Свободные и счастливые

Я выписал на листок список имён и зашёл в Сеть. Поисковые системы и социальные сети равнодушно предлагали мне совсем не те лица, которые я ожидал увидеть. Двоюродный брат. Племянница. Коллега. Ещё один коллега. И ещё один. Подруга жены. Брат жены. Приятель. Ещё один. Никого. Никого. И куда они все делись? Имена, что ли, все поменяли? Или умерли от старости в свои всего лишь семьдесят лет – при современном-то уровне медицины? Странно.

Наконец, пролистав десятки страниц социальных сетей, я понял, в чём дело. Их сотни. Даже тысячи. Виртуальных профилей. С одинаковыми именами и фамилиями. В разы больше, чем в моё время. В Сети за эти сорок лет стало так тесно, что никого знакомого в этой пёстрой толпе так просто не отыщешь. И на первые сотни мест выходят страницы современной молодёжи. Видимо, они активно продвигают их и раскручивают, а старики уже давно потеряли интерес ко всей этой виртуальной гонке?

Я откопал в ящике стола потрёпанную телефонную книжку. Принялся звонить. Нет сигналов, нет гудков, нет признаков жизни. Да, наверное, и номеров-то таких больше нет, и домашних телефонов давно не осталось. Может быть, ещё действительны те мобильные номера, что были записаны в моём старом телефоне? Может быть. Но телефон сгинул под грудой покореженного металла сорок лет назад. Что ещё мне остаётся? Бродить по знакомым местам и наугад звонить в квартиры бывших друзей и родственников, пытаясь вспомнить нужную? И надеясь, что они не переехали, не умерли..? Сомнительное удовольствие.

Однако в конце концов мои поиски в виртуальном пространстве увенчались успехом. Мартин. Семьдесят два года. Мой приятель с работы. С фотографии мне улыбался весёлый, жизнерадостный дедушка, обнимающий двух молодых красоток на залитой разноцветными огоньками сцене. Это он! Точно он! Я листал ленту фотографий и тоже невольно улыбался. Вот он в ночном клубе. Вот он танцует, размахивая руками. Вот он с бутылкой виски. Молодец! Он, похоже, ничуть не изменился. Возраст его не изменил. Он даже стал ещё большим психом, чем раньше.

Отлично. Это как раз такой человек, которого я хотел найти. Написать ему? Позвонить? А, вот он и адрес указал. Пожалуй, лучше сразу отправлюсь к нему в гости. Чтобы не отвечать на лишние вопросы.

***

Взъерошенный дедушка с яркими, живыми глазами бодро распахнул дверь, после чего на целую минуту завис, потерял дар речи и просто разглядывал меня округлившимися глазами. Осознав, наконец, что это действительно я, мой приятель из прошлого воскликнул хриплым голосом:

– Господи Иисусе! Твою ж дивизию! Герберт!!!

Я улыбнулся и зашёл в квартиру.

– Япона мать, я сегодня ещё не пил! И галлюцинациями не страдаю! Ты как это с того света вернулся?!

– Марти! – я крепко его обнял и похлопал по спине, – Ты молодец! Отлично выглядишь для своих лет. Вовремя завязал с выпивкой?

Вместо ответа хозяин махнул рукой, приглашая меня в комнату, молча подошёл к мини-бару, приложил палец к сенсорной панели, вытащил бутылку коньяка, всё так же молча налил две рюмки и, не дожидаясь меня, залпом опрокинул свою.

– А стоило завязать, стоило! Дело говоришь… Ёкарный бабай! По крайней мере ко мне в гости не являлись бы призраки! – он громко, но как-то нервно расхохотался. Он пребывал в лёгком шоке. Да, пожалуй, я слишком опрометчиво к нему заявился. Ладно Мартин, он всегда был парнем крепким, весёлым и невозмутимым, но другого на его месте мог бы и удар хватить. Надо впредь быть поосторожнее с такими шутками.

