Дневник призывателя

Девочка обещает себе, что она обязательно станет сильной и отомстит.

А пока она боится темноты и мочит штанишки, когда мигает свет. Ее передают из семьи в семью. Никто не хочет оставаться с ней надолго. Каждый обещает чего-то, но забывает сказать, что он в ее жизни не навсегда. Лучше бы говорили, тогда бы она не привыкала.

Единственное, что для нее вечно – это ее кошмар, который она боится и вспоминать и забыть.

Каждый вечер, перед сном она читает корявые строки, написанные алым, вместо молитвы, и просит бога, чтобы он спас ее от того, кто хочет ее поймать. От того, кто ее отпустил на время.

Читает один лист, самый последний. Это послание и для нее:

«Мой разум рисует тени. Боже, я схожу с ума. Скажи мне, что все это сон, спаси меня. Склоняю свою голову перед тобой. Целую руки, не смея поднять взора. Я слышу их крики, я боюсь, что они выберутся наружу. Демоны танцуют и просят выпустить их, отпереть все двери. Мне страшно. Ты заставляешь меня опускаться ниже…

…Ты знаешь, я все вспоминаю ту девушку. Ее облик навеки перед моим взором. Она так прекрасна, точно розовый бутон, купающийся в росе и первых солнечных лучах. Я вновь хочу держать ее за руку, чувствовать теплые прикосновения и слышать мелодичный голос. Пожалуй, хочу жениться на ней, но я не вижу здесь света. Алтарь покрыт языками пламени. …Или это кровь? Я запутался, боже.

Вскрываю старые письма, которые я не читал. Преподношу их тебе, но ты отвергаешь их, и они разлетаются, обращаясь пеплом.

Мне больно. Мои чувства не поняты.

Прошу – опускаюсь ниже. Ты меня слышишь?

Вышиваю на руках ее имя. Надеюсь, ей понравится. Белая нить окрашивается алым. Кажется, стяжки ложатся прямо по венам.

Показываю и улыбаюсь. Я приношу ей цветы и сладости, но она даже не оборачивается ко мне. Только плачет.

Прошу пусть все будет сном. Целую руки. Твои? Ее? Мои? Уже и не знаю.

Я до сих пор слышу крики. Боюсь, что они найдут выход. Демоны. Твари. Ненавижу.

Любуюсь девушкой. Целую шею и губы. Она не глядит, только плачет. Наверное, ей не нравится ее монашеская ряса. Снимаю. Запоминаю черты и изгибы.

Мне хочется наслаждаться звуками ее голоса, но она сжимает губы, чтобы не проронить ни слова, кусает их до крови. Поднимает взгляд к небу. Похоже, что она просит вместе со мной.

Не бойся, малышка, я не позволю им открыть двери.

Алтарь полыхает, окна трещат. Не бойся, милая, им не выйти наружу. Просто склонись и целуй мои руки.

Смеюсь, не смотря в глаза ни тебе, ни ей.

Просто прошу спасти меня. Помоги мне.

Девушка плачет. Ей не нравятся цепи, но так для нее будет лучше. Ей так идет ошейник, впивающийся в нежную, точно белая лилия, кожу. И эти губы в крови так приятно целовать.

Прошу спасти меня, провожу рукою по девушке. Какая красивая и холодная. Кажется, я наигрался – она мертвая. А другая? Дрожит в углу и не смеет шелохнуться. Иди, глупышка, ты еще слишком мала для моих игр, но я вернусь, когда решу, что пора рвать цветы – они гораздо красивее, когда есть кому на них смотреть. Ты поймешь это по сладкому вкусу, дрожи по телу и мигающему свету.

Видишь, как просто? Я явлюсь подобно принцу из сказки, жаль не из доброй, а той, что ты боишься открыть. В ней каждый лист чернее сажи, подобно моей душе. Ничего страшного – скоро я так же запачкаю и твою.

