К нам осень не придёт

«Ну, ничего, – с внезапной злостью подумал Владимир, – не думайте, Анна Алексеевна, что я отступлюсь. Прячьтесь, не прячьтесь – от меня так просто не избавитесь».

– Владимир Андреевич… – произнёс дрожащий голосок у него за спиной.

Он обернулся и увидел Елену в утреннем туалете, с кружевной косынкой на плечах. Светло-русые волосы были уложены в высокую, строгую причёску, серые глаза смотрели на него печально и восхищённо… Как же не похожи они с Анной! Та вся стремительность, порыв, непокорность – словно тонконогая огненноглазая кобылица с волнистой чёрной гривой! Владимир знал толк в лошадях, и частенько проводил – не вслух, разумеется – такие сравнения. Елена же напоминала послушную извозчичью лошадку. Вся в мать, Катерину Фёдоровну.

Портрет второй супруги Алексея Петровича Калитина находился здесь же, в гостиной. Точно по чьей-то злой иронии он висел аккурат напротив портрета татарской княжны. Эти два изображения, расположенные визави, в самом невыгодном свете представляли вторую супругу хозяина: блеклые глаза, бесцветные ресницы и брови, тонкие губы, плоская грудь…

«И как только папашу Калитина угораздило жениться на этой серой моли после красавицы-княжны?» Впрочем, этой мыслью задавался не он один. Калитин был захудалого рода, но имущество и капиталы делали его женихом более чем завидным.

Всё это моментально промелькнуло в голове Владимира, однако он не позволил себе ни на секунду выйти из роли. Встретившись глазами с Еленой, граф Левашёв умоляюще протянул к ней руки.

– Что с Анной Алексеевной?!

Губы несчастной Елены горько дрогнули.

– Спасибо, Анет гораздо лучше. Доктор навещал её нынче утром…

– Ах, простите, милая Елена Алексеевна, – будто опомнившись, заговорил Владимир и поднёс её вялую, холодную руку к губам. – Болезнь вашей сестры заставила меня забыть о хороших манерах. Но когда же я смогу её увидеть?

Казалось, Елена сейчас расплачется.

– Нам сказали, Анюта уже сегодня сможет выйти к обеду, и если вы останетесь… Она будет вам страшно рада.

Левашёв глубоко вздохнул, сожалея, что силой своих артистических способностей не может вызвать у себе на лице смертельную бледность, а затем – медленно возвращающийся румянец. Хотя, что уж там, для Елены сойдёт и так. Она ведь, как и все, уверена, что граф страстно влюблён в её сестру.

Владимир осведомился у Елены о здоровье её батюшки и матушки и спросил, может ли он засвидетельствовать им своё почтение. Оказалось, узнав, что Анет стало лучше, Калитин уехал по делам, которые несколько забросил в последнее время, а Катерина Фёдоровна отправилась к какой-то своей приятельнице.

Уезжать, не встретившись с Анной, после того как он сам же выразил столь нетерпеливое желание её видеть, было бы по меньшей мере странно. Владимир завёл какой-то тривиальный разговор насчёт великолепной квартиры Калитиных, картин и портретов в гостиной. Елена прервала его дрогнувшим голосом:

– Вы, должно быть, как и все, очарованы красотой маменьки Анны – вот на той картине. Папаша говорил, Анет похожа на мать настолько сильно, что, будь она здесь, они смотрелись бы, как сёстры-близнецы.

– О да, есть такие лица, над которыми не властно время, – галантно подтвердил Владимир. – Я был бы необыкновенно счастлив узнать матушку Анны Алексеевны, и глубоко сочувствую этой утрате… Увы, мы не в силах исправить несправедливость судьбы.