– Увы, я не призрак, я очень даже жив, – скромно заметил я.

– Приятель, но ты же погиб лет тридцать… нет, сорок назад! Поправь меня, если я что-то пропустил. Какого лешего?

– Я впал в кому. На сорок лет. А три месяца назад проснулся.

– Ёперный театр!

Мартин опрокинул ещё одну рюмку и заулыбался:

– Даа, удивил, старина! Удивил. Вот уж не думал, что меня ещё можно чем-то удивить!

Вдруг он прищурился, пригнул голову и с подозрением посмотрел на меня, активно обдумывая какую-то новую мысль. Потёр рукой по моему плечу, потрепал по щеке и выдал:

– Погоди-ка! Чёрт побери! А ты чего это совсем не постарел?!

– Сам не пойму. На мне, похоже, провели эксперимент. И он прошёл удачно.

– Иисусе! Я-то думал, это всё слухи и пустые разговоры! А эта их заморозка и правда работает, етить твою налево! Ты представляешь, – заговорщически зашептал он мне на ухо, – Говорят, ещё пару десятков лет – и эта крио чего-то там станет обычным делом! Тебя запихнут в ледяной гроб, ты там поморозишься, произлучаешься насквозь – а вылезешь как новенький! Было тебе сорок, а стало снова тридцать! И так до бесконечности!

– Так протяни ещё пару десятков, приятель, и испробуешь все эти прелести на себе, – криво усмехнулся я.

– Нет уж, благодарю покорно! Чего ещё я тут не видел, чтобы застрять здесь на целую вечность? Да и вообще… Надоело всё! Знаешь, ностальгия накрывает. Тоска. По временам нашей с тобой молодости. Эх-х, и весело же было тогда! А сейчас что? Я старик, и красотки обращают на меня внимание только тогда, когда место в трамвае уступают! – разошёлся он. Я даже позавидовал его жизненной энергии и запалу.

– Ну а чего ты хотел, друг мой? – я хлопнул его по плечу, – Годы берут своё. Ты разве не нагулялся в молодости?

– Эге, от кого я это слышу?! Тебе-то легко говорить, парень! Ты выглядишь вполне себе свежим и полным сил. В сыновья мне годишься, японский городовой! Заведёшь себе подружку, будешь жить дальше… эй, кстати, у тебя там как, всё работает? Тоже заморозили? Ну вот, молодец, тогда точно найдёшь!

– Вот здесь, – я показал рукой на грудь, – Не работает. И не нужен мне никто.

Следующие двадцать минут я терпеливо выслушивал бурные излияния моего постаревшего на сорок лет приятеля. Всё, о чем он с таким пылом болтал, касалось лишь двух тем: ушедшая молодость и женщины, женщины и ушедшая молодость. Он вспомнил всех своих любовниц и обеих жен, между делом упомянул о детях и доверительно сообщил мне о том, что в «золотую эпоху» очень сложно найти стоящее порно. Я ухватился за эту мысль. Разумеется, не про порно, а про эпоху.

– Ты совсем не изменился, и годы тебя не берут, – улыбнулся я и перевёл наконец разговор на волнующую меня тему. – Расскажи-ка мне лучше про новую эпоху. Что ещё изменилось кроме того, что не достать порно?

– Ни черта не достать, Герберт, ни черта! Ни виски нормального, ни порно, ни… А, ну его! – махнул он рукой.

Я понял, что так ничего путного от него не добьюсь, и решил говорить прямо:

– Марти, ты слышал что-нибудь о том, что двадцать лет назад в стране убили всех преступников?

Он крепко задумался и покачал седой головой:

– Слышал, слышал. Признаться, никогда я в это не верил и думал так, ерунду болтают. Пока несколько моих друзей не исчезли бесследно. Пару десятков лет назад. Отчаянные, конечно, были парни. Один из них финансовыми махинациями занимался, второй кокосом нос пудрил, третий гонял ночью и сбил насмерть пешехода. Впрочем, он уверял, будто тот сам поскользнулся и свалился ему под колёса…

– И что с ними случилось? – затаив дыхание, спросил я.

