Полная версия
Гранатовый дом
– Катерина, ну ты же человек опытный! Ты же понимаешь, что если я уже к тебе пришел, то это не просто так! – усмехнулся Емельянов.
Делать было нечего, и бандерша открыла дверь.
– Номер комнаты? – обернулся в коридоре Константин.
– Какой? – снова попыталась та изобразить непонимание.
– Катерина!.. – Емельянов покрутил в руке пистолет.
– Ну, 15… – Бандерша отвела глаза в сторону.
Комната 15 находилась в конце коридора, на первом этаже. Опер поставил своих людей по обеим сторонам, а сам, приноровившись, выбил ногой дверь, да так точно, что она влетела прямиком в комнату.
Емельянов ворвался внутрь. Картина, представшая перед ним, была именно такой, ради которой он шел сюда. На огромной кровати лежали трое: начальник уголовного розыска Тищенко и две несовершеннолетние девчонки, почти дети. Зрелище мерзкое и ужасное.
– Так, что это у нас? – Довольно, как кот, объевшийся сметаны, замурлыкал Емельянов, после того, как несколько раз щелкнул карманным фотоаппаратом. – Связь с несовершеннолетними. Какая это у нас статья, Дмитрий Николаевич? Протокол составлять будем?
– Я… я… – Тищенко стал белым, руки затряслись, казалось, его вот-вот хватит удар.
– Девки, встать, одеться! – скомандовал Емельянов.
Привыкшие подчиняться, малолетние проститутки равнодушно выползли из постели и стали одеваться.
– Возраст! – рявкнул на них опер.
– 14, – ответила первая.
– 16, – отвела глаза в сторону вторая.
– Не врать! – снова рявкнул он.
– Ну… 12, – сказала девчонка.
Емельянов вывел малолеток в коридор, сдал своим людям.
– Перепишите их данные, а я здесь кое с кем потолкую.
Затем снова вернулся в комнату.
– Связь с несовершеннолетними – раз, посещение незаконного притона разврата – два, наверняка при обыске найдутся наркотики – три, сопротивление работникам милиции – четыре… – принялся перечислять Емельянов. – А какой резонанс в партийных органах? Какой удар для семьи? Вот сейчас оформим задержание и… Данные девчонок и показания Катерины уже у меня на руках. Ни одно КГБ не отмажет. Кстати, туда в первую очередь информация и направится.
– Емельянов!.. – диким голосом взвыл Тищенко.
– Моя спецоперация была согласована заранее, рапорт вообще датирован вчерашним числом… – снова принялся Константин.
– Чего ты хочешь? – не выдержал Тищенко. – Денег, повышения по службе, чего? Ну, погубишь ты меня – тебе что, станет легче жить?
– К тому же, постоянное посещение этого места, – словно не слыша, продолжал Емельянов. – Катерина даст показания, что в этом месяце ты был здесь четыре раза, это пятый. Адреса прочих проституток мы выясним.
– Ты все равно мне ничего не сделаешь, – наивно попытался сопротивляться Тищенко.
– Уже сделал! – рассмеялся опер. – Разве ты не понял сам, что уже по уши в дерьме? И кто будет тебя защищать? Первым человеком, который узнает обо всем, будет твоя жена! И ты догадываешься, как она настроит твоих покровителей?
– Чего ты хочешь? – снова протянул Тищенко.
– Связь с малолетними проститутками, притон в Аркадии, наркотики, – продолжал усмехаться Емельянов, – и так по-глупому попасться мне в руки!
– Я тебя уничтожу, – Тищенко сжал кулаки.
– Это что, сотрет информацию, которую ты уже сделал публичной? За дверью два моих человека! Свидетели, – едва не расхохотался в голос Константин.
– Мы можем договориться? – Несмотря на сжатые кулаки, руки Тищенко продолжали дрожать. – Чего ты хочешь? – как заведенный снова спросил он.
– В первую очередь, чтобы ты закрыл рот, – ответил Емельянов. – Думаю, мы сможем договориться.
Через полчаса Константин и его люди вернулись обратно в автомобиль. Проституток они отпустили, с Катерины взяли денег, которые в машине разделили на троих. А Тищенко остался лежать в кровати и плакать – на крючке у Емельянова, теперь уже на вечном крючке. Опер был невероятно доволен собой.
