Большая ловитва

И одновременно изготовился к потоку многословия, зряшного, присущего Путяте-рассказчику, любившему излагать во всех подробностях.

– Тады приступаю, – молвил старший родич. – Было сие за год до моего срочного убытия из Киева.

Получил я приказ из Земли вятичей от начальствующих своих: уничтожить вражье гнездо по изготовлению бессмертия и злата.

Не утаю – теперь можно – удивился я: зачем исполнять оное? Однако с приказами не спорят!

Тем гнездом, злокозненным, являлась совершенно секретная обитель личного волшебника князя Ярополка, утаенного даже от ближних его бояр, не говоря уже о волхвах, всегда ревнивых к чужим доходам. Поелику доморощенные киевские чародеи и маги заморского обучения, знающие иноземные языки и даже таинства чисел, промышляли – однако сие строго меж нами! – на одной и той же делянке.

Аще получали с нее завидный урожай одни, непременно чувствовали себя обделенными иные. Отсюда и обоюдная злоба…

Каждый день кудесник, именем Фрастен и происхождением из варягов, никогда, кажется, не спавший, напрягался над превращением ртути в чистое злато. Дабы затем, уже в киевских мастерских, отливали, по освоении данного волшебства, множество слитков.

Сие, по мечтаниям Ярополка-князя, позволило бы Киеву, не имеющему золотоносных рудников, обрести таковую казну, что и войско перевооружить хватит, и стать сверхкняжеством! Подозреваю: оное и натолкнуло моих тогдашних начальствующих на мысль: пресечь таковое во избежание!

А бессонными ночами продолжал Фрастен создание эликсира бессмертия для князя – с грядущим приемом по три капли натощак каждое полнолуние. Было заготовлено множество вершков, корешков и порошков магического свойства, общим числом седьмсот, включая и содержимое склянки с величайшей драгоценностью – чудодейственной мочой единорога.

Имелось даже совсем уж бесценное сокровище! С виду представляло оно обычную щепку – таковых полно в любой мастерской, работающей с деревами, и выметают их после работы, аки мусор. А та была еще и обветшалой, годившейся, на беглый пригляд, лишь на растопку.

На деле же, истово веровал Фрастен, она была исполнена невообразимого волшебства, являясь частицей сандалового ларца-реликвария, где некогда хранилось малое извлечение из кучки, оставшейся после самосожжения птицы Феникс с регулярным жизненным циклом ровно в тыщу лет! Вследствие чего, гласило давнее предание, та птица, восстав из своего пепла и прихорашиваясь, обнаружила недостачу махового пера на шуюем крыле.

И столь огорчилась от невосполнимой утраты в изначальной комплектации, равно и душевного непотребства злоумышленников, воспользовавшихся для совершения хищения временным отсутствием ее в полном обличье, что решила не перерождаться вновь, наказав: еже спалит себя по наступлении очередного отведенного срока, развеять прах, во избежание иных посягательств на него!

Ибо рассудила: лучше уж навсегда сгореть дотла, чем в следующий раз, при таковом повреждении нравов, возродиться вообще без крыл, да и клюва, подвергаясь насмешкам и уничижениям десять столетий кряду…

Чудо-щепка предназначалась для помешивания волшебной смеси на завершающей стадии изготовления эликсира для вечного бытия земного.

Волшебнику сему токмо намедни, и я об этом ведал от доверенных людей, доставили с оказией из дальнего Кордовского халифата секретную посылку от тамошнего мага Менахема, знакомого ему с юности, по совместному обучению в школе практического бессмертия. Содержала она, опричь щепотки высушенного и истолченного корня мандрагоры, небывалой магической силы, слиток неведомого металла, потребный для новых опытов, а также зашифрованную инструкцию, запечатленную на пергамене с вязью арабских букв.

И погрузился я в раздумья: посредством чего исполнить тот приказ? Фрастен денно и нощно изыскивал вечную жизнь и сотворение злата на верхнем уровне пристройки к пустовавшему запасному княжьему терему. Его возвели на случай пожара в первом, дабы было куда переселиться самому князю с домочадцами, ближней его дружине и многочисленной челяди.

