Ампутация души

Тут Деснин не выдержал, хотел вскочить, повалить Скипидарыча и шмякнуть того посильнее головой об пол за те мучения, что доставлял он своими невыносимыми речами. Однако сдержал порыв, вцепился обеими руками в матрас и пролежал так некоторое время. Затем с раздражением спросил:

– И чего ты ко мне привязался? А! Твою мать!

– Ты человек хороший. Другой убьет и не заметит, и ничего не изменится в его жизни, даже не задумается, что потом будет, ведь небесный рай, рай со Христом, никому не нужен. Все хотят еще здесь урвать, всем золотого тельца подавай, едрень фень. Думают: зачем быть хорошим, когда кругом все так плохо? Когда кругом убийцы, воры, богохульники, мафиози всякие. Нет. Единственный способ выжить в таком мире – стать плохим. Иначе он тебя сожрет. По нынешним временам быть хорошим западло…

– Опять ты?!

– А что я? Я только болтать и могу, а ты – пассионарий! – тут же ответил Скипидарыч.

– А по морде?

– Да нет, это очень хорошее слово. Это значит, что в тебе куча энергии, жизненной силы. Вопрос куда ты ее направишь. Понимаешь, и один в поле воин, если Христос с ним. Сказано: «Если Бог за нас, кто против нас?»

С этими словами Скипидарыч демонстративно повернулся к спинке дивана, как бы давая гостю возможность поразмыслить.

Деснин вновь вспомнил все события, произошедшие с ним с момента освобождения. Картина и вправду вырисовывалась почти по Скипидарычу. Не то чтобы ад, но…

«Если даже Никодим не смог пережить все это, повлиять, то может быть Скипидарыч прав, и все эти нормы, о которых говорил Христос, теперь не действуют? – думал Деснин. Скипидарыч представлялся ему какой-то исковерканной копией Никодима. Но несмотря на противоположность их проповедей, где-то в главном они сходились. – Да, Никодим убит, но… Уйти, уехать, к Юльке. И все забыть, на все закрыть глаза. И ведь никто не осудит, никто… Никто, кроме меня самого».

В ту ночь Деснин принял решение.

Часть вторая. МЫТАРСТВА

Глава I. ТРИ ИНСТАНЦИИ

Утром Скипидарыч будил Деснина:

– Давай, давай, вставай, брейся, да перекусить я тебе собрал, а то на автобус не поспеем. Это раньше мимо нас в райцентр по три автобуса ходило, а теперь один, да и то с грехом пополам – то поломается, то вообще где сгинет.

– Да я и пешком дотопаю, – зевнул Деснин.

– Ага, ментовка-то на другом конце города. Это тебе часа три топать, а тут тебя прямиком доставят.

Развалюха, гордо именуемая автобусом, еле тащилась. В салоне воняло бензином и трясло страшно, но это мало беспокоило полусонных пассажиров. Вскоре показался и Печужск. «1569» – было высечено на стеле при въезде в городок. «Старые вымирающие городишки, – думал Деснин, разглядывая из окна грязные, убогие улицы. – Прав Скипидарыч. Все задохнулось в этом новом чертовом молохе капитализма. Бедные обнищали вконец, а те, кто урвал, полезли наверх, бросив на произвол жалкие улицы и полуголодный люд. Еще бы тут не процветать разбою и смертоубийству. Как можно жить здесь в чистоте и благочестии? Может и впрямь проповедь Христа не для мира сего?» В этот момент ярко-красный «Опель» Пафнутия лихо обогнал автобус. Деснин только и заметил двух разнаряженных баб на заднем сиденье и усмехнулся по этому поводу – ему вдруг представилось, как бы Скипидарыч прокомментировал данный факт: «Попользовался, на сдачу повез – обратно в бордель».