После того дня Емельянов стал лучшим сотрудником. Каждая планерка, совещание, политинформация начиналась с похвалы ему, его ставили всем в пример. Почти каждый месяц Емельянову выписывали премии. Но самым главным было то, что он теперь мог делать исключительно то, что хочет – не приходить на службу к 8 утра, не посещать планерки и политинформации, вообще не приходить на службу, если не хочет… И никто больше не говорил ему ни одного слова.
При этом Константин прекрасно знал, что Тищенко ненавидит его смертной ненавистью и готов при первом же случае от него избавиться. Но он не собирался предоставлять Тищенко такого случая. Можно сказать, что Константин развлекался, играя в смертельно опасную игру. И совершенно не боялся подстерегающего его риска. Вся его жизнь и без того была риском, а играть с огнем Емельянов привык. Поэтому он был несказанно рад, что может держать в кулаке противного пижона.
Оставалось получать удовольствие от того, что Емельянов делал только то, что хотел. Поэтому он притворялся, что спит в 10 утра. И когда раздался звонок в дверь, глаза его все еще были закрыты.
Глава 5
Звонили долго, нагло. Константин терпеть не мог таких истерических звонков в дверь. Он вернулся домой почти в три ночи. Сначала по горячим следам допрашивал шулера, промышлявшего грабежом, некоего ублюдка по кличке Кашалот, имевшего две судимости и боявшегося третьей, а потому показавшегося ему наиболее поддающимся обработке.
Однако Кашалот, производивший впечатление слабого звена, таким не оказался. Он вел себя дерзко, в открытую хамил Емельянову, отчего пару раз даже схлопотал по зубам. Впрочем, с точки зрения опера, врезать такой мрази было благим делом.
Словом, Кашалот неожиданно оказался твердым орешком. Емельянов отправил его обратно в камеру, а сам пошел в соседний отдел. Там праздновали день рождения знакомого опера.
Для разгона выпили в кабинете, затем, с легкой руки именинника, отправились в шашлычную в самом низу Греческой улицы, почти рядом с парком Шевченко. Там ели шашлыки, пили водку, потом пиво, в общем, только около трех часов ночи служебная машина привезла Емельянова домой.
Бурное празднование дня рождения помогло Константину хоть немного отвлечься от печальных, даже тревожных мыслей, не дававших ему покоя. А мысли действительно были очень тревожными.
Емельянову не нравилось в последнее время поведение Тищенко – он был уж слишком ласков и покладист. Это могло означать, что начальник ищет компромат, чтобы прижать Константина к ногтю, и, возможно, что-то уже нашел.
Емельянов знал, что Тищенко пойдет на что угодно, чтобы его уничтожить. А значит, он находился в постоянной опасности и должен был держать ухо востро.
К тому же опера беспокоило поведение Кашалота. По всем законам, прекрасно работавшим раньше, тот уже должен был сломаться и выдать своих. Но он этого не делал. Значит, откуда-то чувствовал мощную поддержку. А это не просто не нравилось Емельянову, это очень его беспокоило.
Самым плохим был вариант, если бы Кашалот получил эту самую поддержку от кого-то из милиции – к примеру, от людей Тищенко. Тогда шулера могли заманить, и раскрываемость дела у Емельянова пострадала бы очень серьезно. Значит, это необходимо было вычислить, действуя очень аккуратно.
Это отвлечение от тревожных мыслей в виде бурного празднования чужого дня рождения привело к тому, что Емельянов как всегда перепил, и теперь вместо раннего начала рабочего дня его ждала головная боль.
Ругаясь на чем свет стоит, под надсадную трель звонка Константин с трудом спустил ноги с постели, цыкнул на котов. Затем, пошатываясь, поднялся. В голове словно бил чугунный бубен. И Емельянов в который уже раз дал себе зарок больше не пить, прекрасно зная, что это обещание улетучится прямо к завтрашнему вечеру.
Больше всего на свете ему хотелось завалиться обратно в кровать и спать дальше. Но сделать это было невозможно.
А потому он поплелся через узкий коридорчик своей крохотной квартиры и приоткрыл дверь.
– С ума сойти! – Просунув в щель ногу, на пороге возник коллега Константина Влад Каров, оперативник из соседнего отдела, с которым он сдружился в последние два года. – Я подумал уже, что тебя застрелили!
– Ага, насмерть… – Емельянов направился в кухню, к крану с холодной водой.
