Гранатовый дом

Лазеек не было. Сбежать было невозможно. Но я думал об этом все чаще и чаще, буквально каждый день.

Так прошла неделя, целая неделя этих психологических мук. И тут меня разбудили посреди ночи. В моей норе появился наш офицер, он грубо ткнул кулаком в бедро:

– Одеться, встать, выйти в коридор.

Все это на одном дыхании. Через две минуты я уже стоял в коридоре, прямо под лампой в проволочном чехле, лицом к стене. Из другой норы вывели еще одного человека. Это был один из курсантов моей группы, но не тот парень, с которым я разговаривал жестами. Того парня я больше не видел.

После того, как офицеры заперли наши норы, нас вывели из барака. Во дворе уже стоял крытый брезентом грузовик. Нас усадили внутрь и куда-то повезли.

В грузовике находилось еще пятеро курсантов. И мы двое. Всего – семь. К нам присоединились еще три офицера.

Ехали долго. Очень скоро в воздухе стала отчетливо ощущаться сырость. Я понял, что нас опять везут к морю. Что приготовили нам на этот раз?

Наконец грузовик остановился, и нам велели выходить. Была глубокая ночь, когда мы вышли на песчаный пляж и увидели холодное, скрытое в ночном мраке море, которое глухо ворчало, приближаясь к нам, как суровый зверь.

От моря волнами шел холод. Это было жутко. Оно завораживало, и в первые минуты я не видел ничего, кроме холодного темного моря. Потом глаза привыкли к темноте.

И я различил, что еще было на берегу. Возле самой кромки берега колыхались два широких деревянных плота. На них чернело что-то непонятное – по виду какие-то приборы.

Нас разделили на две группы – четыре человека и три – и подвели к плотам. Я оказался в той группе, где было трое. Нас заставили подняться на плот.

И только тогда я разглядел то, что там находилось. Это были небольшие аппараты, похожие на миниатюрные подводные лодки, рассчитанные на одного человека. Конструкция была достаточно грубой. На корпусе были отчетливо видны небрежно спаянные швы. Это было нечто среднее между торпедой и подводной лодкой, но примитивное, грубое. Казалось, стоит спустить этот аппарат на воду – и он моментально пойдет ко дну.

Вперед выступил офицер. Он нес гидрокостюмы. Дал каждому и приказал одеваться. Затем велел занять свое место в аппарате.

Внутри можно было только лежать. Пока мы укладывались, офицер объяснил цели и задачи предстоящей операции.

Нас собирались спустить в открытое море. Мы должны были как можно скорей достичь цели – затонувшего буксира в определенном квадрате – и торпедировать его учебными, холостыми торпедами. Руководить своими действиями внутри аппарата мы должны были самостоятельно. И так же, по четко заданному курсу, вернуться назад.

От одной только мысли о том, что мне придется находиться на глубине открытого моря в этом плавающем гробу, у меня начался шок. Я задрожал. Зубы все время стучали, и я никак не мог с этим справиться.

Когда же я оказался внутри аппарата и услышал, как крышка автоматически захлопнулась надо мной, я почувствовал жуткую панику. Это было намного хуже, чем оказаться заживо закопанным в гробу!

Аппарат стал двигаться. Толчок – и он ушел под воду. Надо мной загорелось табло с рычагами и эхолокатор, по которому я должен был ориентироваться. Как пользоваться всем этим, я знал, потому что мы учились этому на занятиях.

Почти сразу же я почувствовал жуткую сырость. От воды шел холод. А затем пришли муки удушья. По моему лицу рекой тек ледяной пот. Воздуха не хватало, кислород стремительно заканчивался. У меня стало темнеть в глазах. Я не различал показаний приборов. Ситуация становилась критической. Сознание ускользало, муки невыносимой боли разрывали горло и грудь.

Последнее, что я запомнил, была мысль о том, что необходимо открыть крышку этого гроба и выбраться наружу, плюнув на аппарат, попытаться выплыть.