– Кто знает, – продолжала Елена, следуя за ходом своих мыслей, – может быть, это вовсе и не так. Вам ведь известно: никто никогда не видел мать Анны мёртвой. Она исчезла бесследно, будто её никогда и не было в этом доме. Однако её вещи, драгоценности, одежда – всё осталось здесь. А вдруг Анна, и правда, встретила её – и это был не кошмар и не галлюцинация…

– Что-что? – изумился Владимир. – О чём вы, Елена Алексеевна?

Елена запнулась и подняла на него умоляющие глаза.

– Владимир Андреевич, вы благородный человек и друг нашей семьи. Прошу, забудьте, о чём я сейчас говорила, и не передавайте никому мои слова. Это всё болезнь Анет так подействовала… Она захворала столь неожиданно, что мы до сих пор не можем прийти в себя.

Что правда, то правда – Елена выглядела такой усталой и измученной, будто не спала много ночей. Сейчас она казалась старше Анет лет на восемь.

Горничная Люба внесла на подносе чай в изящных фарфоровых чашечках и спросила, не желают ли господа закусить. Однако Елене было не до еды – она пригласила Владимира выйти, подышать свежим воздухом на балконе.

Они уселись в кресла и принялись наблюдать за происходящим на набережной. С наступлением лета город заметно опустел, толпа рассеялась, улицы были почти пустынны. По тёмной воде реки двигались небольшие паромы и лодки. Было так тихо, что до них доносились резкие, нервные крики чаек.

Владимир заметил, что Елена украдкой то и дело поглядывает на него.

– Нынче такой прекрасный, солнечный день, – тихо проговорила она. – Кажется, что осень не придёт, дожди, туманы и сырость никогда не начнутся. Ах, если бы эти краткие мгновения счастья можно было задержать навечно!

– Ну, Елена Алексеевна, думаю, вам бы наскучило солнце каждый день, – добродушно возразил Владимир. – Когда я был маленький, покойная матушка брала меня с собой в Италию – она ездила туда на лечение. Так вот, так много солнца, как там, я не видел нигде, и, надо признаться, оно мне страшно надоело.

Елена засмеялась, первый раз за сегодня.

– А вы бывали в Италии? – спросил у неё Владимир лишь для того, чтобы не иссякал разговор.

– Мы с сестрой очень мало где бывали. Папенька вечно занят, мамаша не любит путешествий: любые сборы и суета для неё очень тяжелы. Даже переезд на нашу дачу в Стрельну каждый раз укладывает её в постель на три дня. Она, знаете, такая домоседка! – принялась рассказывать Елена.

Дверь, ведущая с балкона в гостиную, была открыта; через неё Владимиру прекрасно было видно портрет Катерины Фёдоровны.

«О Боже, зачем Калитин всё-таки женился на этой бледной немочи?» – подумал граф, едва сдерживая зевок. – Если бы не женился, авось, у него была бы сейчас только одна дочь, и всё его состояние было бы… моим. А так, что уж тут говорить…»

Владимир скользнул взглядом по лицу Елены, увлечённо рассказывающей какой-то вздор. И тут ему пришла в голову весьма интересная и довольно-таки гнусная – он понимал это – идея.

«Хорошо, положим, их две сестры, – рассуждал он. – Глядя на морщинистое, дряблое, желтоватое лицо Катерины Фёдоровны, её впалую грудь, трудно предположить, что она вдруг подарит мужу нового наследника. Так что всё состояние достанется дочерям, Анне и Елене. Анна станет моей женой, Елена влюблена в меня без памяти. Я не могу жениться на обеих; значит…»

Значит, ему придётся сделать Елену своей! Так, чтобы она принадлежала ему душою и телом – и, главное, не вздумала выйти замуж! И тогда – тогда всё огромное состояние Калитиных перейдёт к нему! Доходные дома, пекарни, торговые ряды в Гостином и на Сытном рынке, поставки хлеба в рестораны, несколько кондитерских лавок в самом центре Петербурга, пристань с небольшим частным пароходом – недавнее приобретение Калитина-старшего! И прекрасная усадьба в Стрельне с парком, прудом, фруктовым садом, конюшнями! Не говоря уже о кругленьких суммах в банке!

