Эвви и три луны

Третьим же этот «новый»? «обновленный»? президент начинал уже по-человечески нравиться. И это их пугало. Говорили уже об «обаянии Дьявола», о соблазне. Только в чем соблазн? В том, что он реализует их цели, воплощает их идеалы? Да, они были готовы за свои идеалы страдать, может быть умирать даже, но давно уже не мечтали, что будут их воплощать. А у президента получается лучше, чем получилось бы у них, если б они действовали самостоятельно. (Самые совестливые из них это признавали.)

«Дьявол хочет того же, что и мы? Так не бывает. А что если, это такой намек, что мы хотим не того? что мы заблуждаемся?! Нет, вряд ли. Мы же правы. Конечно, правы. А Дьявола можно победить. Чем только? Добром. Четкостью понимания сути и пределов добра». «Нашим нравственным превосходством, – добавляют самые категоричные среди них, – ну и, конечно же, бдительностью. Да и какой из этого президента Дьявол? Смешно».

Многие оппозиционеры и друг другу не слишком-то доверяли – интриги и склоки не заставили себя ждать слишком уж долго. Но недоверие к Президенту и страх перед ним спасали от окончательного раскола. ( Гарри Кауфман в той своей речи и не подозревал, насколько он окажется прав.) И Гарри, и Элла, и Эвви мирили оппозиционеров (то есть они уже власть!), взывали к их лучших чувствам, просили, умоляли помнить «о главном», о миссии их и предназначении. И как им, троим астронавтам, порой было сложно не увлечься интригами, не вовлечься в них незаметно для самих себя, не погрязнуть. В повседневности же это выглядело примерно так: спорят они о судьбе очередной (разумеется, судьбоносной) реформы, о способах воплощения и одним уже кажется – вот тот момент, когда президент вышел из-под контроля или же начал ими манипулировать. И что дальше – уход из правительства, уличная борьба или тот самый «удар»? Конечно, Кауфман старался всё объяснить, шел на компромисс, там, где только мог, признавал свои ошибки, там, где правы были они. (А это давалось ему нелегко, он же привык быть всегда правым. Он у себя в лаборатории всегда был диктатором.) И они понимали, в общем-то, ценили, но угроза бойкота или же заговора оставалась всегда. А там, где президент принимал решение сам, недовольные всегда могли заподозрить – не есть ли это как раз те когти, которые так искусно скрывал от них зверь.

Кауфман, хоть и относился с юмором, сказать, с пониманием, но уставал, выдыхался. «Всё больше и больше хочется перестать их убеждать, а просто взять и вызвать Глотика». Кстати, они не забывали о Глотике, держали его в уме. Сам же Глотик прекрасно вписался в новые обстоятельства, кто бы мог подумать, да? Технократ (скорее, даже машина) годами насаждал произвол и беззаконие по приказу, теперь вот, по приказу, возрождает правовое государство. И отвергает попытки кое-кого из «свергнутых» или же из Временного правительства договориться с ним «против Президента». Во всяком случае, пока.

– Людей Второй Луны все-таки проще было любить с Готера, – вздыхает Элла.

– Честно говоря, я не ожидал, что наша «революция сверху» окажется столь победоносной и столь бескровной. – Эта мысль Коннора кольнула. Он же никогда не говорил им, что может быть кровь. Могли бы и сами додуматься. «Но это у нас «фигура умолчания», – хмыкает Элла, – упражняемся в коллективном лицемерии».

– Но мы не сумели убедить Летрию в достоверности «трансформации» президента, – Коннор часто теперь спускается к ним с орбиты.

– Вот ты у нас божество с машины теперь, – отвечает Элла, – так что, давай. На тебя вся надежда.

Сотни раз перебирали все возможные варианты здесь. В «религиозное откровение, потрясшее «Господина Президента» поверить было трудно. Только б еще заподозрили в каком-то сговоре с Верховным Жрецом. Кстати, граждане Летрии в большинстве своем весьма спокойно относились ко всему, что касается Веры. Они не то чтобы верили, просто были не против. Да и будешь тут против, у Храма своя полиция с постоянно расширяющимися полномочиями. (Могут нагрянуть в дом, дабы проверить состояние домашнего алтаря, посмотреть, исправна ли священная курительница, пополнены ли запасы фимиама.) А теперь, когда в стране реформы, люди позабыли алтари. И стены Храма почти уже не слышат мычания жертвенных быков. А жрецы как-то вдруг сделались скромными, тихими… и почти вегетарианцами. «Потрясения и реформы всегда оборачиваются крушением народной нравственности и величайшей ущербностью духа. Президент развращает саму душу народа», – говорит Верховный Жрец в своем кругу. Но от открытого сопротивления воздерживается. Несмотря на то, что, то одна пифия, то другая провозглашают скорую гибель Летрии или же обострение артроза тазобедренного сустава у Президента. Верховный Жрец выжидал.