Беги, дура, беги! От меня тебе не уйти. Смеюсь, надрываюсь. Падаю ниц и целую ноги того, кто никогда не был живым.

Ты меня слышишь? Спаси. Не дай им выбраться наружу.

Смотрю на церковь, которая не выпускает своих узников. Монахи никогда оттуда не выберутся – я их поджог и запер двери.

Глупышка бежит. Всего пара лет и я вновь ее настигну. Поиграю с нею и ее друзьями. Боюсь одного, того человека, которому никого не спасти, но во власти убить.

Всего пара лет и посмеюсь, глядя в его бесстрастную рожу.

Тихие всхлипы становятся гомерическим хохотом. Как хорошо, до хрипа и дрожи».

Странные строки. Маленькая девочка не знает о чем они, но как только мигает свет, она оказывается в луже, и новые родители отдают ее другим.

***

Чем больше я смотрю на Кристал, тем ярче вижу маленькую девочку, трясущуюся от страха. Я не умею читать мысли, но эмпатию никто не отменял. Для меня же она намного хуже – зачастую я вижу то, что чувствует мой собеседник. Порою мне кажется, что я могу уловить его воспоминания. Но, наверное, она слишком много читает и представляет. В самом деле, не была же она участницей всего этого?! Горящая церковь, труп девушки, невнятный силуэт… Просто кошмары?

Я все обещаю себе отдохнуть, но тону во всем непонятном, точно в болоте. Перечу сам себе, путаю мысли и чувства. Порой мне кажется, что все, что я ощущаю, не принадлежит мне.

Мысленно смеюсь.

Какого цвета радуга, если ты слеп?

Мигает свет, Кристал зажимает себе рот руками, чтобы не закричать. Еще немного и он гаснет, и она не выдерживает – издает приглушенный вскрик, больше похожий на писк мышонка, на которого опустился тяжелый веник.

Она боится темноты? Не лучшее качество для охотника, ведь почти все твари выбирают своими владениями ночь. Или того, что в ней. Тех, кто приходят, когда мигает свет.

Но это же квартира Ларса, он же ее защитил, так? Мы в безопасности.

– Ну вот, опять пробки выбило, – недовольный Ларс. Колебания воздуха – он поднялся и направился к двери. Как все просто. Всего лишь пробки. Но…

Нет. Тут явно что-то другое. Кто-то смотрит за нами из темноты. И эта неизвестность пугает. Но мне кажется, что Кристал знает, чего именно она боится.

Я перевернулся и насторожился. Кто-то бродит рядом или это просто воображение? Бывало, когда люди настолько загоняли себя, что их убивали свои собственные видения – точнее страх перед ними.

Часто мы сами выдумываем монстров. Мы верим в них и убеждаем мозг в том, что они действительно есть.

– Здесь кто-то есть? – спросил Тоша. Тонких существ он до сих пор не видит. И я бы посоветовал не учиться этого делать, но кто меня будет слушать? Он всегда искал что-то паранормальное и теперь не отступится. Может в этом есть и толика моей вины.

– Я никого не вижу, – говорю громко, чтобы отогнать свои чувства. Говорю и сам же опасаюсь своих слов, вылетающих изо рта вместе с облачками пара. – Но как же холодно!

– И правда… – прошептала Кристал.

Затихли. Прислушиваемся.

Тишина такая, что начинает казаться, что она трещит и звенит, отдаваясь пульсацией в ушах.

А где Соха? Мне его не слышно, словно его присутствие стерли. Да и о дыхании других я знаю только по этим крошечным облачкам, еле заметным в темном помещении, освещенном лишь окном. Постойте, а когда за окном наступила ночь? Мы же тут практически с утра…

Беспокоюсь. Волной накатывает паника. И тут все тонет – по квартире разливается музыка, которой не должно быть слышно. Ашраи, запертая в клетке, в комнате со звукоизоляцией играет на флейте. Так волшебно, что сердце не стучит, а поет и тает в неге, точно сливочная помадка в горячем шоколаде.