Охрана, надзиравшая за входом в сию пристройку, состояла из вооруженных до зубов мордоворотов самого грозного вида, кормящихся и ночевавших на нижнем ее уровне. Мимо них не проскочила бы и мышь!

Все же имелась у мя зацепка в лице старшего над ними – княжьего гридня Мокши, повышенного из личных телохранителей воеводы Блуда. Изловчились мои доверенные люди и застигли на исполнении греха, не подобающего мужской природе, оного Мокшу с неким Чаяном, старшим челядинцем в княжьем дворце, бывшим в особом доверии у огнищего тиуна, управлявшего всей дворцовой челядью. При том, что оба были женаты.

Видать, не хватало Мокше, красномордому, и Чаяну, женоподобному, мест в подсобных уголках княжьего терема, где и не подобраться было к ним при совершении непотребства!

Додумались отправиться верхом в отдаленную дубраву, измыслив предлогом: надышаться-де им лесным духом, да соловьев послушать. Вот и послушали! Везде был у меня зоркий догляд!

Сказывали мне, перепугались сии блудники, застигнутые, до полной бледности, и даже персты их подрагивали.

А еже не дозволили им надеть порты, представившись тайными стражниками скрытного сыска под секретным попечением лично князя Ярополка, и пообещали доставить в сем виде, срамном, в узилище – для неминуемого наказания, незамедлительного, тут и взмолились они! И выдав, не сходя с места, сокровенные сведения о пороках и лихоимстве многих важных лиц княжьего двора, поклялись служить честно и без оплаты.

Не умолчали они даже об одном боярине, утаившем перстень самого князя, оброненный им в мыльне, а опричь того, небезразличного к отрокам, состоя ране в недостойных сношениях и с женоподобным Чаяном.

И по следам того задержания задумал я некую хитрость, памятуя, что чрез седмицу Ярополк соберет в княжьем тереме совет с участием большой и малой дружин, куда непременно явится и Мокша.

Он и явился! А едва вышел после совета из терема и направился к пристройке той, приблизился к нему добрый молодец в богатом обличье. И внутренне затрепетал Мокша, его узрев! Ведь был тот одним из тех, кто застукал его с Чаяном и боле остальных угрожал. А вслед и не встречался он с ним, ничуть о том не жалея.

И став пред Мокшей вплотную, молвил негромко ему сей:

– Вижу, узнал мя! Да не дергайся ты: не кусаюсь! Улыбнись, ажно старому другу, не то пожалеешь и изойдешь кровавыми соплями, сидючи на колу! Не знает пощады к ослушникам тайная стража наша!

Теперь отвори уши. Худо ты приглядывал за своим магом!

Поступили к нам верные сведения, что снюхался он с ромеями. Бежать к ним надумал, чая продать секрет бессмертия за три цены! А план побега изложен был в той посылке, что сам ты ему и передал. Однако допрежь сумели мы скрытно перехватить ее и разобрать инструкцию на пергаменте.

За недосмотр свой заслуживаешь самой мучительной смерти! Однако приняли мы в расчет, что при побеге мага-изменщика вороги Киева собирались прикончить тебя первым, а охрану уже потом. Посему временно помилован ты.

По нашему секретному докладу князю, повелел он сего: «Фрастена вывезти скрытно за пределы града, там и прикончить! А обитель его должна сгореть дотла». Однако главное тут исполним сами…

Теперь заруби на роже своей, прыщавой: нынче, заполночь, на этом же месте подойдет к тебе наш человек.

Скажет: «Помнишь дубраву ту – с соловьями?».

Ответишь: «До скончания дней своих не забуду!»

Все, что ни прикажет он, исполни в точности! Иначе, сам ведаешь…

И никому ни слова о нашем разговоре! Князь Ярополк лично распорядился: кто хоть намеком обмолвится, тому голова с плеч! А ежели нам, вернейшим слугам своим, тайным, посулил таковое, что тут говорить о мелкоте, яко ты!