Зная о том, что Скипидарыч любит приврать и приукрасить, Деснин не верил и в половину того, что тот рассказал ему о Пафнутии. Однако он твердо обещал, что «за ради памяти Никодима» съездит в облцентр, любой ценой добьется встречи с архиепископом и передаст тому следующее заявление, подписанное главой администрации района:

«Ваше Высокопреосвященство! Учитывая важную роль церкви в духовном совершенствовании сельчан, обращаюсь к Вам с просьбой рассмотреть вопрос о замене отца Пафнутия. Это связано с тем, что в администрацию обращаются прихожане с жалобами на недостойное поведение отца Пафнутия».

То, что глава администрации так и не отослал заявление, Скипидарыч объяснил очень просто: «Кому охота с блатными связываться? Сначала побоялся. Ну а теперь и сам повязан». «А у тебя оно откуда?» – поинтересовался Деснин. «Так он же при всех на митинге листок скомкал и выбросил. А я подобрал, – невозмутимо ответил Скипидарыч. И уверил. – С этим заявлением скорее допустят. Официальное все-таки».

Но пока предстояло разобраться с ментовкой. Это уже была идея самого Деснина. К походу в милицию насчет предполагаемого убийства Никодима Скипидарыч отнесся довольно скептически: «Отстал ты от жизни, Коля, менты теперь совсем не те. Но зайди, зайди – сам убедишься».

Автобус остановился прямо у серого обшарпанного здания. Это и было РОВД. При входе в ментовку в нос ударил резкий запах мочи. «Менты вонючие», – почему-то пришло в голову. И тут же пропало всякое доверие к этим самым «внутренним органам», которые даже унитаз починить не могут, не то что там заказ раскрыть.

Деснин уже хотел плюнуть на свою глупую затею и выйти на свежий воздух, но все же передумал. Не зря же ехал сюда. Может хоть что-то да прояснится. В глубине души он искреннее желал, чтобы предположение Скипидарыча насчет убийства Никодима было лишь плодом буйной фантазии.

В дежурке Деснин поинтересовался, где можно найти, как он выразился, «главного следака». Дежурный недовольно покосился на бритую голову посетителя, но все же ответил, что следственный отдел находится на третьем этаже.

На третьем этаже воняло меньше. Деснин постучал в первый попавшийся кабинет. Ответа не последовало. Он толкнул дверь – она была заперта. Тогда Деснин огляделся. Следственный отдел представлял собой огромный темный коридор. Возле одной из дверей стояли трое цыган и довольно громко обсуждали между собой, что говорить на допросе. Следак временами, словно кукушка из часов, высовывался из кабинета и спрашивал: «Ну че? Все придумали? Давайте живей. Обо всем же договорились».

«К этому, что ли, сунуться», – подумал Деснин и пристроился в ожидании около кабинета.

Спустя какое-то время в коридор блатной походочкой ввалился коренастый, небольшого роста человек в клетчатом пиджаке, белых брюках и сияющих полуботинках. Он небрежно пнул первую же попавшуюся дверь. Не входя во внутрь, облокотился о косяк и довольно громко, прямо скажем на весь коридор, спросил:

– Э, где следак? Ну тот, что по моему делу. Чего? А, в тридцать восьмом, лады.

Он подошел к указанному кабинету и также толкнул дверь ногой.

– Ну чего, где он? Чай пьет? Я чего, в натуре, ждать его буду? А, ну раз так – тады лады, – и он окинул взглядом коридор, ища место, где бы присесть. Взгляд его упал на Деснина.

– А ты чего вылупился? – начал было он, но вдруг осекся. – Оба на, Колян, ты что ль?

– Да вроде я, – отозвался Деснин, силясь вспомнить, кто же этот субъект.

– Ну ты че, в натуре, не признал что ли? Пересекались пару раз, когда на Аббата пахали. Прикрыл ты тогда меня разок, а я тебе этого не забыл. Мир тесен, а шарик круглый, ха! И чего ты от Аббата ушел? Он сейчас, слыхал, крупный шишкарь – хапнул при прихватизации. Правда, планка у него, говорят, совсем съехала, ну да черт с ним – ты как здесь?

