Олег. Путь к себе

– И ещё не реальнее, Олег, то, что человечество осознает, что личная духовность невозможна в принципе. Нельзя быть высоко духовным человеком, то есть существовать на высшей энерго-вибрационной волне, если рядом с тобой живут люди, которые не в унисон с ней. Взаимопроникновение вибрационных полей усреднит их. Недаром раньше монахи, уходили подальше от людей, чтобы обезопасить себя от снижения частоты своего вибрационного поля от прикосновения к нему более низких энергий других людей. Но время изменилось! И если раньше цивилизация, неспособная выйти на новый вибрационный эволюционный уровень, просто исчезала с лица Земли, чтобы начать свою эволюцию заново из нуль-точки, то теперь, когда человечество объединилось в живой единый организм, стихийный ответный удар может уничтожить не только нашу цивилизацию, а всю планету, – отец Окимий обессилено откинулся на подушки. – Дай мне воды, пожалуйста, – попросил он.

Я налил из графина, стоящего на прикроватном столике, воду в стакан и подал ему.

– Вы устали, отец Окимий. Вам нужно отдохнуть. Давайте поговорим позднее.

Он отрицательно качнул головой. Перевёл дыхание и продолжал:

– Нет времени отдыхать, Олег. Тебе удалось расшифровать данные по всплеску энергии из чёрной дыры нашей галактики?

– Пока нет. Но, возможно, именно этот всплеск и спровоцировал изменение движения кометы Лекселя, которая, как надеялись учёные, в прошлое своё сближение с Землей была отброшена притяжением Юпитера подальше от солнечной системы, а теперь вновь появилась в поле зрения.

– Вот, вот, – устало произнёс старец, – где гарантия, что накопленная энерго – вибрационное поле Земли, постоянно подпитываемое мощными потоками низкими вибрациями человечества, не притянет из космоса комету Лекселя или аналогичный объект, и они, столкнувшись, не уничтожат друг друга? Конечно, души – бессмертные искры божественной праосновы, высвободившись, снова начнут свой эволюционный путь. Но это отбросит развитие человечества на миллиарды лет. Мы с вами это знаем. Но сможем ли убедить других?

– Что же делать? Все равно единственный способ – постараться открыть людям глаза.

Отец Окимий кивнул.

– Да, открыть глаза это хорошо. Если они откроются, конечно.

– Что же вы предлагаете?

– Я? А ты, Олег, сам-то как думаешь? Что может спасти нас?

– Возможно, нужно изобрести прибор, повышающий вибрацию поля человека?

Отец Окимий поражённо посмотрел на меня.

– А что? – смутился я. – У нас есть прибор, улавливающий и регистрирующий энерго поле человека. Почему бы не создать прибор, корректирующий это поле.

– А почему сразу не сунуть людей в атомный реактор, там уж всяко энерго поле очень высокое, пусть поднимут своё, – с усмешкой смотрел на меня Отец Окимий.

– Шутите, какое же тело выдержит подобную энергетику.

– В каждой шутке.., – задумался отец Окимий, – вполне возможно, что по «плану» эволюции человечество в скором времени должно повысить свою вибрацию до чего-то подобного, и нас в самом ближайшем будущем ждёт встреча с таким космическим «подарком». Но вот встреча-то эта будет не в нашу пользу, так как тела наши не готовы к подобным вибрациям. А что будут «корректировки» поля планеты, я уверен, да и вы знаете. Они информационно заложены в программу и прослеживаются нами по шкале эволюции жизни. А что получится тогда, когда настанет время этой корректировки, будет зависеть исключительно от нас самих.

Он замолчал отдыхая. Я сидел не шевелясь, опасаясь его потревожить. Наконец он заговорил:

– Олег, напомни мне, по нашим исследованиям в каких случаях энергетическое поле человека начинает звучать в наивысших возможных для него вибрациях?

– При эмоциональных всплесках: творческом, при искренней молитве и самопожертвовании.

Отец Окимий в упор смотрел на меня.

– Что? – спросил я.

Он молчал. А я почувствовал себя неуютно. Я не понимал, что он хотел от меня. Мне искренне было жаль людей, и никак не хотелось, чтобы эволюция человечества обнулилась и начала свой путь заново. Но что я-то мог сделать? Да и сам готов ли я к такому переходу или высшие вибрации разрушат моё тело, заставив каждую его клетку вибрировать в непривычном не свойственном ему ритме? Что мы все можем сделать даже если осознаем это?

