Джекпот

Маша в хорошем расположении духа, выпивает наравне с Костей полбокала, закусывает сыром, закуривает сигарету, интересуется, где и с кем он бывал, что видел за полторы недели, с их последнего свидания истекшие. «С кем» – незамысловатая игра. Прекрасно Маша знает, что ни с кем, кроме нее, Костя не встречается. Спросить об этом – значит проявить заинтересованность, показать, что следит за его личной жизнью и даже ревнует слегка, пусть и без всяких на то поводов. Косте приятно: женщина в тридцать четыре ревнует его, почти шестидесятилетнего, пусть и невсамделишно.

Маша привлекательна неброской, неяркой, не стреляющей красотой. Чуть выше среднего роста, ширококостная, ладненькая, совсем не семитская внешность, однако чистокровная еврейка. Лицо ее можно было бы назвать обыкновенным, даже простоватым, если бы не глаза. Серо-зеленые, они доминируют, в них, как и в губах, некая неопределенность, скрытность. Побаивается Костя слегка летучего, мигом возникающего и мигом гаснущего полузагадочного выражения: мнится ему, в любой момент может что-то случиться, нарушить его отношения с Машей. Такое уже бывало. Припухлые поддужья глаз говорят: опять спит мало, нервничает. Надумала покупать дом под Нью-Йорком, не имея денег на первый взнос. И сейчас разговор опять вертится вокруг злосчастного взноса.

– Ты авантюристка, – не в осуждение, скорее с поощрительными нотками произносит Костя. – Почему надо картину гнать? Собери постепенно деньги, братья и друзья помогут, – ко вторым он, понятно, причисляет и себя, – начни выбирать, а не хватай первое попавшееся.

– Не первое попавшееся, а очень хороший дом. Я уже нашла. Процент банковский сейчас низкий, ссуду мне дадут, а что будет завтра, никто не знает. Да, я решительная: если что-то нравится, беру сразу, не раздумывая. И не только что-то, но и кого-то. Тебя же сразу выбрала.

– Ну, положим, ты на меня на корриде и не смотрела.

Я ни на кого не смотрела, даже на быков. Болела, температурила. А после самолета сама пришла.

– Это потому, что с Андреем в ссоре была.

– Не только поэтому.

Маша начинает выкладывать цифры. На первый взнос собрать нужно тридцать пять тысяч. Десять процентов. Столько-то дадут братья, столько-то друзья… и делает паузу.

– Тысяч семь дам я, – фиксирует свое участие в безумном проекте Костя.

– Спасибо. Отдам месяца через три, когда возьму еще заем.

Не торопись. Могу подождать. Ты твердо решила обосноваться в Фэйрлоне?

В вопросе неприкрытое беспокойство – это же очень далеко от Костиного жилья. Как будут встречаться? Маша намеренно игнорирует вопрос.

– Да. Братья недалеко, и дом почти новый, в приличном состоянии. Хочешь, поедем в выходные смотреть? На следующей неделе начну документы оформлять. К Новому году, может, вселюсь.

– А ты считала, сколько ежемесячно будешь банку выплачивать? Это ж тысячи полторы в месяц.

– Больше, – вздыхает.

– Я стану помогать, – выдает тайно-несбыточное.

– Посмотрим, – по своему обыкновению туманно, неопределенно, не очень обнадеживающе. – Хорошо, мы будем любиться? У меня всего час. Дети у мамы ждут…

…Тепло постели, только что покинутой женщиной. Смятая простыня, в складках – неостывший любовный жар, пот, запах кожи, волос. Стены задышливый Машин крик хранят, он поднимается из потаенной глуби, идет по нарастающей, выхлестывает неуемной силой плоти и гаснет, замирает в изнеможении. Маленькая смерть. Триста лет назад монах-доминиканец написал: всех нас ждет смерть, большая, единственная для каждого, но перед ней люди испытывают маленькую смерть, и не однажды. Хорошо это или плохо, неизвестно. То, в чем сомневался монах, для остальных бесспорно хорошо, прекрасно, восхитительно, бесподобно, божественно. Все неумолимо, неизбежно остынет, выветрится – тепло тела, пот, запах, словно и не было ничего. И так до следующего раза, когда повторится с той же, а может, и большей силой. И опять наступит маленькая смерть.