На миг у графа Левашёва захватило дух от восторга: ему казалось, всё уже получилось! Он почти женат на Анне, а Елена – вот она, перед ним! Забывшись, смотрит на него страстными глазами, полными слёз! Надо только действовать осторожно – не спугнуть, не оскорбить…

* * *

Елена постучалась к Анне перед самым обедом: надо помочь сестре встать и одеться, а ещё сказать, что Владимир Андреевич останется у них отобедать и ждёт, что Анна захочет с ним увидеться… Сама же Елена была всё ещё в каком-то чаду; щёки её горели, сердце бешено колотилось.

Три четверти часа назад она вдруг вспомнила, что мамаша просила её сходить к галантерейщице, узнать, не появилась ли, наконец, в продаже туалетная вода с любимыми ею ароматами? А если появилась – купить для неё пару флаконов. Мать не доверяла эту важную миссию горничной Любе, так как та вечно приносила не то, что нужно.

Владимир галантно предложил отвезти Елену в своём экипаже, а затем – немного прогуляться, пока папенька с маменькой не вернулись. Разумеется, в этом не было ничего странного – ведь они будущие родственники – но, уже усаживаясь в коляску, Елена вдруг поняла, что ни разу не оставалась с ним так близко наедине. Владимир приказал кучеру трогаться, расположился рядом с Еленой. Она начала было что-то говорить; слушая её, Левашёв повернулся – так, что она буквально почувствовала его дыхание на своей щеке… О Боже! Хорошо ли это с её стороны – находиться к нему так близко?

Ехать было всего пару улиц. Елене же и вовсе показалось, что прошёл лишь один миг, а экипаж уже затормозил перед дверями лавки. На выбор духов для маменьки ушло некоторое время, но она старалась ещё протянуть эти блаженные минуты: ведь она знала, что Владимир ждёт её снаружи, чтобы отвезти домой!

А когда Елена выходила на улицу, оказалось, что изменчивая петербургская погода приготовила им сюрприз: хлынул тёплый, но сильный летний дождь. Она замялась на ступеньках лавки; Владимир ринулся навстречу, лицо его осветилось улыбкой. Он сорвал с себя светло-серый фрак и накинул ей на плечи, чтобы уберечь от дождя… Весь обратный путь они молчали, но боковым зрением Елена видела, что граф Левашёв не отрывал от неё глаз. Что же это такое? Что с ним сегодня? Она тяготилась неловким молчанием, но не могла заставить себя заговорить.

А когда коляска уже подъехала к дому на набережной Фонтанки, случилась ещё более странная вещь. Владимир уже подал ей руку, чтобы помочь выйти из экипажа, а она примеривалась, куда бы ловчее ступить, чтобы не угодить в лужу, как вдруг – она и понять ничего не успела – он легко, будто пушинку, подхватил её на руки. Елена ахнула и предприняла слабую попытку вырваться; граф перенёс её через лужи и бережно поставил на ступеньки у дверей…

Они поднялись в квартиру, не глядя друг на друга, причём Владимир шёл за ней, печально опустив голову. Когда горничная Люба проводила их в гостиную, забрала у него промокший фрак и ушла, – он взглянул на Елену, покорно и беззащитно, будто провинившийся ребёнок. Сердце у неё сжалось: она заметила, что Владимира бьёт озноб, хотя в гостиной вовсе не было холодно.

– Вам нездоровится, господин граф, или вы продрогли? – взволнованно спросила она. – Я сейчас велю принести горячего чаю или кофею…

– Ничего не надо, – шёпотом произнёс граф Левашёв. – Пожалуйста… Простите меня, Елена Алексеевна.

Она открыла было рот, собираясь спросить: за что? – но тут в передней послышался раздражённый голос папеньки, и Елена бросилась туда.