– Олег, я всю свою жизнь посвятил тому, чтобы, – он усмехнулся, – как ты выразился, корректировать энерго-поля людей. И путь этот один – через духовность, через молитву, через искреннее обращение человека к божественному или как минимум через осознание человеком, что его низкие вибрации – низкие поступки и мысли, – недопустимы и вредны, и в первую очередь для него же самого. Мы приближаемся к очередной амплитуде возможностей: планета у границы следующего диапазона энергии жизни, и выброс из чёрной дыры качественно изменит не только тёмную энергию и тёмную материю, вокруг неё, но и их влияние на нашу проявленную планету. Нас ждёт новый эволюционный рывок. Когда это произойдёт неясно, но очевидно одно, чтобы выжить человечество должно подготовить свои тела к более высоким вибрациям, только тогда оно способно выжить. И, самое главное, нельзя выжить поодиночке. Говоря иначе, нам нужно думать не только о личном самосовершенствовании, но в первую очередь позаботиться об увеличении частоты энергетических вибраций биополя поля нашей планеты. Настало время, когда монахи не должны прятаться в кельи и искать личную духовность. Настало время, когда мы должны идти к людям.

– Выйти монахам из келий? Что вы хотите сказать? Необходимо попытаться повысить вибрацию поля человечества через молитву? Духовную религиозную жизнь?

– Именно.

– Но как вы себе это представляете?! Сейчас! Во время свободы совести и вероисповеданий! В век атеизма и науки! Простите, но что значит молиться, если даже мы с вами уверены, что Бога как такового, который бы услышал наши молитвы, нет! А есть разумное закономерное развитие жизни.

– А что вы можете предложить? Что может так духовно объединить людей, объединить не в стремлении усиления низкочастотных целей – сделать жизнь на планете комфортнее для каждого, а объединить в устремлении к высшему, божественному, к гармонии космоса? Что может настолько поднять вибрацию человека, как не осознание им себя божественной частицей, сущностью, которая в бесконечном саморазвитии должна устремляться к божественному сотрудничеству с такими же сущностями, как и она?

Я в раздражении встал и прошёлся по комнате.

– Я даже не знаю, что и сказать. Какое божественное? Вы посмотрите внимательно на религиозные церковные ритуалы. Они же застыли с доисторических времён. И как может религиозный человек быть устремлён к высшему божественному, если религия ему внушает, что он букашка – раб божий, что он греховен от рождения и должен всю жизнь замаливать свои грехи и отказаться от собственной воли? Какое может быть при этом бесконечное саморазвитие?! О чем вы говорите! Религия и саморазвитие, творчество – это взаимоисключающие вещи! Что нужно религии, на чём она стоит, так это исключительно на точном исполнении одних и тех же ритуалов, повторяющихся изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, из столетия в столетие! Вот раньше религиозных людей было значительно больше, чем сейчас, и что? Разве это привело к какому-то скачку в духовном развитии человечества? Нет, религия, опираясь на божественные ценности, духовно лишь поработило человека, принизило его, лишило инициативы и стремления к самосовершенствованию, убило в нем все человеческие чувства, оставив лишь страх перед Богом да веру в свою изначальную греховность. Не потому ли так трагичны всегда обращения к Богу, которые становятся либо рутинной обязанностью, или проявляются тогда, когда у человека горе. Не потому ли в наших церквях скорее плачут, чем улыбаются. Почему религия несёт негативные эмоции? Осознание своей греховности и раскаяние – не главное ли, что отвращает религиозного человека от живой жизни, делает его страх, перед тем как бы не впасть в грех, помехой жизни? Зовёт скрыться от жизни, чтобы замолить свои грехи, и вдали ото всех и вся попытаться сохранить свою личную духовность, чтобы через неё услышать Бога. Да и Бог-то скорее какой-то высший карающий орган! Не думаете ли вы, что религия превратила веру людей в мощный орган, психологически влияющий на человека с целью добиться его покорности, подчинению власти?

Отец Окимий поднял руку. Я замолчал.

– Ты во многом прав, – заговорил отец Окимий. – Но, скажи на милость, как влиять на проявление низких чувств, эмоций человека? Не будешь же ты отрицать, Олег, что истинно религиозный человек старается, пусть даже под страхом неизбежного Божьего наказания, быть лучше, избегать грехов, гнать от себя нечистые мысли? Что в искренней молитве открывается радость сердцу, надежда, любовь? Если нет никакого другого инструмента, который смог бы духовно объединить людей, поставить духовную планку, то не является ли таким инструментом религия? И в этом её необходимость, её духовность.