– По делу, – коротко ответил Деснин.

– По своему али по чужому?

– Да по своему-то – вот вышел недавно.

– Да ну, то-то я тебя давно не наблюдал. Как же тебя сесть-то угораздило? Аббат же отмазать мог.

– Мог, но то долгая история, – нехотя отвечал Деснин.

– Слушай, че-то ты мне не нравишься. Стоишь здесь как мальчик, правильный какой-то, в натуре… Опа-а, вот и он, следак. Пять сек, Колян, щас я им свой автограф подарю и…

С этими словами Вован скрылся в кабинете. Деснин с изумлением смотрел на закрытую дверь и не знал даже, что и подумать. Не прошло и минуты, как Вован вновь появился на пороге.

– Слушай, – обратился к нему Деснин, – я чего-то не врубаюсь – ты здесь кто?

– Ха! – усмехнулся Вован, – я здесь, – он замялся. Видно было, что он хотел что-то соврать, но потом передумал. – Я здесь просто отмечаюсь. Ну прописка у меня тут, сечешь?

– Не понял. А вот это вот все – двери пинаешь…

– А-а, ха! Черт, я ж и забыл, что ты только откинулся. Нет, вот что значит человека из жизни выдрать. Пока ты там, на киче парился, здеся все переменилось. Сечешь? Менты теперь не при делах. Так только, шестерят иногда, когда попросишь. Короче, Колян, не грузись, расслабься. Чувствуй себя как на зоне. Вся эта страна – одна большая кича. Это я тебе по собственному примеру говорю. Я тоже, как откинулся, думал: то, се. А потом пригляделся и просек: вот вышел я с зоны – а вроде как и не выходил. Те же понятки, базар, рожи. Убийцы, воры, мошенники кругом. Все то же. Одеты только по цивильному. Так что никакой акклиматизации не надо, ты не боись – сразу во все въедешь.

– Да в том и дело, что я никак врубиться не могу. Меня всего семь лет не было и вдруг все так переменилось.

– Семь лет, семь лет – а страны уже нет. Тю-тю… Ладно, хватит об этом. Вот погуляешь – своими глазами все увидишь. Я вот тоже не просеку – ты здесь зачем?

– Да я ж говорю: следака ищу. Дело у меня.

– А, да. Ну так че ж ты в коридоре торчишь? Раз к следаку надо – идем. Мой друган школьный. Я ж отсюда родом-то.

Вован развернулся на месте и снова пнул дверь:

– Давай, заходи. Че ты жмешься – все свои. Вот, знакомься – Мишан.

– Я тебе не Мишан, – попытался огрызнуться следователь – худощавый парень в вытянутом свитере.

– Да, ладно, че ты, Мишан, в натуре. Мы к тебе по делу пришли. Давай, Колян, выкладывай, что там у тебя.

– Пожар тут у вас был не так давно, – неуверенно начал Деснин, присаживаясь на раздолбанный стул, – в Васильково. Сгорел настоятель местного храма отец Никодим. Есть подозрения, что сгорел не случайно.

Следователь явно не понимал в чем дело.

– Я имею в виду… Убили его. На заказ.

– У-у, – протянул следователь, – началось. Знал я Никодима, да его все тут знали. Стар он был, из печки заронил – вот и сгорел. А ты тут – заказное убийство. Да кому он нужен был, ты чего, кому мешать мог? Бред какой-то.

– Бред не бред, – со злобой в голосе проговорил Деснин, – А к сведению прошу принять. Во время пожара видели там какого-то Мокрого, а он, говорят, киллер.

– Что?! Да какие киллеры? У нас киллеров не водится. Они, вон, все в столицах обитают. А там, уж извини, не моя территория.

– Ну ты бы хоть чего записал, – вмешался в разговор Вован. – А то чего так порожняка гонять.