И я нажал рычаг. Рывок – и прямо мне на лицо хлынула ледяная вода, затапливая глаза, ноздри. Барахтаясь, я кое-как отстегнул ремни. Аппарат стремительно погружался в водную бездну. Я просунул пальцы в щель крышки, чтобы она не захлопнулась, и из последних сил подтянулся наверх, выдавливая ногами электронное табло, тут же осыпавшее меня осколками стекла. Я стремительно рванул ру…»

Ручка, резко дернувшись, вывела на бумаге замысловатый виток, каракулю, так и не дописав слово, расплывшееся бессвязными линиями. Сергей вскипел, отшвырнул ручку.

– Какого черта ты трогаешь меня во время работы?!

– Старый козел сказал, что уволит тебя, если ты не придешь в течение 10 минут. – Над ним возвышался Артур. – Бегом беги, дурак! Вылетишь нахрен из общежития! Он тебя уже второй день подряд зовет.

Аджанов мгновенно стал серьезным. Этот внеочередной вызов к редактору означал неприятности. Нельзя было не идти. Он не пошел вчера, когда несколько человек передали ему требование редактора зайти к нему, просто не пошел. Вместо этого он писал сценарий до трех часов ночи. И от этого мысли о редакторе просто вылетели из его головы как нечто неважное и несущественное.

Надо было идти. Сергей с сожалением закрыл ручку, захлопнул тетрадь. Хмуро посмотрел на Артура:

– Я пойду. Ты последи, чтобы сценарий никто не лапал. А то Алька тут шастает. Совсем конченая.

– Хорошо, послежу, – кивнул Артур.

Он пытался идти быстро, но почему-то не смог. Ноги повиновались слабо, устраивали какой-то бунт. Сергей начал бежать, но тут же почувствовал удушье, охватившее его горло железными тисками. Задыхаясь, он остановился и медленно пошел вдоль трамвайных путей, абсолютно не понимая, что с ним происходит.

Киностудия всегда вырастала перед его глазами как корабль, но теперь он увидел серый бастион, верхушка которого была скрыта почти черным туманом. Аджанов вдруг вздрогнул от этой страшной ассоциации – туман действительно показался ему черным. И он категорически отказывался понимать, что с ним не так.

Где-то вдалеке продребезжал трамвай. Сергей остановился, давая ему дорогу, не собираясь бежать перед движущимися вагонами. И вдруг увидел возле главного входа множество людей, почти толпу. Люди кричали, глядя куда-то вверх, и размахивали руками.

Переждав трамвай, Аджанов побежал вперед и врезался в эту толпу. Появлявшиеся в ней истерические взмахи рук напоминали ветряные мельницы. И вдруг застыл…

В окне третьего этажа, прямо на подоконнике, стоял человек. Обеими руками он держался за раму. Силуэт его был виден достаточно четко – темный, чуть согнутый.

Но самым страшным и странным было другое. Это было окно кабинета редактора. Как раз того самого редактора, к которому Сергей должен был прийти в течение десяти минут.

Он поддался вперед, разрезая в толпу, как нож масло, и все пытался разглядеть лицо. Нет, этот человек был ему не знаком.

В толпе буквально голосили. Предлагали расстелить брезент, вызвать милицию и пожарных. Аджанов почти не слышал всех этих слов.

Мужчина вдруг что-то крикнул. Но крик его растворился в других голосах. Затем он поднял вверх правую руку. Почему-то поднес ее к горлу. Резкое движение. Тело пошатнулось. Затем рухнуло вниз.

Мужчина летел буквально пару секунд, но Сергею показалось, что прошла вечность. Истерический крик завис в воздухе…

Описав какой-то странный полукруг, тело рухнуло на плиты мостовой. Из-под головы растеклось огромное пятно крови. Все буквально залило этой кровяной волной.

Кто-то из толпы бросился вперед. Подошел и Аджанов. Мужчина лежал лицом вниз. Из-под его головы растекалась по плитам, буквально фонтанировала кровь. Вдалеке послышался громкий звук сирен милицейских машин.

Сергей поднял глаза вверх. В окне третьего этажа, том самом, откуда выбросился человек, он увидел искаженное ужасом белое лицо редактора, которое сморщила уродливая гримаса какого-то непонимания и отвращения. Было ясно, что редактор долго не сможет прийти в себя.

Аджанов все-таки рискнул подняться наверх. Улицу перед киностудией уже заполнили сотрудники милиции. С редактором он столкнулся на лестнице. Тот замахал на него дрожащими руками:

– Потом, потом…

Сергей вошел в открытый кабинет. В нем все было, как прежде – обычный стол, машинописные листки, которые сквозняк разметал по полу.