– Возможно, первоначально религиозность сыграла важную роль в духовном объединении людей. Но, отец Окимий, жизнь не стоит на месте! Все развивается, самосовершенствуется. Иначе остановка, загнивание и смерть.

– Ты хочешь сказать, что вера в Бога и почитание его для человечества остановка, загнивание и смерть?

– А разве нет? Что нам принесло в прошлом, приносит сейчас и принесёт в будущем религия? Объединение людей на основе определённых правил, неизменных правил с неизменными жизненными ритуалами. Если сначала это и было эволюционным прорывом, то в чем эта эволюция теперь? Нет. Не за религией я вижу эволюционное будущее Земли!

– А в чем? – улыбаясь, спросил Отец Окимий.

– Я думаю, – я задумался, – я думаю. Человечество должны объединить духовные правила. Но не религиозные постулаты, хотя соглашусь, что их вполне можно взять за основу, а правила, которые смогли бы стимулировать духовный рост каждого человека, а значит и всего человечества, выявляя низкие энергетически-вибрационные зоны, и создавая условия для повышения в них частоты вибраций. Да! Должен быть общечеловеческий Духовный Кодекс! Возможно даже, основанный на нашей эволюционной концепции.

– И как же дать человечеству этот Духовный кодекс? Ну, давай с тобой напишем его и предъявим миру. Ты так предлагаешь? Не думаешь, что люди пошлют нас с этим Кодексом куда подальше?

– Я не знаю.

– А я знаю, – нахмурился отец Окимий. – Чего городить-то сейчас? Получим единственный ответ – зачем какой-то Духовный кодекс, когда есть уже Духовные кодексы у каждой религиозной конфессии. Тот человек, у которого душа лежит к тому или иному Духовному кодексу просто присоединяется к той или иной религиозной конфессии.

– Так это замкнутый круг! Не может никакая религиозная конфессия быть основой духовного роста всего человечества! Это же доказано прошедшими столетиями!

– Ну, и каков вывод?

– Каков вывод? О чем вы?

– Да все о том же! Как возродить духовность человечества, повысить частоты вибрационного биополя Земли, чтобы не дать ему погибнуть как эволюционной ошибке, если имеющиеся религиозные духовные основы не влияют на него?

– Как, как.... Значит надо изменить религиозные духовные основы, чтобы они стали влиять на человечество, это и сможет стать Духовным кодексом человечества, – сказал я и опешил от своей же мысли.

Тот довольно смотрел на меня.

– Именно, – наконец произнёс он. – Именно! Необходимо постепенно изменить религиозный духовный кодекс. Изменить так, чтобы оставляя его божественную основу, привычную и понятную человеку, он мог быть, постепенно открыть людям научно доказанные законы развития вселенной, а значит стать применим ко всему человечеству. Для этого сначала он должен привести к духовному согласию все религиозные конфессии. А уже затем, учитывая этот опыт, стать духовной основой планетарной жизни.

Отец Окимий откинулся на подушки, лицо его было таким умиротворённым, будто с души его свалился тяжёлый камень.

– Всю жизнь я старался претворить это в жизнь. Но для того, чтобы начать духовное объединение, нужно было доказать людям их духовную идентичность, необходимо было открыть законы это подтверждающие. Этим мы с тобой и занимались. Теперь предстоит второй этап: донести до людей духовные законы, убедить и постараться на их основе духовно объединить религиозных людей.

Я во все глаза смотрел на него, а он вдруг тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, сказал:

– Я скоро умру, Олег. Я счастлив, что эту жизнь посвятил тому, чему посвятил, – открыл глаза и твёрдо посмотрел на меня. – Теперь пришёл твой черед. Готов ли ты продолжить моё дело? Наше дело?

– Я?!

– А кто? Ты знаешь всё. Знаешь, что ждёт человечество. Ты можешь помочь. А захочешь ли? В чем ты видишь смысл жизни твоей после того, как понял законы эволюции?

– Да. Я готов, конечно. Готов продолжать научную работу. Что я ещё могу сделать? Я учёный!