Костя лежит на неубранной кровати, не хочется вставать, двигаться. Сыр и фрукты не убраны в холодильник. И черт с ними. Тарелки не вымыты. До фени. Сладкие мгновения расставания с Машиной плотью – жаль, ничего нельзя спрятать, сохранить надолго, закупорить, как флакон духов изысканных. Настораживает брошенное Машей перед уходом, будто невзначай: а в меня мальчик влюбился, американец, странный такой, он недавно у нас на фирме – и полуулыбчивое, летучее, скрытно-полузагадочное выражение глаз и губ, которого Костя боится. «Какой еще мальчик? – понарошку хмурит брови. – Хватит мне Андрея». – «Мальчик. По имэйлу шлет записки. Я тебе покажу в следующий раз…»

Весь вечер не идет из головы этот мальчик. Только засыпая, переключается на другое, вспоминает Машины просительно-настойчивые ласки, а мыслями – в мадридском вечере, когда впервые увидел ее. Плаза де Торос. Коррида. Затянутые в корсеты изумительно красивых костюмов матадоры. И быки, отданные на заклание, без единого шанса спастись. Даже насадив на рога дразнящего их человека. Афиша той корриды висит у Кости в коридоре. Антонио Бриско, Рейес Мендоза, Серхио Мартинес. С этого вечера и началось у них с Машей. Вернее, еще ничего не началось и могло не начаться, если бы не счастливый случай. И тем не менее познакомились они именно на корриде; Костя столько слышал о ней и после некоторых колебаний решил посмотреть.

Далеко не полностью заполненная арена цирка (первое Костино удивление – он думал, быки собирают столько же зрителей, сколько футбольные матчи «Реала»). Под балдахином с испанским флагом – руководитель корриды, он же президент, с двумя помощниками. Взмахом белого платка объявляет о начале парада. Литавры. Выходят квадрильи, впереди два альгвасила на конях сопровождают матадоров: справа – самый опытный матадор, слева – менее опытный, в центре – самый молодой. Правила и традиции не меняются столетиями. За матадорами – бандерильеро, следующий ряд – пикадоры, приветствуют президиум. Снова взмах белого платка. Матадоры меняют парадные плащи на боевые, и все начинается.

На арене первый бык, и следует новое Костино удивление. Даже разочарование: бык совсем не чумовой, не вылетает, сжигаемый яростью, навстречу тем, кто раздразнивает его, а нехотя выходит из загона без видимого настроя драться. Порода его специально для боя выведена, но он не желает погибать на глазах публики, ждущей от него подвигов, аплодирующей и свистящей. А может, ему просто страшно, вопреки тому, чему его учили на ферме, может, инстинкт страха не убит до конца. Помощник матадора дразнит быка накидкой, пассы выделывает, разозлить пробует. Бык взирает презрительно-равнодушно, не реагирует на ухищрения человека, он явно не намерен бороться за себя, заранее смиряется со своей участью. По правилам такого быка загнать следует обратно и выпустить другого. Но президент молчит, а значит, бой продолжается.

За дело берется главный матадор, машет перед бычьей мордой красной тряпкой. Элегантны, изящны его пассы, бык слегка оживляется, пытается боднуть покрывало; однако без энтузиазма. А вот и пикадоры, поощряемые взмахом того же платочка. Выходят на арену под барабанный бой и звуки труб. Убийство начинается. Бык три удара пиками получает в загривок. Потом втыкают ему три пары бандерилий, течет кровь, бык начинает звереть – и терять силы. Втыкание бандерилий сопровождается пасодоблем. Спектакль выверен в мелочах, зрелище продумывалось и шлифовалось веками. Но бык все портит, на него жалко смотреть.

Главный матадор сбрасывает желтый плащ, берет шпагу, подходит к президентской ложе и просит разрешения на убийство. Начинает плясать вокруг истекающего кровью быка. Тот вообще не в силах сопротивляться. Удар шпагой в загривок – и дело сделано. Если с первой попытки воткнуть шпагу не удается, матадор получает еще две. Но этот втыкает шпагу метко. Бык падает, дергается в конвульсиях на песке. Кажется, он еще не умер. Добивает его кинжалом помощник матадора. Награда победителя – ухо поверженного животного. Герой гордо обегает арену, показывает ухо зрителям, в ответ громкая овация.