– Говорю же – ис-чез-ли. Куда, где, когда – никто не знает. Одного арестовали, двое других просто как сквозь землю провалились. Тут я, конечно, призадумался. Ну а что делать? Делать, ёлы-палы, нечего! Нашёл себе новых приятелей, более добропорядочных, кхм!

Ещё полчаса, и мне удалось избавиться от общества этого весёлого и энергичного старика. Я был рад его видеть, рад вновь услышать его шутки, но так долго разговаривать и улыбаться было выше моих сил. Мне и раньше-то Мартин казался слишком уж бесшабашным и шумным, а теперь, учитывая моё прекрасное настроение, и подавно.

Я направился домой. Я узнал всё, что мне было нужно. Теперь я, по крайней мере, понимаю, что происходит вокруг, и в каком мире я живу. Теперь я имею полное моральное право ненавидеть его дальше. И теперь я верю всему, о чём говорили контранархисты.

***

Сатья-юга приносит с собой тысячи изменений и преобразований, которые идут у людей от самого сердца. В их мыслях возрастает притяжение к добродетели и уважение к правде, в умах и душах зарождается и не потухает более радость. Интерес к моде и гедонизму понижается, на смену ему приходит тяга к духовности, мудрости, искусству, истории, литературе, науке и экспериментам. Люди перестают потакать своим порокам и бездумно предаваться наслаждениям; даже самые богатые из них носят обычную одежду и ведут простой образ жизни.

***

А на следующий день меня ждал ещё один сюрприз. Я преспокойно смотрел фильм, пил кофе и жевал булочку, когда на всю квартиру прогремел дверной звонок. Экхарт собственной персоной. Всё в том же деловом костюме и строгом пальто. Все с тем же серьёзным выражением лица и проницательным, умным взглядом.

– Как вы узнали, где я живу? – вместо приветствия спросил я, открывая дверь.

– О, не удивляйтесь, Герберт, наши возможности куда шире, чем вам могло показаться. Мы имеем доступ к Закрытой Городской Сети. Там хранятся данные всех жителей, включая адреса. Не волнуйтесь, я не стану этим злоупотреблять и беспокоить вас в дальнейшем, я пришёл поговорить с вами – всего один раз.

– Экхарт, боюсь, что зря потрачу ваше время. Я оценил ваши идеи и от всей души желаю вам удачи. Но сам я не смогу быть вам ничем полезен. Откровенно говоря, я не хочу. Я чувствую себя улиткой, которая пытается спрятаться от внешнего мира в свой панцирь, и я не способен на подвиги во имя «контранархии» и ради нашего общества, до которого мне, если честно, нет абсолютно никакого дела – лишь бы меня не трогали.

– Прекрасно понимаю вас, Герберт! На вашем месте я и сам бы предпочёл ни в что не ввязываться и никуда не лезть. Вы разумный человек!

Мой гость не спеша прошёлся по комнате, оглядывая её скромное убранство.

– Именно ваша разумность мне и нравится. Именно поэтому я хотел, чтобы вы присоединились к нам. О, ничего себе, какая у вас сохранилась вещица, – Экхарт взял в руки мой старый домашний телефон на проводе. Я бы выкинул его ещё лет пятьдесят назад, да жене он очень уж нравился.

– Такой аппарат я видел в детстве у бабушки. Ваша квартира полна раритетов, и они возвращают меня во времена моей молодости.

Я молча наблюдал за ним. Экхарт умел расположить к себе несмотря на его строгое, холодное лицо. В этом человеке я ощущал какую-то близость, некое родство мыслей и взглядов на мир. Неудивительно, ведь он хорошо помнит и знает моё время, мою ушедшую эпоху. Кроме того, я был благодарен ему за то, что он помог мне раскрыть глаза на происходящее вокруг. Я бы с удовольствием беседовал с ним вечерами за чашкой абсента. Однако он явно ждёт от меня активных действий и помощи, а я к этому категорически не готов.