* * *

Оставшись один, Владимир сделал несколько шагов по тёмно-голубому ковру и остановился перед зеркалом. Отлично – кажется, всё прошло как надо. Он разгладил свои небольшие, аккуратные бакенбарды, очень идущие к его аристократически-удлинённому лицу с орлиным носом и чувственными губами. Граф Левашёв уделял весьма много внимания своей внешности и каждое утро подолгу занимался собственным туалетом: он помнил, что не может позволить себе потерять столь сильное преимущество.

Ещё со времён окончания кадетского корпуса, после которого он не пошёл по военной службе, а был зачислен на гражданскую с чином X класса, Владимир осознал, что покорять женские сердца ему было бы куда проще в гвардейской форме. Увы – всякая дисциплина и муштра были противны его натуре, и служба в армии, при всём почёте, представлялась ему каким-то кошмаром. Поэтому единственное, что ему оставалось – носить гражданское платье с не меньшим шиком, чем военные носили свои мундиры.

Поездка с Еленой явилась весьма кстати: первая «атака» удалась. Елена, похоже, не собиралась стыдить его или отталкивать. Теперь надо быть очень аккуратным, не торопить события, и уж конечно, не проявлять повышенного внимания к Елене на глазах Анны и родителей. И главное: ничего не объяснять, не отвечать ни на какие вопросы! Любые слова и оправдания будут звучать нелепо и только ухудшат дело. Его оружие – взгляды, прикосновения, молчание, а когда его игра увенчается успехом, Елена уже будет полностью в его руках.

* * *

Елена постучалась к сестре ещё раз и, не дождавшись ответа, отворила дверь. Она всё ещё не пришла в себя после того, что происходило с ней сегодня днём. Будучи во власти своих мыслей, она переступила порог спальни Анет, но никого там не обнаружила. Удивлённая, Елена прошла в будуар.

Оказалось, вопреки наказу доктора Анна самостоятельно покинула постель. В кружевном капоте, с небрежно заколотыми волосами, она стояла перед мольбертом, покусывая кончик кисти…

Елена не стала рассматривать рисунок сестры и испуганно бросилась к ней.

– Анет, ты что?! Немедленно ляг! Доктор же не велел тебе вставать самой, а только при мне или маменьке! У тебя может закружиться голова, и ты упадёшь…

Анна не шелохнулась, вглядываясь в свою картину. Затем она повернулась к сестре и улыбнулась какой-то странной, торжествующей улыбкой. Елена заметила стакан с каплями, стоявший рядом на столике.

– И лекарство не выпила! Анет! Маменька будет сердиться…

– Да и Бог с ним, с лекарством: я, наконец, увидела её! Настоящую… – пробормотала Анна, не поворачиваясь.

– Кого это? – удивилась Елена.

– А вот – взгляни.

Анна отступила, и Елена подошла к мольберту. Сначала ей ничего не удалось понять: казалось, на холсте присутствуют лишь хаотично разбросанные чёрно-серые штрихи. Затем изображение начало обретать чёткие контуры: на переднем плане Елена заметила молодую девушку – или девочку – в разорванной холщовой рубахе. Девочка стояла на коленях, склонив голову – её лицо скрывали чёрные кудри, а на спине зияла кровавая рана. Рядом был мужчина с деревянной чашей в руке. Он будто старался защитить девочку от разъярённой толпы, что потрясала кулаками, камнями, палками, дубинами…

На мгновение всё это показалось столь ужасающе ярким и правдоподобным, что Елена невольно вскрикнула. Вот сейчас эти люди забьют, затопчут несчастных – и тут вдруг девочка взмахнула руками, точно крыльями, и бросилась на землю… Толпа отшатнулась, а на месте несчастной жертвы в воздух взвилась чёрная птица.

– Ворон! – прошептала Анна.

Елена изумлённо глянула на неё: нет, не может быть, им всё это кажется – но большая чёрная птица пронеслась мимо её лица, едва не оцарапав острыми когтями.

