Проект «ХРОНО». За гранью реальности

Он подошел к столу, сел на тот самый стул, где впервые увидел неупокоенного. Не успел он устроиться на стуле, как рядом, но уже на кровати, где ранее полулежал Юрий, материализовался Лопатин младший, кот к тому времени ушел, по ему только ведомым делам.

Обершарфюрер пододвинул к себе стопку лежавших на столе документов. Взял лежавшее сверху удостоверение, пролистал. Взял в руку фото Маргарет и девочек. «Как вы там, милые, одни теперь», отложил в сторону. Следующее фото было его, пятилетней давности, с семьей. Кудашев всмотрелся в милые лица матери и отца, сердце защемило тоской. Он попробовал, сосредоточиться на фото, положил руку сверну и прислушался к ощущениям. Ничего. Ни тепла, ни холода, просто пустота.

В этом мире их нет. Хотя, может и живут до сих пор где-то, Эльза Деринг и Николай Кудашев, но это совершенно другие люди, с иными судьбами.

А может, нашла большевистская пуля семнадцатилетнего добровольца Колю Кудашева, в августе 1920 года на Тамани. Вдруг, не спасли его истекающие кровью в арьергардных боях, прикрывая эвакуируемый десант генерала Улагая, юнкера. И ноябрьским вечером 1928 года не оказалось его рядом в Веймаре. В тот день озверевшие «Ротфронтовцы» на вокзале, напали на пожилого инвалида Первой мировой, Ульриха Деринга, который с дочерью возвращался домой в Херинген и крикнул марксистским боевикам, проходя мимо их митинга, что они – предатели Германии и жидовские прихвостни.

В том, привычном ему миру, раненому вольноопределяющемуся Кудашеву несказанно повезло остаться живым практически единственному из всего своего 135-го пехотного полка. Вернуться в Крым, окончить Крымский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище за рубежом. Стать поручиком 12-го гусарского Ахтырского полка. Потом была работа в РОВС, бои с красными в Испании, Вторая Мировая и Освободительный Русский поход. Но это было потом, а в промозглый ноябрьский вечер 1928 года, неведомо как, молодой русский офицер, оказался на железнодорожном вокзале немецкого Веймара. Отходя от кассы, остановившись пересчитать полученные на сдачу марки, соображая, хватит ли их на хоть самый скудный ужин, услышал недалеко женский крик. Четверо молодчиков в кожанках, с красными повязками на рукавах, молотили ногами оседающего по стене однорукого инвалида, а молоденькая, худенькая девушка с разбитой бровью, пыталась защитить отца, громко крича, взывая о помощи. Красные везде одинаковы, в России, Испании или Германии, Николай Кудашев, жалел только, что не было с собой другого оружия кроме кулаков. Не ждавшие отпора со стороны, да еще от человека, для которого продолжалась его война и имевшего свои счеты с марксистами, «Рот Фронтовцы» сбежали. Оставив инвалида хоть и крепко избитым, но живым, как и его дочь, смотрящую на нежданного спасителя, как на спустившегося с неба ангела. И не веря своим глазам. А вот поручика русской армии, Николая Всеволодовича Кудашева с ножевой раной в боку, которую он поначалу пытался скрыть.

В себя Николай Всеволодович пришел уже в доме уважаемого Херингенского пивовара, Ульриха Деринга, бывшего некогда вахмистром у Маккензена, которого 9 сентября 1916 г. осколок румынского снаряда при штурме Силистрии оставил без левой руки. И первым что увидел, придя в себя Кудашев, были прекрасные глаза шестнадцатилетней Эльзы Деринг, Прекрасное лицо, не испортила ни разбитая бровь, ни багровеющий справа синяк. Так и остался он там, а через два года, его жена, княгиня Эльза, урожденная Деринг, родила ему сына, которого они назвали Юрием.

Сейчас обершарфюрер СС Юрий Николаевич Кудашев, держащий в руках фото строгого офицера с седыми висками и статной красивой женщины в синем, так ей любимом платье, чувствовал щемящую сердце грусть. Увижу ли я вас когда-нибудь, родные мои. Юрий представил, как в дверь их дома позвонят. Если откроет отец, сам старый солдат, он, увидев стоящих перед дверью, со строгими лицами, офицеров СС в парадной форме, поймет все сразу. А если мать.