Мелодичные ноты, сказочное чувство – полный восторг. Вот звук становится выше и тоньше, чтобы резко стать ниже и глуше. История, показанная вначале, видоизменяется и мне начинает казаться, что это я тот самый человек, влюбленный в Селену. Это я! Я собираю самые красивые цветы, не зная их названий. Стираю ноги в кровь, царапаю и обжигаю руки. Возможно, скоро умру от этого яда. Зачем? Все ради ее улыбки. Она так красиво смеется, что мне хочется делать все, чтобы она была счастлива. Если она попросит – я отправлюсь на край света. Пойду куда угодно, если она захочет, или стану верным псом для моей принцессы.

Но правда в том, что мы оба мертвы. Она стала лужицей воды, растаяв точно туман на солнце, а я обернулся призраком, лишившись своего тела.

Нам никогда не быть вместе.

Никогда.

Но как бы я хотел умереть вместе с ней, в объятиях друг друга, а не в одиночестве. Но не судьба. Мир оказался слишком жесток, дав лишь надежду на счастье и тут же ее оторвав. Моя красная нить рвется и тает под солнцем. Как страшно…

Страшно знать, что самое желанное невозможно. Нам нельзя было любить друг друга, ведь мы из разных миров, тех, что пересеклись на миг одной лунной ночью.

Встряхиваюсь. Дрожу.

Кто это воет? Я?!

Музыка то ускоряет, то замедляет темп, не давая опомниться. Меня бросает из стороны в сторону, будто я попал в шторм. Иллюзия! Проклятый морок.

Ощущаю сотни прикосновений, задыхаюсь и бьюсь в агонии, что слаще тысячи поцелуев. Эта боль и отчаяние ярче, чем эйфория. Это все не мое, но оно подобно наркотику, который вкалывают без твоего разрешения, и ты уже не в силах сопротивляться.

Звук флейты видоизменяется, танцует и извивается, напоминая клубок змей. К нему добавляется серебряный звон, точно некто бьет в миниатюрный колокол, требуя обратить на него внимание, но постоянно ускользая от взора.

Сейчас я тебя поймаю! Ну, ты погоди! Сейчас…

Слышу сбивчивое дыхание. Оно мое? Нет. Нет… Нет!

Тело выгибается без моей воли, и мне кажется, что я слышу хруст. Что это? Позвоночник. Все мои кости. Они словно мгновенно стареют, ломаются и становятся прахом, принося покой. Наверное, вечный.

В танец мелодии вступает скрипка, плача, как дитя, брошенное нерадивой матерью в лесу, скоро оно умрет и его примет в свою свиту покровитель, чтобы любить, как свое чадо. Вот только он уже видит печальный финал – любовь к человеку, поцелуй, смерть. Его дитя растворится, обернувшись роем мотыльков с белесыми крыльями.

Многие твари так сильно любят людей, что не боятся смерти. Они готовы отдать все ради единого мига. Человек этого никогда не оценит.

Чувствую касания, нежные губы. Не моя память. Но я не хочу уходить из этого бреда. Я хочу еще и еще этого сладкого яда! Касайтесь меня, любите меня, будьте со мной.

Я боюсь, что все кончится, что я останусь один.

Не оставляйте меня одного, пожалуйста. Я знаю, что я умру в одиночестве. Оно отравит меня, согнет в бараний рог, перемелет и выплюнет. Оно доведет меня до могилы.

Я так не хочу быть один…

Целуйте меня, мои искусанные губы. Целуйте. Еще и еще.

Если хотите – убейте. Только не бросайте меня одного!

Скрипка приглашает за собой голоса. Один, второй… Больше! Еще и еще!

Тону. Захлебываюсь. Улыбаюсь. Как же я счастлив.

