О верности крыс. Роман в портретах

Кейя вернулась на своё место молча. Молча села и молча стала смотреть на арену, только кивнув на заинтригованное Кошкино: «Ну, что?». А ничего, чего уж теперь. Теперь уже ничего. Нейех чуть сжал руку, Кейя повернула голову. На Синего брат уже насмотрелся и теперь смотрел на Хриссэ, которому что-то шептала на ухо оживлённая Тисса. Кейя толкнула Кошку, та посмотрела в том же направлении. Парень стал что-то рассказывать, ехидно скалясь, Тисса слушала и улыбалась. Потом лукаво глянула и спросила что-то; видимо, неожиданное, потому что Хриссэ оторопело уставился на неё, явно не находясь с ответом. Тисса рассмеялась, прикрывая рот пальцами. Пряди на висках подрагивали и золотились в ярком факельном свете. Потом внимание Тиссы снова привлек поединок, но сидела она так же близко с Хриссэ, так что плечи почти соприкасались.

Девчонки изумлённо переглянулись.

– С ума сойти: Тисса в состоянии заткнуть Хриссэ рот! – покачала головой Кейя. И задумчиво добавила:

– Он ей медовых орехов сегодня купил.

– А вчера водил за город гулять, – ещё добавила Кошка. Повернулась к арене, где худосочный Роске впервые с начала поединка делал что-то разумное: вывернулся из захвата и, отходя в сторону, умело ткнул Каджу в плечо: вроде несильно, но Кажда взревел от боли.

– Тисса в последнее время почти совсем, как была, – продолжила Кошка. – Смеётся, разговаривает, не дёргается от каждого шороха и не отпрыгивает, если кто-то возьмёт за руку. Не нравится мне это, – неожиданно закончила она. Кейя удивилась.

– Почему? – она повернулась к Кошке. – Чем плохо?

– А ты представляешь, что будет, когда Хриссэ надоест эта игра? – почти прошипела Кошка, по-прежнему глядя на арену.

– Думаешь?..

– А ты думаешь, он влюбился? – сердито сказала Кошка, косясь на предмет обсуждения. – Ох, допросится у меня этот пыльник!

Теперь уже Кошка решительно встала и направилась в обход рядов. Кейя некоторое время с интересом смотрела ей вслед, потом зрители заорали на тон громче, указывая на то, что события на арене развиваются стремительно, и внимание Кейи переместилось туда. Нейех счёл, что в зале показывают кое-что поинтересней, и смотрел, насколько это удавалось сквозь спины и головы. Сначала Кошкиного лица видно не было, потом она подошла к Хриссэ, что-то сказала. Видимо, отозвала на минутку, потому что потом они отошли в сторону, выбрались из толпы. У Кошки было то ласковое выражение лица (сюда у неё обычно прилагался такой же ласковый голос), которое у неё означало крайнюю злость и с трудом сдерживаемое желание перегрызть пару-тройку глоток. Она выговаривала Хриссэ, глядя снизу вверх: сказывалась разница не столько в росте, сколько в возрасте. Хриссэ ехидно скалился и отвечал. Кошка бросила резкую реплику напоследок и повернулась уходить. Хриссэ её окликнул, посерьёзнев, и добавил что-то. Кошка косо посмотрела на него и пошла обратно, хмурясь по-прежнему раздражённо, но и немного растеряно. Нейех легонько тронул руку сестры, указывая на это глазами. Кейя отвлеклась от боя и едва не начала подпрыгивать от нетерпения. Впрочем, это нетерпение тоже мало кто посторонний заметил бы. А вот раздражение и растерянность в Кошке бурлили вполне очевидно.

– Ну что? – спросила Кейя, едва она села рядом.

– Смеётся, – пожала плечами она. – Говорит, что ломать точно умеет, и что интересно, умеет ли выправлять поломанное.

Задумчиво потарабанила пальцами по скамейке. Пожаловалась:

– Чучело какое-то. Он хоть что-нибудь всерьёз воспринимает?