Зачем он здесь? Аджанов остановился, понял, что не может больше находиться в этом месте, и ушел прочь. Внизу все еще толпились люди.

Редактор что-то говорил сотрудникам милиции. Тело, уже покрытое брезентом, грузили в «скорую помощь». Увидев своих знакомых, Сергей пошел к ним.

– Это Василий, монтажер, – пояснил режиссер, занимающийся съемкой каких-то партийных короткометражек.

– Что он делал в кабинете редактора? – Аджанов изо всех сил пытался держать себя в руках.

– А хрен его знает! – пожал плечами режиссер. – Ворвался в кабинет, стал что-то орать, как ненормальный. Затем взобрался на подоконник и бритвой перерезал себе горло.

– Как бритвой? – ахнул Сергей. – С высоты же упал!

– Да кто разобьется с третьего этажа? – пожал плечами режиссер. – Ну, ноги себе сломал бы, и только. Выжил бы, идиот. Но он перерезал себе горло, потому и умер сразу. Видел, как из него кровища хлестала?

– Видел, – вздохнул Аджанов, – видел. А я думал, что это из головы разбитой.

– Да какая голова! Из горла перерезанного. И бритву с ним рядом нашли. Так что…

– Но зачем? – От всего этого по телу Сергея вдруг волнами прошел ледяной, морозный холод. – Зачем? – повторил он.

– Белая горячка! – В разговор вмешался третий знакомый, оператор. – Говорят, пил страшно. Только вышел из запоя и головой повредился. И вот.

– Давно он на киностудии работал? – Аджанов вдруг подумал, что совсем не знал этого человека, избравшего такой ужасающий способ смерти.

– Васька? Да лет десять уже. Больше, чем все мы.

– И он в монтажном цехе был?

– Монтажер, – подтвердил оператор, – ну, так, посредственный. Вечно раскадровку путал.

Сердце Сергея вдруг остановилось, а потом ухнуло вниз. Он вдруг понял жуткую вещь: смерть человека по имени Василий произошла в точности так, как он записал в одном черновике сценария! Он все-таки его записал – тогда, много месяцев назад, когда редактор раскритиковал первый вариант «Гранатового дома».

От этой мысли его буквально выворачивало наизнанку. Ведь и имя Василий он предсказал. Василий! А он совсем не знал этого человека! Как могло такое произойти?

На киностудии больше делать было нечего. Еще немного потоптавшись и наслушавшись страшных, но глупых рассказов, Аджанов решил вернуться к себе.

В комнате открыл письменный стол, принялся рыться в черновиках… Этого черновика не было. Несколько сцен несуществующего сценария, где он описывал смерть мифического Василия в кабинете редактора, исчезли из ящика письменного стола.

Сергей перерыл все. Вытряхнул методично все ящики, пересмотрел каждую бумажку. Черновика не было. После этого он сделал абсолютно немыслимое для себя: выгнал всех из комнаты и закрыл дверь на замок.

Впервые за столько месяцев он остался в комнате совершенно один. В дверь стучали, к нему ломились по-прежнему, но он громко послал всех, сказав, что болен и хочет спать. Не пустил даже Алю и Артура.

Аджанов действительно чувствовал себя больным. Он лег в кровать и укутался одеялом до подбородка. А когда стемнело, не стал включать свет. Ему было страшно.

Единственное, что он сделал, это открыл настежь окна, чтобы хоть как-то прогнать духоту. И почти сразу уснул.

Сергей заснул так быстро, будто провалился в темную пропасть. Поначалу сновидений не было, совсем. Но потом… Потом он услышал голос.

И, почти подпрыгнув на кровати, резко сел – этот голос был ему знаком. Это был голос его матери, которая умерла 10 лет назад…

– Беги! Ты должен бежать! – Исполненный муки, он разорвал его мозг, разлился по венам непереносимым отчаянием, разорвал душу отсутствием малейшей надежды.

– Беги! Спасайся! Скорей!

Аджанов слышал этот голос так четко, словно мать была рядом, словно стояла рядом с его кроватью, заламывая руки и благословляя:

– Беги! Беги отсюда! Ты должен спастись!

