Что мне сказать тебе, Мария-Анна

Все мысли Мария-Анны были о сыне и о том, или тех, кто пытался его отравить. Её память то и дело пронзали слова Гуго о том что её сына убивали или по крайней мере заставляли страдать из-за неё и она, скрепя сердце, соглашалась с этим. Она всё больше склонялась к мысли что всё это какой-то гигантский заговор, что принца хотели убить чтобы лишить престол наследника и таким образом ослабить её власть. Но при этом его хотели не просто убить в одночасье, а заставить долго страдать перед этим, видимо, как полагала Мария-Анна, чтобы отомстить ей с особой изощренностью. Глухая ледяная злоба холодным огнем выжигала ей душу, и Мария-Анна сходила с ума, не зная на кого обратить эту злобу. Каждый день, чуть ли не каждый час она с нетерпение ожидала вестей из Консержера от Рене Согье. При этом Роберта она теперь берегла как зеницу ока. Она переселила его в комнаты смежные со своей спальней, в качестве стражи выделила ему половину своих протикторов, сопровождающих его на каждом шагу, и пищу он теперь принимал только с ней. И всякую пищу, что попадала в тарелку принца, теперь в обязательном порядке, прямо в королевской трапезной зале, на глазах Марии-Анны и Роберта, пробовали двое особых работников кухни, назначенных отведывателями кушаний. Все встречи принца Мария-Анна также тщательно контролировала, допуская к нему только самых избранных. По сути, кроме неё самой, это были только протикторы, Луиза Бонарте и Антуан де Сорбон. Роберт, несколько утомленный и озадаченный столь рьяной опекой со стороны матери, очень обрадовался встречи с Первой фрейлиной. Мальчик и девушка любили друг друга как брат и сестра, с удовольствием играли в игры и без умолку болтали обо всё на свете, вдохновленные тем что им в их маленькой компании не нужно притворяться, блюсти придворные формальности, задумываться об условностях их положения в обществе, помнить об интригах внутренней жизни дворца и т.п. Им было по-настоящему легко друг с другом. Луиза, помимо всего прочего, рассказала принцу и о том, что люди из Судебного ведомства забрали многих из его ближайшего окружения и с искренним негодованием поведала ему о том как волокли мэтра Дорэ по полу и как разбили лицо почтенному Корнелию. Ошеломленный Роберт позже за ужином высказал Марии-Анне своё возмущение тем произволом что творили люди графа Согье и потребовал объяснений за что так обошлись с Корнелием, Дорэ и остальными. Мария-Анна, выдержав долгую паузу, спокойно ответила, что это политические вопросы и они его пока не касаются. Затем, вечером, она спросила Луизу не она ли рассказала принцу о Корнелии и прочих. Луиза легко признала это, не считая себя в чем-то виноватой и мужественно готовясь к наказанию. Мария-Анна задумчиво глядела на девушку, легко барабаня пальчиками по лакированной столешнице. А потом, всё также спокойно, попросила Луизу впредь постараться не рассказывать принцу того что его может огорчить. Ребенку, перенесшему недавно тяжелую болезнь, это совершенно ни к чему. "В конце концов, сударыня, вы на десять лет старше его, так соблаговолите и вести себя на десять лет мудрее".

Спокойствие королевы показалось Луизе странным. И не ей одной. Кардинал Равалле, канцлер Макрон, маркиз Ле Гарди и остальные недавние посетители королевы также с удивлением отмечали про себя как легко, спокойно, бесстрастно Мария-Анна соглашалась на все их просьбы, даже те что вроде бы граничили почти с дерзостью. Это им представлялось необычным. Но Марии-Анне просто не было сейчас никакого дела до всех этих людей. И её спокойствие не было спокойствием безмятежности, спокойствием умиротворенного счастливого человека. Скорее это была сосредоточенность тигрицы перед прыжком на жертву. Глухая ярость ледяным пламенем ровно и монотонно пылала в её душе и Мария-Анна знала, что без малейших колебаний зальёт все этажи прекрасного Фонтен-Ри кровью, как только узнает чья именно кровь эта должна быть. И если вдруг окажется что в отравлении Роберта хоть каким-то образом замешаны, допустим, всемогущий кардинал Равалле или всесильный канцлер де Макрон, то и их кровь будет литься к её ногам также легко и скоро как и кровь любого другого смертного. Она чувствовала свою решимость также как её кожа ощущала холодный ночной воздух. У неё не было никаких сомнений. А то что сейчас все эти вельможи суетливо выгадывали себе какие-то преференции в деле строительства нового флота её не волновало, ей было не до этого, она сражалась за сына. А когда она победит в этом сражении, тогда она вернется ко всем этим вопросам и посмотрит на них более внимательно.

