Сын

Анастасия Головачева

Сын

Бежать… Бежать… Не останавливаться… Главное сейчас – это только бежать.

Ее босые ноги обжигал жесткий поледенелый мартовский снег, глаза заливал пот, темнота не давала обзора, а старые мерзлые ветки хлестали голые руки. Было больно и холодно, но главное было – бежать.

Добежать бы до населенного пункта! А там и спасут! Наконец-то она сможет вырваться из этого многолетнего плена. Надо только добежать. Да лучше уж упасть прямо здесь и насмерть замерзнуть, чем снова туда! Ведь больше нет смысла. Да лучше она обморозит ноги и руки, ей их отрубят – такую уже назад не возьмут. Хотя… Черти! Они и такому уроду найдут применение. Оставалось только бежать. А еще надеяться. Надежда умирает последней. И вот, когда в душе Нины уже ничего не осталось, пришел ее черед, черед надежды. И пока она жила, Нина продолжала бежать. Надежда, она ехидная: если обломается, то способна разбить и уничтожить человека. Раз она уже разбила Нину. Теперь Ниночка была уже другой: переродилась и жаждала снова жить, ведь она все еще молода, у нее все еще есть шанс. Вдруг вся настоящая жизнь впереди? Надо только бороться! А за прошлое, за тот родной кусок души, Нина уже расплатилась сполна.

Начало. Ниночка

Жила-была в поселке Озерки прекрасная девочка Нина. Красавица с большими синими глазами, как советское небо, с волосами цвета пшеничных колосьев, статная, стройная, прилежная, послушная. Родителям на радость, девкам на зависть. И училась Ниночка в сельской школе старательно, и матери по дому помогала, и в поля на работы ходила, трудилась. И не было лучше и краше Ниночки во всей округе.

Но вот в дом Ниночки пришла беда: умер батя. Сильный, здоровый был мужик. Держал своих двух баб в ежовых рукавицах. И Нинка послушная ходила отцу на радость, и жена все по-мужниному делала. И что бы ему умирать, такому молодцу?! Да сгубила мужика водка: пил редко, но метко, вот по пьяни и напоролся на перо. «Надо было выбирать, с кем пить,» – горестно вздыхала мать на поминках.

Ниночке тогда было 15. Отбилась дочь от рук сразу же. Выяснилось, что не такое уж и золотце Нинка. Без отцовской силы девка оказалась рядовой хулиганкой, почувствовавшей свободу. На мать Нинке было начхать. Страдала баба: еще бы, без мужа осталась, хозяйство повалилось, а тут еще и дочь фортеля давай выписывать. Постарела баба за месяц, за второй еще больше скурвилась. Совсем с дочерью общаться перестала, да и та особо на мать не обращала внимания. Гуляла много, ночевать не приходила. Порой зайдет домой, матери ни слова не скажет, пока та сама не заговорит, возьмет в холодильнике кусок курятины, булку хлеба, запьет молоком, а потом в койку, так и весь день проспать могла. А проснется – опять на гулянки.

Оказалось, все не так просто. Не без причины дочь покатилась вниз по наклонной. Нинка влюбилась. Давно еще, ей тогда 14 было. Откинулся один блатной, опасный мужик. Ему уже за тридцать. Воровал, доворовался, попал в лагерь, срок кончился – он и вернулся в родные края. Загорелся у Нины глаз на блатного бандита, но боялась девочка отца, не решалась. А тут батя умер, чувства наружу. Егор и не против был. Ему и дела не было до того, что она несовершеннолетняя. Да и всем остальным тоже: не то образцовое поселение Советского Союза это было, чтоб за порядком там следил каждый гражданин, там блоть гуляла, там свои порядки были. Даже участковый блатных боялся. Так и зажили: Нинка счастливая и ее Егор. Домой девка возвращалась, когда переругается с суженым. Он по бабам часто ходил, Нинке грубил. Она же молодая еще, неумелая. Ни на кухне, ни в постели. Хоть мать ее борщам учила, но далеки ее борщи были от тех, что Егору соседка-ровесница варила, мать-одиночка с пышной грудью. А уж в постели Нинка и вовсе ничего не умела, а научиться не старалась. Мала еще. Все что было у нее, так это молодое тело, а на нем одном искушенный мужик далеко не уедет. Вот и ругались они частенько. Порой Нинка битая была. Но любила вора своего безумно, жизни без него уже не представляла, потому и не уходила. И Егор ее не бросал, не выгонял, потому что нравилась молодуха. Красивая, наивная. Он ей полностью хозяйничал, а она не роптала.