– Не настолько же он… – начала Кейя и запнулась, подбирая выражение.

– Настолько, – мрачно сказала Кошка. – Псих – он и есть псих. Сказал, что, мол, правда хочет ей помочь. Хал тэгарэ, хочет он! А если завтра перехочет? Только одного счастья нам не хватает: чтобы между собой пересобачиться. Самое время. То-то ол Баррейя будет рад!

Кошка мрачно зыркнула, усмехнулась и продолжила, всё больше входя в раж.

– А ол Баррейя – слишком хороший игрок, чтобы ему поддаваться. А если перецапаемся – как раз ему подарок. Кхад зря затеяла сейчас избавляться от Джито и Загри. Лучше было бы объединиться против ол Баррейи, пока он новую ловушку не придумал. Килре беспутный, я уверена, он нарочно подсунул это кольцо, чтобы мы клюнули! Рыбак, хал тэгарэ, пепел ему в душу! Одну фальшивку ювелиру, другую – банкиру, а само кольцо – себе за пазуху. От греха подальше. Хал, да он заранее спланировал, откуда ждать гостей! С других-то сторон к дому вовсе не подобраться, только через крышу. Может, он для того и разместил ларец с фальшивкой на верхнем этаже. Окон там нет, а через двери как пройти, если столько охраны? Только крыша и остаётся. В «Маэтишеной» поговаривают, что дозорный сидел на крыше в заколоченной голубятне. А снизу от той голубятни – ход прямо в комнату, где сидели засадой коричневые…

Со всех сторон заорали, кто возмущённо, кто восхищённо. На арене Роске вывернулся из медвежьих объятий Каджи, как змея, и ужалил – ребром ладони пониже уха. Каджи удивлённо замер, нелепо мотнув головой от удара, и рухнул. Бритый чужак коротко поклонился и пошёл на круг почёта, вдруг напомнив Кейе этим поклоном и этим кругом – Хриссэ. Первая половина представления закончилась, кхади, переговариваясь, потянулись обедать. Шонек едва уселся, пренебрегая едой, вытащил откуда-то тушь с кистью и бумагу и, высунув кончик языка, с головой ушёл туда, в белый лист. Пёс сидел рядом, высунув язык совершенно так же. Нарк и Воробей тоже не отвлекали.

Кейя не поленилась по дороге спросить Хриссэ, на кого тот ставил и почему. Тот бродил уже в одиночестве, потому что Тисса отправилась спать, благо кхади Клойт размещал бесплатно.

– На Роске, конечно. Он же из Сойге.

– Откуда ты знаешь, что из Сойге, а не из Тиволи?

Хриссэ рассмеялся.

– Чтобы я сойгьи19 не узнал?

Кейя отстала, а когда поглядывала потом в его сторону, Хриссэ смотрел куда-то вдаль с непривычным на остром насмешливом лице выражением мягкой и немного грустной задумчивости. Словно надеялся в крупном тёсаном камне подвальных стен увидеть гладкие поля и ковыльные холмы самого южного из имперских герцогств. А может, вовсе не надеялся, а просто задумался о сходе с безухими и лисами, а мягкость и грусть примерещились. Надо бы Нейеха спросить, что он заметил…

Лис Загри

2272 год, 3 день 4 луны Ппд

Лабиринт, Эрлони

«По 1 сребрику за штуку – 12 шт. (12 ср.)

По 37 рыжих за шт. – 5 шт. (3 ср. 5 р.)

По 30 р. за шт. – 21 шт. (10 и 1/2 сребрика)

По 25 р. за шт. – 18 шт. (7 и 1/2ср.)

Детей 13 шт. – 1 и 1/3 ср. за всех».