Угрызения совести и катарсис? Кто-то проникся той самой речью Кауфмана, кто-то нет. Но для подавляющего большинства подданных Летрии естественно и привычно: если кто-то начинает о совести, надо внимательно следить за своими карманами. Спасибо «Господину Президенту», конечно, и жрецам.

– Получается, лучше открыть им правду, – язвит Элла.

Метаморфоза «Супруги Президента» с какого-то времени стала выглядеть едва ли не более подозрительной, чем то, что случилось с самим Президентом. Получается, у них теперь как бы два президента. Два автора реформ. Элла умная, смелая, жесткая принимает участие во всем (изначально предполагалось, что она помогает Гарри негласно). Да что значит «принимает»? Всё чаще и чаще последнее слово за ней. Вот, например, рабство – не все в правительстве были готовы так вот взять-отменить его разом, а Элла заставила. А демонополизации экономики! А реформа арбитражного суда! Без нее вообще бы запутались. Поглощена этой своей миссией реформаторства. Элла, Эвви видит это, расцвела. Неужели это и есть ее предназначение? Почему бы и нет. Но она могла прожить всю свою жизнь и никогда не узнать об этом, разминуться со своим даром. Да! Он реализовывается не на Земле. Ну и что? Что? Но вот так, на задворках галактики влезть в чужую цивилизацию и кроить ее по своим лекалам (это Эвви пытается посмотреть на всё «земным взглядом»). Нести не земным земное добро и земную свободу? Но ведь и здесь, на Второй Луне забытой богом экзопланеты, что вращается вокруг своего коричневого карлика, добро есть добро, а свобода есть свобода. Или она, Эвви, чего-то не понимает?

Элла. Кажется, они не просто признали ее роль чуть ли ни лидера реформ, но и полюбили ее. (Гарри Кауфман, конечно же, ревновал!) Радуются ее «остротам и сарказмам». Но как всё это для них сочетается с той гламурной куклой, которую они видят перед собой? Плохо уже сочетается. Задумано всё было правильно – Элла не выходит на люди и помогает Гарри из-за кулис, но получилось-то по-другому и хорошо, конечно, без Эллы в публичном пространстве Кауфман вряд ли бы справился. Но объяснить внезапный интеллектуальный взрыв «Супруги Президента» было точно так же невозможно, как и дать внятное обоснование нравственного преображения самого «Господина Президента». Надо было менять ее сразу (Эвви высказала Коннору, только толку-то что, сейчас) – Эллу с бодиимиитацией на Эллу без бодиимитации. Дескать, вот вам новая жена Обновленного Президента, а «как, почему и откуда» – не ваше дело. А теперь… и в правительстве и при дворе многие уже подозревают. Они попробовали запустить слух: жена президента подверглась облучению, это и вызвало небывалый рост умственных способностей (рентген был только–только изобретен за границей и от него ждали всяческих чудес). А все знали, что она, время от времени, тайно выезжает за границу для разного рода медицинских и косметических процедур. Добавляли только, что доза, ведущая к невиданному раскрепощению мозга, опасна для жизни и человек теряет надежду на долголетие. Справедливо надеясь, что вряд ли кто захочет рисковать жизнью и сокращать свой век ради (всего-то!) ума. Но тройку землян спасает только одно – их соратники по реформам пока что не понимают, что именно они должны подозревать.

Тези флиртует с ней. Эвви считает, что это он так пытается выяснить правду. (Не сомневается в своих чарах?) Значит, он уже понимает, что имеет дело с видимостью? Вряд ли. Если б только можно было влезть к нему в мозг. Надо спросить Обнорина, может, все-таки влезть можно. Мы, с его точки зрения, шпионы Чельзии? (Страна, с которой воевала Летрия, пока Гарри не прекратил.) Но в такой бред может поверить только кто-то из Друзей Президента, но никак не умнейший Тези. Правда, в такой версии есть, хотя бы, внутренняя непротиворечивость. И только в ней, наверное. Ситуация, когда внутренне непротиворечивым будет только бред. Нет, кто же поверит в Чельзию – они, в Чельзии, и со своими-то реформами справиться не могут.