И тут подобно обуху по голове я проваливаюсь в свой кошмар. Метро, двенадцать минут, Верочка, стоящая на платформе.

– Тебе никого не спасти!

Обернулся и вздрогнул.

Под сенью Всевышнего покоится.

Вижу еще одну девушку, которая была в моем ожившем кошмаре. Поломанная, как тогда, когда я увидел ее за стеклом. Стоит, пошатываясь из стороны в сторону и смеется, точно некто нарисовал ей вечную улыбку.

Она точно марионетка на шарнирах. Вот сейчас кукловод уронит нити и она рухнет. Сложится пополам. А потом… Внутри нее окажется только вата. Игрушка. Чертова игрушка.

– Убирайся, – кричу и не слышу. Ору во все горло – ни единого слова.

Это немое кино, а я в нем главный актер. Возможно, что и все краски черно-белые. Газетные, тусклые.

Свободная белая сорочка и простая кроличья полумаска с ушками, открывающая нижнюю половину лица… Как в тот раз. Жутко, совсем не мило. Волосы на этот раз не висят патлами, а собраны в две косы, необычные синие глаза неподвижно смотрят на меня, с подбородка стекает кровь, пачкая ее одеяние еще больше. И кожа бледная, скорее даже серая. Кажется, что еще немного, и она разойдется по невидимым швам. Вон, я уже это вижу. Раны сухие, бескровные, но в них копошатся опарыши.

Девушка мертвая. Безвозвратно мертвая. Разлагающаяся. Чувствую этот мерзкий тухлый и сладковатый запах гнили.

Почти не дышу. Она же медленно закрывает глаза, точно старая заводная игрушка. Один удар сердца. Еще… Оно предательски старается остановиться. Так же нарочито медленно открывает.

Сглотнул. Сердце передумало и заколотилось. Видимо ему захотелось сбежать и оставить меня наедине с ней. Не могу отвести взгляда – мне почему-то хочется на нее смотреть, рассматривать и замечать детали, которые я мечтаю забыть. Одно хорошо, не дрожу. Но что мне делать? Чего она хочет от меня.

Зажмурился. Может, сработает?

Ее там нет, ее там нет…

В этот раз обязательно сработает.

Только как из памяти выкинуть образ? Тот образ, что я уже видел. Девичье личико в маске, ее пустые глазницы, черные провалы вместо глаз, обожжённую кожу вокруг них и губы, что шепчут:

– Ты не спас меня…

Сашенька!

И пепел, сыплющийся из этих дыр на ее лице. Дождь из пепла, заменивший ей слезы.

– Как я мог тебя спасти? – выпалил и сжался, точно готовясь к удару.

– Черная бездна уже смотрит. Она готовит для тебя пекло. Убийца, – она кричит и смеется. – Ты убийца! Таким родился! Таким станешь! Тебя продали.

Кто? Я никого не убивал. Не убью. Не стану!

Раны на ее теле все глубже, она трясется, словно в припадке, с уголков губ стекает пена. Кашляет и делает глотательные движения, выталкивая что-то из себя. Еще немного и она держит губами глаз. Синий, затянутый пленкой. Он слепо ищет нечто, а потом фокусируется на мне.

Девушка шагает ко мне. Отступаю.

Нет! Не надо, пожалуйста. Прошу…

Трясусь, подобно осиновому листу. Оборачиваюсь на Верочку. Она-то точно живая! Я в этом уверен.

– Сашенька? Спаси меня, Сашенька! Я обещаю, я никому не скажу.

Смотрю на нее, тяну к ней руки. Я должен помочь!

Это же Верочка.

Моя…

Качаю головой, кривлюсь от боли.

– Есть ли смысл ждать того, кто не вернулся домой?

Голоса. Они разрывают меня изнутри.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!», – кто-то молится. Тот безумный старик, разрывающий свою хожу.

Гомерический хохот.

Одежда клоуна? Почему же мне так страшно. Это же смешно.