Мария-Анна по долгу размышляла над тем к кому могут относится те приметы отравителя которые сообщил ей Гуго, а ему якобы старая Риша. Иногда она спрашивала себя может ли она вообще доверять его словам, ведь он сам признался в письме что ненавидит её, что если это какая-то хитрость, какая-то прощальная ловушка для неё? Но нет, в это ей не верилось. Она знала что Гуго любит Роберта и искренне хочет чтобы с ним всё было хорошо и потому, конечно, надеется что она спасет сына и как мог старался помочь ей в этом.

Сейчас она много времени проводила со своим секретарем и в один из дней она спросила его:

– Послушайте, маркиз, чтобы вы сказали на то, если бы я сообщила вам что мне очень нужно найти одного человека, и даже не найти, а понять кто это такой. А уже потом встретиться с ним. Но всё что я знаю про него это то что он хромает, уже не молод и что с ним как-то связаны рысь, безбрежные красные поля и рука мертвеца с перстнем, на котором какая-то птица?

Антуан де Сорбон с удивлением посмотрел на королеву.

– Какой странный набор примет, Ваше Величество.

– Какой уж есть. Так что, кто это, по-вашему, может быть? Очень возможно, что вы его знаете лично. Или что вы его не раз встречали допустим прямо здесь во дворце.

– Ммм…, простите, Ваше Величество, вот так вот с первого взгляда никто не приходит в голову.

– А не с первого?

Секретарь подумал и ответил:

– Нет, Ваше Величество, не знаю кто это может быть. Мэтр Дорэ немного прихрамывает и он не молод, но причем тут рысь и рука мертвеца затрудняюсь сказать.

Королева посмотрела на него.

– А вы всё-таки подумайте, Антуан, на досуге, хорошенько подумайте кто бы это мог быть.

70.

На следующее утро в Фонтен-Ри явился граф Рене Согье.

Мария-Анна только недавно встала с постели и едва успела умыться, как ей сообщили о том что граф просит аудиенции. Сердце королевы сильно забилось от предвкушения. Она, несмотря на то что была в халате и еще никак не занималась своим внешним видом, велела впустить его.

Граф был очень собран, немногословен и по обыкновению мрачен, даже мрачнее чем обычно, подумалось Марии-Анне. Он не стал размениваться на комплименты, а только поклонился и молча уставился на королеву своими маленькими тусклыми голубыми глазами.

– Ну?! – Не выдержала Мария-Анна.

– К сожалению, Ваше Величество, мало чем могу вас обрадовать, – хмуро произнес он.

Мария-Анна резко отвернулась от него, чтобы скрыть досаду.

– Тогда к чему это неурочный визит? – Сухо поинтересовалась она.

– Мы выяснили кто давал яд Его Высочеству.

Мария-Анна также резко обернулась назад и расширенными глазами уставилась на графа.

– Это был Пьер Гашон, лекарь-ассистент, помощник мэтра Дорэ. Кстати, хочу заметить, что это всё заслуга Хорхе Родригеса. Именно после продолжительной беседы с ним этот гнусный негодяй Гашон во всём сознался.

Мария-Анна смотрела на графа, ловя каждое его слово.

– Но зачем ему это? – Тихо спросила она.

– Вот это как раз то, Ваше Величество, чем я не могу вас обрадовать. Пьер Гашон всего лишь исполнитель чьей-то чужой воли, но чьей именно ему неизвестно.

Королева быстро и взволнованно прошлась кабинету, взметнув полы своего роскошного китайского халата.

– Вы уверены?

– Более чем, Ваше Величество. Беседа с Хорхе Родригесом довела лекаря до такого состояния, что не приходится сомневаться, что он сказал всё что ему известно и что всё сказанное им истинная правда.

Мария-Анна пристально поглядела на главу Судебного ведомства.

– Он жив?

– Конечно, Ваше Величество. Ведь вы же настаивали на этом. Вы можете, если пожелаете, встретиться с ним и расспросить его лично. Но должен вас предупредить, что то зрелище, кое сейчас из себя представляет Пьер Гашон, вряд ли подходит для чувствительной женской натуры.