Сейчас вечер. Только что закончилось бурное и немилосердно долгое заседание Временного правительства. Эвви и Тези пошли прогуляться в парк. Если честно, даже сбежали. (Элла с кем-то там не доспорила и продолжила после заседания, требовала, чтобы Эвви с Тези участвовали.)

Вот они на дорожке парка, что примыкает к замку. Гарри упразднил Дворец Президента, распустил двор и перенес резиденцию в небольшой замок в пригороде. (Там установлена вся их аппаратура, плюс защитное поле.) Во дворце же, по приказанию Гарри, открыт музей деспотизма. Дама-гофмаршал – директор музея. Но в духе нынешнего демократического времени, водит экскурсии по залам и подземелью сама.

– Да, Эвви, ты откуда? – как бы между прочим спросил Тези. И знает прекрасно, откуда она. Кто же в Летрии не знает биографии новой Дочери Президента? А Тези еще и писал об этом, сравнивал обычай удочерения Президентом девушки из народа перед каждыми новыми выборами с тем, как в древности Страна каждый год платила дань девушкой своему дракону. А здесь, всего-то раз в десять лет перед выборами – вот он прогресс!

– С Готера прилетела, – ответила Эвви.

Тези улыбнулся, кивнул и больше вопросов не задавал. Кажется, Элла права, иногда лучше сказать правду. Эвви не так давно скорректировала свою бодиимитацию. В рамках разумного, конечно, чтобы не вызвать подозрений. Чтоб можно было сослаться на парикмахера, стилиста. Но главное здесь (Эвви придумала и гордилась своим креативом), то, что было в начале, была имитация. Она исказила свой облик, чтоб олицетворять простоту, смирение, народность. Очень хотелось быть удочеренной! Была даже пластическая операция(!) А теперь вернулась к подлинной себе самой. (Полностью бодиими с нее, увы, не сняли.) Эвви требовала этого и добилась от «своих» не ради оценивающего взгляда Тези, конечно. А Тези сразу, как только увидел:

– Да, в самом деле, тебе так лучше.

Дал тем самым понять, что знает – это она для него, но молчит из такта. А заодно и утвердил по факту свое право на оценивающий взгляд.

Эвви посмеялась, конечно, но была честна сама с собой и признала, что коррекция была сделана в том числе и для Тези.

Эвви очень быстро поняла, что обаяние Тези действует не только на женщин Второй Луны. А то, чем он был для Летрии! Он, в общем-то, знал, что надо делать и без землян. Только вот без землян он не смог победить. И земляне все-таки лучше него понимали как это надо делать.

Тези являл собой некий упрек тем учебникам, по которым она училась в колледже. Точнее, он – показанный этим учебникам язык. На борьбу с диктатурой вышел не идейный фанатик, не истовый борец за Правду ли, Счастье, а вот такой вот, кривляющийся, искрометный, талантливый, любящий женщин. Любящий себя в женщинах, да и помимо женщин. И вдруг, оказалось, он несгибаемый, его нельзя не подкупить, не запугать. Наемный убийца нанес ему такие удары кинжалом, он чудом выжил. (Чудо стало возможно благодаря медицинской аппаратуре Обнорина.) И если он станет новым президентом, Эвви будет рада. А он, скорее всего, и станет. Недавно, у него был такой яростный спор с Гарри – Тези считает, что президент, движимый чувством вины или еще чем-то в этом же роде, слишком уж ограничивает в новой Конституции президентские полномочия.

– Эвви, птичка. А чем ты занималась до того, как стать дщерью своего интересным образом кающегося отца и «соавтором реформ»? Вряд ли идея разделения властей могла прийти к тебе на цементном заводе.