С таким же отчаянием она обращалась к нему, когда его арестовали в первый раз. Сколько горя было тогда в ее голосе! А его арест она так и не смогла пережить.

Сергей знал, что, умирая, мать плакала и проклинала, его, обвиняя в своей смерти, а затем благословила на жизнь. Он был таким же, как она, – с неустойчивым, противоречивым характером.

Но за десять лет мать ни разу не приходила к нему во сне. А сейчас этот голос буквально заполнил все пространство вокруг, добрался до его души. Аджанов сел на кровати, не зная, что делать. Затем стал одеваться.

Грохот в дверь – реальный, настоящий грохот застал его в тот момент, когда он тянулся к дорожной сумке.

– Открыть, немедленно! – били в дверь, и Сергей догадывался кто.

В комнату вошли пятеро. Один, в штатском, сунул под нос корочку:

– Управление госбезопасности. Вы Сергей Аджанов, режиссер?

– Да, – отрицать было бессмысленно.

– Это принадлежит вам? – Он сунул прямо ему под нос тетрадку с недописанным киносценарием.

– Да, – вздохнул Сергей.

– Вы арестованы. Одевайтесь, вы поедете с нами.

Другие сотрудники КГБ в это время переворачивали вверх дном всю комнату. Один подбежал к нему.

– Ах ты ж гнида! – и двинул кулаком в живот.

Аджанов согнулся, закашлялся, задыхаясь. Резкая боль обожгла все внутри. А на пол тем временем выбрасывали его вещи, вообще все вещи, которые были в комнате, в том числе и постельное белье. И сотрудники госбезопасности топтались по ним…

Глава 4

Емельянов спал. Вернее, он делал вид, что спит. Он очень умело притворялся. Отшлифовано это умение было до совершенства. А как же иначе? Не выжить по-другому, не просуществовать. И не делать то, что хочется, если не умеешь притворяться.

Поэтому Емельянов перевернулся на другой бок, еще сильнее зажмурился. Впрочем, спиной он чувствовал уставившиеся прямо на него четыре горящих глаза. Коты были тут как тут. Они сидели возле кровати и гипнотизировали его спину. А главное, у них горели глаза. Хорошо хоть, что не могли воспламенять. Иначе прожгли бы в его спине дырки, как тлеющие сигареты.

А еще лучше было то, что коты не умели говорить. Уж они бы высказались про сон в 10 утра, когда два кота не кормлены с ночи, причем высказались бы, не стесняясь в выражениях. Емельянов умел читать их мысли и спиной чувствовал гипнотизирующие глаза. Но не собирался вставать. Несмотря на то что ему давно пора было быть на службе. Он делал теперь только то, что хотел. И обстоятельства этому были следующие.

После самоубийства Жовтого в уголовном розыске сменилось два начальника. Оба не задержались надолго. Первый мечтал о карьере, а когда понял, что быстрая карьера в ближайшее время здесь не светит, а если и светит, то с жуткой головной болью, сам написал заявление и буквально сбежал.

Второй промаялся чуть дольше, несколько месяцев. Но, так как был кадровым военным и в оперативно-следственной работе мало что понимал, наделал таких ошибок, что переполошил очень лояльно расположенное к нему начальство. Каким образом военный оказался на должности начальника уголовного розыска, для многих оказалось загадкой. Впрочем, несколько посвященных все-таки знали, что у его жены были очень влиятельные родственники, которые и составили протекцию.

Протекция эта вышла, однако, боком, и в результате вся работа районного уголовного розыска оказалась заваленной. После очередного громкого скандала военного быстро перевели на другую должность. Около месяца вообще не было начальника. А потом…

Новым начальником оказался партийный активист – с юридическим образованием, но ни дня не проработавший в правоохранительных органах. До этого он с успехом успел поработать в юридическом отделе сначала райкома, а потом и горкома партии.

За какие такие прегрешения сослали его в уголовный розыск, никому не было ведомо. Однако злые языки поговаривали, что партийный активист погорел на крупной взятке. Но, так как заслуги его перед партией были достаточно велики, то вместо наказания его отправили возглавлять районный уголовный розыск – что, собственно, и было достаточно страшным наказанием.