На писчей бумаге из Сейнледа Лис Загри писал, вопреки правилам, не кистью и тушью, а пером и чернилами. Лис предпочитал чёткость и порядок; буквы, написанные кистью, казались ему излишне вычурными и декоративными. Кисть годится для рисования или стихов, не для серьёзных документов. Лис поднял голову (лысина тускло отразила рыжеватый свет лампы), бережно окунул остро заточенное перо в чернильницу и вернулся к письму.

«Итого: 69 шт. – 34 ср. 25 р. (без учёта кормёжки)», – мелким чётким почерком вывел он, пошевелив губами в тени длинного прямого носа. Недовольно покачал головой: предыдущая партия обошлась на два сребрика и пятьдесят семь рыжих дешевле. На кормёжку, жалование матросам и аренду сарая в Вернаце, чтобы было где держать рабов, уйдёт ещё пятнадцать полновесных имперских серебряных монет. Это если брать один корабль. Но в трюме одного корабля из почти семи десятков рабов до Вернаца доживут хорошо если сорок. Значит, либо взвинчивать цены на оставшихся, либо брать два лёгких судёнышка на полтора десятка матросов каждое, какие плавают по восточным рекам. В трюме одного легко поместится партия из трёх с половиной десятков рабов, и до места не доплывут не больше пяти-шести из каждой партии.

Загри оживился и зачёркал по бумаге снова, прикидывая размер наценки, чтобы покрыть расходы и заработать сверх того хотя бы треть сребрика с каждого затраченного. От этого занятия его оторвал стук в дверь и последовавший за стуком Треной. Подручный, наследник и почти сын Лиса сегодня отчего-то сменил обычный костюм недорезанного зангского контрабандиста на щегольской наряд для верховой езды, сделавший бы честь любому из столичных дворян. Дворянский лоск едва ли обошёлся тому меньше, чем в два сребрика с четвертью, – если Треной догадался обратиться к портным Нового города, а не Старого. Потом Лис заметил шитый золотом пояс, который один стоил больше всего костюма вместе взятого (три сребрика двенадцать рыжих – если разгильдяй догадался поторговаться), и настроение окончательно испортилось. Треной это явно заметил, но смущения и раскаяния не выказал.

– Джито чего-то хочет.

– Все всегда чего-то хотят, – не проникся Загри, возвращаясь к записям.

– Это по поводу схода, – не отставал Треной. – Джито хочет заранее тебя на свою сторону перетянуть.

– Последняя партия рабов для Вернаца будет на тебе, – сказал Загри, промокая перо и убирая его обратно в подставку. – Я начал высчитывать, ты закончишь. На всё – полторы луны, с сегодняшнего дня. Привезёшь меньше шестидесяти сребриков – самого продам.

– Пожалеешь – продавать! – сверкнул зубами Треной. – Потому что я больше семидесяти привезу!

Лис скептически поджал губы, но говорить ничего не стал. Разгильдяй Треной умел не только транжирить деньги, но и делать их – на чём угодно. Чтобы потом было, что транжирить, как он уверял. Потому что богат не тот, кто мало тратит, – как он уверял, – а тот, кто много зарабатывает.

– Так что с Безухим? – настырно спросил Треной. – Он брызжет слюной и уходить не намерен.

Лис задумчиво провёл рукой по лысине. Треной уходить был намерен не больше, чем Безухий, судя по всему.

– Вот ты с ним и побеседуй. Успокой, но ничего конкретного не говори. На сход ты тоже пойдёшь, так что подумай, когда займёшься рабами для отправки в Вернац.

В «Нору» лисы пришли как раз к сходу: тратить время на поединок Загри счёл расточительным. Лысый Клойт встретил их со всем возможным почтением, но порадовало Загри другое: в комнате, предназначенной для схода, их ждал накрытый стол с лёгкими, но совсем не дешёвыми закусками. Да и вина трёх имперских цветов – зангское чёрное, аксотское красное, куненское белое – не отличались дешевизной. Гостям всё это предлагалось бесплатно, так что, при всей нелюбви Загри к винам, удержаться и не попробовать он не мог.