Мария-Анна против воли усмехнулась.

– Вы что же, граф, всерьез полагаете, что у меня чувствительная натура?

Рене Согье равнодушно пожал плечами и также равнодушно произнес:

– Вы женщина, Ваше Величество.

– Я королева!

Граф достал из кармана платок и протер высокий лысеющий лоб.

– Когда вы желаете прибыть в Консержер? – Спросил он.

– Я пока еще ничего не решила. Что этот Гашон сказал о том чьи приказы он исполнял и почему?

– Ну почему – вопрос не сложный. Этому негодяю очень щедро платили. В его комнате в походном сундуке мы обнаружили вот такой ларец, – Рене Согье развел руками, показывая какой, – полный золотых дублонов – целое состояние. Что же относительно того, кто ему платил, тот тут, к сожалению, нам ничего неизвестно. Пьер Гашон в означенные дни встречался с неким субъектом, либо в трактире "Золотое колесо", либо в гостинице "У трех королей". Эти места достаточно популярны и многолюдны и также известны тем, что там нередко, а вернее сказать всегда, можно встретить разных темных личностей и персон самого подозрительного характера. Субъект, с которым встречался Гашон, являлся на встречу в длинном глухом плаще с глубоким капюшоном, который всякий раз был у него на голове. Он передавал Гашону склянку с ядом и кожаный кошель и в обязательном порядке сообщал сколько капель яда и как часто нужно давать принцу. По надлежащему размышлению, из этого можно сделать вывод, что этот субъект или его господин явно желали не просто лишить Его Высочество жизни, а какое-то значительное время продлевать его мучения, заставляя страдать его от боли и горячки. А из этого, в свою очередь, можно сделать вывод, что злодей или злодеи в первую очередь хотели причинить страдание вам, Ваше Величество, ибо трудно предположить, что кто-то, будь он хоть трижды негодяем и злодеем, захотел бы просто так мучить невинного ребенка.

Мария-Анна очень побледнела.

– То есть вы хотите сказать, что я причина страданий моего сына? Я правильно вас поняла?

Рене Согье посмотрел на неё чуть удивленно.

– Разве можно сделать какой-то другой вывод, Ваше Величество? – Спокойно спросил он.

Мария-Анна холодно поглядела на него.

– Что еще известно? Как выглядел это субъект? Он хром?

– Нет, Ваше Величество. По словам Гашона ходил он нормальным образом. О его внешнем облике лекарь ничего сказать не может. В этих трактирах вечный полумрак и чад, а злодей всё время прятал своё лицо под капюшоном. Всё что Гашон сумел сообщить, что это высокий человек, по его мнению уже в возрасте, ибо движения его не такие уверенные и плавные, как у молодых людей. Изъяснялся вежливо и изящно, по манерам и речи явно человек благородного происхождения, либо очень близок к кругу таких людей. Также по словам лекаря…

– Ради бога, не называйте его лекарем! – Воскликнула Мария-Анна. – Он мучил и убивал ребенка. Разве такого можно именовать лекарем?!

– Простите, Ваше Величество. Так вот, по словам Гашона, от того субъекта весьма заметно пахло душистой водой, которую прозывают "Леонской водой" и которую якобы изобрели в Леоне монахи-доминиканцы, Гашон вроде как точно определил ароматы апельсина, лимона и бергамота, из коих в основном и состоит сия субстанция. А также он обратил внимание, как лекарь…, – граф споткнулся и встревоженно посмотрел на королеву, но там молча ждала продолжения, – на характерное непрестанное покашливание, которое производил этот субъект чуть не после каждого слова. По словам Гашона он скорей всего страдает легочной болезнью или чем-то подобным.

– Что вы предприняли?

– В "Золотое колесо" и "У трех королей" направлены мои лучшие дознаватели, Ваше Величество. Как явные, так и неявные. Проведены беседы с хозяевами заведений. Но пока всё безрезультатно. Кем был этот человек нам неизвестно.

Мария-Анна подошла к большим золотым часам за каменном столике и задумчиво поглядела на фигурки святых над циферблатом.

– Что насчет остальных? – Спросила она негромко.

– Остальных, Ваше Величество?

– Остальных. Мэтр Дорэ, лейб-служанки, работники кухни и… и прочие.

