Что мне сказать тебе, Мария-Анна

Мария-Анна удовлетворенно покачала головой.

– Я очень на это надеюсь, – тихо сказала она. Затем обхватила ладонями плечи и жалобно произнесла: – Стало так холодно. Вы позволите мне, Шон, вернуться во дворец? Или вы желаете чтобы я прямо сегодня вечером объявила вас своим будущим мужем и нашим будущим королём?

Шон снова растерялся.

– Нет, я вовсе на этом не настаиваю. Конечно нужно время чтобы всё подготовить. И я даю вам его.

– Это очень благородно с вашей стороны. Прощайте, граф.

Мария-Анна отвернулась и быстро зашагала по аллее прочь.

Шон смотрел ей вслед, как она растворяется в сумерках темной аллеи и не мог понять, что он чувствует, то ли торжество, то ли какую-то неясную тревогу.

75.

Мария-Анна сидела в своём кабинете и рассеянно читала "Всеобщую историю Индий" в сочинении Лопеса де Гомара. Она давно уже полагала что она и её министры уделают недостаточно много внимания этой части мира, а, следовательно, её страна теряет стратегические преимущества в первую очередь перед Испанией и Англией. Но она никак не могла сосредоточиться на чтении, её мысли постоянно возвращались к разговору с графом Ливантийским.

Дверь открылась и в комнату тихо вошёл лейтенант Ольмерик.

Мария-Анна взглянула на него почти с радостью, ибо ей хотелось, чтобы её отвлекли и от мыслей и от книги.

– Моя госпожа, вернулись Линдорд, Хатгэр и остальные.

Сердце королевы взволнованно забилось.

– Они не нашли ведьму, – сказал Ольмерик. – Её дом был пустой. Они поискали в лесу рядом с домом и вокруг озера, но никого не нашли.

"Глупая была затея", с досадою подумала Мария-Анна, "если эта Риша хоть на десятую часть такая могущественная ведьма как о ней говорят, то конечно она как-нибудь узнала о том что её ищут и ушла прочь".

Ольмерик, словно услышав его мысли, раздумчиво заметил:

– Пустая затея ловить колдунью в её собственном лесу. Там каждая птица, зверь и дерево за неё. Мы ещё только в лес вошли, а она поди уже всё знала о нас. Линдорд сказал, что они там видели здоровенного жирного кота, черного как уголь. Возле ведьминого дома ошивался. Хотели его изловить, но только сделали шаг к нему, тот словно сквозь землю провалился. Так что ушли ни с чем.

– А кота-то зачем ловить? – Спросила королева.

Ольмерик пожал плечами.

– Кто знает, мож то и была ведьма. Они хотели железом и солью его проверить. Всякий оборотень, если его до крови рассечь железом, на котором соль, теряет свои чары и принимает свой истинный облик.

– Ясно, – сдержанно ответила Мария-Анна. – Ступайте, лейтенант.

76.

Луиза Бонарте ожидала принца в его комнате. Они договорились после обеда покататься на лошадях, до берега реки и обратно. Девушка стояла перед картиной "Над вечным покоем" и задумчиво рассматривала её. Услышав шаги за приоткрытой дверью, она повернулась и направилась к выходу, но вдруг замерла, услышав голос королевы.

– Ольмерик, вы верите в вещие сны? – Спросила Мария-Анна.

– Как можно в них не верить, моя госпожа? Через них боги говорят с нами. Все колдуны севера видят их.

Луиза сделала ещё пару шагов к двери, намереваясь обнаружить себя.

– Я видела прескверный сон, лейтенант, о моём Верховном командоре и это очень беспокоит меня.

Девушка остановилась и, поглядев на дверь, немного поколебавшись, решила не идти к ней.

Королева приблизилась к командиру протикторов, как-то очень пронзительно и значительно заглядывая ему глаза.

Ольмерик чуть прокашлялся и спросил:

– Что же с ним случилось в этом вашем сне, моя госпожа?

Мария-Анна, словно бы в смятении чувств, обхватила себя руками.