Клоун! Клоун! Клоун…

Слышу лязг. Когти скребут по стенам тоннеля. Монстр переваливается с лапы на лапу, обтирается железными боками, скрипит зубами и облизывается, сглатывая тягучую слюну. Ему нужны жертвы. Как можно больше жертв. Оглашает тоннель пронзительным криком, вымораживающим внутренности.

– Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Почему они не боятся молитвы? Почему читают?

Мне от этого страшно.

Спасите меня, я ведь так поседею раньше срока. Умру от страха, от остановки сердца. Моего мохнатого сердца.

– Верочка? – шепчу.

Она сейчас тоже мертвая. В моих видениях только трупы. Я не хочу их видеть! Пусть они уйдут.

Порою мне кажется, что они жаждут, чтобы я стал одним из них. Я уже мечтаю даровать им покой. Пусть наконец-то приедут домой! Пусть…

Вы уже накатались. С вас хватит. Пора уходить.

Волосы Верочки распущены, грудная клетка раскурочена. Почему же она все равно красивая?!

Она смотрит на меня, не отрываясь, осуждающе, с обидой и болью.

Ее платье кажется свадебным. Изящным и легким, как морская пена.

Почему она не злится, если считает меня убийцей? Даже самый хороший человек после смерти становится безжалостной тварью, если решит остаться в нашем мире.

Ежусь. Как же мне холодно. Этот холод настоящий или придуманный?

Выдыхаю облачко пара:

– Чего тебе? – тру руки друг об друга. Согрейте меня уже. Призраков много, а толку никакого. Мне так страшно, что даже весело. Смешно до истерики.

Хочу пошутить, но не получается. Наверное, мой мозг тоже замерз.

Верочка оказывается на шаг ближе. Я не видел, чтобы она двигалась – она просто исчезла в одном месте и появилась в другом. Резко. Точно кто-то вырезал кадры из фильма.

Ближе…

Ближе…

Ближе.

Еще.

Переход за переходом.

Отступаю, так же медленно, шаг за шагом. Стараюсь сохранять дистанцию, но упираюсь в стену. Откуда? Уберите, пожалуйста. Мне страшно. А дальше идти некуда.

Дрожу. Ощущаю все шероховатости камня, его холод и влажность. Но как же так? Какая стена? Какое метро? Я же в квартире! В квартире! Квар-ти-ре. Мысленно повторяю по слогам, точно пытаюсь убедить сам себя, но ощущения говорят совсем о другом. Теперь это метро моя реальность.

Призракам же все равно. Для них нет стен и преград.

Верочка уже прямо передо мной. Почему-то чувствую ее дыхание, хотя его не должно быть. Я же вижу все ее внутренности, черт.

Белокурые пряди вьются, обрамляя лицо, точно ангельский лик. Я смотрю ей в глаза и тону в ее боли. Захлебываюсь и ненавижу себя.

Вера облизывает чуть припухшие, точно она их долго кусала, губы. Ее голос пробирает меня до мурашек:

– Почему ты не спас меня?

– Прости… – это я и не я одновременно. Я молчу, но слышу себя. – Прости, милая. Я не хотел, чтобы тебе было больно.

Придвигается еще ближе. Ее губы почти касаются моих.

Сглатываю. Меня бросает в жар.

Почему мне так хочется узнать, каковы на вкус ее губы?

Александр, прекратите, не пугайте себя и людей. Она мертвая! Ты видишь ее внутренности! Окстись, придурок…

Еще раз сглатываю.

– Почему ты убил меня, Сашенька? – резкий ментальный удар под дых, ушат колодезной воды.

Убил? Я? Быть такого не может. Я не мог… Не мог… Не мог! Кричу, но с губ не срывается ничего. Другой я что-то знает и молчит.

– Прости, – отвечаю я. Я и не я. Кто говорит за меня? – Прости, Верочка, я не мог поступить иначе.