– Костя, давай бросай пить! – Влад, маячивший за его спиной, произнес это с какой-то странной интонацией. Емельянов не придал этому значения. Напившись ледяной воды, он обернулся:
– Что за пожар?
– Ну, понимаешь… – Каров переминался с ноги на ногу.
– Говори короче, какие у тебя неприятности!
– У меня? – Влад исподлобья взглянул на Емельянова. – Да нет, у тебя.
Похмелье сняло как рукой. Все сразу стало на свои места – и истерическая трель звонка, и странная интонация Карова, и то, как он маячил за спиной.
– Говори! – в сердцах рявкнул Константин.
– Кашалот покончил с собой в кабинете Тищенко. А перед этим накатал на тебя заяву. Короче, Тищенко собрал на тебя хороший материал… Влип ты, Костян.
– Не называй меня так! – вспылил Емельянов. – Еще бы Кастетом назвал! Что за чушь ты сейчас сказал?
– Это не чушь, к сожалению. Это произошло сегодня в девять утра. Я сразу помчался за тобой.
– Что делал Кашалот в кабинете Тищенко?
– Тот потащил его на допрос. Якобы главная роль в твоем деле, и все такое… Ну, ты понимаешь. На самом деле копать под тебя решил. И с самого начала велел Кашалоту накатать на тебя заяву – мол, ты его бил, заставил себя оговорить… Он и написал.
– Дальше что? – нахмурился Емельянов.
– Дальше бред какой-то. В кабинете Кашалот был без наручников, без охраны. По словам Тищенко, он вдруг начал орать и вскочил на подоконник. Окно было приоткрыто, Кашалот распахнул его ногами и попытался выброситься.
– И Тищенко, конечно, не смог его поймать!..
– Ну, он обалдел. И тут в руке Кашалота появилась бритва.
– Откуда бритва в камере? – оторопел Емельянов.
– А ты не знаешь, да? За деньги кто-то передал. Короче, Кашалот этой бритвой резанул себя по горлу, но выпрыгнуть не успел.
– Что за чушь… – Константин не мог прийти в себя.
– Говорю, как произошло. Умер он мгновенно, перерезал себе горло достаточно глубоко, как раз в сонную артерию попал. Ну, и свалился вниз. Шухер поднялся – ты себе не представляешь! А Тищенко сразу гнуть начал – мол, ты Кашалота до нервного срыва своими издевательствами довел.
– Ага, я, – Емельянов хмыкнул. – Тищенко сам в дерьме! Ведь все это произошло в его кабинете. Почему руки Кашалота были свободны, почему не было охраны? Ага, как же, я! Тищенко самого теперь ждет служебное расследование.
– Это да, – согласился Каров. – Пытаясь тебя прищучить, он сам несколько перемудрил.
– Перемудрил! – хмыкнул Константин. – Это еще мягко сказано! Но тут вопрос в другом…
– В чем?
– Что это за хрень? Кашалот – слабый, трусливый вор! Он и в карты мухлевать научился лишь потому, что боялся воровать. Нервы слабые, мозг неразвитый. И вдруг такое? Обдолбался он наркотой какой-то, что ли? Но зачем? Раньше с наркотиками он замечен не был. И с барыгами не вязался. Да, ему грозил солидный срок. Но чтобы вот так? – Емельянов пожал плечами.
– Тищенко на каждом углу орет, что это твоя вина. Недоработка, так сказать.
– Ну понятно, чья же еще! Это же я ни к селу ни к городу в 9 утра потащил его на допрос! Я вообще не понимаю, зачем Тищенко это сделал. Кашалота я допрашивал вчера. И он был в полной несознанке. У меня был план – помариновать его в камере дней пять, чтобы здорово напугался, а затем снова потащить на допрос. Зачем же Тищенко это сделал?
– Вот у него и спроси! Я для этого за тобой и прибежал. Ты на месте должен быть, чтобы от всего отбиваться. А не валяться после водки, как не знаю что!
– Тоже мне праведник нашелся! – хмыкнул Емельянов.
– Короче, одевайся, и поехали. Я машину подогнал.
Умывшись холодной водой, Емельянов переоделся в чистую одежду, покормил котов и поехал с Владом. Все случившееся напоминало ему страшный сон.
Впрочем, так длилось ровно пять минут. Через эти пять минут Константин быстро взял себя в руки. На самом деле ничего страшного не случилось. Подобное происходило сплошь и рядом. Виновны были исключительно сотрудники режимной службы, которые не обыскали Кашалота перед тем, как отправлять на допрос. Ведь перед допросом обыск должен был быть особенно тщательным.