Так они жили недолго, но, вроде, счастливо. Ниночке нравилось ее любовное приключение. И нравилось, что ее, жену Егорыча, все бабы боятся и уважают. А мужики жалеют (но на это Нинке было наплевать). И никто Ниночку, молодую глупую девочку, тогда не спас от неверной жизни. Каждый рассуждал, что Нинка сама виновата, сама на рожон села, ножки свесила, так еще и радуется. А на кой черт тогда людям в это лезть? С Егором свяжешься – на перо посадит. Страшно. Так беззаботно и бесповоротно ломалась жизнь этой еще молодой и глупой девочки.

А потом Нина забеременела. Ясно это стало, когда животик ее начал округляться. И первый смекнул Егор. Как-то днем он решил со своей гражданской женушкой пошалить, раздел ее до гола, смотрит, а там… Ну, в общем, Нинка стройная девка была, хоть и грудастая, но живота не было. А тут кругляшок! Егор давай присматриваться, ощупывать.

– Чего это с тобой, дорогой мой? – поинтересовалась Нинка, сидящая на муже.

– Слышь, Нин, – прохрипел он, – а у тебя месячные давно были?

Девка призадумалась. Давно. Уже не один месяц их нет. Но разве же эта глупая деревенская девочка об этом задумывалась? Она жила в одной лишь своей любви, а на остальное было наплевать. Она не ходила уже в школу, не работала, ведь муж разрешал сидеть дома, училась стряпать и держать хату в чистоте. И не думала она ни о каких месячных.

– Ой, – отмахнулась Нинка, – давно. А что такое?

– Ты не беременная ли у меня? Не тошнит тебя?

– Да вроде не тошнит. С чего это мне беременной быть?

– А с того, глупая ты курица, что мы с тобой живем по-взрослому и трахаемся по-взрослому!

Для него эта юная девочка была полноценной женщиной. Этот варвар читал, что раз в средние века такие замуж выходили и рожали, то он ничем не хуже английских лордов и французских графьев. И, кстати, на попойках мужикам так и заявлял, когда кто его умудрялся начинать поучать.

В общем, так и оказалась Ниночка беременная.

– Так, собирайся, – сказал ей любимый муж как-то на неделе.

– Куда?

– К бабке Евдокии пойдем.

– На конец деревни? – недовольно уточнила Нина.

– Не обломишься.

– А зачем?

– Придем, там и узнаешь.

Евдокия эта, старая ведьма, была на всю округу единственной, кто делал бабам аборты. Глупые, ходили к ней, когда от мужей гуляли, а то и брошенки какие, которых мужики по залету кидали и сбегали. Там они нещадно уничтожали своих неродившихся детей. Безжалостные бабы, детоубийцы. Подставляли своих кровинок под спицы Евдокии и не жалели их. А бабка эта их презирала. Но работу свою выполняла. Это у нее пошло еще с войны, когда девочки, девушки, женщины не знали, как избавляться от фашистских ублюдков, что те, погань немецкая, оставляли, насилуя, в девичьих чревах. Евдокия одна научилась помогать несчастным девицам. Так и повелось. В ту пору по Союзу бабки такие развелись, что сорняк. Не то что сейчас, красавицы напомаженные в белых халатах по закону в своих кабинетах детей убивают. Тогда каждая такая баба рисковала в лагеря за свои преступления уехать, а заодно и мамашек нерадивых за собой утащить. Так и Евдокия. Сначала в одной деревне грешила. Потом, когда фрицев выгнали, переехала на границу, где ее не знали, не срамили за былое, так и там начала. Хоть и горько ей было от такой работы, но будто сам Дьявол бабку на эти дела толкал, ничего с собой не могла поделать. Судьба у Евдокии была такая: убивать самых беззащитных, кто только есть в этом мире.

Нина пошла к бабке без задней мысли, ведь та еще и целительствовала. Мало ли, муж хочет посмотреть, как она и их дитяте, беспокоится. Не думала она плохого о Егоре. Любовь, она ведь слепит.

– Что, привел? – скрипучим голосом сказала бабка, сидящая на пороге свое косой избы. Старая был похожа на расплывшуюся жабу со злыми узкими глазами.

– Привел, – подтвердил Егор.

– Доброго Вам денечка, – вежливо поздоровалась Нина.

– Проходи, – фыркнула бабка, кивая Нине.