Руководитель тайного общества приблизился к книжному стеллажу и вдруг застыл, внимательно разглядывая рамку с фотографиями моей жены и дочери. Единственная вещь, которую я так и не решился выбросить в то первое утро своего возвращения.

– Виола… Я всегда говорил, что у тебя очаровательная улыбка – открытая и искренняя, как у ребёнка. И я был прав, – дрогнувшим голосом произнёс Экхарт.

Что? Какое отношение он имеет к моей дочери?

– О чём это вы? – прямо и довольно резко спросил я.

– Я долго думал, говорить вам или нет, Герберт… Не хотел растравлять вашу рану. Но, чувствую, придётся, – замялся мой гость, растерянно пожимая плечами.

– Я внимательно слушаю вас.

– Ваша дочь, Герберт. Ваша дочь Виола. Она не погибла в тот день. Её отец впал в кому, её мать погибла на месте. А девочку удалось спасти.

Я застыл. Сердце перестало биться. Я забыл, как дышать.

– Она жива?!

– Была жива, – тихо сказал Экхарт, сделав акцент на первом слове и положив руку мне на плечо, – Была жива до двадцати пяти лет. Потом её тайно приговорили к смерти. Наше великое общество убило её.

Я молчал, судорожно хватая ртом воздух, как рыба, которую грубым рывком стащили с удочки, оторвали половину рта и бросили в пустое ведро умирать.

– Ваша дочь была настоящей красавицей, умной, интересной и жизнерадостной девушкой. Она была очень похожа на вашу жену на этой фотографии, только ещё красивее. Она реализовалась как молодой и перспективный профессор в области квантовой физики – да-да, уму этой девушки мог позавидовать даже бывалый доктор наук – и передавала свои знания студентам, а в свободное время играла на скрипке так виртуозно, так проникновенно, что я порой едва сдерживался, чтобы не пустить свою скупую мужскую слезу… Она была удивительной во всех смыслах девушкой. А потом…

– Что потом?

– Потом она пошла на день рождения к подруге. Я до сих пор не могу простить себя за то, что в тот вечер работал. И не встретил её. Она возвращалась домой поздно. Одна. На неё напали. Двадцать лет назад последние подонки всё ещё разгуливали на свободе… Виола… Она… В общем, она была не из тех, кто становится безропотной жертвой. Она отчаянно сопротивлялась и… убила его. У неё был нож… я подарил ей… она всегда носила его с собой… Он не успел её тронуть, она защитила себя. Но… на другой же день её арестовали. Герберт, я ничего не мог сделать! Я пытался её спрятать – они её нашли. Я подключил все свои связи – от меня отвернулись даже близкие друзья. Я хотел подкупить судей – они не стали меня слушать. Её посадили на десять лет в «капсулу» за убийство – никого не интересовало, что это была всего лишь вынужденная самооборона… А через несколько недель… Виола вдруг перестала выходить на связь. Видеосвязь с заключёнными в то время разрешалась каждую неделю. Я стучал во все двери. Я искал её. Я умолял. Я просил. Я требовал. Я угрожал. В конце концов мне сообщили, что её больше нет. Что она скоропостижно скончалась от неизлечимой болезни. Но я-то знал, я знал, Герберт, что это неправда! В то время неизлечимых болезней уже не оставалось. Они её просто убили. Как и всех остальных. Ей ввели смертельную вакцину наравне с настоящими преступниками. Она попала под общую «великую чистку». Об этой так называемой чистке общества знали лишь в избранных кругах. Я узнал случайно. Они убили всех. Всех до единого, чтобы освободить «капсулы». И вашу дочь. Двадцать лет назад.

Я молчал, чувствуя себя так, будто по моей голове шарахнули комодом.

– Вы… любили её?