Да и не забудь прихватить кистень, с коим охранял Блуда: пригодится!

И не прощаясь, да и не оборачиваясь, добрый молодец пошел своим путем, оставив Мокшу ошарашенным и внутренне содрогающимся…

– Не утомился еще с рассказа моего? – прервал свое повествование Путята. – А то смотри: могу и умолкнуть…

XXXIX

– Да что ты, родич мой?! Любопытно ведь, чем завершится! – воскликнул Молчан, открывая для себя небезынтересные детали из типовой практики тайных подвигов.

– Тогда продолжу, – молвил Путята, с явным удовольствием вспоминая секретные дела давно минувших дней.

– Заполночь Мокша дождался на оговоренном месте еще одного моего человека доверенного. И когда спросил тот: «Помнишь дубраву ту – с соловьями?», ответил с самым искренним чувством: «До скончания дней своих не забуду!»

И услышал Мокша: тут же пойдут они ко входу в пристройку, где стоят сейчас, борясь со сном, два его мордоворота, при том, что до прихода сменщиков их, храпящих сейчас на лавках за стеной, еще достаточно времени. А вслед должен распорядиться он: пропустить сего по приказу воеводы Блуда. И ни звука чтоб!

– Сам я и поднимусь к Фрастену, – сказал незнакомый ему доселе тайный стражник скрытного сыска под личным попечением князя Ярополка. – А ты внизу стой и бди!

Погодя, токмо спущусь с магом и поведу его скрытным путем, минуя главные ворота, почуешь гарь. Шепни тогда тупорылым своим, однако именно шепни – не ори: «Запахло, точно при пожаре. Ну-ка бегом наверх, да тихо, чтоб чародея не перепугать!»

Едва рванут они, и ты – вслед за ними! Там уже полыхать будет. Берись тогда за кистень и круши их затылки насмерть! Потом, для верности, подтащи их тулова к самому огню, и ногой подвинь. Нельзя им оставаться живыми! – таков приказ. Либо они, либо ты! Дале сунь в огонь руце и держи, елико сможешь. И облачение твое непременно должно подгореть. А уж даде направляйся вниз. И голоси, спускаясь: «Пожар! Пожар!»

Пока твои иные сторожевые пробудятся, пока сообразят, что к чему, и соберутся тушить на втором уровне, хотя и нечем тушить им, выгорит все, что надобно. А когда прибегут от княжьего терема, концов уже никто не сыщет!

Не выполнишь, как сказано, не доживешь до утра! Наши люди будут рядом – никому не улизнуть от них, как не смог улизнуть ты в дубраве!

А выполнишь, ходить тебе в обгорелых героях борьбы с огнем! И вскорости, по нашему прошению, возведет тебя князь за подвиг твой во тиуны!

Хочешь стать княжьим тиуном, токмо князю и подсудным? Чую: хочешь, и вельми! Станешь!

– Здесь я, пожалуй, чуток урежу, – изрек Путята. – И обозначу доверенного моего человека уже вошедшим в обитель княжеского волшебника. И вмиг ошеломил он его, обойдясь без приветствия, зато отпустив ему, заслуженному кудеснику, седобородому, могучий щелчок в морщинистое чело, на коем сразу обозначилась некоторая припухлость.

Вслед известил перепуганного уже Фрастена, представившись со всей внушительностью:

– По поручению верховных волхвов я, волхв второго посвящения, переодетый для отвода зенок в ночного сторожа, излагаю и довожу!

Не тайна нам, что ты – мошенник и прохиндей, еще и чернокнижник, впрямую связанный с нечистью, дуришь любимого нашего князя!

Елико резан выманил у него на опыты свои, бесовские и лживые! А нам не достает даже на малый ремонт капищ – главного источника доходов наших, опричь треб на погребальных обрядах.

Аще ж изобретешь ты бессмертие, останемся мы и без оных треб! И кому будут надобны Перун с Даждьбогом? Нечем станет кормиться нам, и по миру пойдем…

Невмочь терпеть таковое! И не станем терпеть!