– Ты заплатил моей душой. Ты солгал всем, – она проводит рукой по моей щеке, будто стирая слезы.

Я ничего не знаю. О чем она? Мне страшно. Я же не мог сделать ничего плохого? Да, я не очень хороший, но не настолько же. Правда?

Пытаюсь отделаться от видения, но погружаюсь в него только глубже.

– Почему ты не спас меня? Почему ты пожертвовал мной? Почему именно мной? Из-за того признания? – она проводит по мне рукой.

Не знаю, что ответить, другой я тоже, но он явно понимает больше моего. Что за признание? О чем она?

–Ты обречешь себя на страдания, – доверительно и печально сказала Верочка. Внимательно посмотрела на меня и запечатлела поцелуй, который был легче крыла бабочки и больнее тысячи ударов.

– Я…

Холодно.

Почему я не спас ее?..

– Просыпайтесь. В самом деле, вы же не попугаи, чтобы засыпать, когда выключают свет! – возмущенный Ларс. Такой родной, такой хороший. Выдернувший меня из кошмара.

Сон? Это все было сном?

Но я до сих пор чувствую вкус поцелуя. И хочу еще. Хочу получить его в реальности.

Глава 9. Девочка в кошачьей маске

– Это все было сном? – в который раз спрашивает Кристал. – Всего лишь сном? Честно?

Молча киваем. Думаем.

Слишком реально для сна. Каждый это понимает, но не признает.

Антоша повторяет это вслух, и все опять соглашаются. Не у дел только Соха, но ему интересно, что же видели мы.

Черт, как же я хочу поделиться всем, но не имею на это никакого права. Не хочу причинять боль Антону. Он мне просто не простит поцелуй с Верой, пусть и фантомной. Тем более мое желание. Морщусь, жмурюсь, стараюсь не пересекаться ни с кем взглядом. Скорее всего, Тоша решит, что я этого желаю и хочу увести у него Верочку. Первое – правда, а вот второе уже ложь. Ничего не хочу, кроме… Кроме поцелуя. Хочу узнать, будет ли он таким же, как в этом видении. И желаю знать, о чем она говорила. О каком признании? Кем был тот, кто отвечал за меня?

Ничего не могу сказать. На губах я все еще чувствую вкус поцелуя. В реальности это было бы так же приятно?

Думаю, морщусь. Какой же я идиот. Столько пафосных слов, а стоило почувствовать нечто, чего я еще не пробовал, как оказался простым и приземленным мальчишкой.

Перестал смотреть в пустоту и перевел взгляд на Кристал. На ее трясущиеся руки. Ну, расскажешь что-нибудь?

Дрожит, обхватив себя за плечи. Кайса пытается ее успокоить, но безрезультатно. Сейчас до нее не достучаться – она все еще в своем кошмаре. Не может выбраться, не способна поверить, что он закончился.

Я тоже не верю, но…Видимо ее кошмары похлеще моих.

Так получается, что я не могу поделиться видением с другими, Кристал тоже, значит…

Нет, я бы все рассказал, если бы здесь не было Тоши. Ларсу можно доверять секреты, он же не пробиваем, как гранитная стена. Правда, сейчас я в этом сомневаюсь. У него тоже есть слабости. А впрочем, у кого их нет? У Ахиллеса ведь тоже была его пята.

Посмотрел сначала на Тошу, затем на Кайсу, опять на Тошу.

Хм…

Кого бы попросить? На кого переключить внимание и переложить ответственность?

Мне кажется, что я слышу, как моргаю. Непривычно тихо – единственный звук – всхлипы Кристал. Остальные спокойны. Похоже, что либо мы самые впечатлительные, либо нам больше всех досталось. А хотя… Кто знает? Не услышав истины, трудно делать выводы.

Прищурился. Нет, со всеми что-то не так. Все сейчас напряженные и сосредоточенные. Тоша бледнее, чем обычно, а Кайса непроизвольно кусает губы. К тому же руки у этих двоих явно подрагивают.

