет, – а ты сильно занят? Я очень тебе помешала? Я хотела сказать, что обед готов. Я хочу, чтобы мы с тобой спустились в столовую вместе.

Прическа, над которой Саломея довольно долго мудрила, удалась. Светлые волосы, цвета пшеницы, были красиво уложены, заплетены в косички и украшены заколками в виде роз.

– Ах, ты этого хочешь, девочка моя? – поднял бровь Генрих, одновременно пряча пузырек с ядом в карман, – А желания других ты спросила?

Нет, он не рассердился на дочь. Он даже мысленно поблагодарил за своевременное появление в кабинете. Если бы она появилась несколько минут спустя, возможно она стала сиротой намного раньше. Миранда, сама того не подозревая, спасла жизнь отцу только что.

– Ну, папочка! – наклонила в бок голову Миранда, улыбнувшись, словно пытаясь детским обаянием, растопить сердце Генриха, – Мы так редко видимся, что я забыла, когда в последний раз мы обедали вместе. А мама забыла, когда мы всей семьей выезжали на природу.

Приблизившись к рабочему столу, девочка протянула руку отцу и сказала повелительно:

– Пойдем обедать, остынет!

– Мама, правда, сожалеет? – уточнил Генрих, послушно взяв девочку за руку и мельком проверяя расположение рукояти меча рыцаря.

– Да, – кивнула девочка, – она говорила об этом синьоре Идис. А что ты делал в кабинете?

– Скоро узнаешь, девочка моя, – улыбнулся Генрих, закрыв дверь в кабинет, направившись в столовую.

Обед еще не успел остыть. Накрытый на две персоны, он состоял из салата из свежих овощей, тыквенного супа-пюре, мясного жаркого с картофелем. В семье Принарри было не принято обсуждать новости и сплетни, не касающиеся еды. Это было заведено еще отцом Генриха. Поэтому сегодня мужчина рассказывал дочери об интересных овощах, таких как баклажан и кабачок. Девочка внимательно слушала, не спеша прожевывая маленькие кусочки мяса, которые сама умудрилась нарезать с помощью ножа и вилки. Запив обед обычной водой, облизав губы, девочка, наконец, поинтересовалась у отца.