Ничего гаже и омерзительнее в своей жизни Костя не видел. Гадость и омерзение. Тем большее, чем красивее и изящнее обставляется зрелище убийства. Люди раздражают быков меньше, чем лошади альгвасилов, делает вывод Костя. Наверное, быки не могут простить им предательского участия в бойне. Чего ждать от людей? Ничего хорошего от них не дождешься. А вот предателям-коням нет пощады. И пока быки в силе, поистине с бычьим упрямством наскакивают на лошадей. Те просто бесят их. Лошади в защитных доспехах и с повязками на глазах: они не должны видеть быков, иначе могут дать деру. Костя ловит себя на желании увидеть, как бык со всей мочи боднет лошадь в защищенный бок и сбросит альгвасила. Пару раз удается, и Костя свистит в азарте. Однажды и матадор свое получает – сваливает его бык и рогом поддевает. Костя на стороне быка и не стесняется признаться в этом себе. Почему, если человек убивает быка, это зовется зрелищем, а если бык насаживает на рога человека, это зовется кровожадностью?

Костя иногда смотрит по телевизору Animal Planet, передачу о жизни животных, сильные там всегда настигают и убивают слабых: тигр – антилопу, лев – зебру, волк – зайца, но омерзительнее всего видеть, как куча койотов атакует молодого, отбившегося от стада быка, вдесятером на одного. У Кости давление поднимается, словно его самого на растерзание отдают и нет шансов спастись. Гонит тигр антилопу, а Костя с робкой надеждой: умчись от гада полосатого на своих дивных стройных ногах, пожалуйста, умчись, ты такая грациозная, я не могу видеть, как желтые мерзкие клыки вонзаются в твою нежную шею… Он вырубает экран, не в силах вынести очередную гибель – подтверждение вековечного природного закона борьбы видов.

Сходное чувство сейчас на корриде. Очередной бык повержен, на арену выезжает колесница из трех лошадей, возница накидывает петлю на бычью морду и тянет бездыханное животное к выходу. На песке алый след крови. Песок тут же заравнивают.

Сбоку, выше на ряд, слышна русская речь. Трое, не из Костиной группы, две молодые женщины и парень. Парню зрелище явно по душе, спутницы отворачиваются. На четвертом убитом быке встают и идут к выходу. Парень остается. Костя, повинуясь внутреннему порыву, за ними. В коридорах людей мало. Женщины движутся по кругу, всматриваются в развешанные по стенам фотографии знаменитых тореро. Им явно не хочется возвращаться. Костя держится чуть поодаль.

Зачем он поднялся с места вслед за двумя русскими… Омерзело, кто-то должен пример показать, вот он и следует за ними. Одна – повыше, покрупнее, темноволосая, в коричневом кожаном пиджаке, другая – сравнительно невысокая, светлая, в бежевом свитере, у нее странная походка, будто на ногах тяжелые неудобные башмаки. Интересно, откуда они? Из России? Туристов оттуда в Мадриде навалом.

Мимо почему-то бегут взрослые и невесть откуда взявшиеся дети. По ходу кругового движения открывается свободное пространство в виде загона. Все – туда, скапливаются у входа, толкаются в попытке лучше увидеть, что там происходит. Отцы сажают мальчишек на плечи. Костя притиснут к незнакомкам. В прогале видны крюки со вздернутыми тушами. Туши разделывают на глазах у визжащей от восторга детворы. Это только что убитые быки. Мясо идет в мадридские рестораны, как накануне корриды рассказывал гид Костиной группы.

– Кошмар, – слышит Костя голос темноволосой. – И пацанов родители ведут глазеть…

– Не могу понять, почему именно испанцы столь кровожадны, подает реплику Костя. – В Европе бои быков запрещены.

– Кроме Португалии, – откликается темноволосая. – Но там, говорят, убивать животных нельзя. Бескровная коррида.

Спутница ее молчит, глядит куда-то в сторону. Бледная, с запекшимися губами, то и дело пьет воду из бутылочки, поводит плечами, будто ей холодно. Невзрачная какая-то, серая мышка, зато в коричневом пиджаке – симпатичная и глядит заинтересованно.

– А вы откуда, девочки, в Мадрид нагрянули? – с долей не свойственной ему развязности спрашивает Костя. – Россиянки, наверное?

– Не угадали. Я с мужем из Чикаго, моя подруга Маша, – указывает на спутницу, – из Нью-Йорка. Меня Наташей зовут. А вас?

Нехотя возвращаются на трибуну. Скоро убьют шестого быка и все наконец-то закончится.

– Вам нездоровится? – спрашивает он у Маши.

– Гриппую. Держитесь от меня подальше, а то заразитесь – и весь отпуск насмарку. Как у меня.

– А чем лечитесь?

Да ничем. Пробую водкой, толку чуть.

Через пять минут коррида завершается. Чикагская пара и Маша прощаются с Костей.