А этот мир, такой чужой и новый в своей странности. Юрий молчал, с тоской глядя на фото. Лопатин младший, как про себя стал называть неупокоенного Юрий, чувствовал настрой пришельца и на этот раз тоже молчал, понимая каково сейчас Кудашеву. Всю глубину его одиночества, человека, оставшегося не только без родственников и друзей, но и вообще без каких-либо корней в чужом, непривычном мире. Неизвестно, понял ли он все, о чем думал пилот, или только почувствовал его эмоции, но поднялся и молча поплыл в сторону двери. У выхода, оглянулся.

– Я оставлю тебя, Юра! Тебе сейчас надо в себе разобраться, примириться с тем, что ты есть и где ты есть. Я знаю, каково это: вдруг оказаться таким, как ты сейчас, осознать себя. Я по-другому, но прошел через это. А ты тут располагайся, идти тебе все одно некуда. Батя, знаю, сегодня не вернется, да и завтра не раньше, чем к обеду… Ты вон в комнате у сестренки, на полке, учебники по истории глянь. Может проще будет разобраться, что тут у нас и как.

Кудашев поднялся из-за стола:

– Да ты не выдумывай, что тебе одному-то…

Николай Лопатин, пристально посмотрел на Юрия:

– Кто тебе сказал, что я один?

Прежде чем обершарфюрер, понял смысл его слов, призрак растаял в воздухе.

Глава 10. Когда глаза открыты

Андреич вернулся домой уже ближе к четырем часам дня. Мог приехать и на час раньше. Но чем ближе к заимке, тем более он придерживал коня. Он уже не думал о том, что все происшедшее дурной сон или пьяная блажь, но было от этого не легче. Что теперь делать с этим парнем, которого он притащил домой? Да и жив ли он, уж больно плох был… Перспектива найти дома труп, тоже не добавляла прыти. Но ежели жив, то пока раненый, гнать из дома было как-то не по-людски, а потом видно будет. Хотя… вспоминал Василий пистолет на столе и закиданный ветками в овраге автомат с запасными обоймами. Правда, в то, что этот странный летчик, русский он или немецкий, что-то ему плохое сделает, он уже не верил. Мог бы и сразу пристрелить, позавчера, когда я на него с винтовкой из леса вылез, думал, мерно покачиваясь в седле, Лопатин.

А с другой стороны, через пять дней Маша собиралась приехать, что я ей скажу, она, конечно, не в пример мне, девчонка умная и образованная, но кто его знает, как тут быть. Тоже вот загвоздка. А ежели до властей дойдет, кто у меня дома лежит? Скажут, шпиона прячу. Времена, положим, сейчас не Сталинские, но чем черт не шутит. Такие мысли сопровождали Василия всю дорогу, выворачивали тревожно душу наизнанку. Горохов отдал ему чуть початую пачку «Пегаса». Андреич почти всю выкурил – одну за одной под свои невеселые мысли. Из головы не выходили разговоры с участковым и дедом Архипом, они только добавляли тревоги. Но в то же время, слова деда о Наташке, заставляли ухмыляться в всклоченную, давно не стриженную и не чесанную бороду. Может, и взаправду, следующий раз, когда на селе буду, зайти потолковать. Лесная дорога с накатанной колеей петляла среди деревьев. Тенек спасал от вновь установившейся жары, хотелось пить. Наконец, уже показалась за поворотом пасека. Лопатин опять, в который раз, отметил про себя, что подлесок уж очень близко подобрался к забору, пора и повырубить. Нарочито не торопясь, Василий спешился у ворот. Завел во двор коня, бросив поводья, прошел к колодцу, зачерпнул ведро и жадно, не отрываясь, напился студеной воды. Так же медленно, оттягивая время, когда нужно будет войти в дом и увидеть, что там, расседлал и завел в денник коня. Повесил сушиться вальтрап и потник, положил на бревно седло с оголовьем. Постоял немного, хотел еще закурить, но во рту уже противно и горько было от никотина, в животе голодно урчало, он махнул рукой и вышел из конюшни, щурясь от яркого солнца.

Прямо перед ним, на крыльце дома стоял, опершись на столб у двери, «фашист» и самым наглым образом улыбался. Выглядел летчик не то что бы здорово, лицо осунулось, синяки под глазами, но на покойника, которым его боялся застать Лопатин, Кудашев явно не походил. Был он в форменных своих штанах, в футболке, некогда белой, но которую давно пора было стирать. Босиком.

– Здорово, хозяин! Я тебя уже заждался, прости, немного похозяйничал у тебя не спросясь, на стол вот накрыл, тебя жду к ужину.