– Да. Вы поняли правильно. Мы были вместе несколько лет, и я собирался сделать Виоле предложение незадолго до… Так что, Герберт – если бы не наше «светлое общество», я стал бы вашим зятем. Забавно, не правда ли? И, надо полагать, мы бы сейчас знакомили вас с вашими внуками. И вы не были бы столь одиноки и несчастны. И ни о какой партии контранархистов разговоров бы не шло. А если бы и шло, то, по крайней мере, без нашего с вами участия.

– Всё это не укладывается в моей голове. Это… абсурд какой-то… Знаете, я не верю в совпадения. Наша с вами встреча…

– А она и не была совпадением, – подняв вверх ладонь, перебил Экхарт, – Я знал, что вы проснулись, и искал случая познакомиться с вами. А тут ещё оказалось, что Джа видел вас на старых видео, и даже живёт в одном районе с вами. Он заметил вас в магазине и вызвался привести к нам. Видите, Герберт, я открыто говорю вам обо всём, не считаю, что должен это скрывать.

– Но когда я вернулся в нашу квартиру, все вещи оставались нетронутыми. Неужели Виола здесь ни разу не была?

– Она рассказывала, что воспитывалась в детском доме. А познакомились мы с ней вообще в другом городе. Она никогда не упоминала о квартире и, думаю, сама не знала и не помнила о ней. Конечно, её должны были бы известить о наследстве… но, видимо, официально считалось, что вы живы, а значит, квартира ваша.

– Моя дочь ни разу не приходила ко мне в больницу?

– Ну разумеется, приходила. Много раз. И я вместе с ней бывал у вас. Вы лежали в клинике на улице N, в отделении номер пять. Так что мы с вами познакомились гораздо раньше, чем вы думали.

– Почему врачи сказали, что она погибла в аварии?

– Чтобы вы не пытались её искать и выяснять подробности о ней. Чем меньше человек знают о тех тайных убийствах – тем лучше для спокойствия общества.

– Простите, Экхарт, но вы уверены, что та ваша возлюбленная… что это была именно моя Виола?

В ответ мой гость сунул руку в карман и молча протянул мне что-то. Я не поверил своим глазам. Внутри всё оборвалось, а сердце будто куда-то провалилось и перестало биться. Это был браслет. Тот самый браслет, который я подарил дочке за два дня до… Браслет из ярких разноцветных стеклянных бусин… Я сжал его в кулаке и поднёс к лицу. Мои глаза наполнились слезами. Впервые с тех пор, как я очнулся.

– Виола очень берегла этот браслет. Она часто повторяла, что это последнее напоминание об её любимых папе и маме… Теперь вы верите мне, Герберт?

– Да, – уже не стесняясь своих слёз, дрожащим голосом ответил я.

***

Когда заканчивается очередная юга, весь мир сотрясает грандиозный космический катаклизм, во время которого уничтожается вся варна-санкара, что в переводе с санскрита означает «нежелательное население планеты». То есть всякий живой организм, будь то человек, зверь, птица или букашка, отказавшийся идти путём правды, просветления, духовности и развития, должен быть уничтожен. Таков закон Вселенной; и избежать подобной участи не может ни одно живое существо.

Глава 8 – Один вечер из жизни городского дружинника

Пара вечеров, и я её нашёл. Городские дружинники, как правило, патрулировали определённые районы. Девушка с фиолетовыми волосами выискивала злостных нарушителей порядка в моём квартале. Разумеется, мы не могли просто схватить её посреди улицы – кто-нибудь наверняка бы заметил. Было принято решение, что я заманю её в тихий парк у реки. В тот самый, где впервые её увидел. Мне оставалось лишь назначить встречу.