В практике Емельянова уже был похожий случай. Правда, тогда он допрашивал прямо по горячим следам, а не задержанного, привезенного из СИЗО. Подозреваемый в краже пытался сбежать по крышам, но Константин бегал быстро, и очень скоро задержанный вор сидел у него в кабинете.
Его обыскали. В кармане обнаружили золотые украшения, украденные из квартиры. Эта находка так порадовала Емельянова, что на все остальное он просто не обратил внимания. Именно поэтому вора обыскивали не так тщательно.
Потом опер стал его допрашивать. Но, улучив момент, вор набросился на Емельянова с острой бритвой, которую прятал в ботинке. Константин владел приемами борьбы, однако все произошло слишком уж неожиданно, и вор сильно порезал Емельянову руку. А потом успел полоснуть себя бритвой по горлу.
Все случилось так быстро, как в кино – на ускоренной перемотке кинопленки. Если Емельянов и мог предугадать, что вор набросится на него, то никак не ожидал, что он порежет себя. Это было как-то странно.
Однако все было ясно: вор не хотел отправляться в тюрьму, поэтому принял решение наложить на себя руки. Он умер в машине скорой помощи по дороге в больницу. Но Константин потом долго себя корил. Конечно, виноват был не он. Но смерть человека, даже если и вора, это смерть человека. И, похоже, в практике Тищенко теперь тоже появился такой случай.
Что же касалось второго момента – что начальник взял у Кашалота заявление на него, Емельянова, – это вообще была полная ерунда, поскольку обвинять опера в том, что он бил заключенного, одновременно автоматически означало обвинять самого Тищенко, который допустил подобную работу своих подчиненных. И если бы Емельянов сел на скамью подсудимых, то и начальник оказался бы рядом с ним. В общем, полный бред.
Каким бы неопытным ни был Тищенко, он все равно не сделал бы подобного. А значит, нужно просто успокоиться, выдохнуть и подумать, почему Влад сказал это.
До этого момента Константин считал Карова своим другом. Он был умным, опытным опером, раскрываемость у него была достаточно высокой, да и характер у Влада был лучше – не то что у Емельянова. Он никогда не конфликтовал с начальством, а значит, завидовать Константину ему было не с руки.
Но, анализируя слова Влада о заявлении, которое Тищенко якобы брал у Кашалота, Емельянов вдруг понял, что поступок этот какой-то странный. Было здесь что-то, чего Константин пока не мог понять. Ясно было одно: ему крайне не понравилось поведение Влада. В который раз он подумал о том, что верить никому нельзя.
В силу своей работы Емельянов хорошо знал, что все люди лгут. Вот он ни за что не поверил бы задержанному, не поверил бы своему информатору без проверки. А вот другу мог и поверить. И теперь возникал самый страшный вопрос: а друг ли он?
Константин покосился на Влада, сидящего сбоку от него. Тот выглядел как обычно – совершенно ничего не выражающее лицо. Может, несколько бледнее, чем обычно. Хотя это вполне могла быть разыгравшаяся фантазия Емельянова, который теперь был готов во всем искать подвох.
Было уже понятно, что все происходящее – не просто так. А значит, нужно быть настороже – Константин решительно повторил себе это, с тоской вглядываясь в знакомые улицы за окном.
Однако внутри здания все было тихо, спокойно, как обычно. Увидев это, Влад заметно смутился. Зато Емельянов теперь не спускал с него глаз.
– Ну, ты сам с Тищенко разбирайся, – пробормотал Каров, собираясь бежать по лестнице на свой второй этаж.
– Спасибо, что привез, – бросил ему вслед Константин.
Влад исчез, буквально испарился с такой скоростью, словно его никогда и не было. А Емельянов стал неторопливо подниматься к себе.
Но не успел дойти до своего кабинета, как в коридоре столкнулся с Тищенко.
– Константин, как удачно. – Голос начальника был такой же, как и всегда. – Зайди ко мне.
И Емельянов пошел следом за ним, все время думая: «Визит Влада – что это вообще было?»
В кабинете он сел напротив стола Тищенко. И обратил внимание, что окно полностью закрыто. От неожиданности он буквально чуть ли не подпрыгнул на стуле!