– Олег, я хочу, чтобы ты продолжил наши исследования. Ты должен остаться здесь и продолжить нашу работу. Только когда наука не будет противопоставляться религии, а изучаемые наукой законы, будут именно изучением законов разумной божественной вселенной, чтобы человечество могло их понимать, имело возможность жить и эволюционировать, а не погибать от их объективной неотвратимости, только тогда возможна истинная духовность. Это ни в коем случае не отрицает свободу выбора, и то, что каждый человек должен верить в Бога. Но здесь есть большое всеобъемлющее НО: каждый человек должен знать законы, по которым существует Вселенная и обязан их соблюдать. Закон должен быть один для всех: соблюдение законов эволюции, открытых и доказанных наукой. Наша с тобой работа чуть приоткрыла завесу этих законов: мы обнаружили энергию, из которой создано всё. Мы обнаружили закономерность взаимовлияния этой энергии на каждого человека, и каждого человека на эту энергию.

– Я понимаю, но не могу остаться, простите меня, я совсем не христианин.

– А то мне не знать душу твою, – улыбнулся отец Окимий. – Я знаю, что ты сердцем и умом принимаешь законы Вселенной. Ты убеждён, что без перехода в высшую энергетически тонкую сферу, который необходимо сделать человечеству, эволюция на нашей планете обнулится. Я знаю, что ты, также как и я, убеждён, ибо это доказано нашими с тобой исследованиями, что наступает энергетическая трансформация человечества, которая невозможна без возрождения и развития духовности. Разве не есть всё это божественная основа любой из существующих сейчас религиозных конфессий? Только высказанная на древнем языке, на том языке, который был понятен человечеству во время только открывшейся ему истины. И какая разница, на каком языке говорить, если суть того, о чем говоришь, одна? Олег, я хочу, чтобы ты стал моим преемником, и продолжил то, что должно свершиться. Я верю в тебя, ты не допустишь гибели человечества, сумеешь объединить людей и показать им нашу работу.

– Но…

– Я не принимаю от тебя никаких «но»! – почти выкрикнул отец Окимий, откинулся на подушки и закашлялся.

Я бросился к столику и налил воды в стакан.

– Выпейте.

Он сделал несколько глотков и в изнеможении затих.

Я видел, как силы оставляют его. Лицо приобрело синеватый оттенок, на кистях рук, выступающих из рукавов чёрной рясы, набухли тёмно-синие вены. Отец Окимий обессилено лежал с закрытыми глазами, утомлённый долгим разговором.

– Отец Окимий, – тихо произнёс я, – вы устали, давайте отложим разговор, я приду позже, вам надо сейчас немного отдохнуть.

Он открыл глаза и строго посмотрел на меня и слабым голосом произнёс:

– Ты должен поклясться сейчас, что посвятишь свою жизнь одной цели – продолжишь нашу работу и сделаешь все возможное, чтобы не допустить гибели цивилизации.

– Да. Но как?!

– Поклянись, что примешь постриг, и когда меня не станет, продолжишь исследования. Надеюсь, я успею тебя познакомить с нашими сторонниками. Через месяц я должен выступить в Синоде с отчётом о результатах нашей работы. Я хочу, чтобы ты был со мной. Хочу, познакомить тебя кое с кем, кто в дальнейшем поддержит тебя. Он очень хороший и высокодуховный человек, он все поймёт. Поймёт и поддержит. А для этого необходимо, чтобы ты присутствовал не просто как учёный, который работает с монастырём по договору, а как христианин. Времени у нас очень мало. Сейчас главное привести наши записи в порядок, и то, чтобы ты принял постриг, – отец Окимий протянул мне руку. Она была такая холодная и невесомая, что я испугался, что он может покинуть нас в любую минуту.

– Клянёшься? – его глаза чёрной бездной смотрели на меня.

– Это невозможно, – начал я, но вдруг острая жалость сдавила грудь, мне захотелось как-то облегчить его перед смертью.

– Хорошо, хорошо! – сам не зная как, произнёс я. – Отец Окимий, вы не переживайте ни о чем, я сделаю все что нужно, что правильно. Обещаю вам. А сейчас вам нужно отдохнуть.

Одинокая слеза вдруг скатилась из уголка его глаза и по глубокой морщине на щеке спряталась в бороде. У меня перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы и спазм сдавил горло:

– Клянусь, – прошептал я.

– Хорошо, – тихо вздохнул Отец Окимий и прикрыл глаза. – Ступай. Нам предстоит много чего сделать. Мне надо набраться сил. Займись, пожалуйста, материалами. Надо привести их в порядок, подготовить…

Я осторожно положил его руку на постель и поднялся.