В моей жизни наконец появился смысл. Прежде всего я намеревался отомстить за смерть дочери. Конкретного убийцу мне всё равно не найти, однако я могу отплатить Правящей Партии и всей «золотой эпохе» в целом. Кроме того, если всё пройдёт удачно, мы победим на выборах, установим новый порядок и создадим нормальное, здоровое государство. Без натянутых улыбок и громких лозунгов, без призывов к волонтёрству и штрафов за то, что не вписываешься в общие рамки. Мы спасём всех тех бедолаг, кто за ничтожные провинности год за годом просиживает в «капсулах», а также всех потенциальных преступников, которых ждут тайные казни без суда и следствия. И если для этого необходимо решиться на похищение – я готов.

Ненависть и жажда мести разъедали меня изнутри. Каждую ночь мне снились кошмары о том, как умирает моя дочь, и каждый новый сон был красочнее и страшнее предыдущего. Каждое утро я просыпался, вскакивал с постели, смотрел в окно и ненавидел этот Город до дрожи в руках. Я хотел вывернуть этот новый мир наизнанку. Я потерял рассудок, но голова моя оставалась холодной. Словно голодной зверь, который выслеживает добычу, я надевал тёмную куртку, прятал лицо под капюшоном и выходил на вечернюю «охоту». Я искал среди «оранжевых» её. Девушку с фиолетовыми волосами. В образе которой нашла воплощение вся моя ненависть к эпохе.

В тот вечер я ещё издали приметил её яркий оранжевый комбинезон и сразу интуитивно почувствовал – она. Участница городской дружины стояла перед входом в «магазин эпохи Кали» и внимательно следила за его посетителями. Неужели ей совсем не страшно? Двор абсолютно тёмный. Из магазина выходят не самого благообразного вида личности. В основном мужчины, и половина из них – сильно навеселе. Если кто-нибудь из них выпьет слишком много – ему может не понравиться бдительный контроль этой девушки с фотоаппаратом и нравоучительными речами. Неужели в современном мире действительно больше нет преступлений?

Я подошёл сзади, стараясь двигаться как можно тише, и положил руку ей на плечо. Она вздрогнула и резко обернулась.

– Добрый вечер, Адель, – вкрадчивым голосом поздоровался я. Признаться, я был уверен, что она тут же отчитает меня за то, что испугал её, за то, что иду в этот магазин, а заодно за то, что от меня несёт табаком и алкоголем. Но девушка почему-то смутилась и неожиданно мило улыбнулась.

– Здравствуйте, Герберт. Как у вас настроение?

– Отвратительное, как обычно.

– Может быть, я могу вам чем-то помочь? – на её лице отобразилось искреннее участие.

– Может быть, – холодно улыбнулся я.

Тут из магазина вышли двое пьяных молодых парней. Пошатываясь, они открыли зелёную бутыль прямо на улице, сделали по глотку и затряслись от хохота. Вдруг бутылка выскользнула у них из рук и с пронзительным звоном разбилась об асфальт. Громкий мат эхом разлетелся по двору. Я посмотрел на Адель. Её лицо моментально переменилось, губы плотно сжались, а в глазах заискрился гнев. Решительными шагами подошла она почти вплотную к этим «возмутителям спокойствия», быстрым движением достала свой фотоаппарат и сделала два снимка.

– Твою ж мать! – заорал один из парней. – Это мой двадцатый снимок! Ну-ка отдай!

Он кинулся к Адель в отчаянной надежде отобрать фотоаппарат. Не меняя выражения лица, девушка быстро выставила вперёд ногу и в последний момент отклонилась в сторону, толкнув парня в плечо. Тот споткнулся и полетел вперёд, как следует приложившись лицом об асфальт.

Ничего себе. Не ожидал от неё такого.

– Ах ты..! – его товарищ шагнул к активистке и замахал было руками. Адель немного напряглась, но решительно сжала кулаки.

Я почувствовал, как внутри меня поднимается ураган злости: на этих парней, на Адель, на городских дружинников, на «полузапрещённые магазины», на современное «золотое общество»… Спокойным жестом я отодвинул девушку в сторону и от всей души впечатал парню кулаком по носу. Тот пошатнулся, испуганно пригнулся и рванул прочь. Его друг поднялся с асфальта и на заплетающихся ногах побежал за ним, не оглядываясь.