– Да пожалуйста. Вот бумага, вот ручка. Пусть пишет заявление. Рассмотрим в порядке очередности.

Следователь потянулся за журналом. На столе их было два. На одном значилось: «Журнал учета дел, разрешенных расследованием» – он был совсем тонюсенький, фактически одни только корки. Другой был гораздо массивнее. На нем значилось: «Журнал учета дел, принятых к расследованию». Его-то и пытался оторвать от стола одной рукой следователь, но журнал был настолько тяжел, что тому прошлось протянуть за ним и вторую руку. Наконец следователь положил перед собой этот талмуд и стал листать, ища свободную страницу.

– Постой-ка, – вдруг остановился он, – так было уже заявление по поводу Никодима-то. Так, а кто же подавал… А, ясно. Это ж Скипидарыч – дьячок при той церкви. Ну, понятно теперь, откуда весь этот бред с заказным убийством. Ты этого Скипидарыча, часом, не видел?

Деснин кивнул.

– Псих он, этот Скипидарыч. Неужто не видно. Он тебе, чай поди, еще такого нанес… Слышал я его лекции по молодости еще, когда его по пьяни забирали. Но тогда он еще хоть что-то разумное говорил, а теперь совсем спился – бред один несет. «Капитал – это желтый дьявол» и тому подобное. Слушай его больше – тоже крыша съедет. Короче все, – следователь захлопнул журнал, – дело закрыто. Был Никодим, и нет Никодима.

Деснин зло сверкнул глазами:

– Да он же, может… Он главное, что было во всем вашем гребаном районе.

– А ты мне тут желваками-то не шевели… Может и главное. Да только ты пойди прокурору это расскажи. Послушает он тебя, ага. Да у нас заммэра полгода назад грохнули – и ничего, тишина. А ты тут со своим попом лезешь.

– А как же улики? – не унимался Деснин.

– Это протекторы с зажигалкой, что ли? Вот когда твой Скипидарыч труп в лесу откопал – это улика, а то – ерунда… Хотя постой. А сам-то ты где был, когда пожар случился?

– Ты его не припахивай – он срок мотал, не видно что ли? – снова вмешался Вован.

– Ну тогда вообще никаких зацепок.

– А как же Мокрый? Его же Скипидарыч не выдумал. Он же проходил по делу с лесной могилой, а Скипидарыч свидетелем был.

– Вообще-то да, – следователь с неохотой открыл журнал и снова принялся листать. – А, вот. Проверяли мы эту версию, запрос давали. Вот как раз ответ пришел. Хм… Нет этого Мокрого. Такие долго не живут. Убит еще два года назад. На, читай, – протянул он бумагу Деснину.

Действительно, из ответа на запрос в УВД следовало, что Чижов Александр Сергеевич по кличке «Мокрый» погиб в перестрелке с милицией.

– Но ведь Скипидарыч его видел на пожаре, – уже совсем неуверенно произнес Деснин.

– Пить надо меньше этому Скипидарычу. Ему вон уж и сатанисты мерещатся…

– Сатанисты? – переспросил Деснин. Скипидарыч и вправду раз обмолвился о странностях, происходящих на кладбище.

– Ну вот он тут понаписал, что завелись в Васильково этом сатанисты, все возле церкви крутятся. Может, как-то и связано…

– То есть, ты хочешь сказать, что этого попа сам черт побрал, – усмехнулся Вован.

– Я хочу сказать, что бред все это. И вообще разговор закрыт. У меня работы по горло.

– Знаем мы твою работу. Ладно, Колян, канаем отседа.

– Эй, ты, как там тебя? – окликнул Деснина следователь, когда он выходил из кабинета. – Ты бы в епархию съездил – может, там чего знают. У них ведь теперь везде свои глаза и уши есть.