Какой же досадный промах он допустил! А еще опытный опер называется! Позор, да и только! Почему, ну почему эта маленькая, но самая важная деталь не бросилась ему в глаза своей нелепой резкостью в самом начале рассказа Влада? Как он, Емельянов, мог так оплошать?
Очевидно, бросать пить все-таки придется. Вполне вероятно, что он просто допился до ручки, и от этого сошел с ума.
Все дело было в том, что Кашалот никак не мог выброситься из окна кабинета Тищенко, да и пытаться сделать этого тоже не мог! Никак! Все окна в помещении, где находился уголовный розыск, были забраны густыми металлическими решетками. И окно кабинета Тищенко не было исключением, на нем были точно такие же густые решетки, как на всех остальных!
Просто Емельянов так привык к этим решеткам, что никогда не обращал на них внимания. И оттого не среагировал должным образом на эту важную деталь в рассказе Влада.
– Слышал нелепость? – фыркнул Тищенко тем временем. – Вор этот твой, Кашалот, или шулер, тебе видней, горло себе прямо здесь, в моем кабинете перерезал.
– По дороге слышал что-то подобное, – аккуратно и спокойно ответил Емельянов.
– Глупость несусветная! Набрали тупых деревенских баранов на режимный объект! Кто так обыскивает? Ведь он мог с ножом на меня наброситься!
– Мог. С ножом? – переспросил Константин. – У него был нож?
– Какой нож? Тьфу ты, в самом деле! Бритва. Острая такая. Заточенная. Он ее в подошве ботинка прятал. А эти тупицы из охраны не заметили! Так обыскивали при отправке из СИЗО, что с бритвой допустили ко мне в кабинет!
– Что теперь будет? – спокойно спросил Емельянов, не чувствуя пока в голосе Тищенко никакой агрессии к себе.
– Ну что будет: начальнику по режиму и его заместителю – взыскание, а сотрудников режима, которые так его обыскивали, уволят.
– Это правильно, – кивнул Константин, – они обязаны были его хорошо обыскать.
– Я думал, он на меня с этой бритвой набросится, – вздохнул Тищенко.
– А почему ты вызвал его на допрос? – осторожно спросил Емельянов. – У тебя появилась какая-то новая информация?
– Та какая там информация! – Тищенко только рукой махнул. – Он сам просился на допрос! Сказал, что со мной хочет говорить. Ну, у меня был свободный час, я и подумал…
– Все это очень странно, – Константин пристально смотрел Тищенко в глаза. – В наших делах Кашалот был человеком опытным. К тому же, в последние годы он переквалифицировался на карточное шулерство, был очень опытным каталой. А воровские эпизоды надо было еще доказать. Срок же за мошенничество в карты очень маленький, совсем крошечный. Ну, посидел бы в тюрьме год-два и вышел по УДО. А тут – такое… Ни за что бы не подумал, что Кашалот такое утворил. Зачем ему это?
– Вот по этому поводу я тебя и позвал. Где твоя оперативная разработка по этому Кашалоту?
– Уже два дня у тебя на столе лежит, – улыбаясь, ответил Емельянов. – Я тебе ее сразу принес, как мы их всех повязали.
– А… Ну да… посмотрю… А как ты взял Кашалота?
– С поличным. И это было нелегко. У меня была оперативная информация. А любая оперативная информация должна разрабатываться. Вот я и проводил разработку.
– И дальше будешь проводить? – каким-то странным тоном поинтересовался Тищенко.
– Обязательно, – кивнул опер, – теперь – обязательно. Я хочу понять, как это произошло, почему. К тому же, тут есть еще один важный момент.
– Какой? – прищурился Тищенко.
– Видите ли, товарищ начальник, Кашалот не употреблял наркотики, – хмыкнул опер. Каталы их не употребляют практически никогда. Для шулерства необходима ясная голова и четкость движений руки. Иначе быстро схватят, и хана ему. Если бы кто другой был, тогда со стопроцентной уверенностью сказал бы: наркотики. А здесь – нет.
– Что же, занимайся дальше. И докладывай по ситуации, – приказал Тищенко.
– Скажи, а Кашалот успел хоть что-то тебе сказать? – посмотрел пристально Емельянов.
– В том-то и дело, что ничего! Я вообще не понял, зачем он ко мне шел! Он сразу за бритвой полез. И ничего не сказал толком. Я правда не понял, – честно вздохнул Тищенко. И Емельянов ему поверил.