Джито вышел первым и, как обычно, говорил много и путано. Суть его выступления сводилась к тому, что кхади клевещут, потому что здоровой конкуренции не выдержат, вот и придумывают всякие подлости. Лис не слушал: многословность Безухого утомила его ещё при первом знакомстве; а к тому же, ничего нового в речи Джито не было. Ту же тираду он вывалил на Треноя ещё днём, и основные положения Треной передал Лису тогда же. Загри отметил только, с какой истовой ненавистью Безухий смотрел на кхади в целом и Кошку в частности. Насыщенная такая ненависть целеустремлённого трудяги к выскочке, которому даром даётся то, к чему трудяга шёл годами.

Кошка вышла на середину, явно этой ненавистью не стесняясь. Лис, памятуя о женской болтливости, откинулся в кресле удобней, планируя подремать.

– В двадцать восьмой день третьей луны пополудни под Зелёным мостом на меня напали трое Безухих: Чарек, Нларре и Суо, – начала Кошка. По сравнению с пафосной риторикой Джито Безухого её голос казался ещё суше и невыразительней. – Меня хотели убить, оставив на месте преступления нож со знаком «лиса» на рукояти.

Лис понял, что подремать не удастся. По большому счёту ему уже и не хотелось.

– Брехня! – багровея, выкрикнул Джито. – Бред пыльной собаки! (Кто-то из кхади отчётливо фыркнул.)

– Меня ранили в бок и в плечо, и убили бы, если бы не вмешался прохожий. Прохожий убил Суо и оказался лордом тэрко, – Кошке явно хотелось насмешливо сощуриться, но она сдержалась. – Желающие могут навести справки. В «Башнях» наверняка эту историю расскажут. С появлением лорда тэрко Чарек и Нларре сбежали, забыв нож.

Нож она передала Лису. Знак «лис» действительно украшал рукоять. Из чего вовсе не следовало, однако, что этот знак выжгли на ноже безухие, а не кхади. Из суетливо забегавших глаз Джито это следовало с большей очевидностью.

– Сами и выжгли! – со всей возможной небрежностью заявил Безухий. – Я этого ножа и в глаза не видел, и люди мои не видели!

Тут он не соврал. За время схода разглядеть, что «лис» на рукояти именно выжжено, а не, к примеру, вырезано, Безухий не мог. Загри из-под полузакрытых век посмотрел на Кошку. Та явно думала о том же, потому что жёлтые глаза так и светились.

– До того, – продолжила она, – я успела ранить Чарека в левую ногу повыше колена и два раза задела Нларре. Длинный довольно глубокий порез на правом предплечье и небольшой – на рёбрах слева.

Названных безухих Джито предъявить отказался. Кошка, довольно щурясь, села к остальным кхади. Кхад так ничего и не сказала за весь вечер, да и остальные её люди больше слушали и смотрели. Безухие вели себя громче всего, мешая Лису сосредоточиться. Вопросы правосудия, впрочем, волновали его в последнюю очередь. Безотносительно к правосудию, поведение Безухого не выдерживало никакой критики. Не потому, что он делает подлости, а потому, что делает их бездарно.

– Думаешь, разумно поддерживать кхади? – спросил Треной, когда кхади ушли, безухие тоже, а из лис в комнате остались только они двое. Загри задумчиво провёл ладонью по гладкой столешнице.

– Я думаю, неразумно поддерживать Безухого.

Треной встал и прошёлся по комнате. Остановился у ширмы с изображением морского порта. Море на пейзаже бесновалось о скалы, дробя свет маяка. На входе в бухту смутная тень боролась с ветром: корабль был написан так, словно ветер и волны вот-вот расплескают его, как воду из мелкой чашки.

– Думаешь, она упустит шанс избавиться от лис при первой же возможности?

Загри задумчиво смотрел в начищенный медный чайник.

– Лис! – Треной обернулся, окликая его ещё раз.