– Вот так вот наши менты и работают, – кивнул на дверь кабинета Вован, когда они с Десниным вышли в коридор. – Но ты тоже даешь. Какой поп? Слушай, Колян, да брось ты все это, а? Я-то думал, у тебя там чего серьезное стряслось, вот ты сдуру в ментовку и поперся. А ты, оказывается, из-за этого Никодима. Я ж его тоже помню, хороший поп был, да. Ну сгорел старик, какая к черту мокруха? Прально Мишан базарит – бред какой-то.

– Бред, бред, заладили все. А может и не бред?

– Тьфу ты! Ну и упертый же ты, а? Ладно, Шерлок Холмс хренов, пробью я эту тему через своих. Так оно быстрее будет. А то ведь у них, у ментов, знаешь как? Объясняю популярно. Дело валяется у следака два месяца. Если за это время сам Бог на блюдечке не преподнесет все улики и прочее, то дело отправляется в архив и считается висяком. А висяк – это все, кранты. Больше они к нему никогда не возвращаются… Во, во! Вишь, попер, – Вован указывал на человека в конце коридора. Тот вытаскивал из кабинета довольно объемистый бумажный мешок. – Знаешь, чего в мешке? Угадай с трех раз. Прально – висяки и есть. У них квартал заканчивается – вот и прут все в архив. Понял? Ладно, пиши телефон: 925—46—90. Брякнешь через денек – чем смогу помогу.

– Мокрый мертв… Сатанисты, – уже на выходе продолжал думать о своем Деснин. – Слышь, Вован, кто это вообще?

– А, так, как это… секта. Их до черта, этих самых сект, в последнее время развелось всяких разных. Стригут с лохов бабки, а потом кидают или чего похуже: могут и сжечь, и отравить. Короче, тот же лохотрон, только с привлечением всяких там богов.

– А сатанисты?

– А, ну эти вроде как сатане поклоняются.

– Как же так?

– Да как, как – просто. У нас теперь все можно. Делай все, что хочешь, и ничего тебе за это не будет. Демократия называется. А по-нашему – беспредел. Вот хочешь бабу по телефону – в миг, хочешь наркоты – пожалуйста. Главное, чтоб бабло было. Деньги – это наше все. А может мальчика? Хотя, зачем телефон. Шлюх мы можем и прямо здесь, в мусарне подобрать каких хочешь. Даже дешевле выйдет. Они же все на игле сидят, а наркота в мусарне самая дешевая. Ну че, давай – оттянемся, а? После кичи, чай, оторваться охота? Забудь ты о своем попе.

– Да не могу я забыть. Слышь, ты это, деньжат не подкинешь? Я отдам, как со всем разберусь.

– Да брось ты все это, не грузись. Оно тебе надо?

– Надо.

– И что у тебя за интерес? – ворчал Вован, отсчитывая несколько стодолларовых купюр. – Вот ответишь зачем – бери без возврата.

– Он для меня много значил… Я покаялся.

– Чего?! Можть ты и сел через него?

– Ну и сел.

– Вот оно что… Да, круто тебя Никодим развел.

– Да не развел, пробило меня просто.

– Хм, конкретно, видать, пробило. Раньше я б тебя за такое уважал, а теперь… Ты хоть прикид смени, а то ходишь как лох.

– Сменю. А про сатанистов ты больше ничего не знаешь?

– А, про этих. Да был я тут как-то в одном ихнем клубе – забрел по пьяни. Короче, садо-мазо там одни какие-то собираются. Рога на себя нацепят да хлещут друг друга плетками, а потом трахаются всем скопом – вот и весь сатанизм. Если тебя это прикалывает – я как раз в Москву намылился. Погнали со мной – могу сводить.

– Да нет уж, спасибо. А в Москву я если что попозже. Мне тут еще по одному делу надо. В Епархию. Как раз и про Никодима спрошу.

– А, в епархию, к этому, что ли, к Пантелеймону? Ну тогда следи за очком. Ха!.. Да, напомни ему – за доски он мне бабки должен, а то чего-то мудрит он там. А, щас все мудрят. Ты усеки, теперь один закон: делай бабки и ничего не бери в голову – будешь в шоколаде. А париться начнешь, на всякую ерунду внимание обращать – так лучше сразу удавиться. Ну давай, держи краба.