Он что, действительно думает, что она проболтается насчет преддипломной практики, на которую ее направил Гарвардский университет? При всем уважении к его обаянию, разумеется. А ей понравилась эта его «птичка». Да, конечно, вальяжно-иронически-покровительственная, но в ней была и нежность, прячущаяся за иронией и вальяжностью. Если раньше ей казалось, что он интересуется ею, лишь для того, чтобы через нее понять, разобраться в Гарри и Элле, чтобы выяснить, наконец, что они-трое есть такое, то, теперь она видит – Тези совмещает. Он увлекся ею. А несовпадений и несоответствий все больше с каждым днем. Вот вчера только, она прочитала правительству доклад по философии права. Увлеклась. Тези, кажется, прав – не многовато ли для девушки с цементного завода будет? Может, тоже сослаться на облучение? Рентгеновские лучи вызывают философию права! А они-то все считали, что действуют достаточно тонко, не навязывая Временному правительству ту систему «интеллигибельной демократии», что утвердилась сейчас на Земле. И Тези, Эвви вдруг видит, Тези первый, кто понял – проблема не в том, что несостоятельны и абсурдны те или иные его подозрения, а в том, что он не знает, что он должен подозревать. (Как они, в общем-то, и ожидали!) Тези нашел ключ (быстрее, чем они думали), понял ситуацию как неописуемую и непредставимую. То есть понял правду. А, значит, поздно ли, рано поймет всё. Это дело времени для него. Ему страшно, но он проводит реформы, пишет текст Конституции и ухаживает за ней, Эвви. Гарри так и предложил, пусть Эвви его обнадежит – это, не то, чтобы отвлечет его, но, хотя бы, ему будет не страшно. Не так страшно то есть. «Непредставимость» с лицом Эвви? А он завтра представит, что она союзник Дьявола. Поверит, что Дьявол с лицом Эвви?! И что? Сделает вид, что ни о чем не догадывается, лишь бы продолжать реформы? Нет, это не Тези. Кто угодно, только не Тези. Тези потребует от Дьявола отбросить камуфляж и показать вещи в подлинном свете? Вступит в борьбу с Дьяволом, возглавит единый фронт Летрии против Дьявола? Вместе со сторонниками «Господина Президента» и прежнего строя против Дьявола?! Дьявол не может хотеть добра и нести Добро. Но вот, получается, может?! Или же это никакое не Добро – видимость, кажимость, мнимость. Но нет же – добро, то самое. Искомое. И Тези поймет. Он открыт и свободен – поймет. Или же Добро, по его представлению, в таком случае приведет к новым бедствиям и страданиям? (Эвви не может поручиться, что не будет так!) Выйдет какое-то новое, непредсказуемое сегодня Зло? (Эвви не исключает, что может выйти и так. Даже запросто может быть так!) Человек не просчитает здесь. А Дьявол на то и Дьявол – он просчитал. Нет, у Тези хватит мужества, интеллектуального мужества, чтобы принять такой принцип мироустройства как непредсказуемость. Принять, попытаться, встать вровень… И на этом кончается «беспредельная сила Дьявола». Но в дьявола Тези не верит. Ни в того, что в кавычках, ни в того, что без кавычек. А в пришельцев поверит? Пришельцы правдоподобнее. Но гораздо страшнее. Дьявол, он все-таки «свой». Он объясним из этого мира. А пришельцы вне. И дело не в том, что Тези и иже с ним не понимают пришельцев – в том, что никогда не смогут понять. И даже, если поймут, не поверят себе. Эвви знает – на Земле так бы и было. Но… а какое здесь может быть «но»?! Почему люди этой Луны вдруг должны оказаться мужественнее и незашореннее людей планеты Земля? Но что, они действительно смирятся со всем бездарным, мерзким, злым в себе и своей жизни, что было и, как знать, может еще и будет, «лишь бы никто не вмешался в нашу свободу воли»?! Но они, астронавты, здесь, на Луне не вмешались. Пытаются только помочь им эту свободу раскрыть. И у них, у людей этой Луны получается, они не марионетки в балаганчике Коннора Уайтера и Эллы Грант. Они сами. И в чем-то они лучше своих «спасителей и демиургов». Может быть, время придет, и Тези поймет. И объяснит другим. И тогда не нужны станут все эти мистификации. Не демиурги с машины (или как там?), но другие, уязвимые, ошибающиеся, что хотели бы многое исправить, перечеркнуть в своей земной судьбе, пытаются помочь им, людям Второй Луны, надеясь при этом, что не заиграются в богов, демиургов, не забудут ни о своих пределах, ни о своей вине… Но цена их ошибки (если будет ошибка!). А они всего лишь люди, люди планеты Земля, и им не по силам.