Партийный активист с энтузиазмом взялся за дело. На сотрудников посыпались планерки, совещания, политинформации, кружки политического просвещения. Учитывая, что сотрудниками были опытные оперативники, которым не хватало времени на собственные дела, а тем более, чтобы ходить на просветительские кружки, энтузиазм нового начальника вызвал у них, мягко сказать, сильное раздражение.

Каждое утро почти в каждом кабинете начиналось со склонения нового начальника на все буквы алфавита. Но делать нечего – изредка на собрания приходилось ходить. Время было такое.

Константин Емельянов познакомился с новым начальником позже всех. Как и все, он уже знал его имя и фамилию – Дмитрий Николаевич Тищенко, также был наслышан о прошлой его работе в партийных органах.

Ему было не до нового начальника, потому что две недели он занимался оперативной разработкой банды шулеров-картежников, не брезгующих грабежом. Работая под прикрытием, Емельянов постоянно находился в крупных гостиницах, где орудовали шулеры международного класса, и почти не появлялся в уголовном розыске. Он встречался с агентурой, вел наружное наблюдение, составлял оперативную разработку и постепенно приближался к главарям банды.

Наконец операция по задержанию была назначена и проведена с большим успехом. Главарей банды и большую часть шулеров задержали в гостинице «Лондонская», где у них было нечто вроде штаб-квартиры.

Операция была запланирована и проведена настолько блестяще, что Емельянов получил специальную похвалу и награду из Москвы. После задержания допрашивал бандитов по горячим следам. А потом, когда уже все задержанные находились в СИЗО, отсыпался дома два дня и бесил котов – это был его заслуженный отдых.

Когда же после этого двухдневного отдыха Константин появился в уголовном розыске – настоящим героем, новый начальник сразу же вызвал его к себе.

Войдя в кабинет, Емельянов не поверил своим глазам – в кресле Жовтого сидел молодящийся красавчик в модном заграничном костюме и с набриолиненным коком. Ботинки его сверкали на солнце, а на руке блестели дорогие часы.

Так выглядеть мог какой-нибудь пижон, богатые родственники которого заседают в партуправлении, а все свои деньги тратит на шмотки, которые продают фарцовщики.

Емельянов ненавидел такую породу людей – он знал, что под дорогой упаковкой прячется, как правило, гнилое нутро.

Константин с нескрываемым удивлением рассматривал это чудо, присланное для того, чтобы бороться с ворами и бандитами. И совсем не поверил своим глазам, разглядев у нового начальника… пальцы с маникюром! До того момента маникюр Емельянов видел только у женщин. Он смотрел на эту диковинку, вытаращив глаза, не зная, чего ему хочется больше – смеяться или плакать. Было уже понятно, что при виде самого мелкого и паршивенького вора набриолиненный красавчик попросту упадет в обморок. И если бы Константин умел хвататься за голову, то обязательно сделал бы это – особенно в такой момент.

Новый начальник так же внимательно рассматривал Емельянова. И наконец, не вставая с места, не подавая руки и не предлагая ему сесть, произнес писклявым голосом:

– Константин, как вы объясните, что последние две недели вы не были ни на одном партийном собрании и пропустили все политинформации?

Челюсть Емельянова отвисла – в буквальном смысле слова сползла вниз, и он не нашел ничего лучшего, чем брякнуть:

– Вы это серьезно?

– Константин! – Новый начальник стал багроветь. – Я уважаю ваши заслуги, но мы говорим о партийных собраниях! Об информации о политической обстановке и о планах партии в стране!

С этого момента Емельянов перестал слушать. Его вдруг начало мутить, словно он был с самого серьезного перепоя. Новый начальник все бормотал и бормотал правильные, политически грамотные заученные фразы – поговорить он был большой мастак.

Впрочем, конец этой тирады Емельянов все-таки услышал:

– Только благодаря вашим серьезным достижениям в работе, Константин, я не объявляю вам строгий выговор с занесением в личное дело. Но если вы пропустите и следующее партийное собрание, я ничем уже не смогу вам помочь.

Войдя к себе после этого знакомства, Константин воздел очи и руки к потолку и утробным голосом произнес, обращаясь ко всем сразу:

– Какой козел свалил нам на головы этого придурка?!