– Его убили, лейтенант. Зарезали. Это было ужасно. Мы как будто бы были на какой-то войне и между нами вышла серьезная размолвка. Уже идет сражение, моя армия проигрывает и я обвиняю его в предательстве. Уже не помню почему, но во сне я была уверена, что он предатель, что он предал меня, понимаете, лейтенант? Я говорю ему это, а он в ответ смеется надо мной, держит себя насмешливо и фамильярно, говорит обо мне какие-то гадости, угрожает мне. Я выхожу из себя и отсылаю его прочь. Он уходит. А позже мне сообщают что он убит. Какие-то наемники или бродяги, подстерегли его когда он ехал к армии и зарезали его длинными ножами. Меня приводят к нему, он лежит на земле весь окровавленный и только пустые глаза смотрят в небо. У меня чуть сердце не разорвалось от горя. – Произнося всё это, Мария-Анна пристально и холодно смотрела в глаза своего протиктора. Настолько пристально, что не оставалось сомнений: она призывает слушать его не то что она говорит, а то что она НЕ говорит.

– Вы очень дорожите им, моя госпожа? – Медленно проговорил Ольмерик.

– Да, лейтенант. И даже во сне, когда я знала, что он предал меня, я прекрасно понимала, как он мне дорог. – А её серые глаза глядели на протиктора холодно и бесстрастно.

И затем, словно в порыве чувств, она схватила ладонь Ольмерика и взволнованно сказала:

– Скажите, лейтенант, ведь вполне может быть, что это просто кошмар, а вовсе никакой не вещий сон?

– Конечно, кошмар. Обычный кошмар от жаркой погоды и духоты. Вещий сон штука редкая. Не волнуйтесь, моя госпожа.

Мария-Анна отпустила его руку.

– И вы уверены, что никто не зарежет моего командора? Какие-нибудь неизвестные бродяги?

– Конечно же нет. Верховный командор отличный воин и с любыми бродягами он расправится в два счета.

– И не найдется никого, кто мог бы это сделать? – С какой-то туманной интонацией спросила Мария-Анна.

– Думаю, нет, моя госпожа. Уверен ваш командор в безопасности.

– Что ж, благодарю вас, лейтенант, вы успокоили меня. – Мария-Анна вздохнула. – Только вот никак не могу выкинуть из головы что он предал меня. Даже если это случилось только во вне, все равно это очень неприятно. – Она слабо улыбнулась Ольмерику.

– Это пройдет, моя госпожа, – спокойно сказал он. – Всё на свете проходит. Боги не терпят постоянства ни в чем.

Луиза услышала тяжелую поступь протиктора. Он вышел в коридор и в общей комнате, связывающей покои принца и покои королевы Мария-Анна осталась одна. Луиза тихо-тихо отошла к подоконнику где лежала раскрытая книга, оставленная Робертом и сделал вид что читает. Если Мария-Анна сейчас войдет сюда, девушка сделает видимость того что просто зачиталась и ничего не слышала. Но через минуту легкие шаги королевы удалились. Видимо она ушла к себе.

"Какой странный сон", подумала девушка. Она верила в вещие сны гораздо больше Ольмерика, но была твердо уверенна что их нельзя трактовать буквально и прямолинейно. Она посчитала что сон королевы говорит о том что она и командор могут поссорится. Это немного встревожило Луизу, но впрочем не сильно. Она не сомневалась что если Шон чем-то и расстроит королеву, та всё ему простит как будущему мужу её любимицы. И девушка улыбнулась и даже слегка покраснела от этих приятных мыслей.

77.

В кабинет королевы вошел Антуан де Сорбон, маркиз Ринье.

Мария-Анна оторвала взгляд от бумаг и устало поглядела на него.

– Что еще? – Спросила она.

– Ваше Величество, вас просит об аудиенции Филипп дю Тьерон. – Королевский секретарь позволил себе чуть улыбнуться. – Если конечно слово "просит" может быть применимо к герцогу.

Мария-Анна нахмурилась. Она понимала что рано ил поздно эта встреча должна была состояться. После того как она так легкомысленно назначила старого герцога министром по морским делам, тот пребывал в некотором ошеломлении, не зная как это расценивать: то ли как изощренное унижение, его Великого ловчего, Королевского канцлера назначили каким-то мелким министром; то ли всё-таки как некоторую преференцию и попытку королевы к примирению. Мария-Анна честно говоря и сама до конца не знала как это расценивать, но её забавляло то что она поставила ненавистного дю Тьерона в тупик. По крайней мере по началу. Но кардинал Равалле уже настолько замучил её своими настойчивыми просьбами переменить своё решение, что она уже и не радовалась своей как ей казалось остроумной выходке. Впрочем, она с самого начала предполагала использовать герцога как разменную карту и видимо время пришло. Просто конкретно сейчас она чувствовала себя уставшей и прекрасно понимала, что встреча с таким неприятным субъектом как Филипп дю Тьерон вряд ли будет способствовать поднятию настроения. Но она взяла себя в руки и решительно сказала:

– Зовите.