Елена охнула, попятилась, в ужасе прижала руки к щекам. Птица металась по комнате, сбивая большими сильными крыльями безделушки и статуэтки на полках; стакан с лекарством полетел на пол, туда же отправились и травяные отвары, приготовленные для Анет маменькой.

Анна проворно отдёрнула занавеску и отворила окно. В комнату ворвались свежий, влажный после дождя воздух и солнечный свет, заставивший обеих сестёр зажмуриться.

– Лети! – воскликнула Анна.

Они стояли перед окном, держась за руки, и следили, как чёрный ворон мало-помалу исчез, точно растворился в золотисто-голубой вышине.

Глава 3

Ей пришлось снова вернуться в лес, за последнее столетие превратившийся из любимого, надёжного убежища в опостылевшую тюрьму. Но здесь она хотя бы чувствовала себя в безопасности. Вот зачем, зачем ей понадобилось снова появляться в том, чуждом и враждебном мире?

Даже чтобы долететь сюда, ей пришлось дождаться наступления ночи: весь день она пряталась на каком-то заброшенном чердаке. Так ведь и там покою не было от кошек и несносных детей! Правда, лишь только они увидели её горящие яростью глаза, блеск иссиня-чёрных перьев и острейшие когти – сорванцы в испуге отступили, а от кошек и духу не осталось, удрали сразу.

Ей не хотелось оставаться в облике ворона подолгу; постоянное и вынужденное пребывание в лесной чаще и без того отдаляло её от желанного и неблагосклонного мира людей. Но обращаться здесь было опасно. Да и вообще, город был не местом для таких, как она. И, если бы на чердак поднялась мать или сестра испугавшихся её пострелят, как можно было бы объяснить им своё появление?

А убить человеческую женщину, мать малых ребятишек, она никогда бы не смогла. Хотя и человеком, как давно мечталось, стать всё равно не вышло. Эх, зря старался тогда и чуть не погиб из-за неё охотник!

А вот и он, принесла нелёгкая. Или поджидал? Быстро же пришлось ему мчаться из густых, непролазных чащоб сюда, в такое близкое к городу место.

Она развернулась на кончике крыла, почти задев крупного волка с поджарым мускулистым телом, тёмно-серой шерстью и странными небесно-голубыми глазами. Волк спокойно – он почти всегда был невозмутим – присел на посыпанную иглами и прошлогодними пожухлыми листьями землю.

Вот чёрный ворон – тот, напротив, долго не мог угомониться, покружил ещё над соснами, высматривая что-то, одному ему ведомое, несколько раз слетал вниз, затем снова взмывал… И наконец, сложив крылья, вихрем пронёсся мимо невозмутимого волка, ударился о землю…

* * *

Она поднялась, нервно смахивая с иссиня-чёрных волос прилипшие иголки. Несколько раз едва не расцарапала себе лицо длинными кривыми птичьими когтями; спохватившись, тряхнула кистями рук. Когти исчезли, точно растворились в воздухе – на их месте остались тонкие женские пальчики, обманчиво казавшиеся беззащитными.

– Ты становишься рассеянной, Злата, – чуть насмешливо произнёс волк.

Она не обернулась, лишь дёрнула плечом. Из одежды на ней была лишь длинная холщовая рубаха с полинявшей вышивкой по подолу, рукавам и вороту. Одеяние едва не соскользнуло с плеч, и, почувствовав это, женщина испуганно поправила истончившуюся ткань.

– Не пугайся, некого тут бояться. Да и облик твой ведь уже давно от человеческого не отличается, – спокойно сказал волк.

Она вздохнула и, наконец, повернулась к нему.

– Знаю! Только до сих пор во сне их вижу – тех, что гнали меня от деревни да мавкою кликали. И наяву иногда…

– Тебе ведь только тринадцать или четырнадцать лет тогда минуло, – тихо ответил собеседник. – И ты можешь помнить?