Вздохнул. Такое чувство, что с нами кто-то играет, забавляясь нашими слабостями. Смотрит со стороны, показывает нам картинки и ждет результата. Многие эксперименты делаются так, другие хуже и страшнее, ведь их проводят люди над себе подобными.

В таких случаях мне больше нравятся монстры – от них хотя бы предполагаешь получить так называемое зло. А от человека… Мы слишком часто доверяем себе подобным, и бывает так, что зря. История знает много случаев, когда с виду безобидные люди совершали преступления, от которых кровь стынет в жилах.

Вы заподозрите убийцу и насильника в добродушном соседе, работающим клоуном в больнице? Он помогает детям, всегда отзывчив и любезен. Разве может такой человек совершить что-то плохое? Не только может, но и делает. Он замуровывает трупы жертв в бетон, а потом вместе со всеми удивляется тому, куда деваются дети. Он же не вызывает подозрений – он клоун, он смешит людей, дарит радость и… Убивает.

А в любимом учителе? Прекрасном семьянине и замечательном человеке, организовавшем туристический клуб? Нет, конечно. А тем временем он снимал фильмы, на которых мучил и убивал. Выжившим жертвам же никто не верил – репутация учителя безупречна.

Может быть хотя бы в милиционере? Обаятельном мужчине, улыбчивом и легко идущем на контакт с людьми. Как такому не поверить? Это же милиционер, защитник справедливости. И люди верили. А дальше – лес, нож или удушение, смерть.

Кто увидит во всех этих людях жестокого палача, наслаждающегося чужой болью? Я бы не увидел. А даже если бы мне об этом сказали, то не захотел бы верить.

С людьми часто так – они отрицают неугодную правду. Не верят жертвам, когда тем нужна защита и помощь. И во что это выливается? В то, что общество скорее склонно обвинять жертву, нежели преступника. Сама виновата, сама не туда пошла, сама не тому поверила, сама не так оделась. Жертва виновата во всем. Жертва спровоцировала человека.

Но разве так может быть? Почему люди так любят оправдывать своих мучителей? Просто они боятся поверить, что могут оказаться в этой схеме. Им проще убеждать себя в том, что пострадавшие сами сделали все, чтобы им причинили боль.

Так за громкими словами почти всегда скрывается лицемерие. Да и вообще люди по своей натуре не совсем биосоциальны, а скорее биоэгоистичны. Очень редко, когда человек вместо себя выберет другого, редко, когда будет плакать, жалея кого-то, кроме себя. Мы так устроены.

Я бы назвал это империей масок. С рождения человека воспитывают, думая, что создают себе идеального ребенка, ну или вовсе не думая ни о чем. Ребенок же в свою очередь не ограничивается тем, что слушается всех нравоучений – он наблюдает. Впитывает все, как губка – жесты, фразы, поведение окружающих, прохожих и героев фильмов. Глядя на реакцию других, ребенок создает свое мнение о том, что хорошо, а что плохо. Вопрос здесь, скорее, в его эмпатичности – кому он отдаст предпочтение – злодею или герою, мучителю или жертве. В семьях, где отец дебошир и пьяница, а мать покорная и всепрощающая, ребенок может скопировать одну из видимых моделей или же возненавидеть обоих, если коэффициенты боли и страха превысят допустимую норму. Впрочем, все всегда идет из детства, если у человека нет серьезных психических нарушений.

Кивнул сам себе и вновь посмотрел на Кайсу и Тошу. Тишина не может длиться вечно, в компании она и вовсе губительна. Люди не способны молчать, когда ничем не заняты. Именно поэтому беседа зарождается в поезде и в очереди в поликлинику. Мозг человека не занят, ему становится скучно и эмоционально, на подсознательном уровне он хочет общения, чтобы избавиться от навязчивой скуки.