****

Обершарфюрер спать лег далеко за полночь. По совету Лопатина младшего, он в соседней комнате уселся за стол и спалил почти весь керосин в лампе, листая учебники и книги. В комнате лежал изрядный слой пыли, по которому было ясно, что пасечник не заходил туда неделями. Начал он с большого альбома с семейными фотографиями. Перед Кудашевым прошла почти вся история Лопатинской семьи за последние семьдесят лет. Благообразные бородатые крестьяне на фото, сделанном в начале века на Смоленской ярмарке, сменялись другими людьми с встревоженными лицами. Часть фото явно была и вырезана из других, более полных фото. Оставалось только гадать, кого и почему вырезали. Были и пустые страницы с рваными следами приклеенных раньше фотографий. Юрию недоуменно рассматривал эти страницы, гадая, что заставило людей так кромсать историю страны и своей семьи. Из рассказов отца, да и из виденного самим, он знал, что творили большевики, в их мире. Знал про все эти продразверстки, продналоги, расказачивания, раскулачивания, чистки. Прав был отец, говоря, что красные везде одинаковы, в России, в Германии, в Испании… в другом мире. Но сейчас, видя изрезанные фото и пустые, ободранные страницы Лопатинского альбома, воспринимал недавнюю историю и этого, иного мира, особенно остро, сжимая кулаки и чувствуя, как ненависть застилает глаза багровой пеленой. Можно было только гадать, кто раньше смотрел с этих страниц, с изрезанных фото. Чьих фото так боялись, что вырывали и вырезали, опасаясь, что они попадутся на глаза посторонним и приведут к большой беде. Уже только за это стоило ненавидеть большевизм дикой ненавистью.

Только последние пару десятков лет перестали попадаться листы без фото и явно несимметричные фото с обрезанными краями. Вот совсем молодой худощавый парень, в котором без труда узнавался хозяин дома, уже после службы. Вот грустное фото. Лопатин у гроба, хоронит, как понял Кудашев, мать. Вот он с молодой, красивой девушкой, потом несколько фото с их свадьбы. Потом много фото с детьми, погодками, мальчиков и девочкой. Листая альбом, Юрий видел, как дети растут, как превращаются во взрослых.

Вот Николай Лопатин – школьник в галстуке, вот – в группе одноклассников, уже постарше. Много было его фото с другим парнем и часто с ними рядом девочка. Парни взрослели, девчонка на фото становилась привлекательной девушкой. Кудашев положил руку на страницу альбома, замер на секунду и откуда-то изнутри пришло понимание, уверенность, что эти парень и девушка с фото, живы и где-то неподалеку. Самого же Николая Лопатина среди живых не было, используя свои новые способности, он, чувствовал это явственно, но и холодом, как от изображения его матери, не веяло. Вот значит, как. Дочь Лопатиных, которой любовался Кудашев на большом фото в зале, также на страницах альбома, росла и расцветала из малюсенькой пигалицы с пухлыми щечками до красивой девушки, с толстой русой косой через плечо.

Последними были два фото, одно большое, во всю страничку, Лопатин старший в нелепо сидящим костюме с супругой, рядом в парадной морской форме Николай и сестра в милом платьице в горошек, лет уже 17—18, с косой уложенной по-взрослому в пучок на затылке. Кудашев отметил, что обязательно нужно узнать у брата или отца, как зовут сестренку. Вторым было ее же фото, но уже совсем взрослой девушки, лет 22—23, в светлой блузке, с печальными глазами, но столь же обаятельными ямочками на щеках, обрамленными длинными, дивными, ниже плеч вьющимися волосами. Оба фото не были вклеены в альбом, а просто лежали между страниц. Юрий взял фото девушки и прочитал на обороте: «Милому папочке! Люблю, целую! Твоя Машенька. Смоленск, 23 октября 1978 года». Он вновь перевернул фото и пристально посмотрел в лицо, в груди разлилось тепло. «Машенька», повторил Кудашев в слух, как бы смакуя имя на вкус, как добрый глоток хорошего вина.