– По заверениям Пьера Гашона, никто в Фонтен-Ри не знал о его преступных деяниях. Трудно заподозрить его в каком-то благородстве и потому даже удивительно что он не попытался оговорить кого-то из своих товарищей, хотя бы чтобы просто разделить вину. Беседы с остальными также ничего не дали, они не смогли ни в чем признаться, судя по всему просто не зная в чем им следует признаваться. Так что я склонен верить в их невиновность, но если вы того желаете, Ваше Величество, то мы для пущей уверенности избавимся от них.

Мария-Анна недовольно уставилась на него.

– Что значит избавитесь?

– Сделаем так чтобы они больше никогда не появились в Фонтен-Ри, – невозмутимо пояснил граф. – Или вообще где-нибудь.

– Я этого вовсе не желаю, граф, – резко сказала Мария-Анна. – Что там… гхм, с Паскалем Корнелием?

– Сказать по правде, Ваше Величество, старик весьма плох. Ему тяжело дались беседы с Хорхе Родригесом.

Мария-Анна закрыла глаза и потерла пальцами виски, словно у неё болела голова.

– Я же просила вас не слишком с ним усердствовать. И почему ваши вандалы, когда забирали его из дворца, разбили ему лицо? Он же просто безобидный старик.

Рене Согье пожал плечами.

– Издержки случаются. К тому же звездочет вел себя совершенно безобразно и успокоился только в темнице. Не переживайте, Ваше Величество, при должном уходе, я думаю, он довольно быстро поправится.

Мария-Анна приблизилась к нему, недобро глядя ему в глаза. Её задело слово "звездочет".

– Ну так обеспечьте ему этот уход, граф.

– Как пожелаете, Ваше Величество. А что же с остальными?

Мария-Анна чуть сникла.

– Ну, тоже пусть о них позаботятся, сделайте так чтобы они чувствовали себя хорошо. Насколько возможно.

– Вы желаете их вернуть в Фонтен-Ри?

– Я… я не знаю. Я решу позже. Пока просто позаботьтесь о них.

– А Пьер Гашон? Как поступить с ним?

Лицо Марии-Анны окаменело.

– Поступите так как он хотел. Он жаждал золота, так пусть получит его. Вы расплавите все до единого дублоны что нашли в его ларце и медленно по капле зальете ему в глотку. Все до единого, граф. – И она посмотрела на него с такой яростью, что Рене Согье стало не по себе.

Но как только она отвела от него взгляд, он сказал:

– Позволю себе высказать просьбу продлить ему жизнь, Ваше Величество. Возможно ему удастся припомнить еще какие-то детали о том человеке что платил ему. К тому же, если Проведению будет угодно, и мы найдем его, может возникнуть необходимость чтобы Гашон опознал его. По голосу, по фигуре, походке.

Мария-Анна отвернулась.

– Да будет так. Но дублоны держите наготове.

Граф поклонился и вышел.

71.

В пятницу в седьмом часу утра королева Мария-Анна Вальринг стояла на ступенях главного входа дворца возле мраморной балюстрады. Бледное бесстрастное лицо Марии-Анны было прекрасно и безжизненно как этот самый мрамор. Её холодные темно-серые глаза глядели словно в пустоту. Она почти ни с кем не говорила, почти ни на кого не смотрела и если кого и приветствовала то лишь едва заметным кивком головы и равнодушным мимолетным взглядом. Она казалось очень сосредоточенной и погруженной в себя. Как будто вся суета этого странного утра её не касалась.

Внизу у парадного крыльца уже собрались все те, кому королева велела явиться на некую верховую прогулку. Пэры королевства и несколько знатнейших, а заодно и богатейших дворян, кои недавно ходатайствовали о снижении для себя корабельного налога, королевский казначей Франсуа Ле Гарди, маркиз де Шале, Верховный канцлер королевства герцог де Моранси, а также Государственный секретарь по иностранным и военным делам кардинал Жан-Арман Равалле. Одеты все были по-походному, без вычурности и пышности, без обычных украшений, лент, манжет, жабо, драгоценной вышивки и прочего. Более всего непривычно было видеть кардинала Равалле без его алой роскошной мантии и кардинальской шапочки. Сейчас он был облачен в изящный верховой костюм и короткий походный плащ. Вельможи, как и было велено королевой, готовились к верховой езде. Поодаль от крыльца их личные лакеи, которые не в пример хозяевам, были разодето ярко и цветасто, держали под узды бесценных красавцев-скакунов.