Посему – внимай! И токмо пикни у меня! – разом язык отрежу и зенки выколю!

Сей миг собери самое свое дорогое. Сие дозволяем мы, однако не боле одного узелка.

Вслед облей оба стола греческой смесью, зажигательной, что содержишь, не объявляя о ней даже князю, вон в той сулее зеленоватого стекла. Мнишь, не ведали мы? И не забудь брызнуть остатками смеси на стены.

Буду ждать исполнения, доколе не рассвирепею. А свирепею я скоро! Торопись!

И заторопился мастер чудодейства, то и дело запинаясь в одежде своей, доходившей ему аж до пят. Когда же исполнил, что было ему приказано, распорядился мой человек:

– Поджигай, дабы полыхнуло! Используй инструмент свой потаенный, о коем также осведомлены мы. Некогда мне возиться с огнивом!

И не дрожи! Целым выйдешь. Стража нас пропустит…

– И хватит! – молвил Путята, как выдохнул. – Кончен сказ!

– Да почему ж сие?! – взволновался Молчан.

– Потому! Все что задумал я, то и сделали. Все, что вложил в уста доверенных своих людей, то они и высказали. А остальное не интересно и вспоминать…

– А с чародеем тем, что сталось? Ужель не пощадили его?

– Еще сколь пощадили! – ответил старший родич с заметной укоризной. – Долго он потом скрытно состоял при наших главных старейшинах.

Бессмертия ему и не заказывали. Однако все же попробовали его на изготовлении злата, и вскоре удостоверились: пустая затея та! Зато он передал нам секрет «жидкого огня», ромейского, а сие дорогого стоит!

– А волшебная моча? А чудотворная щепка? А небывалый порошок из корня мандрагоры? С ними-то что?

– Щепка с порошком остались у него – никто и не позарился. А вот мочу, заветную, он сам не уберег!

Врата ведь заперты были, находясь под охраной вратников. Пришлось предуготовить иной уход. И когда Фрастен поднимался по веревочной лестнице на крепостную стену, а потом спускался с обратной стороны, где ждали уже кони, включая подменных, не уследил он за склянкой.

Треснула она! И вытекла на его хламиду самая драгоценная жидкость на всем свете белом! – при том, что сама она была желто-зеленого цвета и с некими коричневыми вкраплениями. Сей неимоверный урон Фрастен обнаружил, когда подсаживали его в седло. И весь в неутешном горе, облысел он в ту же ночь, и вконец расшатался от сокрушения его одинокий верхний зуб.

Ведь тот единорог был последним во всем единорожьем племени. И некому боле мочиться для эликсира бессмертия!

– А что стало с тем гриднем? Возвысился ли он до тиуна, ведь обещалось ему? – воззвал к рассказчику Молчан, любопытствующий.

– Открыть тебе, что ль? – засомневался с виду Путята, вечный забавник в душе. – Открою, однако лишь потому, что усомнился ты! А я своему слову хозяин! – даже когда передаю его через иных.

Провели мы твоего Мокшу в княжьи тиуны, не переживай за него! И ему, подсудному отныне лишь князю, в чем и заключалась отличие сего чина от иных, что уже объяснял тебе, стал не страшен ни один воевода. Благо, освободилась для него вакансия, вельми полезная для нас. Не опасаюсь поведать о том вслух, однако предостерегаю: услышав ноне, назавтра же забудь! И не вспоминай впредь! Целее будешь!

А начну с того, что тот Мокша упокоился прошлым летом – поскользнулся вдруг, спускаясь по лестнице в княжьем тереме, и челом ступеньку повредил. А рядом, по нечаянности, никого не оказалось – бывает иногда и таковое, хотя и не все поверили. В любом случае, признали его кончину несчастным случаем при исполнении служебных обязанностей. И уже никому не расскажет!