Глава 6
Старенький трамвай дребезжал по рельсам, и Емельянов с удовольствием рассматривал уличные сценки, мелькающие в немытых стеклах. Наблюдать за жизнью обыкновенных людей всегда доставляло ему небывалое удовольствие.
Только вот наблюдал он не так, как все остальные. Слишком уж необычен был его метод. Раньше Константин переживал, чувствовал себя неуютно, когда понимал, что обнажает перед самим собой такие грани своего циничного ума. Но потом привык. А в последние годы – вообще получал от этого удовольствие. И продолжал наблюдать за людьми по своему методу.
Вон молодая мамаша толкает коляску с ребенком лет двух, на переходе, через трамвайные рельсы. Все обычные люди увидели бы умилительную картинку: мать с ребенком, сплошные розовые сопли… Но только не Емельянов.
Он видел то, чего не замечал больше никто. Мамаша явно ненавидит ребенка – выражение лица у нее зверское. Ей абсолютно он не нужен – вон как подбрасывает, как резко толкает коляску на рельсах! У кого угодно спина разболелась бы, а тут младенец… Значит, явно ненавидит.
Судя по хитрости, застывшей в глазах, это жительница села, ребенка родила, чтобы остаться в городе. Муж наверняка старше – только существо с отшибленным возрастом умом способно размножаться с такой ушлой бабой. Мужа, а то и ребенка, вышвырнет при первой же возможности. Обязательно заведет любовника.
Судя по лицу, такая на первом же допросе расколется и будет сукой, согласится стучать на своих и чужих. А в зоне станет доносчицей, отчего с большой вероятностью ее начнут бить сокамерницы… А она подбрасывала бы им запрещенные предметы и делала бы все, чтобы их засадили в ШИЗО… Та еще шкура…
За три минуты, пока трамвай стоял на светофоре, Емельянов уже сделал окончательный вывод.
Вон перебегает дорогу в неположенном месте наркоман. Координации движений – никакой. Оттого и рискует жизнью, бросается под колеса. Все окружающие увидели бы в нем просто рассеянного молодого человека, может, уставшего, может, простуженного – потому, что у него явно заложен нос и скоро он будет чихать.
Но никому и в голову не пришло бы, что все эти признаки – от простого медицинского препарата, от которого в молодой и привлекательной оболочке человека больше и нет этого человека…
На дно он еще не опустился, но уже ворует по мелочам. Емельянов мог поклясться чем угодно, что у этого парня за плечами уже не один эпизод. Мелкие кражи. Может ночью вырвать из рук женщины сумку. Отобрать деньги у подгулявшего прохожего. Еще не конченый, но, раз денег на наркотики ему не хватает, прямой дорогой направляется в тюрьму. А это билет в один конец. Вполне возможно, что скоро они встретятся.
А вот и явный контингент Емельянова.
Трамвай снова остановился на светофоре, и Константин увидел, как по улице вразвалку идет зэк, вышедший из тюрьмы. Это вор. Освободился меньше месяца назад и уже неуютно чувствует себя на свободе.
Одеждой с чужого плеча снабдили дружки на воле. Они же, возможно, и жильем. Но деньги заканчиваются, и в глазах уже появился хищный волчий блеск. Идет не торопясь, вразвалочку, внимательно смотрит в окна. Подмечает. Профессиональный взгляд вора Емельянов не спутал бы в жизни ни с чем.
Возможно, для начала возьмет не квартиру. Он же хорош собой, коренастый рубаха-парень. Может познакомиться с женщиной и обчистить ее. Такие промышляют подобным. Но сколько там колечек и золотых сережек возьмешь у женщины? Не хватит. Поэтому… Так что ходит мимо окон. Смотрит.
Как же наивны окружающие, неспособные разглядеть такие вот очевидные вещи!
Этот вор – явно крепкий орешек. На зоне шел против режима, был в авторитете. Чтобы заставить такого стучать либо сотрудничать со следствием, действовать нужно не силой, а только умом. А еще лучше – устроить ловушку.
Сколько таких ловушек устроил Емельянов в своей жизни! Каких «неподдающихся» не спасла ни их хитрость, ни блатной опыт, когда ловушка умело играла на их гордыне и на воровских амбициях!
Попадись этот ушлый вор ему в руки, опер сумел бы устроить ловушку. Но зачем думать об этом сейчас?