Отец Окимий открыл глаза:

– Да. На счёт отца Фивия не беспокойся. Я сказал, что ты будешь жить в поселении и работать в обсерватории как мой гость, пока сам не примешь решения о своей дальнейшей судьбе. Работай спокойно, – и, чуть помедлив, добавил, – и не нужно пока никому говорить. Ну, всё. Ступай. Ко мне не приходи больше, работай. Готовься к постригу. Я, даст Бог, сам скоро присоединюсь к тебе, – он чуть дрожащей рукой перекрестил меня.

Я вышел.

Глава 19. Исповедь

Наступило девятнадцатое августа – день Преображения Господня или как называли его поселяне, Яблочный Спас – большой христианский праздник. В этот день я должен был принять постриг. Отец Окимий к этому времени немного окреп и уже не только поднимался с постели, но иногда приходил в лабораторию, однако проводить праздничные богослужения в храме уже не мог и почти не выходил из обсерватории. Видимо, чувствуя свою скорую кончину, духовником моим он назначил отца Ануфрия. Я помнил этого седого старца с лучистыми глазами ребёнка по нашей с ним встрече, когда я впервые пришёл в монастырь. Тогда он мне сразу понравился. Маленький, худой, с белой бородой до пояса, но быстрый, он словно всё время спешил куда-то, сильно сутулясь и опираясь на клюку. Сначала облик его, сгорбленный от постоянной работы, и большие натруженные руки со взбухшими тёмными венами, вызвали у меня жалость. Но взглянув в его глаза, чистые и спокойные, как летнее небо, смотревшие так по-доброму, как может смотреть только друг или родной любимый человек, забываешь о жалости, а проникаешься ответной доброжелательностью и тихой радостью. Сразу становилось понятно, почему монахи именно его выбрали на должность духовника монастыря: только такому человеку могла быть доверена тайна исповеди.

Сегодня после литургии я должен был исповедаться, причаститься и принять постриг, что меня сильно нервировало. Вот взять, к примеру, исповедь. Нет, не то чтобы мне был тяжёл суточный пост, который предшествовал ей и причащению, но совершенно не было желания изливать свою душу перед незнакомым человеком. Даже перед таким доброжелательным, как отец Ануфрий.

«Идиотизм какой-то, – думал я, – перед каким-то монахом нужно каяться в грехах, просить о прощении. Смех, да и только! Как будто у него своих грехов нет. Посредник, ха! Так я и перед любым могу покаяться. Какая в принципе разница? Выпил вина, поел хлеба да и поговорил „по душам“ – вот тебе и причастился. Ерунда, какая-то. Раскаяние показное получается, а оно должно быть в себе, только тогда оно искреннее. И потом, если у меня такое отношение к исповеди, то готов ли я вообще к постригу? Хотя отец Окимий прав, времени мало».

Выехали мы с Герасимом с утра пораньше. Он вызвался доставить меня в монастырь, да заодно навестить Глашу, отвести ей кое-что из припасов на прокорм своего обалдуя, как он любя называл сына, у которого скоро начнётся последний выпускной учебный год в монастырской школе. За время моей ссылки мальчик стал уже вполне взрослым парнем. Из послушного двенадцатилетнего пацанёнка вырос в крепкого пятнадцатилетнего парня, очень похожего на отца и уже заглядывающегося на Аню, дочку Глаши, как сетовал Герасим. Я видел девочку только один раз, когда она чуть не погибла в склепах, и чудом осталась в живых.

– А что Герасим, как Митрий? Ему последний год в школе, и куда потом?

– Куда, куда, – проворчал Герасим, видимо, я задел его больное место, – на Кудыкину гору.

Я помолчал, но любопытство разбирало меня. Вот скажите, куда податься пятнадцатилетнему парню, закончившему монастырскую школу, если у него не лежит душа к жизни монаха? А судя по тому, что я знал, у Митрия очень даже не лежит душа: как, смеясь, рассказывала Люсенька, ни одна уже поселенка-мать прибегала к Герасиму жаловаться на Митрия, который зацеловал всех девчонок в округе. Но девчонки девчонками, а парню дальше учиться надо.

– Ему бы дальше учится. Он же мечтал астрофизиком или доктором стать?

– Астрофизиком, – хмыкнул Герасим, – куда учиться-то? В университет Наукограда после десятилетки и испытания берут. Да и программа должна быть обычная как в элизиях, а не церковно-монастырская. После нашей школы только в семинарию или там, в Богословский университет. Но разве Митря пойдёт? Эх! – Герасим недовольно покрутил головой.

– Жалко парня, башковитый, – вздохнул я.

Герасим искоса глянул на меня и взмахнул кнутом:

– Ну, пошла шалава, еле топчешься!