– Может, и четырнадцать… Но я всё помню, всё! Я ведь до сих пор так и осталась для них чужой. А здесь я не могу, Всеслав. Тебе хорошо, ты можешь. А я – нет.

– Просто с тобою судьба злее обошлась, а мне, наверное, повезло.

Он встал, вскинулся на задние лапы – Злата много раз видела, как волк обращается человеком и наоборот, но зрелище было настолько диковинным, что тот, кто видел в первый раз, верно, застыл бы в изумлении.

Волк откинул голову назад, шерсть начала исчезать с его морды, зубы – уменьшаться, уши и лапы становились короче, а хвост съёживался, будто горящая бумага, пока не пропал совсем. Мало-помалу перед ней очутился высокий, ещё молодой человек с длинными тёмными волосами, чернобровый, с худым узким лицом, одетый в простую крестьянскую поддёвку. Совершенный обыватель, житель окрестных сёл. Только ярко-голубые глаза остались теми же – такие не спрячешь, не поменяешь даже за несколько веков…

– Ну, здравствуй, Злата! – он шагнул вперёд, обнял женщину и прижал к себе.

– Здравствуй, Всеслав.

Она закрыла глаза, положила руки ему на плечи, прислонилась лбом к широкой, сильной груди. Пожалуй, только так ей было спокойно, только так она могла глубоко и ровно дышать, не думая ни о чём. Но она знала – это ненадолго. Увы.

Всеслав слегка отстранил Злату от себя, внимательно вглядываясь ей в глаза.

– Ну, что: ты видела свою дочь? Признала она тебя?

Ах, напрасно он заговорил об этом прямо сейчас. Ей так хотелось продлить подольше блаженное ощущение покоя, не возвращаться к своей вечной боли, мучительной и радостной одновременно… Ей хотелось подождать, пока она останется одна. Обдумать всё, как следует, и решить, как быть дальше, причём решить самой, ни с кем не советуясь.

Но, наверное, сегодня у него мало времени – а не спросить он не мог.

– Видела. Она теперь признала меня совсем. Она… Она – это что-то невероятное, Всеслав! Сегодня она нарисовала меня на холсте, а потом воплотила, по-настоящему! Ведь иначе-то пока невозможно! Но как она смогла?! И, наверное, в следующий раз…

– Подожди. Не торопись с этим. Злата, ты же знаешь: твоё появление рядом с ней может быть опасным в первую очередь для тебя – а может быть, и для неё. А мы ведь пока не уверены, какой она получилась.

Злата высвободилась из его объятий.

– Я и так сделала всё, чтобы оградить её от того, что произошло со мною. Сёстры говорили, мы были из проклятого рода: все девочки из наших умирали некрещёными, а потом – приходила Она и забирала…

Всеслав мягко прижал ладонь к её губам.

– Тише! Я слышал эту историю много раз, Злата, но… Ты ведь давно уже не одна из них!

– Но кто бы мог поклясться, что с моей дочерью не случилось бы то же самое? Всеслав! Ты думаешь, мне было легко двадцать лет назад бросить новорождённое дитя, когда оно оказалось девочкой? Если бы проклятье воплотилось в ней, я не смогла бы ничего сделать, не смогла бы даже умереть за неё! Я – нечисть, мавка, про́клятая собственной праматерью!

– Злата, дорогая моя! – взволнованно сказал Всеслав и снова прижал её к себе. – Ты давно уже не живёшь мавкою, ты не причиняешь никому ничего худого! Ты ушла тогда от сестёр; а если и был грех…

– Грех был, – шёпотом сказала женщина. – Я не забыла о нём и не забуду.

– Отмолить можно…

– Знаю. Но рядом с дочерью я во плоти появляться боюсь. Вдруг она тоже…

Всеслав промолчал. Они не знали хорошо, какая, собственно, опасность может грозить дочери Златы, если рядом с той появится родная мать – но Злата непоколебимо верила, что делать этого нельзя. Переубедить её было пока невозможно.