Он напрочь забывает о мимолетном знакомстве, и вдруг в аэропорту Барселоны его окликают. Наташа, не сразу узнал ее. Она с мужем и подруга улетают, как и он. Домой, в Штаты? Нет, они в Израиль к друзьям, а Маша в Нью-Йорк.

Одним рейсом, в разных концах «Боинга». Костя от нечего делать подходит к Маше, затеивается ни к чему поначалу не обязывающий треп, она сидит, он нависает над ней в проходе.

– Пойдемте в конец салона, – неожиданно предлагает Маша.

Проговорят они без малого три часа, оккупировав пространство возле аварийного выхода. Стюардессы почему-то не делают им замечаний, не просят вернуться на свои места. Маша выглядит уже не так, как на корриде. Хворь прошла, успела слегка загореть на Коста-дель-Соль, посвежела. Очень даже симпатичная. На вид ей лет тридцать с хвостиком.

На Костю находит вдохновение. Не упомнит, когда так легко и нестесненно вел беседу с женщиной. После смерти Полины долго ни на кого смотреть не мог. Отпечалился, отболел душой, завел несколько быстролетных, ни к чему не обязывающих романов – в конце концов, не монах же, – пока не остановился на одинокой немолодой русской медсестре из своего госпиталя. Понимают оба – блюстители нравственности взгреть могут за связь, поэтому на работе конспирацию соблюдают, стараются не общаться без особой нужды, даже по телефону.

Пресечение связей амурных между сослуживцами – самое в Америке идиотическое занятие среди прочих. Пользы чуть, а вреда… Друг-редактор рассказывал: врач один холостой, с двумя бабами в разное время у себя дома переспал – медичкой из своего госпиталя и пациенткой. Бабы довольны, хипеса не поднимают, напротив, зато госпитальное начальство возмущено – кто-то, видать, стукнул. И согласно правилам моральным того заведения, не имеет теперь права врач-бедолага оставаться один на один с больными. Надо срочно осмотреть пациентку, так он за медсестрой бежать должен, чтоб присутствовала. А другой случай и того чуднее. У доктора умерла жена, живет он один больше года, однажды благодарная пациентка, тоже одинокая, пригласила его домой на обед. Так повторяется раза три. Между ними обоюдная симпатия устанавливается, и доктор как-то позволяет себе обнять и поцеловать женщину. И тут же сам сообщает начальству. Этика-с. По этой самой гребаной этике обязан он три месяца не видеться с этой женщиной или переадресовать ее для лечения коллеге. Редактор рассказывает и ехидно посмеивается – «таковы их нравы», а в Косте все аж кипит. Представляет, как начнут волтузить его, мордой об стол прикладывать, коль узнают про Эллу.

А сейчас в самолете словно ветер дует в его паруса, мчится он по волнам навстречу маняще-неизведанному, брызги соленые секут щеки, и предчувствие чего-то многообещающего не покидает Костю все три часа.

Он рассказывает о себе, но еще больше узнает о Маше. Странно, она делится с ним, незнакомцем, с той степенью доверительной откровенности, на которую он при всем желании не мог рассчитывать. Какую-то струнку в ней, видно, затрагивает. Может, воспоминания о былом киношном влияют, а может, неожиданная оценка эмиграции, с которой она соглашается, – это как похороны, после которых жизнь продолжается; он острит, вспомнив афонаризм: «Судя по количеству уезжающих в Штаты, у них там еще не все штаты заполнены», – и она хохочет. О своем нынешнем житье Костя особенно не распространяется: ничего интересного, вкалывает, деньги зарабатывает и все. Зато упоминает концерты, на которые ходит в «Карнеги», приглашает составить компанию.

Машина же жизнь предстает в куда больших подробностях, и Костя поражается, сколько же испытаний и бед выпало этой совсем еще молодой женщине. Шутка ли, в двадцать собираться родить – и потерять мужа, горячо любимого: лопается дотоле дремавшая аневризма сосуда мозга, кома и смерть. Ей прожужжали уши: делай аборт. Не слушается, рожает двойню (что будет двойня, выяснилось перед самыми родами) и отбывает в эмиграцию. На четыре года раньше Кости. Хлебнула здесь полной мерой. Поначалу квартиры убирает – кому нужен ее диплом учителя музыки. Да толком и не работала в Союзе по профессии. Не успела. Выучивается на программиста – все учатся, и она идет – поветрие такое, меняет три работы, сейчас в крупной компании, ею довольны, даже занятия ведет со вновь нанятыми. Сокращения ее минуют. Пока, во всяком случае. Вот только вкалывает, как мужикам не снилось: почти все выходные. Деньги нужны, девчонки растут, то им купи, это… Личная жизнь? Много всего было, уходит от ответа. Нынешний бойфренд уже лет шесть. Женат. Был женат, уточняет. Нелегко с ним. Чем-то действует на нее, привязывает к себе. Не хватает сил порвать, хотя ссорятся постоянно. Вот и сейчас в ссоре, поэтому одна была в Испании.