– Кстати, Ваше Величество, хотел обратить ваше внимание на забавное совпадение. Помните, как вы просили меня назвать некоего человека по довольно скудным приметам? Хромой, старый и так далее.

– Конечно, помню, маркиз. Вам что-то пришло в голову?

Королевский секретарь улыбнулся.

– Не то чтобы пришло, Ваше Величество. Скорее приехало. Сегодня, когда я встречал герцога Майеннского и он выходил из своей кареты, я обратил внимание на его родовой герб на дверце экипажа. И там знаете ли золотая рысь на фоне алых полей. Ну и если добавить к этому хромоту герцога и его внушительный возраст, он вполне бы подошел под ваши приметы. Не правда ли, забавно, Ваше Величество? Вот только конечно руки мертвеца и перстня с птицей не хватает. – Но увидев окаменевшее, ставшее чуть ли не серым лицо королевы, маркиз перестал улыбаться.

Мария-Анна сидела как оглушенная. Сердце её стучало как набат, а в голове непрестанно звучало: "Филипп дю Тьерон", "Филипп дю Тьерон", "Филипп дю Тьерон"! А её пылающий от гнева разум молниеносно выдал ей подсказку и о руке мертвеца. Как же она могла забыть?! Рука мертвеца с птичьем перстнем. Мятежники, которых её армия разбила на полях Галиахона, именовали себя "Легион орла" и носили на правой руке перстни со стилизованным изображением птицы. И тех из них, кто не пал в битве, она без малейших колебаний приказала казнить. Всех до единого. Их сжигали, вешали, разрывали лошадьми. Но перед этим каждому отсекали правую руку и бросали в общую кучу. Но причем здесь Филипп дю Тьерон? Его не было среди мятежников. И её возбужденный разум тут же снова выдал ей подсказку: сын герцога. Прекрасный молодой человек, единственный наследник древнего рода, гордость и надежда своего отца, погибший из-за какого-то трагического происшествия на охоте. Неудачно упал с лошади или даже сорвался в обрыв вместе с лошадью или налетел на острую ветвь или что-то еще. А может всё-таки какая-то жестокая дуэль, как говорили многие. Она сейчас не могла вспомнить точно, но была уверена, что ей передавали как сильно страдает убитый горем отец. И в какой-то миг она даже жалела вздорного герцога. Ну а что если его сын не погиб на охоте или дуэли?

– Сын герцога Майеннского, что с ним произошло? – замороженным голосом спросила Мария-Анна.

– Погиб, Ваше Величество, – чуть удивленно ответил маркиз Ринье. – Около двух лет назад. Кажется какой-то трагический случай на охоте.

Мария-Анна поглядела на него потемневшим взором.

– А если не на охоте?

– Не понимаю, Ваше Величество. – Антуан де Сорбон преданно глядел на королеву, показывая всем своим видом, что желает услужить ей, но не знает как.

Мария-Анна молчала, нервно потирая пальцами левой руки друг о друга.

Не дождавшись пояснений, маркиз уточнил:

– Прикажете пригласить герцога?

– Нет! – почти крикнула Мария-Анна.

Вскочила с кресла и отошла к окну. Её буквально трясло от ярости. "Мизер, червяк, шваль, тварь!!", думала она, почти задыхаясь. Ей нестерпимо остро хотелось все-таки позвать герцога, а затем приказать протикторам рубить его мечами прямо здесь, в её кабинете. Но рубить так чтобы он умер не сразу, далеко не сразу. Она столь люто ненавидела его сейчас, что её сознание заволакивало пеленой и она с трудом различала хоть что-то вокруг себя. "Каков негодяй!", с яростью думала она ,"Подлый, жестокий, злобный мерзавец!" И её сердце разрывалось от сострадания к своему сыну, которого это злобное старое чудовище почти два месяца безжалостно поило жутким зельем.

Она резко повернулась к секретарю. Тот видя что королева совершенно не в себе, глядел на неё с тревогой.

– Гоните герцога прочь! – Приказала она, едва справляясь с голосом. – Не хочу его видеть! Но…, – она пристально, почти угрожающе посмотрела на маркиза, – но не смейте ему ничего говорить обо мне. Скажите, что я сейчас занята и приму его в другой день. Ничего больше.