Егор провел суженую в дом. Девочка вошла спокойно, ведь все еще не знала, зачем они сюда пришли.

– А ты выйди, – обратилась старуха к нему. – Тебе тут делать нечего.

–Пойду покурю, только давай тут не мельтеши, делай быстро и по совести, – приказал блатной.

– А ну, – взревела бабка, – вон отседова! Не указ ты мне, шушера поганая!

Егор не стал спорить с бабкой: все ее боялись, даже ушлый вор, прошедший лагеря. Ведь даже в сердце коммуниста, атеиста, бандита, кого угодно, сидит тот червь сомнения, который, погрызая, нашептывает, что Дьявол где-то рядом и может прийти, коли ему станет скучно. И пусть Егор не боялся ни одного человека во всей округе, но Дьявола боялся. А про Евдокию поговаривали, что она с тем якшается.

– Чего, дочка, – обратилась Евдокия к Ниночке, когда они остались одни, – пришла на грех? Не боишься пожалеть?

– Какой такой грех? – удивилась Ниночка.

– Ааа, – протянула бабка, – вон чего. Так этот ирод тебе не сказал?

– Не сказал, – растерялась робкая девочка.

– Так он привел тебя, чтоб ты моими руками вашего ребеночка погубила.

– Как так?! Погубила?! – Нина была ошеломлена. Такого предательства от возлюбленного она ожидать не могла. – Но я не стану! Не стану! Меня лучше убейте, но ребенка не троньте! – кричала Нина. Она упала перед бабкой на колени, вцепилась в ее грязных передник и принялась рыдать. Поняла все Ниночка. Но неужели назад дороги нет?

– А ну, тише, успокойся, – тихо говорила Евдокия, поглаживая рыдающую детскую головку. – Не реви, дочка. Не трону я твоего маленького. И тебя не трону. Успокойся. Господь тебе поможет.

Бабка опоила Нину травами, успокоила и отпустила. Нина вышла за калитку, а там ждал ее Егор. Куря вонючую махорку, нервно теребя фуражку, он спросил:

– Ну, готово?

– Егор, – обратилась Нина к предателю, опустив голову, – за что ты его убить хотел?

– Не понял, – нахмурился вор, – ты что, не сделала?

– Нет.

И разразился скандал. Нина кричала своим тонким голоском на мужа, бежала за ним по проселочной дороге, а тот топил вперед, убегая от девки, отмахиваясь, словно от бесовщины. Нина очень любила Егора и никак не могла убить в себе его продолжения. Но Егор был свободный бандит, не желавший обременять себя грузом семьи и детей. Тем более с несовершеннолетней. Ведь роди она, это может обернуться страшным для него исходом. Одно дело просто жить вместе в Озерках, а вот ребенок… Это уже закон впишется. Егор пригрозил Нине, что бросит ее, если она не избавится от ребенка, дал ей время на раздумье, но она была тверда. Через неделю бандит покинул родные края и больше никогда не появлялся в Озерках.

Семочка

Нина переехала к маме. Тамара Андреевна после всех происшествий ненавидела дочь, постоянно попрекала ее, гнобила, гнала со всех углов. Любимыми словами в адрес дочери были «потаскуха» и «крохоборка». В общем, прощать она Нину никак не хотела. В августе родился Семочка. Нине было всего 16 лет. Позор на голову Тамары Андреевны. Снова позор…

Нина любила сына безумно. Как только она увидела его, глаза загорелись от счастья, девочка преобразилась в женщину, в мать. Ее союз с сыном был прекрасен, чист, словно два ангела спустились на грешную землю, дабы показать людям, какой должна быть любовь. Материнство преобразило Нину. Она стала еще краше, формы округлились пуще прежнего, осанка обрела взрослую стать, в глазах появилась какая-то мудрость, которую можно увидеть только в матери. А чем горячее Нина любила сына, тем больше ей мерещился в нем Егор.

Появление Семена на свет пришлось на первую половину 80-х. Ох, сколько проблем возникло у Тамары Андреевны, с каким трудом она их решала. Но решила, уберегла и дочь, и внука. Да все равно она любила этих несчастных, что ни говори. Мало ли как она бранила глупую дочь, как обзывала нежданного внука. В душе она их любила, а дела доказывали ее теплое чувство к обоим.

Когда Нине исполнилось 18 лет, мать умерла. Словно сама себе отмерила срок, когда можно будет оставить на самостоятельную жизнь дочь и внука. Отмучилась.