Глава II. ТРИ ИНСТАНЦИИ (продолжение)

Епархия находилась в стенах …ского мужского монастыря. До недавних пор вокруг стен этого самого монастыря раскидывали свои палатки предприимчивые коробейники – пройти было негде. Тут и иконы, и картины с золотыми луковками куполов, даже антиквариат – все чего угодно душе паломника и туриста. Однако церковные власти решили прибрать всю эту торговлю к рукам. Хоть и записано в уставе церкви, что коммерция – дело богопротивное, но стояли теперь за прилавками сами монахи. Как кто-то верно заметил, Христос изгнал торгующих из храма. Те поумнели и облачились в ризы.

Когда Деснин вошел в ворота, он был поражен великолепием архитектурного ансамбля. Все пять куполов внушительного размера церкви сверкали золотом. Рядом вонзался в небо позолоченный шпиль высокой колокольни. Резные ставни на окнах, ярко красная черепица на крыше, стены, буквально сверкавшие белизной – все было очень красиво и пышно. Сама атмосфера располагала к торжественности.

Двухэтажный монастырский корпус также выглядел безукоризненно. Туда-то и направился Деснин.

Найти приемную архиепископа не составило большого труда. Вот только самого архиепископа, как сказали Деснину, придется подождать – у того была важная встреча: только что приехал отец Григорий, который считался правой рукой архиерея.

Келья архиепископа, перед дверью в которую стоял в ожидании Деснин, представляла собой внушительных размеров комнату, разделенную перегородкой. В одной из частей помещался оформленный по всем современным стандартам кабинет: кожаные кресла, компьютер на столе, прочая оргтехника, кондиционер, телевизор. В другой части комнаты располагалась опочивальня.

Архиепископ был погружен в сугубо земные заботы. Он с недовольным выражением лица занимался просмотром бумаг, только что привезенных отцом Григорием.

Перед ним, вытянувшись по струнке, стоял тот самый отец Григорий, своим ровным пробором, делившим волосы на две равные части, стриженой бородой, но в особенности цепким, сметливым взглядом маленьких юрких глаз походивший более на дореволюционного приказчика, нежели на инока.

– Это что?! – сунул архиепископ с негодованием под нос Григорию одно из прошений.

– Это? Э-э, – замялся Григорий, – уважаемый человек был, авторитет. Умер мученической смертью. Коллеги его просят захоронить на монастырском кладбище.

– Может его еще к лику святых причислить?!

– Ну уж это слишком, хотя… если заплатят…

– Во! – поднес архиепископ кулак к лицу Григория. – Хватит с меня скандалов. И так вон Гермоген двух геев обвенчал – столько шуму подняли, еле уладил.

– Но, Владыко, это же реальные деньги. Вот, кстати, с вашего благословения просят освятить мясокомбинат.

– Свои мясокомбинаты пора иметь. Вон у соседей и заводы по производству минеральной воды, и хлебные лавки, даже свой автосервис есть.

– Так уж сколько твержу: с Аббатом надо плотнее работать.

– Я же просил не упоминать при мне этого имени! Слишком много он себе позволяет. Думает, что все кругом прибрал.

Архиепископ перечитал еще несколько бумаг и, отложив их в сторону, вздохнул:

– Эх, хорошо нашим в Москве. Там вообще деньги делают на табаке да на алмазах. А у нас все мелочь какая-то. Ладно хоть налоги не дерут.

– Ну вообще-то грех жаловаться. Дела идут, – тут же нашелся Григорий. – Вот оклады начали делать, скоро образа писать начнем.