Разумеется, он сказал не «козел» и не «придурка», а другие слова, но понять его было можно. Понятно, об этом новому начальнику быстро донесли.

И после этого началась война. Теперь каждое совещание, планерка, собрание начиналось с текста о том, какой нехороший сотрудник Емельянов и какие страшные ошибки он допускает в своей работе. А политической безграмотностью так просто позорит своих товарищей!

После первого же публичного выговора в подобном тоне Емельянов вышел с собрания весь красный, сжав кулаки. И сказал – к счастью, в этот раз про себя:

– Ну, погоди, я тебе устрою. Попляшешь ты у меня после этого. Ну точно танцевать будешь!

После чего целый месяц не принимал никаких резких движений и только делал вид, что пропускает всю болтовню нового начальника мимо ушей. На самом деле Емельянов вел оперативную разработку. Он разрабатывал нового начальника.

И вот спустя месяц Константину позвонил один из его проверенных информаторов. И произнес кодовую фразу. Это означало, что он готов к встрече. Емельянов тут же сорвался с места и помчался в пивную возле вокзала.

Там было много людей, и никто не обращал внимания на оперуполномоченного и щуплого, косоватого вора, который стучал ему вот уже второй год. Они сели за дальний столик. Константин заказал пиво и бутерброды с колбасой, и информатор принялся рассказывать.

К концу его рассказа Емельянов остался очень доволен, даже несколько раз потер руки – от удовольствия. Затем все-таки напустил на себя строгий вид.

– Смотри мне, чтобы все было именно так, как ты говоришь, – нахмурился он, – а не то…

– Мамой клянусь! – обиделся вор.

– И если я проверю документы, а в них будет стоять цифра больше… – Емельянов сделал драматическую паузу.

– Да шо я, конченый какой? Век воли не видать, гражданин начальник! – едва не заплакал вор.

Впрочем, Константина это не растрогало. Он знал, что в мире нет более лживых вещей, чем слезы проститутки и клятвы вора.

– Смотри мне, – он для профилактики все-таки пригрозил вору, – знаю я количество твоих грехов. И если сейчас готов спустить один-два, то в случае лживой информации за все остальное сядешь.

– Я вас когда-нибудь подводил? – Вор приложил руку к груди.

Это была правда: не подводил ни разу, и Емельянов ушел, очень довольный встречей. Вернее разговором.

На следующий день, к вечеру, он подготовил двух самых доверенных людей и взял служебную машину с шофером, так как сам водить машину не умел.

– Облава, – коротко бросил своим людям, – в одну интересную гостиницу наведаемся.

Было уже около полуночи, когда машина въехала в Аркадию – самый злачный район развлечений из всех существующих в Одессе. Емельянов знал большинство грязных притонов, которые работали здесь под вывесками ресторанов и захудалых гостиниц. В этих притонах облавы всегда заканчивались удачно. При одном условии: нужно было иметь точную информацию от своих осведомителей. Только тогда можно было рассчитывать на успех.

Машина спустилась в Хрустальный переулок, почти к кромке воды. Но, не доехав до песчаного пляжа, остановилась.

Емельянов достал свой верный пистолет «Макаров» и выпрыгнул в ночную тьму. Два его спутника последовали за ним. Быстрым шагом они шли к небольшой двухэтажной каменной базе отдыха. Над фасадом ее горела тусклая лампочка. Опер знал, что под фасадом базы отдыха прячется самый настоящий притон разврата.

Причем каждый притон в этом месте специализировался на чем-то своем. Были отдельные места для любителей мужчин, женщин, всевозможных извращений. Место, к которому подъехал Емельянов с сотрудниками, специализировалось на несовершеннолетних девочках, на малолетках.

Условным стуком Константин постучал в дверь, и на пороге возникла хозяйка притона – бывшая валютная проститутка лет 35, начинавшая свою карьеру в гостинице «Красная». Увидев Емельянова, которого она хорошо знала в лицо, дама перепугалась.

– Ну что, Катерина, – хмыкнул он, – давно не виделись? Дверь пошире открой!

– Может, так пройдешь, мимо, а? А я тебе все, что хочешь, расскажу. Много знаю, сам понимаешь, – попыталась поторговаться бандерша.