Из интересующих его книг нашел Кудашев только учебник «История СССР» 1952 года, под редакцией какого-то профессора А. М. Панкратовой. Лучше бы не читал. Несколько раз бегло просматривая его, он в раздражении откладывал книгу. Но потом, собирая волю в кулак, все же продолжал читать этот сочащийся коммунистической пропагандой панегирик товарищу Сталину и КПСС. Тем не менее, основные вехи местной истории он узнал. Двадцатый век в Лопатинском мире был не менее кровав, чем и в родном мире. До тридцатых годов, все было так же, знакомо. А чем дальше, тем больше дикого и странного узнавал. В этом мире так же была Великая война, прозванная в марксистской книжке «Первой империалистической», основные события совпадали с привычными и известными Кудашеву, потом в 1917 году революции и гражданская война. И, конечно, судя по этой тошнотворной книжке, победили в гражданской войне большевики потому как – Партия большевиков «организатор победы» и – Большевистская партия, Ленин и Сталин создали кадры военных комиссаров, которые политически воспитывали бойцов Красной Армии, цементировали ряды красноармейцев и командиров и насаждали среди них дух дисциплины, революционного мужества и боевой отваги. Иного вывода от учебника, изданного в большевистском государстве, и не стоило и ожидать. У Юрия, страшно разболелась голова, сама терминология вызывала дрожь и ощущение нереального.

Дальше, как и следовало ожидать, были описаны бесконечные происки внешних и внутренних врагов, империалистов, белогвардейцев, белополяков, белофиннов, троцкистов. В сентябре 1939 года началась Вторая мировая война. Кудашев так и не понял, с какого момента все пошло не так как в знакомом ему мире. Не мудрено – с таким-то источником. Но уже к концу тридцатых, все было иначе. В учебнике худо, бедно рассказывалось о событиях в России или, вернее в СССР, но, что происходило в остальном мире, не ясно было абсолютно. Невнятно было написано о заключении пакта о ненападении между Германией, в которой оказывается, у власти были фашисты Гитлер с Риббентропом и СССР. Похоже, в этом мире фашизм возник в Германии, а не в Италии. Потом Сталин и СССР, благодаря «мудрой внешней политики Советского правительства», оттяпали восточные районы у «панской» Польши. Бессарабию – у Румынии, где она страдала «под гнетом румынских бояр» и Карелию у «белофиннов», само собой, по причине «провокации финляндской военщины». Такая же участь ждала Литву, Латвию и Эстонию. Правительство Сталина потребовало изменения состава правительств этих государств и свободного пропуска в них частей Красной Армии для «защиты безопасности границ СССР». Литовский, Латышский, и Эстонские народы с огромной радостью встретили Советскую Армию. То, что с национальной государственностью в этих странах было покончено и то, что вместе с Красной Армией пришли евреи из НКВД, развязавшие красный террор, в учебнике не упоминалось. С удивлением прочитал Юрий, про то, что Германия, оккупировавшая всю Европу к 1941 году, установила в завоеванных странах рабство и крепостное право, немцы занимались людоедством, связанным почему-то с расовой теорией, а также «покрыли Европу виселицами». Читая эту дурь, он просто отказывался верить написанному.

Летом 1941 года, в этом мире Германия напала на большевистский СССР. Война длилась до 1945 года, стоила большевикам больших жертв, но закончилась, в союзе с Англией и США, уничтожением Германского государства. Теперь Кудашеву стала ясна показавшаяся столь странной, два дня назад, реакция Лопатина на хронолет со свастикой и его, обершарфюрера форму. Германия была уничтожена, условия капитуляции были намного хуже Версальского мира. В том же году была разбита и Японская империя так же, как в привычном Юрию мире, бывшая союзницей Германского Рейха. Большевики отобрали у поверженной Японии Сахалин и Курильские острова.

Сталинский СССР, «освободив» Европу от фашистов, установил коммунистические режимы в Польше, Венгрии, Чехословакии, Югославии, Болгарии, Румынии оккупировав их Красной Армией. А вот с бывшими союзниками отношения как-то не заладились. В самом СССР Каких-либо изменений не произошло, по-прежнему насаждался марксизм. «Руководителем и организатором советского народа в его борьбе за коммунизм является великая партия Ленина- Сталина. Вооруженная знанием законов общественного развития, революционной теорией Маркса-Энгельса —Ленина-Сталина, партия успешно решает задачи «социалистического строительства». По привычке уже и, видимо, от скуки уничтожались внутренние враги, на этот раз «антипатриотическая группа безродных космополитов».