– Конечно, Ваше Величество.

– После озаботьтесь тем чтобы узнать всё что можно о его сыне и о том как именно он погиб. Постарайтесь выяснить чем он занимался последние месяцы перед своей гибелью. С кем встречался, какие идеи высказывал, что думал о монаршей власти, интересовался ли политикой.

– Слушаюсь, Ваше Величество. – Теперь маркиз выглядел очень серьезным и сосредоточенным.

Королева тяжело вздохнула.

– И вызовите ко мне графа Согье. Пусть прибудет немедленно. Ступайте.

Маркиз поклонился и вышел. А Мария-Анна застыла на месте, глядя куда-то в пустоту.

78.

Верховный командор Шон Денсалье, граф Ливантийский прохаживался по паркету в главной гостиной зале своего не слишком роскошного загородного дома. Граф беспрестанно раздумывал о королеве и о своей стратегии поведения с ней. Стоит ли ему прикладывать усилия в надежде влюбить её в себя как в мужчину? Возможно ли это? Граф нахмурился. Какой глупый вопрос. Он не ведал поражений на этих фронтах и королева, как и всякая женщина, конечно же увлечена им. И значит это возможно. Однако всё же весьма сомнительно что она влюбится в него настолько до беспамятства что исполнит любое его желание. Она просто уже не в том возрасте, с досадой сказал себе Шон. И самое большее чего он добьется это беспрепятственный проход в её спальню. Что конечно весьма приятно и лестно, но всё же не достаточно, совершенно не достаточно. И он снова принялся мучительно размышлять о том правильно ли он поступил, объявив ей что Гуго Либер у него. Поверила ли она ему? А если поверила, то ведь всё равно, рано или поздно она потребует встречи с ним. "Проклятье, и почему я и в самом деле не изловил этого бродягу в Реймсе?", с раздражением подумал граф. Но всё произошло слишком быстро, а он и понятия не имел что это будет за церемония и какая роль во всем этом отведена Гуго Либеру. Откуда ему было знать, что королева отпустит его на все четыре стороны.

В залу неслышно вошел мажордом и Шон с неудовольствием поглядел на него.

– Ваше Сиятельство, к вам посетитель, – объявил он. – Он скрыт под плащом и не пожелал назвать своего имени, велел только сообщить что явился по личному делу.

Шон чуть помедлил, ощутив слабое прикосновение чего-то сумрачного и тревожного.

– Проси, – сказал он

В помещение вошел высокий широкоплечий человек в длинном темном плаще с капюшоном на голове. И еще прежде чем он откинул капюшон, граф узнал своего гостя. И тревога превратилась в уверенность.

Ольмерик отбросил с головы капюшон и спокойно посмотрел на хозяина дома.

Граф недоверчиво усмехнулся. Он решил, что он всё понял. И очень знакомое предчувствие опасности легким зябким ветерком прошлось по его душе. А затем пришло такое же знакомое ощущение отчаянного азарта перед боем. Он почувствовал себя также, как и в тот момент, когда он стоял на верхнем уровне осадной башни и готовился прыгнуть на стену Азанкура. Безумную смесь смертельного страха, гордость своего превосходства над ним, а заодно и как будто всем миром и упоительную готовность совершить что-то немыслимое. Как там говорил какой-то полководец: "Если ты не испытывал восторга битвы, ты прожил жизнь зря. Даже ласки самой прекрасной женщины на свете ничто в сравнении с этим".

– Вы что-то имеете мне сказать, лейтенант? – Спокойно спросил он.

Командир протикторов сделал несколько шагов, приблизившись к графу, и остановился. Внимательно и оценивающе огляделся по сторонам и затем посмотрел командору в глаза.

– Я пришёл чтобы убить тебя, – сказал Ольмерик.

И хотя Шон ожидал чего-то подобного, всё же такая прямолинейность несколько озадачила его.

– Для гостя ты не слишком-то вежлив, – усмехнулся он.

Ольмерик ещё раз осмотрелся по сторонам.

– Мы можем сделать это здесь, – сказал он, – или выйти туда, – он указал рукой на окна, за которыми был небольшой парк и сад. – Я буду драться двумя мечами. – Он распахнул плащ, показывая графу рукояти клинков. – Сходи и возьми оружие какое тебе по нраву.