Выясняется, живет Маша довольно близко от Кости. «Нам по дороге, я вас подвезу на такси», – предлагает и получает отказ: «Спасибо, меня встречают», и в уголках рта намекающая улыбка – дескать, не спрашивайте, кто встречает. С бойфрендом в ссоре, а кто-то встречает, оценивает услышанное Костя. Понятно. В самолете обмениваются они телефонами.

Через неделю он звонит Маше и несмело, прощупывающе: давайте встретимся. Готов к отказу, настраивает себя именно так, дабы потом не слишком переживать. Молодая, симпатичная, недостатка в мужиках не испытывает, а сколько тебе лет, не забыл? Правда, смотришься моложе, седины покуда немного, волосы не вылезают, лишь чуточку над висками, лицо гладкое, без бороздок-морщин, высок, не обрюзг, хотя паундов восемь-десять лишних – не похвалишь себя, кто похвалит? – однако на женщину в тридцать с небольшим, да еще такую, как Маша, и в самых шальных мыслях замахнуться не мечтает.

Маша соглашается без колебаний. Костя обалдевает от радости. Где встретимся? Где хотите. Можно у вас. У меня дети, с обескураживающей откровенностью и простотой…

Видятся они раз в неделю, только по будням – выходные Машины Косте не принадлежат. С каждым новым свиданием вселяется в него уверенность: в жизнь входит нечто такое, о чем и мечтать не мог, что сродни резкого вкусного воздуха глотку ясным морозным утром, хочется пить и пить, и никак не напьешься. В лице Машином видит он не только женскую привлекательность, пусть неброскую, но главное, что тянет без конца глядеть – выражение нежной беззащитности. Именно такие лица Костю привлекают – в них уверенная, жесткая сила знающей себе цену и боящейся продешевить женщины отсутствует, нет выставочной, напоказ красоты; гармония линий, красок здесь совсем иная, не подавляет, оттеняет слабость, ту слабость, когда неудержимо хочется обнять, защитить, оградить от бед. Такой была Поля.

Едва Маша рядом, он воспаряет. Старается влюбить ее во все, что близко ему, – в музыку, кино, стихи, почувствовать, что вкусы их совпадают, и оттого с такой радостью проводит время с ней вне стен квартиры. Они бывают там, куда до этого он чаще всего ходил один, в ней находит благодарную слушательницу, и не потому, что ей хочется польстить ему, сделать приятное, ублажить, нет, ей и в самом деле интересно. Они говорят обо всем, что их трогает, открыто, без утайки, не чураются запретных тем – скажем, былые Машины и Костины увлечения, – пробуждая ревность взаимную и почему-то не боясь этого, словно испытывают себя на степень понимания; общаются как давно знающие друг друга люди, в процессе долгой совместной жизни сблизившиеся. То-то и удивительно, что знакомы без году неделя.

Такое же воспарение – в минуты близости с Машей. Опытна, знает и умеет все, в сексе нет для нее ограничений, табу, мгновенно почувствовала, что нравится Косте, однако есть в ней то, что никаким опытом не приобретается и не заменяется, – природный талант любви, изначально либо заложенный в женщине, либо нет, – научить, постичь в процессе невозможно. И Машин задышливый стон-крик звучит для Кости органной фугой.

Единственное, что омрачает существование, – Андрей, снова атакующий Машу звонками. Ссора их продолжается, Маша считает необходимым посвящать Костю во все перипетии – таков стихийно сложившийся стиль их отношений, однако распирающие ее эмоции настораживают: Андрей – не прошлое, а все еще настоящее, и придется с этим покуда мириться.

Познакомилась Маша с Андреем на компьютерных курсах. Высокий, коротко стриженный брюнет с глазами навыкате обратил на нее внимание и сразу же его проявил – в разгар занятий вышел из класса, вернулся с букетом гвоздик и вручил Маше на глазах слегка обомлевшей публики.