– Я думаю не дать ей такой возможности, – неспешно сказал Лис. – И, думаю, мне есть о чём поговорить с лордом тэрко. Займись организацией.

Треной покосился на него.

– Ол Баррейя разве станет вмешиваться в наши дела с кхади?

– Станет, как не стать, – усмехнулся Загри. – Кхади ему не меньше, чем нам, мешают. Пожалуй, что и больше.

Треной покачал головой, трогая витки проволоки на рукояти ножа.

– Не слишком рискованно? Если он решит не проводить переговоры, а избавиться и от нас заодно?

– Лорд тэрко не производит впечатления глупого человека, – мягко сказал Загри, снова растягивая губы в усмешке. – Старый, знакомый враг, даже если это враг сильный, лучше, чем десяток новых, неизвестных. Даже если они будут слабые.

Треной недовольно нахмурился:

– Вечно ты туману напустишь! Это к чему?

– К тому, – сказал Загри, сдвигая чернильный набор так, чтобы его край был точно параллелен краю стола, – к тому, что нас лорд тэрко знает. И знает давно. И знает, как с нами можно договориться. А если он переловит всех крупных рыб Эрлони, с мелочью не разберётся и за всю жизнь.

Шонек

2272 год, 5 день 5 луны Ппд

Глинянка, Эрлони

Город пах дождём и близкой зимой, и в воздухе тихо мерцала искристая предморозная свежесть. Лужи на улицах столицы подёрнулись ледком и глянцево поблёскивали в ожидании часа, когда утренний морозец сгинет, спугнутый солнцем, и сменится туманом. Одним из последних туманов в той череде, которая проходит над двумя островами осенью. Туманы ластятся к стенам, ставням, к опорам мостов, гладят брусчатку непрочными пальцами, путаются в ногах прохожих и наматываются на спицы каретных колёс. Заглядывают в карету, безо всякого уважения к герцогскому гербу с когтистой лапой на празднично-жёлтых занавесках и дверцах. Человек в карете поморщился, поднял воротник и спрятал руки в широкие рукава. Человеку не нравился туман, мелкими капельками оседающий на бровях и длинных усах, придавая усам непарадный обвислый вид. Человек считал туман мерзкой, никчёмной погодой. Туман отвечал ему взаимностью. Брезгливо выронил край занавески и позволил карете уйти вперёд, на крутой взгорок Ласточкиной улицы. Внизу, у канала, туман нашёл развлечение получше. Здесь были три человеческих детёныша с собакой и воробьём. Эти против такой погоды ничего не имели. Мёрзнуть им некогда, а в туманниц верить – интересно, а не страшно. Лохматый пёс лениво мотал ушами, порываясь ловить туманные ленты.

– А ты, Воробей? – спросил рыжий мальчишка, рядом с которым держался пёс.

– Я? – Воробей пожал острыми плечами. Встрёпанный птенец на его плече недовольно расправил крылья, удерживая равновесие.

– Хотел бы, наверное.

– А не страшно? – усомнился третий, илирец. – Голову задурят, заморочат, в реку утащат…

– Тю! – пренебрежительно свистнул Воробей. – Чего бояться! Ты что, плавать не умеешь?

– Я слышал, они могут из тумана целую улицу составить, как в садах Эиле, – не сдавался Нарк. – Идёшь, идёшь, и не заметишь, когда уже всё вокруг ненастоящее. А ещё говорят, что так можно и на тот свет зайти. Особенно, если мосты в тумане переходить. Будешь думать, что это – через Арн, а он – тот самый, смертный.

– Они красивые очень, – задумчиво сказал рыжий Шонек. – Я вчера, кажется, видел одну. Гибкая такая, как ивовая ветка, и волосы серебристо-зелёные, как листья у ивы. Как будто её тушью написали прямо в воздухе…

Мальчишки помолчали. Улица свернула, идя уже не вдоль канала, а через него, по узкому пешеходному мостику. Под мостом словно бы текла не вода, а туман, вьюном поднимаясь по опорам. Та сторона канала терялась из виду; будто сами доски мостового настила истончаются и светлеют, становясь туманом.