Также на просторном дворе перед главным зданием дворца присутствовали почти все королевские протикторы в своей обычной темной сине-фиолетовой форме, но при этом гораздо более вооруженные чем всегда. У каждого было по два меча, по боевому топору, большой боевой секире, по несколько ножей, а у многих также мощные тяжелые луки и колчаны с длинными стрелами. Создавалось стойкое впечатление, что норманны готовятся к битве и кое-кто из вельмож время от времени с некоторым неясным беспокойством поглядывал в их сторону.

Рядом с протикторами стоял и Роберт Вальринг. Он казался несколько осунувшимся и не выспавшимся, словно его только минуту назад выдернули из сна. Мальчик также был облачен в костюм для верховой езды и даже имел на поясе длинный кинжал в очень красивых отделанных серебром и золотом ножнах. Для всех было очевидно, что принц намерен участвовать в прогулке. Рядом с ним стоял великан Олаф и белокурая Луиза Бонарте. Девушка что-то говорила принцу и тот кивал в ответ.

На первой ступени лестницы стоял Ольмерик. В отличии от всех он был одет в роскошный дорогой мундир королевского лейтенанта, обильно украшенный драгоценной вышивкой, с яркой перевязью, красивыми разрезами с алыми и белыми вставками и в великолепный темно-синий плащ. И на обычно непроницаемом лице командира протикторов при внимательном взгляде можно было заметить некоторое смущение. Когда королева велела ему облачиться в этот парадный мундир, он даже пытался протестовать, но Мария-Анна заявила, что он будет олицетворять её власть, а потому должен выглядеть красивым и внушительным.

Из распахнутых дверей дворца вышел королевский секретарь, быстро спустился к королеве и что-то сказал. Мария-Анна коротко кивнула и пошла вниз. Сама Мария-Анна была во всём черном: черный жакет, черная широкая юбка для верховой езды и черный длинный плащ с капюшоном. На её светло-каштановых волосах сияла золотая диадема с бриллиантовой буквой "В" по центру.

Королева остановилась на ступеньку выше командира протикторов и оглядела группу притихших чиновников и вельмож.

– Герцог, соблаговолите приблизиться, – приказала она, холодно взирая на канцлера.

Диего де Макрон не спеша подошел, слегка поклонился и улыбнулся:

– Ваше Величество, вы сегодня прекрасны как…

– Почему вы одеты как на бал? – Резко спросила Мария-Анна, коротко кивнув на его пышный благоухающий наряд. – Вы намерены передвигаться верхом в таком виде?

– О, Ваше Величество, я всё-таки предпочитаю ехать в экипаже. Дело видите ли в том, что некоторое неважное самочувствие в области, так сказать, – он фамильярно усмехнулся, – спины, заставило меня отказаться…

– Я что не ясно дала понять, что все едут верхом?!

– Нет, Ваше Величество, вполне ясно, – с легкой досадой ответил канцлер, немного раздраженный тем что его перебили уже два раза.

– Тогда что именно означает ваше поведение? – Ледяным тоном осведомилась Мария-Анна. – Что вы не желаете исполнять мои повеления?

– Ни в коем случае, Ваше Величество, – стараясь говорить сдержанно, ответил Диего де Макрон. – Я просто решил, что для меня сегодня благотворнее передвигаться в экипаже. Я не думаю, что это столь уж принципиальный вопрос для вас, на чем именно я следую за вами.

Мария-Анна повернулась к своему секретарю.

– Маркиз, организуйте герцогу лошадь. А вы, лейтенант, – она обратилась к Ольмерику, – пригласите двух протикторов, которые помогут герцогу со всеми его самочувствиями в области спины оказаться в седле. Если понадобится, пусть возьмут его за шировот и посадят на лошадь силой.

– Ваше Величество! – Возмущенно воскликнул канцлер чьё навощённое гладкое лицо пошло красными пятнами от гнева. – Я не позволю…

– Молчать! – Тихо, но с вполне явной угрозой произнесла королева.

Герцог тут же смолк, слегка выбитый из колеи таким обращением.

Он буквально спиной ощущал жгучие злорадные взгляды кардинала и остальных вельмож, которые стояли шагах в семи от него и несомненно всё слышали. Но хотя канцлеру нестерпимо хотелось как-то восстановить своё реноме и ответить королеве с достоинством и даже дерзостью, здравый смысл подсказывал ему смириться и не выступать, иначе того и гляди и правда пара дюжих протикторов на глазах у всех начнут таскать его за шиворот и усаживать на лошадь.