Шон снова усмехнулся. Его позабавила то как буднично и бесстрастно говорил протиктор.

– Но может быть ты всё же объяснишь почему ты хочешь меня убить.

– Разве это имеет значение? – С некоторым как будто даже удивлением спросил Ольмерик.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Без всяких эмоций, немного задумчиво, может чуть-чуть с любопытством.

– Она приказала тебе убить меня, – сказал Шон и трудно было понять спрашивает он или утверждает. – Твоя прекрасная госпожа.

– Сейчас это касается только меня и тебя. Возьми оружие и начнём.

Но Шон не двигался с места, пристально глядя на Ольмерика. Командор испытывал тягостное ощущение разочарования и горькой обиды. Он всё-таки верил, что она что-то испытывает к нему, что он ей не безразличен. Он кончено предполагал, что она откажется сделать его своим супругом и возложить ему на голову корону, хотя где-то в самых глубинах своей души позволял себе надеяться, что она и сама этого хочет, что её тянет быть с ним. Но он никак не ожидал что она вот так вот без всяких колебаний, попыток договориться, сомнений и терзаний равнодушно отмахнется от него, вычеркнет из своего мира, выбросит как мусор. Да и сам способ, которым она решила избавиться от него казался ему донельзя унизительным. Она не стала ничего изобретать, идти на какие-то ухищрения, а просто отправила своего охранника чтобы тот зарубил его мечом и дело с концом. Словно он не Верховный командор королевства, не граф Ливантийский, не кавалер Ордена Звезды, не славный герой Азанкура, а обычный безродный холоп, коих пруд пруди и одним меньше одним больше ничего не меняет. Он припомнил как Ольмерик быстро и легко, почти небрежно расправился с начальником Сент-Горта. Словно мимоходом воткнул ему в шею меч и все пошли дальше.

– А если не начнем? – Холодно спросил Шон. – Я граф, а ты простолюдин. Чужеземный наёмник, который ниже по положению любого солдата моей армии. Ты мне не ровня. Согласно дуэльному кодексу я не могу драться с такой швалью, это будет бесчестье для меня и для моего рода. Поэтому, знаешь что, я наверно лучше позову слуг, которые хорошенько пройдутся по тебе дубинами и прогонят прочь из моего дома. Большего ты не достоин. И передай своей госпоже что если она желает поединка, то пусть присылает человека равного мне по положению.

Ольмерик спокойно смотрел на графа.

– Если бы в Азанкуре я сражался на стороне англов и мы бы встретились с тобой на стене, ты бы тоже стал мне рассказывать о дуэльном кодексе и почему ты не можешь драться со мной? И велел бы мне убираться прочь, так что ли?

– Это война. Это другое.

Ольмерик отрицательно покачал головой.

– Нет. Не другое. Сейчас здесь тоже война и ты мой враг. Если хочешь – защищайся, нет – я убью тебя безоружным. – И он принялся медленно развязывать тесемки плаща.

Сняв плащ, он бросил его на пол и, схватив мечи крест на крест, вынул их из ножен.

Шон молча наблюдал за ним.

Держа клинки перед собой, Ольмерик долго смотрел на противника. Но граф не двигался с места.

– Как хочешь, – сказал протиктор и быстро шагнул вперед, занося правый меч для удара.

И Шон увидел, что сейчас его зарубят, безжалостно и равнодушно, как бессловесную скотину. Он резко вскинул руку и вскрикнул:

– Стой!

Ольмерик прекратил свою атаку и опустил меч.

– Жди здесь, варвар! – Сердито сказал Шон и направился к выходу.

Он стремительно вышел из гостевой залы в коридор и начал быстро подниматься по лестнице на второй этаж. Но на средине пути остановился, развернулся и посмотрел на дверь в залу.