Чудная, тихая ночь. Дыхание, шорохи, влага ночи. И усилия какой-то певчей птахи в толще листвы, где-то совсем уже рядом с ними. Эвви вдруг сделалось стыдно за этот свой пафос. Неважно, права она, неправа – так стыдно сейчас перед собой.

Тези сейчас задумчив и тих. Обнимает ее за плечи.

– Не надо, – Эвви сказала спокойно и просто.

– Хорошо, – убрал руку Тези.

18.

Они решили вызвать из провинции мать «Дочери народа». Та признает своего ребенка, что уже само по себе будет приятно телезрителю и успокоит Временное правительство. Может, кому-нибудь из министров станет даже несколько стыдно за свои подозрения. Кстати, неплохой повод избавиться от собственных подозрений. Они же все равно смутные и вызывают у их носителей лишь досаду, да сомнения в собственной вменяемости.

Задумано было неплохо, только Эвви отказалась наотрез. Обниматься с матерью, играть на ее чувствах?! (Пусть и Коннор и все остальные трижды правы!) С матерью, чью дочь мы почти что убили. Убили, в общем-то, пусть и с гуманистическими оговорками. Так нельзя. Мы начинаем превращаться в манипуляторов. Не заметим сами, как станем богами, или там сверхцивилизацией, что лепит из подвернувшегося homo материала милые своему сердцу муляжики Добра и Блага.

– Что, так и откажешься? И даже под угрозой «неуда» по преддипломной практике? – это Гарри Кауфман пытается снять напряжение минуты.

– Эвви права, – говорит Коннор с экрана.

– Ну, не во всем, – начинает Обнорин со своего экрана.

– Вообще права, – не дослушал его Коннор, – но именно, что «вообще». А нам сейчас надо решать конкретные тактические задачи сегодняшнего дня.

– Мудрее не скажешь, – сарказм Эллы, считающей, что Коннор прав.

– Стойте, стойте! – замахала руками Эвви. – А что, если «переходный период» уже заканчивается? Нашими же усилиями… а мы не заметили, заигрались.

– Хочешь сказать, нам пора? – подмигнул Обнорин со своего экрана.

– Тези уже готов, он справится, – горячится, увлекается Эвви.

– Все-таки слишком многое держится здесь на лояльности армии ко мне, говорит Гарри Кауфман, – точнее, на ее остатках. Я имею в виду лояльность, а не армию. А тот, новый этап реформ, который мы сейчас начинаем, покончит и с остатками, и оставить Тези одного в такой момент!

– Честно говоря, реформы надо притормаживать, – размышляет Коннор. Видя реакцию остальных, – временно, разумеется.

– Притормаживать, это как, с помощью Глотика? – вкрадчивый голос Эллы.

– Временное правительство нас снесет, – говорит Гарри, – сторонники умеренных преобразований и беспринципные технократы там в явном меньшинстве.

– Сам же объявил люстрацию, – усмехнулся Обнорин.

– Хорошо еще, что спецслужбы дезориентированы, деморализованы и не доверяют друг другу, – продолжает Гарри.

– Так мы же уже закрываем их и создаем новые, на новых принципах и под парламентским контролем, – перебивает его Эвви.

– И останавливаться на этом, самом интересном месте опасно просто, – поддержала ее Элла.

– Да, кажется, я поторопилась, – говорит Эвви, – «переходный период» еще толком и не начался. И вряд ли, когда закончится, правда?

– Мы не можем рисковать моей властью. Обязаны сохранить и упрочить ее во имя реформ. Но завтра нам и в самом деле придется останавливать реформы для сохранения власти, – вдруг поразился Гарри Кауфман. – А нам, вполне вероятно, остановить их уже не дадут.

– А вы что думали?! – взрывается Элла, – будете решать только решаемые задачи. А попробуйте-ка не решаемые!

– Замедлив реформы, мы предадим то активное меньшинство, которое и творит сейчас свою новую Летрию, – может быть, еще и спровоцируем небольшую гражданскую войну, – «небольшая война» у Гарри для вящего яда, – потому как у противников наших реформ впервые появится надежда.

В общем, решили взять тайм-аут. Слишком серьезно это, чтобы решать так, разом. Элла, кстати, давно уже собиралась на Готер, проведать Юджина.

– Оно и неплохо, конечно, ты мать, это твой долг и все такое, – говорит Обнорин, когда они остались одни на связи, – но поверь, без тебя Юджин ведет себя гораздо лучше.