После смерти матери Нина не упала духом. Ни о каком городе, учебе и речи идти не могло. Надо было ставить сына на ноги. Зарабатывать идти, хозяйство вести. Тем Нина и занялась. Она пошла продавщицей в сельский магазин. Место хорошее, жирное, если есть мозги. А нужда заставит – раскорячишься. То есть, в случае Нины и мозги найдутся. Нина научилась думать, хитрить, мудрить, лишь бы сына накормить, одеть, обуть. С хозяйством тоже кое-как справлялась. Держала с десяток курей, столько же гусей и одну корову. На свиней девки уже не хватало. Но перебивались, жили сыто.

Семка рос. С каждым годом Нина все четче видела в нем резкий профиль отца, темные глаза, словно бездна, буйный нрав. Мать мальчик любил. Между ними была та нежная взаимность, которая присуща родителям и малым детям до определенной поры, но которая так часто разбивается о годы.

Нинка была первой красавицей в Озерках. Все бабы завидовали ее пшеничной косе, а мужики хотели прильнуть к ее пышной груди. Сколько ухажеров обивало порог ее ветхой избы! Но Нина давала всем от ворот поворот. Любящая всю жизнь своего беглого бандита, она посвящала себя одному лишь сыну и тем была счастлива. Она усыпила в себе все страстное, женское, превратила себя в рабочую лошадку потомка своей единственной любви, но в том был ее свет.

Потом развалился Союз. Магазинчик прикрыли, наступил голод. В ту пору перебиваться приходилось особо сложно. Не только Нине, но и всем.

Семка ходил в школу. Он рос сильным и шустрым мальчиком, довольно крепким, с яркой внешностью. С годами он становился все капризнее, питал к матери чувства собственнические, мужиков-ухажеров терпеть не мог, но так как мать ему потакала, особо по их поводу не нервничал, ведь всех быстро прогоняла метла Нининой безчувственности. Кто знает, не веди себя так Семен, может, мать и нашла бы себе супруга. Но раз уж сын был против, думала Нина, значит, и она правильно решила, значит, так тому и быть.

Когда Союз развалился, Озерки оказались на самой границе с Казахстаном, который стал, как и другие республики, автономным. Начался беспредел. Через Озерки пошел большой поток наркотрафика, какое-то количество наркотиков оседало прямо в поселке. Молодежь в Озерках стала дуреть и загибаться. Никто не мог и не хотел остановить этот неконтролируемый процесс. Вся Россия стояла тогда на ушах, сходила с ума, и никто не мог ее встряхнуть и успокоить, а тут какие-то богом забытые Озерки. До этого поселка на самой окраине страны уж точно не было никому никакого дела. Корабль тонул, спасались как могли. Каждый был сам за себя в этом глобальном разрушении устоев, порядков и жизни. Маленькая шлюпка под названием «Озерки» бултыхалась одна в этом бушующем море.

Вскоре жители поселка к беспределу привыкли. Наркоманы, обносившие дома, шатавшиеся в бессознании по улицам, стали для сельчан делом обычным. Какую-то определенность положение с наркотиками обрело ближе к концу 90-х, когда поток запрещенных веществ стали хоть как-то контролировать, в том числе и оседаемый в Озерках. Контролировать с помощью взяток в основном, но это было уже что-то.

Наркотики через границу вез каждый, кто имел такую возможность. Когда установили довольно крупные взятки на въезде, возможности лишились многие мелкие торговцы. Но кто имел нужные деньги, продолжал вести бизнес довольно успешно. Героин ввозился в страну по-разному: от большегрузов дальнобойщиков, которые выполняли чей-то мелкий заказ, до опломбированных вагонов грузовых составов, которые вскрывать на границе не имели права.

Сыночек повзрослел

Ниночка, живя в Озерках, наблюдала за местной молодежью. Она и сама была молода, поэтому видела, как ее бывшие одноклассники и подруги катятся куда-то в пропасть разложения, болезней и бед. Пока Нина растила сына, ровесники ее утопали в бессознательных гулянках, безразборном разврате, рвоте, грязи и наркотиках. Нина с ужасом наблюдала за происходящим и молилась иконам о том, чтобы, когда Семочка вырастет, этой грязи, этого ужаса в Озерках уже не было. Не то чтобы она боялась, что сын поддастся соблазну. Нет. Она почему-то была тотально в нем уверена. Но Нина боялась опасности, исходившей от преступников-наркоманов, которых развелось по поселку немерено, для ее сына.