– Ты там, дома, только с дочерью повидалась? – хмуро спросил он.

– Нет, но что теперь делать… Всеслав, да ты уж не ревновать ли к мужу собираешься? Будет, перестань. Столько лет прошло.

– Знаешь ведь, что он тебя до сих пор любит, – Всеслав произнёс это не со злостью, а со спокойной горечью. – Это же одна из твоих чар: кто тебя увидит, больше не забудет, не заменит никем, никогда. Верно, и дочери твой дар передался? Никто перед вашей красотой не устоит.

Злата вздохнула. Она ни о чём не жалела, но знала: Всеславу было до сих пор больно даже вспоминать.

– Ты подумай: будь она твоей, как бы она человеком-то стала? Дочь мавки и оборотня! Жило бы наше дитя в болоте, гонимое всеми, ненавидимое…

– Может быть, ей бы и тут было хорошо.

– Мне хорошо не было! – упрямо воскликнула Злата. – Я как в возраст вошла, сделалась готова, тогда и пошла к людям, думала: не найдётся смельчака, кто святой водой окропит, так и пусть прибьют! Если бы не ты тогда – точно бы пропала!

– Смелая ты у меня, гордая… – с горькой нежностью произнёс Всеслав, прикасаясь губами к её чёрным, как вороново крыло, волосам. – Похожа на тебя дочь? Так же красива?

– Очень, очень похожа, будто отражение в зеркале! И она ещё лучше, чем я, только силы своей пока не знает. Послушай, Всеслав, – Злата подняла глаза и ласково коснулась пальцами его щеки. – Обещай мне.

– Всё, что скажешь!

– Так вот: ты хоть и оборотень, и существование твоё уж много веков длится, но ты всё-таки и в людском миру принят, у тебя и поместье, и состояние, и друзья… Никто из ныне живущих о твоей тайной жизни не подозревает. Так если со мной случится что-нибудь…

– Злата! – молодой человек протестующе поднял руку.

– Нет, не перечь! Кроме тебя, мне некого просить. Позаботься о моей дочери, присмотри за ней! Ты в открытую сможешь за неё вступиться, если нужно будет.

Всеслав был удивлён.

– Злата, милая, у неё же сестра, отец, мать, то есть мачеха – да и сама девица, чай, давно не дитё малое. Разве её там обижают? От кого её защищать?

Но Злате было тяжело объяснить постоянную тревогу за оставленную много лет назад дочь. Они, по сути, были чужими друг другу; неизвестно, встретятся ли они когда-нибудь спокойно, лицом к лицу, будучи в человеческом воплощении? Правда, у дочери другого и не было, но кто знает?..

Да и в любом случае, хоть даже она захочет, никто её в семью, оставленную много лет назад, не позовёт и не примет. Злата надеялась лишь, что дочь когда-нибудь её простит. Может быть.

И Всеслав пообещал – просто чтобы успокоить ту, которую любил и принимал безоговорочно уже столь долгое время, со всеми её страхами, сомнениями, изменами, преступлениями невольными – и горячим раскаянием, желанием искупить грехи.

* * *

А немного позже Всеслав на руках внёс уснувшую в его объятиях Злату в их тайное укрытие – домик, собственноручно выстроенный им здесь, неподалёку от речки Лустовки. Здесь для них было безопасно. Места болотистые, вокруг – топь: человеку не подойти, а зверей они не боялись.

* * *

Анна с малых лет жила в постоянном страхе, о котором никто на свете не догадывался: она инстинктивно старалась скрывать свои чувства. На первый взгляд, ей выпала завидная судьба: богатая невеста, любимое, избалованное дитя, красавица – покорительница сердец, королева балов… У неё не было врагов, она всегда как-то ухитрялась привлекать к себе всех вокруг. К ней тянулись и дети, и старики, и пожилые матроны; даже молодые девицы-соперницы любили её и прощали красоту и успех.