– Кудлаш, иди сюда! – звонко позвал Шонек и положил руку на голову пса, когда тот подбежал. Рыжий жадно смотрел на врастающий в туман мостик, стараясь впитать в себя, запомнить каждую линию, каждый столбик перил и каждую прожилку досок. Нарк рядом смотрел со сдержанным недоверием, тоже остановившись.

Воробей пренебрежительно хмыкнул и уверенно шагнул на мостик.

– А я бы хотел увидеть туманницу, – сказал он. – Просто, чтоб знать, что они правда есть.

– Как это, «чтоб знать»? – возмутился Шонек, шагая следом. – А что я говорю – тебе недостаточно? И Трепло их видел!

– Трепло много чего видел, – отмахнулся Воробей, накрывая свободной рукой своего пернатого тёзку. – То Слепого20 под видом пьяницы, то собак крылатых. На то он и Трепло.

– Был.

– Что? – переспросил Воробей, оборачиваясь.

– Был он, – повторил Нарк и тоже ступил на мостик.

– Ну уж! – сказал Воробей. – Душа-то не умирает, значит, где-то он и сейчас есть. Со Слепым, которого видел.

– Если туманницы есть, то и душа есть, – сказал Шонек куда-то в сторону.

– Душа… – проворчал Нарк.

Воробей обернулся опять.

– Ты что-то говоришь?

– Душа не у всех есть, – громче сказал Нарк, настороженно косясь вправо: там ему померещилось какое-то движение. – У нашада нет. Лорд говорит, у людей без маэто тоже души нет. И мы навсегда умираем. Целиком.

– Ты чокнутый, Нарк! – оскорбился Воробей.

– Да нет, всё правильно, – поддержал илирца Шонек. – Мне дед тоже говорил: душа вначале у всякого есть, но если не дают маэто, она улетучивается, потому что границ нет, ничего её не держит.

Воробей сердито оглянулся.

– Тебе легко всякое такое повторять! У тебя-то маэто есть!

– Нет, – покачал головой Шонек.

Воробей споткнулся от удивления и снова обернулся:

– Ты же при храме рос! И дед у тебя есть. Что ж он, тебе имянаречение не устроил?

Воробей сошёл с мостика и остановился, поджидая остальных.

– Он мне не совсем дед. Я подкидыш, – пояснил Шонек. – А подкидышам имянаречение не устраивают.

Он стал рядом с Воробьём и обернулся к Нарку.

– А у тебя?

Нарк зябко повёл плечами.

– А я… меня в рабство продали, пираты. А от унижений тьё умирает.

– Тьё? – не понял Воробей.

– Ну, душа.

– Так нечестно, – сказал Воробей, помолчав. – Не может быть, чтобы люди умирали навсегда и целиком. Это как-то… слишком…

– Жалко, что туманницу на мосту не видели, – сказал Шонек. – Я их нарисовать хочу. Идём, чего мы стали!

Они пошли дальше, сворачивая от канала в подворотню. Между Нижним городом и Глинянкой стояли преимущественно двух- и трёхэтажные дома мелких ремесленников. Эта часть Эрлони была пронизана ходами, как изъеденный жучками кусок дерева. Над узкими проулками внутри кварталов срастались вторые этажи зданий. В получившиеся улочки-коридоры вливались подворотные проходы, выходящие на улицы или во внутренние дворики. Где-нибудь в нишах прятались двери в дома или в другие переулки. То здесь, то там перетянутый балками и сыплющий сором потолок исчезал, стены по сторонам неожиданно расходились дальше друг от друга, вверху прорезывалось небо, и коридор превращался в обычную улочку. Чтобы через несколько десятков шагов снова нырнуть в подполье. Именно здесь и обосновался Лис Загри, и как-то сразу становилось понятно, почему лисы и не думали бояться облав. Лорд тэрко тоже не дурак – ловить лис в их же норах. Ещё пару лун назад кхади сюда не сунулись бы, но после недавнего скандала с Джито у лис с ними отношения были самые тёплые и дружеские… Правда, вглубь лезть всё равно не стоило. Объясняй потом, чего тут вынюхиваешь. Сначала бдительным лисам объяснять, потом своим же старшим… Ну его в пепел, такое счастье! А вот угол срезать по краешку лисьих лабиринтов – милое дело.