Тут Молчан ощутил недобрую догадку о своем старшем родиче. Не потому ль открывается он днесь, что вполне допускает его смерть в бою? А мертвые ведь не болтливы…

XL

… – Вслед я решил приложить силы, дабы еще раз повысить Мокшу и определить старшим помощником конюшего тиуна. А сей чин суть второй по важности в тиунстве после огнищего тиуна. Ибо конюший тиун отвечает за все княжеские конюшни и за содержание конного хозяйства в войске.

Однако возникла преграда!

У воеводы Блуда, был секретный советник по безопасности мечник Гордей, изобильно промышлявший по женской части.

Редкостная, не утаю, гадина, и премного досаждал нам.

А ничего не могли поделать с ним, понеже был в полном доверии у воеводы, а тому благоволил сам князь Ярополк.

И домогаясь очередной взаимности, наткнулся на решительный отказ! Некая мужатая заявила ему: не покорюсь-де тебе, дондеже муж мой не станет старшим помощником конюшего тиуна. Добавлю, что сей муж ведал о том замысле и зело одобрял рвение своей жены.

Гордей, воспламененный отказом, начал вовсю хлопотать. И возникла угроза, что вакансию ту займет не Мокша. Пришлось мне принимать самые безотлагательные меры!

И вскоре настал час, когда допросилась о тайной встрече с воеводой Блудом некая Синеока, бывшая полюбовница в отставке его секретного советника, отвергнутая им, ради иных. Вслед открыла ему: вступив в любовную связь с Гордеем, понеже тот запугал ее всякими угрозами, услышала от него таковое, что не может боле молчать и поступиться своими душевными приличиями!

Оказалось, со слов ее, что гнусный Гордей имел своим излюбленным занятием, по завершении постельных ласк, люто надсмехаться над благодетелем своим и изобличать его в страшных грехах! А она внутренне страдала от сего, и столь глубока была ее печаль, что стало ей невмочь!

И Блуд услышал тайное мнение о себе своего секретного советника в передаче Синеоки. Даже не сомневайся, было оно во многом достоверным, особливо по неимоверному казнокрадству и неисчислимым поборам со служивых, состоявших в подчинении сему воеводе.

Рассказал, якобы, Гордей Синеоке и том, почему дотла сгорел некий секретный склад в пригороде. Стоял бы он и доселе, а вдруг Ярополку-князю взбрело навестить его, а никогда не проверял он войсковые склады допрежь, дабы удостовериться, хороши ли оказались сапоги, сшитые для конников княжеского войска. Поелику нынешние исчерпали сроки износа и не подлежалиуже починке. Блуд – старший войсковой начальник в Киеве надзирал и тут.

Сапоги и точно изготовлены были, их даже на тот склад завезли, заполнив его чуть не доверху. Однако в ночь секретно исчезли: вечером были, а утром уж нет их! А куда исчезли, и за каковую цену, ведали во всех подробностях лишь Блуд и Гордей. И не огорчать же было им князя! Пришлось прибегнуть к огню, списав на него огромные убытки…

Не утаю – теперь уже можно, что старшим в ночном обозе по вывозу сапог был мой доверенный человек, ноне покойный.

Сего, о чем поведал я, вполне хватало для усекновения главы блудного Блуда, распорядись о том прозревший князь. Однако узнай он о прямой измене Блуда, одного усекновения было бы мало! Подразумеваю тайные сношения Блуда со сводным братом Ярополка Владимиром, княжившем тогда в Новгороде. О них, был ошибочно уверен Блуд, ведали в Киеве токмо он и Гордей.

А секретный советник и об том сболтнул Синеоке, по ее рассказу, открывая для Блуда прямой путь на кол! Сие было в ту пору нередким делом, и к примеру, Святослав-князь предал оной казни защитников целого града болгарского Филиппополя за то, что отказались сдаться они.

Доподлинной правдой были и слова Гордея, молвленные по неосторожности, глупой, разным его полюбовницам, а с иными из них он Блуду наследовал, и случалось, они делились с ним о воеводе. Не придумали мы, а просто свели их воедино, будто бы лишь Синеоке высказывал.