Удивительно, но тяжкий труд и одинокая жизнь совсем не старили Нину. Она цвела, раскрываясь подобно бутону с возрастом. Морщины особо не касались лица, только мимические, от постоянной улыбки: лучики счастья разрезали нижние веки, легкие борозды радости отпечатались возле ее губ, уходя к круглым щекам. Фигура у Нины тоже нисколько не испортилась. Высокая грудь так и продолжала стоять, позволяя Нине гордо нести себя вперед. Стройные ноги стали только сильнее от постоянной работы, потому приобрели еще более манящие линии. Разве что толстую косу Нина остригла до плеч, но ей это было к лицу. И все бабы злостной завистью дивились тому, как так Нинка умудряется! Ведь по сравнению с ней они были обрюзгшими старухами в свои «за 30 лет».

Бабы постарше, годившиеся Нине в матери, вздыхая, говорили, что пропадает девка в этих Озерках, жалели ее. Но ей их жалость была не нужна. Нина была счастлива. Пока она имела возможность жить рядом с сыном, видеть, как он растет, развивается, радуется, пока она могла его баловать, одевать, дарить игрушки, кормить сладостями… В общем, Нина была абсолютно счастливым человеком. Счастье наше измеряется нашими исполненными желаниями. Кому-то нужны миллионы, подвиги, слава. И он несчастен, потому что это все так труднодоступно. А Нине хватало быть рядом с сыном. И счастливее этой женщины и быть никого не могло. Вот какой мерой счастья обладала Ниночка. И так все было просто. А что творится вокруг, кто это все творит – этого Нина в упор не замечала.

А Семочка рос. Росли и его отношения с матерью. Это бывает: как дерево вверх тянется ветвями к солнцу до определенной поры, так и сын стремится к матери, а потом корни дерева начинают иссыхать от нехватки влаги, так и сын отдаляется, желая познать самостоятельность, а потом дерево и вовсе может увять. Ниночка и представить себе не могла, что у них с сыночком случится такое. Она видела, как портятся отношения детей и родителей в других семьях, помнила, как когда-то сбежала из своего дома за той самой свободой. Но чтоб Семочка… Да не в жизни! А Семен тем временем отдалялся.

Был у Нины сосед, дед Федот, ну, как дед, скорее в отцы ей годился, но выглядел совсем старо: труд и одинокая жизнь помотали мужика и превратили в тощую седую мумию (жена его умерла от рака, дети разъехались, а он один с работой и скотиной остался в Озерках стареть, и не был он счастлив в отличие от Нины, потому время с ним было так беспощадно). В общем, дед Федот этот был Нине как помощник. Он и за скотиной приглядит, пока девка на работе, и огород приберет. Не было у старика никаких корыстных целей, хоть и шептались по селу, просто жалел он бедолагу. Он и с Семкой ей помогал, и деньгами иногда выручал безвозмездно.

–Я один, Нин, – скорбно говорил Федот, – мои все меня побросали. Куда мне и зарплату, и пенсию теперь вот девать. Твоему мальцу на одежки – мне и то приятно. Вы мне как родные.

И привыкла Нина к старику, и принимала помощь его как должное. Мы быстро привыкаем к хорошему и начинаем его воспринимать как нечто положенное для нас, потому и чувство благодарности скоро перестаем испытывать. Вот и Нинка так же. Старик быстро приелся ей, стал и как родной, и как заноза в заднице со своей вечной помощью. Коль хочешь подсобить, помоги во дворе да денег дай, а он еще и с советами лез, а советы эти уж больно раздражали Нинку. Она часто фырчала на Федота, грубила ему, порой прогоняла. А он не обижался и приходил снова и снова, потому что видел в этой невоспитанной девчонке и ее сопляке оторванный ломоть своей некогда семьи. Больно уж соседка была похожа на его младшую дочь.

Нина была из робкого десятка женщин, чуть ли не самого. Она была из тех, кто, чтобы поругать, поспорить с кем-то, собирает все силы духа, и пусть этот кто-то был абсолютно не прав, Нина все равно боялась оскорбить его чувства. Наверное, такой ее сделал страх, проросший из семечки одиночества, ведь заступиться было некому. Но с дедом Федотом все было иначе. На него она могла выливать всю накопившуюся злобу, зная, что ничего ей не будет. А дед все терпел, потому что его одиночество сделало душу старика смиренной, а не злой.