– Благодарю за помощь, но не стоило. Я бы и сама справилась, – надменно заявила Адель.

Мне оставалось только прикусить язык, чтобы не выругаться вслух, и молча покачать головой. Она ненормальная. И эта фанатичность и самоуверенность её до добра не доведут.

– Я думал, в нашем «светлом обществе» насилие не приветствуется, – усмехнулся я, – А вы…

– Что – я? – вспыхнула участница городской дружины, – По-вашему, я должна была отдать ему фотоаппарат? Как бы не так!

– А как же любовь, принятие, высокий уровень духовности и всякие там высокоморальные принципы?

– Сначала мы разберёмся с такими вот… людьми, а потом уже будем говорить о любви и духовности.

– Добро должно быть с кулаками, да? – попытался пошутить я, но она проигнорировала мою реплику и отошла на шаг в сторону.

Девушка начала водить пальцем по маленькому экрану фотоаппарата. «Отправляет снимки в полицию, – догадался я. – И сейчас того бедолагу, набравшего двадцать штрафных очков, заберут в капсулу».

– А разве вы меня не сфотографируете? – саркастически поинтересовался я.

– За что? – Адель явно не ожидала услышать от меня такого вопроса.

– Ну как. Я только что дрался на улице. Это запрещено, – я посмотрел на свой покрасневший кулак.

– Вы всего лишь помогли мне успокоить нарушителей порядка, – совершенно серьёзно ответила она.

Интересно, у этой девушки есть чувство юмора? И вообще есть какие-то ещё чувства, кроме фанатичной преданности Сатья-юге и навязчивой идеи наказать всех так называемых нарушителей?

Мне не придётся оправдываться перед своей совестью. Она всё это заслужила. Полгода взаперти только пойдут ей на пользу. Более того это, быть может, спасёт ей жизнь. В следующий раз, когда какой-нибудь дебошир решит отнять у неё фотоаппарат, меня может не оказаться рядом. Она, кажется, владеет приёмами самообороны, да только что сделает хрупкая девушка против двоих или троих пьяных мужчин? Однажды она доиграется, и кто-нибудь из них решит разбить об её голову очередную бутылку. Так что, выражаясь фигурально, похитив её, я тем самым спасу её и сделаю ей же лучше. Слабый, конечно, аргумент, но мне он нравится.

Во двор вбежал запыхавшийся молодой человек в оранжевом комбинезоне.

– Адель! Всё в порядке? Я услышал шум и крики по твоему передатчику.

– Спасибо, Леон, всё хорошо! Сфотографировала двоих пьяных, и только.

– Нехороший у тебя участок… Давай поменяемся?

– Не волнуйся за меня. Если что, сразу пошлю тебе сигнал тревоги.

Пока они беседовали, я стоял в тени и изо всех сил старался слиться с серой стеной. Не хватало ещё, чтобы товарищ Адель из городской дружины увидел меня рядом с ней и запомнил моё лицо. Тогда придётся искать для наших целей другую активистку. К счастью, он не обратил на меня никакого внимания и, удостоверившись, что всё спокойно, быстро ушёл.

Меня давно занимал вопрос: неужели «нарушители порядка» всегда так спокойно позволяют их фотографировать? Почему никто не пытается убежать или просто отвернуться? Спрятать лицо под капюшоном, надеть тёмные очки..? Скорее всего, боятся. Что будет только хуже. «Оранжевые» всё равно выследят их, найдут, подкараулят у дома – и начислят на «штрафной счёт» ещё больше баллов. Однако только что я своими глазами увидел, что доведённые до отчаяния люди всё же готовы оказать сопротивление. Думаю, именно они первыми примкнут к новой партии контранархистов, как только мы дадим о себе знать. Да, не самый приятный контингент, но нам важна любая поддержка, если мы действительно хотим изменить это общество.