Заканчивался учебник 1951 годом. С тех пор прошло более двадцати лет, и что за это время произошло, только Боги ведали. Сталин, скорее всего, давно умер, но, судя по тому, что живет обычный русский мужик, Василий Лопатин, совсем не богато, если не сказать бедно, большевики по-прежнему у власти, как бы они себя сейчас не называли. Кудашев закрыв учебник и крепко задумался. Перспективы были далеко не радужные. Он застрял без всякой надежды на возвращение в настоящем сумасшедшем доме планетарного масштаба, причем, находился, в самой что ни на есть, палате буйно помешанных. После этого большевистского учебника вопросов меньше не стало. Основной, не дававший ему покоя, был – что и когда пошло не так в сравнении с привычной историей своего мира? Это нужно было выяснить, во что бы то ни стало. Очень хотелось знать! Но в его ситуации знание это ничего не меняло. Для Кудашева очевидным стало одно, тут он жить не сможет, а деваться некуда.

Спать Юрий ложился уже в утренних сумерках, долго не мог уснуть. Мысли были самые мрачные, одолевала тоска, но сон, крепкий, без сновидений, все же одолел и тоску, и невеселые мысли.

Поднялся, тем не менее, он часов в восемь утра, болела разбитая грудь, но раскисать обершарфюрер не привык. Медитация по тибетской методике, потом легкая разминка, все через боль. Мир раскрывался перед внутренним взором новыми красками, каждый предмет обретал свою ауру. Постепенно Кудашев учился видеть окружающее по-новому. Обошел дом. Во дворе заглянул в конюшню. Пустой коровник, давно не чищеный птичник. Остро чувствовалось отсутствие в хозяйстве женских рук. Совсем не богато жилось хозяину в этом «рае для рабочих и крестьян». День стоял, как и предыдущей, солнечный, жаркий. Несильный ветер время от времени налетал порывами и неторопливо подгонял по голубому небу бег легких облачков. Прошел на пасеку. Тут царил относительный порядок, видно было, что Лопатин знает и любит свое дело. Большая, вдающаяся, как язык, в лес проплешина-луговина, заставленная аккуратными рядами ульев. Пчелы, почуяв чужака, сначала сердито гудели, но потом присмирели и вновь занялись своими пчелиными делами. На пасеке, под навесом, стоял большой стол и лавки. Кудашев присел, закрыл глаза и некоторое время наслаждался теплом, свежим воздухом душистыми запахами леса и трав. Тишину нарушал только легкий, на грани восприятия, пчелиный гул.

Расслаблено откинувшийся на лавке обершарфюрер присутствие неупокоенного почувствовал сразу. Вдруг явственно стало холоднее, словно мимолетная тень прошла мимо закрытых век.

– Я уж думал, куда ты запропал, Коля, – мысленно произнес Кудашев, не открывая глаз, удивляясь который раз себе, будто всю жизнь имел дело с призраками.

Они так же, без слов, поговорили ни о чем. Лопатин младший поведал, что отец возвращается, но вряд ли будет раньше четырех по полудню. Юрий поблагодарил за совет на счет учебника по истории и посетовал на то, что бардак у них тут, по сравнению с его привычным миром, великий. Расспросил про эти места. Неупокоенный, явно радуясь собеседнику, рассказал, что знал. Про себя отметил Кудашев слова Николая о «месте силы» посреди болот, недалеко от места крушения их хронолета, куда неупокоенный почему-то показываться опасался. Летчик, зная про схождение в этих местах лей-линий, ставших ориентиром их прыжка, отметил, что надо будет разведать. Так в этом странном разговоре скоротали часа полтора.

Незаметно полетело время, в полдень Юрий, вернувшись в дом, перекусил оставшейся колбасой и хлебом, и стал ждать хозяина, листая снятую книгу с книжной полки «Хождение по мукам» А. Н. Толстого. У себя, ни писателя такого, ни книги Кудашев не помнил. Листая, зачитался. Первая часть о русской жизни перед Второй Отечественной, увлекла, неведомый автор был хорош, а сестры Булавины предстали как живые. И сам не заметил, что уже два по полудню.

Не торопясь, превозмогая боль в груди и слабость, набрал в сарае картошки, принес из ледника еще сала, достал там же из кадушки соленых огурцов и грибов. Почистил картошки, в курятнике взял полдюжины яиц, отварил вместе с картошкой, укутал кастрюлю в одеяло, чтобы не стыла. Опустил взятую в кухонном шкафу бутыль самогона в ведро с холодной колодезной водой. А минут через пять уже скорее почувствовал, чем услышал подъезжающего к дому Василия.