Телега дёрнулась, и мы быстро покатили со склона.

* * *

Успели к началу литургии. На этот раз я полностью отстоял службу. Была пятница, и народу в храме собралось значительно меньше, чем в выходной день. И всё равно храм был полон. Громкое пение людей и монахов, возгласы молящихся, духота, запах свечей и человеческих тел, более чем двухчасовое стояние на одном месте почти не двигаясь, переносились мною тяжело. Я с ужасом думал, как же я посвящу этому жизнь, когда с трудом могу отстоять даже службу? Я делился своими опасениями с отцом Окимием, но он обнадёжил меня тем, что в монастыре не только участие в богослужениях считается необходимым послушанием монаха, но и неотлагательные дела, к которым вполне можно отнести и нашу работу в обсерватории. Хотя, конечно, во время больших праздников посещение богослужения в храмах обязательно, и что со временем я втянусь в нужный ритм. Это несколько обнадёжило меня.

Наконец, служба закончена, и люди выстроились в очереди к священникам, чтобы исповедаться и причастится. Я решил дождаться своего времени на воздухе. Осторожно, стараясь не привлекать внимания, попятился к выходу, тихо приоткрыл плотно закрытые створки двери и вышел.

* * *

Я сел на уже знакомую скамейку, которая уютно расположилась под раскидистым дубом, росшим рядом с храмом, и перевёл дыхание. В чуть приоткрытую дверь храма не доносилось ни звука. Через несколько минут стали выходить первые поселенцы. Я хотел уже идти обратно, как увидел, что из храма вышел маленький сгорбленный старец – отец Ануфрий. Увидел меня и пошёл в мою сторону. Заметив, что я хочу встать, он замахал руками и сел рядом.

– Здравствуйте, отец Ануфрий.

– Здравствуйте, Олег. Притомилися? – тихо спросил отец Ануфрий.

Я было вскинулся, услышав насмешку, но взгляд отца Ануфрия был таким ласковым и участливым, что я ответил:

– Немного.

– Это ничего. Хотите, побуду с вами? – он достал откуда-то из ризы маленькую бутылочку и протянул мне. – Это вода. Будете?

Я кивнул и, взяв бутылку, в несколько глотков осушил её.

– Спасибо.

– Спаси Господь.

Помолчали.

– Отец Ануфрий, я сегодня после службы должен вам исповедаться.

– Да, да. Я думаю это ваша первая исповедь?

– Первая.

Отец Ануфрий покивал.

– Не переживайте ни о чем. Хотите просто поговорим?

– Как хотите, – ответил я.

– Вы верите в Бога? – спросил отец Ануфрий.

Я посмотрел в его чистые добрые глаза и сказал:

– Верю! – и ответ мой был честен. «Верю ли я в Бога? Конечно, верю. Но вот вопрос: в какого Бога я верю? Как много на свете Богов было, есть и, наверное, будет. Разве не у каждого человека свой Бог?".

Глаза отец Ануфрия улыбнулись, и будто прочитав мои мысли, сказал:

– Вот и хорошо! Хорошо, когда в сердце человека живёт вера. А верите ли вы в господа Бога нашего Иисуса Христа?

Я вздрогнул. Я верил в божественное, если таковым можно назвать разумное начало всего. Эту неведомую силу вполне для человека можно назвать Богом – тем, кто всё создал, кто установил космические законы эволюции. Я верил, что всё в Вселенной: и Земля, и мы – люди, живущие на этой планете, рождаемся, живём и умираем по этим непреложным законам. Я верил, что во всем и в каждом из нас есть искра божественного, разделившегося во время большого взрыва, сознания. И цель этой искры-души – пройти свой эволюционный путь, начиная с самых низких вибраций материи и заканчивая божественными, наивысшими. И не просто верил, я назвал эту искру информационом и изучал её последние несколько лет моей жизни. Так верю ли я в Господа Бога Иисуса Христа? Как ответить на этот вопрос и не солгать? Иисус Христос – Бог? И да, и нет. Ибо Бог в нём, как и в каждом из нас. Возможно, расширенное сознание и высшие вибрации, которых достиг Иисус Христос, и делают его для нас Богом. Однако он и не Бог, так же как и мы, а только находится на пути эволюции к нему, которого высшая космическая цивилизация направила на землю с миссией, чтобы указать путь землянам. Так кто для меня Иисус Христос? Бог или человек? Даже если и человек, то человек, который добровольно пошёл на смертные муки ради человечества, уже выше чем человек.