А вот что они так и не смогли, так это объяснить более-менее ясно, почему Президент вдруг стал другим человеком. Да и не в президенте дело даже – сами реформы идеологически уязвимы. В общем, надо думать и желательно побыстрее.

– Придумаем что-нибудь, – усмехнулась Элла, – что мы, не носители Сверхразума, что ли!

Дегс, министр без портфеля, ветеран сопротивления режиму, вошел с видом человека, который решился. Ну, так и есть.

– Заслуги Тези неоспоримы. Он был необходим как главный, – Дегс тут же поправил себя, – как один из главных борцов с тобой, – он с президентом на «ты», – э… с тобой прежним. Может, он даже и повлиял на это твое…э… «нравственное преображение», я правильно называю?

Кауфман промолчал.

– Но сейчас… нет, я много думал об этом, очень хотел быть неправым здесь, но правда такова – Тези являет собой угрозу для демократии, для будущего Летрии, следовательно. Он может стать авторитарным правителем, пусть и не таким, как ты, но…

– И что же ты предлагаешь? – Гарри имел в виду: «И что же ты предлагаешь мне, человеку, которому не веришь и по отношению к которому всегда готов исполнить патетическую роль Брута? Хорошо, что ты не в курсе».

– Если всё, что ты делаешь сейчас… если всё это по-настоящему – ты должен принять меры, – голос престарелого Дегса зазвенел, – чтобы Тези не погубил всё, что ты делаешь.

– Интересно узнать, какие?

Дегс молчит.

– Неужели я должен с ним сделать то, что и делал, когда был собою прежним? Но ведь это противоречит всему, что ты, Дегс, проповедовал, когда боролся со мной. Ты был непреклонен и мужественен. И мой режим не сломал тебя. Я спасаю свободную Летрию от Тези, а ты возвращаешь себе моральное превосходство надо мной – твое миропонимание снова чисто, прозрачно и непоколебимо, не правда ли?

– Я вообще-то имел в виду: пусть Тези станет руководителем парламентской фракции, но не Президентом. Ты же подумал то, что и должен был подумать, то есть той пропасти между тобой прежним и тобой нынешним, о которой ты говоришь всё время, просто-напросто нет. И, стало быть, ты опасен, даже если сам (вдруг ты всё-таки искренен в своем покаянии) этого не понимаешь.

– А если Тези все ж таки захочет стать президентом, что прикажешь делать мне тогда? – подмигнул ему Кауфман.

– Если ты, – побагровел Дегс, – если ты его не остановишь… значит, ты и хотел стравить нас! – его осенило, – Так это и есть твой план?! Чтобы мы передрались, а ты продолжал властвовать?

– Дегс, я знаю, у тебя сейчас под тогой маленькая такая кобура с маленьким таким револьверчиком, – охранная система, установленная перед дверью кабинета, показала.

– Надеюсь, ты понимаешь, я достану его только в случае твоей узурпации власти, как последнее средство от крайне опасной болезни, – почти по слогам выговорил бледный Дегс.

– А ты уверен, что не ошибешься с диагнозом?

Секретарь вошел поутру, встревоженный и явно не выспавшийся. У Кауфмана теперь новый секретарь, из «активного меньшинства». Пожилой человек. Когда-то был профессором университета, но потерял работу из-за того, что сказал на лекции, что сомневается в чудодейственных свойствах треножника в храме.

– Я проснулся среди ночи от того, что в коридоре кто-то ходит, шаги такие медленные, так можно ходить лишь в глубокой задумчивости, – секретарь начинает неуверенно, он сам еще не понял; предупреждает ли он об опасности или же признается в некоторой своей неадекватности, – шаги взад-вперед от витражного окна до дверей вашей спальни.

– И вы вышли в коридор? – Кауфман пытается помочь ему добраться в рассказе до главного.

– Там была женщина, высокая, в легкой такой полупрозрачной тунике.

«Кажется, он решил поделиться со мной своими эротическими видениями», – мелькнуло у Кауфмана.

– У нее на руках мускулы, как у арбалетчика или даже почти как у гоплита, – перестал смущаться секретарь, – черная грива волос. Мне даже показалось, что волосы были змеями, но я не уверен. И лицо. И глаза… глубокие, черные. Само выражение этих глаз.

Секретарь сбивается несколько:

– Я материалист, вы же знаете. Но говорю то, что видел. Ее лицо и глаза – всё было какое-то не из нашего мира.