И вот однажды дед Федот заметил, что с Семой творится что-то неладное. Мальчишке тогда было уже лет 14. В Озерках все еще стояла преступная обстановка. Первые наркоманы почти все померли, их сменила вереница новых. Молодежь не умнела, а, наоборот, тупела, катясь вниз по социальной лестнице. Как и по всей России, Озерки, сельская местность, разлагалась. Кто был поумнее, поддался урбанизации. А слабые и ленивые оставались в этой далекой от цивилизации яме. В городах был выбор: культура или преступность. В селе – никакого. Только вниз, вниз, вниз. Нина с сыном не рвалась в город, будучи слепой и недальновидной. Но и не верила в то, что ее замечательный Семочка (весь в отца!) может наступить в грязь. Да, Нина была уверена в том, что Семен – копия Егора. Но она не понимала, что тем хуже для ребенка. Ведь отец преступник! От осины не родятся апельсины. И когда Федот попытался предостеречь ее, глупая девка выгнала старика прочь.

Дед видел, что мальчишка стал вести себя странно, но не мог толком описать этого поведения ввиду своей необразованности. Разговор получился неаргументированным, глуповатым и грубым. Нина смекнула, что старик обвиняет ее расчудесного сына в наркомании. Сема был в школе, когда сосед пришел к его матери на разговор. И хоть Федот старался говорить корректно по мере своих сил, у него это плохо получалось, а в глазах матери возлюбленного сына слова Федота и вовсе были страшнейшим оскорблением. Нина покрыла Федота последним словами, вытолкала вон из избы, пинками прогнала со двора, заперла калитку и захлопнула дверь. За попытку открыть глаза матери старик поплатился, cхавав кусман грубости и неуважения. Однако Федот был не из обидчивых. И он бы попытался вразумить слепую бабу еще раз, но только если бы видел, что ей и сыну ее несмышленому это нужно. А старик не увидел. Он понял, что оба хотят тонуть в своем дерьме, прикрываясь байками о счастье, так и зачем ему рушить чужую счастливую жизнь? Старик больше не пытался вразумить глупую мать, он попросил прощения, и соседи продолжили жить дальше, как и жили.

Тем временем Федот-то был прав. Семен действительно подсел на наркотики. Да и какой у него был выбор, когда все старшие уже употребляли? И в классе эта зараза тоже уже начала распространяться.

Пока Нина работала, пацан прогуливал уроки, водил в дом шалман, они долбались прямо на кухне. Федот все видел, но теперь уже молчал. Парень быстро смекнул, что старик не полезет, расслабился еще больше. Он смеялся над своей глупой матерью. Сначала в душе. Потом начал этот смех выносить наружу, и его дружки вместе с ним ехидничали. Нина была услада для глаз этих развращенных школьников. Когда одноклассники и старшие увидели, что Семен не уважает мать, они стали открыто обсуждать то, как хотели бы ее трахнуть, поиметь меж булок, грудей, а сын, этот мелкий слабовольный ублюдок, лишь смеялся со всеми вместе. Какой нормальный ребенок позволит такое? Да за мать убить можно! А тут чрезмерная любовь матери вырастила из сына омерзительное существо. Одержимость Нины сыном испортила жизнь и ей самой, и мальцу.

Усугубляться все стало со временем еще и потому, что мозг Семена стал деградировать от героина. Это было неизбежно, это творилось с каждым сельским наркоманом.

Известно, что на наркотики нужны деньги. Сначала Семен по приколу продавал нижнее белье матери дружкам-извращенцам. Каков ублюдок! Но Нина молчала. Если она и заметила пропажу, то с сыном заговорить о таком интимном не решалась. Ну, в самом деле, при чем тут ее ребенок! Не будет же мальчик возиться в мамкиных трусах. Может, извращенцы?.. Макар с соседней улицы давно грозился зажать Нинку в темном углу. Может, он и пробрался в дом, стащил трусы, теперь нюхает. А что, она совсем недавно по телевизору смотрела программу про такого вот извращенца. Надо быть осторожнее…

Идея с трусами быстро потеряла свою актуальность в способах Семена раздобыть наркотики. Нужно было что-то более надежное. Устроиться на подработку? Почему нет? Он по крайней мере попробовал. Продержался недолго, денег заработал мало. Нет, такие способы оказались не для него.

Иногда Семен пытался воровать, но получалось это у него плохо. От природы трус, он боялся попасться и каждый раз как-то подставлял сообщников. Пришлось и к этому прибегать редко. Во-первых, на дело его брать никто не хотел, а во-вторых, ему и самому было несладко каждый раз возвращаться чуть ли не в обоссанных от страха за свою задницу штанах.