Лопатин, буркнув что-то не разборчиво, прошел на кухню. Окинул взглядом стол, отметил про себя, что незваный гость его, похозяйничал не спросясь, вполне к месту. В животе голодно заурчало. Помыв руки и умывшись, от висевшего в кухне умывальника, хмуро глянув исподлобья на Кудашева уселся за стол. Тот сел напротив. Андреич после небольшой паузы пододвинул к себе стаканы, откупорил бутылку, молча разлил грамм по сто и пододвинул один стакан так же молча сидящему летчику.

– Ну, фашист, или кто бы ты там ни был, давай за встречу и за знакомство! По нашему обычаю! – Лопатин поднял стакан и, все так же хмуро взирая, протянут руку к Юрию. Тот тоже взял стакан. Чокнулись, выпили. Василий, не моргнув глазом, зацепил вилкой маленький грибок, отправил его в рот. Кудашев, также махнул залпом. Дыхание перехватило, пищевод обожгло, аж слезы выступили. Смачно захрустел соленым огурцом. Немного помолчали. Затем, глядя на смурное лицо пасечника, Юрий улыбнулся, сказал участливо:

– Что, не поверили тебе Василий Андреевич местные? Не мудрено, ты и сам-то еще, наверное, не совсем своим глазам веришь? Ну да ладно, что не делается, все к лучшему.

В ответ Андреич только хмыкнул.

Лопатина после ста грамм пробило на еду, сказались два последних дня. Кудашев тоже с аппетитом жевал. Через несколько минут Василий вновь разлил, самогон. Этот, настоянный на прополисе, был хорош, не зря он душу вкладывал в аппаратуру и сам процесс. Опять выпили. Через небольшое время повторили. Кудашев почувствовал, что пьянеет и налег на картошку с салом.

– А знаешь, немец, я ведь тебя тогда в овраге чуть не пристрелил. А вот теперь сидим, пьем как ни в чем не бывало, – язык у Василия начинал заплетаться, он откинулся на стуле и, пристально глядя в глаза обершарфюрера, продолжил:

– Сына ты мне напомнил.

– Давайте, Василий Андреевич, сразу договоримся, не называйте меня больше немцем и фашистом, – ответил ему Кудашев тоже немного заплетающимся языком, – я русский дворянин, хотя и служу в частях СС Германского Рейха

– Етить твою мать! Дворянин он, понимаешь! Ничего, что я, сидя с вашим благородием, разговариваю? Ась?! Ты поди барон или граф какой. Куда мне, мужику лапотному, супротив тебя. Дворянин он!

Лопатин, багровея лицом, сжал кулаки, облокотился обеими руками на стол и подался вперед.

Юрий спокойно посмотрел на взбешенного Андреича, не торопясь, потянулся за самогоном и разлил содержимое бутылки по двум стаканам до последней капли.

– Вообще-то, я князь, – вставил он, глянув почему-то на пустой стул.

– Ебааать! Княяяязь! – Лопатин аж подпрыгнул на стуле, – может, у их сиятельства и именьице с крепостными имеется? И почему это, князюшка, у тебя порточки и мундирчик-то немецкие?

– Полноте, что вы так, господин Лопатин, разнервничались? Это большевиков благодарить можете за то, что миллионы русских людей погибли и полтора миллиона, в том числе мой батюшка, оказались на чужбине. А что касается мундира, то и многие немцы верно и честно служили России. Так почему русскому не служить Германии? – ответил Кудашев, пожимая плечами. Добавил уже чуть заплетающимся языком:

– Вы знаете, ваш самогон, великолепный. Поверьте, мне есть с чем сравнить. Он не уступает шотландскому «Glen Clyde» и ирландскому «Old Bushmills, в моем мире вы могли бы с этим напитком стать весьма состоятельным человеком.

Сбитый с толку лестной оценкой своего самогона, Лопатин осекся. Потом взял стакан, всмотрелся в его содержимое, будто первый раз видел, чуть помедлил, протянул руку со стаканом через стол. Они с Кудашевым чокнулись и опять выпили. Василий, – как всегда в один большой глоток, а его гость, – не торопясь, смакуя.

– Ну ты шельма, князь! Как ловко разговор-то перевел, – Василий взял с тарелки яйцо, оббил о край стола, медленно стал чистить, – Так ты и взаправду – князь, не брешешь? Видел я твои карточки в документах, пожалуй, верю. Из старорежимных ты.

Лопатин почувствовал, что захмелел. По старой привычке потянулся было в шкаф, за еще одной бутылью, но – передумал. Слишком свежо в памяти было сказанное ему в Чернево Гороховым и дедом Архипом.