Очередная подворотня закончилась. Впереди, в устье одной из улочек, темнела застава коричневых и влипшая в неё, как в паутину, давешняя карета с герцогскими гербами ол Жернайры. Сам владелец лично ругался с офицером, которого Нарк с удивлением узнал.

– Ол Баррейя! – выпалил он, толкая Шонека в бок.

– Послушаем? – сказал Воробей и тут же направился к месту спектакля.

Происходило всё на углу, где Ласточкина улица, вволю навилявшись вдоль канала, сходилась с улицей Хада Великого и образовывала треугольник. Третий угол этой площадки примыкал к Старой Храмовой улице, напротив храма Таго. Одна из белокаменных усадеб Старой Храмовой как раз нависала над коричневыми, преградившими дорогу ол Жернайре, и её широкая угловая башенка резко выделялась привозным белым мрамором на фоне кирпичных домиков Ласточкиной.

– Вы напрашиваетесь на серьёзные неприятности! – фальцетом грозил ол Жернайра.

– По храмовой площади запрещено ездить верхом или в экипажах, – говорил лорд тэрко. Судя по интонации – примерно в десятый раз за четверть часа. Стражники откровенно скучали. Только трое церковников-белых изображали живейший интерес. Ол Жернайра жестикулировал и, кажется, брызгал слюной. Лорд тэрко терпел с каменным лицом. Только где-то в складке у рта крылось брезгливое отвращение. – На храмовой площади можно появляться только пешими. Вы можете объехать или пройти пешком.

– Много воли забрали, лорд герцог! – сквозь зубы процедил ол Жернайра. – Что-то не припомню, чтобы при старом тэрко такие ограничения касались высшего дворянства.

– Что-то не припомню, чтобы при старом тэрко из дома можно было выйти безоружным и вернуться живым, – зло бросил ол Баррейя, но тут же вернул на лицо прежнее выражение. – В моём городе, – раздельно продолжил он, – перед законом и Вечными все равны.

– И вы лично караулите, чтобы никто не проехал? – почти сплюнул ол Жернайра.

– Хоть это и не ваше дело, лорд герцог, я лично обходил посты. И не зря: помог вот одному высокопоставленному лицу не навлечь на себя гнев Вечных и Его Святейшества.

Ол Жернайра сверкнул глазами.

– За спину Мастера Джатохе прячетесь? Разве городская стража – не светское учреждение? Я доведу это до Его Величества!

– Не сомневаюсь, – буркнул тэрко.

Ол Жернайра нехорошо улыбнулся и сказал тихо, так что кроме лорда тэрко расслышал только Нарк с его феноменальным слухом:

– Как вы полагаете, Его Величество поверит, что Святейший Мастер готовит заговор, переманивая стражу и армию под белые знамёна?

Ол Баррейя сохранил невозмутимое лицо, но не без труда. Нарк быстро повторил услышанное для друзей, когда ол Жернайра продолжил.

– Джатохе, конечно, выкрутится. А вот его прихвостней…

Что именно ждёт прихвостней, присутствующие не узнали. В затылок ол Жернайре метко вляпался комок подсохшего конского дерьма. Воробей удивлённо оглянулся на Шонека – тот уже нагибался за второй порцией. Герцог в бешенстве повернулся – как раз, чтобы получить в лицо сразу от двоих, под ехидное пение Нарка:

– Сверх камзола голова

нахлобучена,

жалко, думать голова

не обучена…