"И всё-таки с какой стати мне с ним драться?", подумал он. Ему отчетливо представилось как он зовет слуг, стражу, дворовых мужиков и те и правда с дубинами, топорами и кольями забивают этого проклятого норманна до смерти. А затем ему представилась ещё более упоительная картина: он приезжает в Фонтен-Ри, входит в её кабинет, а лучше будуар и бросает к её ногам белокурую голову командира протикторов. Это было бы почти божественное торжество, та сладкая минута, ради которой можно было бы прожить целую жизнь. О как она окаменеет, осатанеет, разъярится! Её любимый пёс, карманный палач разорван в клочья, это было всё равно что плюнуть ей в лицо или отвесить пощёчину. Шон усмехнулся. Нет сомнений что это будет конец для него. Скорей всего он окажется в невеселом учреждении графа Согье, где дюжие мордатые молодцы при помощи нехитрых металлических инструментов заставят его узнать дороги ада еще на этом свете. Но Шону казалось, что оно стоит того, только бы с презрением швырнуть к ногам надменной королевы окровавленный обрубок её верного протиктора. Он попытался образумить себя, убедить себя что сейчас не время тешить свою гордость. Нужно или бежать или попытаться умилостивить Марию-Анну, упасть к её ногам и умолять о прощении, сказать что он всё это выдумал чтобы только быть с ней, потому что до безумия любит её. Возможно она и простит его. Возможно. Но Шону оба этих выхода казались отвратительными, унизительными, не достойными. Всё что делало его мужчиной яростно протестовало против этого, по крайней мере так ему это воображалось. Картина того как он швыряет Марии-Анне голову Ольмерика уже настолько пленила его, что он снова и снова возвращался к ней. В этом было что-то невероятно сильное, легендарное, почти мифологическое, он стал бы сродни героям древней Эллады, бескомпромиссный, жестокий и по-настоящему великий. "Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась", припомнилось ему. Да и не простит она его. Ни за что. Он с усмешкой припомнил как занимался с ней любовью, хоть и не было в этом ни капли любви. Они делали это как животные и несомненно им обоим это нравилось. Но торжествовал всё же именно он, он делал это яростно, жестко, буквально размазывая её по кровати, превращая в обычную девку, заставляя её полностью подчиниться его мужской силе, его превосходству над ней. Наверно она чувствовала себя униженной потом, подумалось ему и эта мысль доставила ему удовольствие.

Нет, бежать он не станет, становиться жалким изгоем после столь блистательной жизни он не намерен. Умолять её о прощении тем более не для него. Шону пришло в голову что он мог бы попытаться поднять мятеж, кто-то из верных ему солдат и офицеров несомненно поддержали бы его. Но победить он не сможет, всё чего он добьется это вторая Галиахонская резня. Он будет унижен и казнен как и еще несколько сотен поверивших ему людей. В этом не будет доблести и славы. А вот вернуться к этой злобной сучке с головой её цепного пса было бы действительно победой. Пускай только и на несколько минут.

Шон хмуро взирал на дверь, ведущую в гостевую залу.

Нельзя убить Ольмерика чужими руками, это будет сродни трусости. И от одной только мысли что Мария-Анна сочтёт его трусом, да и не только она, но и все остальные тоже ему стало по-настоящему страшно. И даже наплевать на всех этих толстомясых вельмож и продажных чиновников, главное что и его солдаты, и сами протикторы отвернуться от него и будут проклинать его имя. "Но ведь возможно всё сделать так что никто и не узнает как именно погиб этот норманн", подсказал ему голос здравого смысла. Но Шон почувствовал омерзение к этой мысли. Достаточно того что он будет знать это. И как же он станет горделиво и надменно бросать голову Ольмерика к ногам королевы, зная что он уклонился от сражения с ним, спрятался за своих слуг? Он будет презирать сам себя. Это невыносимо.

"А может я боюсь драться с ним?", спросил себя Шон. Но это была нелепость. Да, он был наслышан что в своей варварской стране Ольмерик был прославленным воином. И он знал, что даже его собственные солдаты рассказывали друг другу байки о том как этот норманн якобы в одиночку истребил то ли небольшую армию, то ли весь род своих заклятых врагов. Но это не имело значения. Про Альфреда Лонгвилля рассказывали еще больше ужасных историй, но это ничего не меняло. Шон знал себя и знал что страх смерти или увечий не властен над ним. Он привык к нему, он давно уже не обращал на него внимания, он был воином, он думал только о победе над врагом. И стоя здесь на ступенях своего дома он чувствовал как привычный темный покой абсолютной решимости овладевает им. Норманн сказал что это война, что ж пусть так оно и будет.

Шон развернулся и быстро поднялся по лестнице. Прошел по коридору и вошел в комнату, представлявшей из себя нечто среднее между оружейной и библиотекой. Впрочем книг здесь было не слишком много, а те что были в основном привлекали хозяина дома своими яркими сочными иллюстрациями. А вот клинков, лат, щитов, копий, алебард, топоров и прочего было предостаточно. Шон любил оружие. Больше оружия он любил разве что только красивых женщин.