– Я обойдусь без посторонней помощи, – с величайшей холодностью произнес он и как бы с неохотой добавил, – Ваше Величество. Пусть мне только приведут коня. И по возможности с испанским седлом.

Мария-Анна посмотрела на Антуана де Сорбона.

– Распорядитесь, маркиз.

Затем обратилась к Ольмерику:

– Коня мне, лейтенант.

Когда все были на лошадях и двор королевского дворца заполнила с одной стороны столь высокопоставленная с другой невероятно вооруженная кавалерия, Мария-Анна подъехала к принцу и Луизе. Девушка сидела на грациозной белой кобыле и являлась настоящим украшением всего этого воинства.

– Ваше Высочество, держитесь подле меня, – сказала Мария-Анна своем сыну и тот коротко кивнул.

Она поглядела на гиганта Олафа, который казалось может в любой момент встать на землю, не покидая седла.

– Будь всегда рядом с принцем, – приказала она. – Защищай его от всего и ценой чего угодно.

– Сделаю, моя госпожа, – как всегда с недовольством пробурчал Олаф Энрикссон.

– А вы, сударыня, с нами не едете, – добавила королева, взглянув на свою Первую фрейлину.

Луиза Бонарте, которая как всякая молодая и привлекательная женщина была совсем не прочь явить себя обществу и побыть в окружении мужчин, тем более столь представительных и важных и которым не остается ничего другого как восхищаться своей очаровательной спутницей, поглядела на королеву с упреком.

Не зная еще цели этой прогулки, Луиза сказала с легкой обидой в голосе:

– Вы же сами, Ваше Величество, велели мне ехать. Сопровождать Его Высочество.

– Велела. А теперь передумала. Нечего тебе там делать.

– Но я же в свите Его Высочества, – упрямо возразила девушка. Ей действительно очень хотелось поехать.

– Ничего страшного. Его Высочество, думаю, сумеет продержаться несколько часов без вашего приятного общества. Вы остаётесь здесь.

– Но, Ваше Величество!

– Пойдите прочь, графиня, – сказала Мария-Анна и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Луиза, покрасневшая как помидор, ни на кого не глядя, тронула пятками бока лошади, заставляя её шагом направиться в сторону от остальных всадников.

К королеве подъехал Ольмерик, который в своём великолепном наряде и на своём прекрасном точеном андалузском жеребце, выглядел как сказочный герой из легенд о Короле Артуре, благородный рыцарь без страха и малейшего упрёка. Он вопросительно посмотрела на королеву.

– В путь, – приказала Мария-Анна.

Блистательная кавалькада покинула дворец и повернула на запад.

Впереди Ольмерик и двое протикторов, за ними королева, принц и Олаф Энрикссон, затем кардинал, канцлер, казначей, пэры и дворяне и далее внушительное воинство из более чем трех десятков вооруженных до зубов рослых и хмурых мужчин, которые словно присматривали за теми кто ехал перед ними. И всесильные вельможи чувствовали себя слегка неуютно под тяжестью этих взглядов. Эта странная прогулка, без конюших, пажей, оруженосцев, слуг вызывало всё большее недоумение у них и нехорошее предчувствие посетило многих из них.

Солнце быстро поднималось на востоке, но на северо-западе небо затянула почти черная пелена туч и день определенно собирался быть пасмурным. Свежий и даже холодный ветер порой налетал с севера, взметая плащи всадников и заставляя людей крепче сжимать поводья и лошадиные бока. Ольмерик, задававший темп движения всего отряда, очень резвым аллюром мчался вперед, держа поводья только левой рукой, а правую же, щегольски положив на заднюю луку седла. Пешие, встречные всадники и повозки спешно убирались прочь с дороги, освобождая путь грозному воину и всей следующей за ним силе.

Около часа спустя кавалькада свернула с главного тракта на проселочную дорогу, идущую вдоль лугов и полей к стене стоявшего впереди леса. Вельможи и чиновники погрустнели еще больше. Те, кто хоть как-то ориентировался в данной местности отлично понимали, что они едут просто в лесные дебри. Далее будут леса, холмы, речка, виноградники и редкие хутора. Те, кто не ориентировался, уже догадывались или предчувствовали, что кроме лесов и полей здесь ничего нет и всё тягостнее становилось им на душе.