– Никто и не жалуется. Церковь – единственный бизнес, который в плохие времена переживает пик конъюнктуры. Наш человек сказал, хотя я бы его за это… Так, а это что?! Это вот что?! – махал архиепископ перед носом Григория какой-то ведомостью. – Открыть торговлю вином – это была твоя идея. «Церковь давно используют как товарный знак все, кому не лень, в то время как всю прибыль должны получать мы» – кто твердил мне это каждый день? Слушай тебя больше… Ты хоть знаешь, во сколько нам обошлось ввести запрет на использование церковной символики на алкогольной продукции? А сколько сил лично мне стоило уломать Старика разрешить торговлю вином при храмах? Но что-то ощутимой прибыли я не вижу. Почему? Мы ведь и от налогов освобождены, и не проверяет нас никто.

– Видите ли, Владыко, во всем виноват, так сказать, человеческий фактор, – оправдывался отец Григорий. – Настоятели нескольких храмов напрочь отказались устраивать у себя под боком винные лавочки, мол, богопротивное это дело. И мы никак не можем их заставить – это их полное право.

– Их право, их право, – ворчал архиепископ. – А по какому такому праву подобные настоятели отказывают уважаемым и состоятельным людям в освящении вновь открытых заведений?! Они ж так лишают дохода всю епархию.

– Да, но в основном все эти заведения весьма сомнительного характера, – вновь перечил отец Григорий.

– Раз их открытие происходит легально, значит, в этом нет ничего богопротивного. Ох уж эта мне щепетильность рядовых попиков! Что они о себе возомнили?!

– Я думаю, не стоит особо беспокоиться. Таковых не столь много и становится все меньше и меньше. Лешка Савельев, ваш протеже, кстати, отказался от прихода, пошел в отшельники. А Васька-то, из Вознесенской церкви, тот и вовсе повесился. Грех-то какой…

– Ох уж это мне Васька, – морщился архиепископ. – Нечего было доносы клепать: содомский грех, содомский грех! Сам алкаш был, держали только за ради Христа.

– Однако ж прихожане его любили, да Никодим…

– Ладно, хватит об этом! – грозно произнес архиепископ, откладывая бумаги в сторону. – А вот Никодима жалко, – на лице архиепископа изобразилось нечто вроде сострадания. – Последний из могикан был. И надо же – смерть какая.

– Да, но как честил-то он вас бывало…

– Цыц! Ему можно было. Почти святой…

– Кстати, и мученическую смерть принял…

– Ты к чему клонишь?

– Нам нужны святые. Хотя бы и местного значения для, так сказать…

– Знаю, знаю, – перебил Григория архиепископ, – А что, это мысль. Надо будет похлопотать в комиссии по канонизации. Новомученик и исповедник Никодим – звучит.

– Звучит, – согласился Григорий. – Хороший святой – мертвый святой.

– Ну, ну! – гикнул архиепископ на Григория. – Не кощунствуй!

– А я уж было принял к сведению насчет Никодимова новомученичества.

– Что?

– Так… ничего, – замялся Григорий, – теперь уж неважно.

– Кстати, насчет кощунства. Что там за бред несут по телевизору? Иконы, дескать, в храмах плачут. Признавайся – твоих рук дело?

– Что вы, Владыко, – встрепенулся Григорий.

– Знаю, знаю. Выслужиться решил. Сейчас опять запоешь мне свою вечную песню: это рекламная кампания для привлечения средств.

– И укрепления веры, – добавил Григорий.

– Во, во – укрепления веры. Ты хоть узнал, прежде чем мироточение устраивать, от чего иконы плачут? Хоть бы почитал историю-то. Плачут иконы от богопротивных дел, да еще во времена Апокалипсиса. Думать надо. Хоть бы у меня спросил.

– Но Владыко…

– Часом, не попортил иконы, надеюсь? – продолжал допрос архиепископ, не обращая внимания на реплику Григория.

– Но Владыко, это не я! Сами они плачут.

– Ты за кого меня держишь? Так я и поверю, что какая-то доска вдруг начнет мироточить ни с того ни с сего.