Выламывающиеся из общепринятых норм, ретивые рушители канонов нравятся женщинам. Маша, по своему обыкновению недолго раздумывая, сошлась с Андреем. Не смутило, что он женат, правда, без детей. В постели оказался он неумехой, но Маша быстро научила всем премудростям, приспособила под себя, как она выразилась.

Довольно быстро почувствовала – судьба свела ее со странным человеком. Ни с того ни с сего мог начать выяснение отношений, без всякого повода, просто так, и не только с Машей, но и с ее подругами. Купил пистолет и грозил в случае измены Маши убить ее. Был одержим манией накопительства, патологическая жадность приводила к кошмарным сценам: в ресторане, где компания платит в складчину, – высчитывал до цента, кто сколько должен. Маша сгорала от стыда, дома устраивала скандал – Андрей с пеной у рта доказывал, что прав, что Маша не умеет жить и так далее. К дочкам ее относился вполне безразлично, не балуя их подарками и вниманием. Немудрено, что ссорилась с ним Маша постоянно, но советы подруг послать его к такой-то матери (он же гад ползучий, шизофреник, ни во что тебя не ставит…) не воспринимала. Похоже, они любили друг друга, болезненно, извращенно, но кто знает, какая любовь нормальная и может ли вообще быть нормальной…

Несколько раз Маша все-таки созревала до того, чтобы бросить своего бойфренда, но, как честно признавалась Косте, боялась. Тут и страх физический неминуемой расправы, а в том, что это случится, была уверена, и нечто большее, не поддающееся объяснению. Она чувствовала себя мухой в искусно сотканной паутине: любое поползновение, движение, желание освободиться еще более запутывало. Она подчинялась помимо воли, теперь уже очевидная и ей неадекватность Андрея как бы переходила на нее, не в тех, конечно, формах, но достаточных для невозможности однозначно порвать отношения.

Ссорились они, однако, более часто и не разговаривали неделями, а однажды – два месяца, когда Маша узнала случайно, что у Андрея родился ребенок. Для нее это был шок – тот уверял, что давно не живет с женой. А дальше все по-залаженному: Андрей бомбардировал звонками, следил за ней, поджидал у дома, пытался вломиться в квартиру – и Маша сдавалась, воля и решимость покидали ее.

– Хочу уйти – и не могу… В ножки бы поклонилась тому, кто спасет меня от этой напасти, – признается Маша и глядит на Костю страдающе, беззащитно – может, он сумеет?

На днях обмолвливается: пятнадцатого декабря – день рождения Андрея и он приглашает отметить этот день походом на бродвейский мюзикл (расщедрился на дорогие билеты ради такого случая), помириться и… «И…» повисает в воздухе зловещей предопределенностью.

– Скажи ему, что у тебя новый бойфренд, и поставь, наконец, точку, – жестко произносит, почти требует Костя.

– Не знаю… Боюсь и заикнуться о тебе… Он же ненормальный, будет за мной и за тобой бегать со своей пушкой. Ты не знаешь его, он сумасшедший.

– Крепко же он запугал тебя! Если он хоть раз появится на моем горизонте, я его в полицию сдам сходу.

– А может, пойти на мюзикл? Он и успокоится…

А потом?

– А что потом? Потом по домам, я к себе, он к жене с ребенком.

– Ты себе-то хоть не лги. И мне лапшу на уши не вешай. В общем, так: если пойдешь с ним, наши отношения закончатся.

В этот вечер они ругаются. Впервые. Маша уходит возбужденная, щеки в пятнах, полыхаюшие злостью глаза – такой он ее прежде не видел. Какая уж там беззащитность…

До пятнадцатого меньше недели остается. Они не созваниваются. В злополучный вечер Костя дважды Машин биппер набирает – ни ответа ни привета. Домашний номер тоже молчит. Ясно, дочек к матери пристроила, а сама… Утром звонит Маша как ни в чем не бывало:

– Ты чего нервничаешь, бипаешь меня? Я же в театре была. По бокалу вина потом выпили, и все. Андрей меня домой отвез.

– И дальше?..

– А дальше было раньше. Ничего не было, не бойся, я тебе не изменила.

– Так я и поверил.

– Ну, это твое дело. Зато теперь он успокоился и перестанет терроризировать меня. Кстати, перед Новым годом уезжает в свою родную Тверь проведать мать. Зовет ехать с ним, я, естественно, отказываюсь – не хочу, да и дочек не на кого оставить. Короче, мы избавлены от него на целых три недели.