Когда перепьет Блуд, то ночью под себя ходит. Изо рта у него вонища. Уже колико раз выводили лечбой дурную болезнь на причинном месте его. И многое тому подобное, включая срамные слова Блуда о махоньком мужеском начале у приблизившего его князя Ярополка, с коим единожды парился в одной мыльне.

Окончательно ж добили Блуда слова секретного советника о нем, коих он точно не говорил Синеоке: «Насквозь продажен и весь к предательству склонен! Узнает о том князь, быть Блуду с главой, усеченной! Пора и мне о своей озаботиться…».

По завершении того извета, наполовину состоявшего из честного доноса, единовременно пришел воевода в лютый гнев и ужас! – аж зашевелелись власа его, где еще росли. Вслед решил отмстить своему секретному советнику по безопасности столь, что возрыдает тот! И отмстил уже на второй день…

Не рискнул он прикончить злыдня сразу же, отложив сие до перевода того на дальние окраины княжества. Однако довел до Ярополка-князя, что подозревает Гордея в чуждых сношениях со свеями чрез купцов их. И хотя прямых свидетельств нет, лучше бы поберечься!

Дабы же не насторожить тех торговых гостей, а по совмещению и лазутчиков, завязавших знакомства со многими киевскими семьями варяжского происхождения, и продолжая тайное наблюдение за оными, ни расспрашивать ни о чем секретного советника – особливо, с применением клещей с шильцами. Не подавать, до поры, и виду!

А для полной уверенности тех, что не раскрыт преступный их промысел, объявить во всех людных местах Киева чрез биричей: Гордей, провинившись-де на службе князю, разжалован из мечника, однако, памятуя о былых заслугах его, кара ему ограничится высылкой в дальнюю весь – под особый надзор.

«Быть по сему!» – заключил Ярополк-князь, заслушав Блуда.

Радуясь тогда, вместе с тем и скорбел я, что убыло из служебной казны, доверенной в мое распоряжение, аж тридесять подотчетных серебряных дирхемов, бывших в тогдашнем Киеве в особом ходу, ведь сребреники и златники начали там чеканить таче – уже при Владимире-князе.

А на меньшее алчная Синеока не согласилась. При том, что Блуд вознаградил ее душевные приличия тремя соболями, а за перенесенную глубокую печаль прибавил пригоршню резан. И стану укорять: все, что наказал ей через третьих лиц, исполнила доподлинно, и ни в одном слове не поперхнулась…

Тем паче, недолгим оказался век Синеоки, знавшей лишнее. Едва тайно вывезли из Киева опороченного ею секретного советника по безопасности – в скрытной повозке и в железах, на всякий случай, – переела она грибков соленых в гостях у подруги своей, задушевной; там и окоченела.

Не оставил ее в живых Блуд! Остерегся! А ты что помыслил?

Вижу: не терпится тебе выведать и о Мокше. Выскажу: не ошиблись мы в нем в дубраве той! Служил верно. И без оплаты! – поелику открылись у него богатейшие возможности для собственного секретного приработка.

Ибо соображал: никогда б не дорос до тиуна, обогатившегося сверх меры, не приподними его со стороны. Хотя и догадался вскоре, что под видом тайных стражников скрытного сыска, киевского, скрывались совсем иные.

А еже мы помогли ему заслужить доверие ленивого, равно бездельного, конюшего тиуна и его жены дарами многими, половину коих поначалу оплачивали мы, черпая из той же казны служебной, а вторую он сам, Мокша взял под полный свой контроль надзор над войсковым конным хозяйством и его снабжением.

Снабжением! – соображаешь ли ты, елико тут можно украсть токмо на одном сене, не бая уже об овсе?!

Даже не упоминаю о мзде с каждой шорной мастерской, получившей подряд от войска.

А постоянные лукавства с лошадьми? Добился, к примеру, боярин Доброслав подряда на поставку их в войско по завышенным для казны ценам. И не просто так, поверь, достался ему тот подряд!

А лошажья смертность, еже помрет от сапа десяток-другой, а записывают всемеро боле?

И кому пойдет выручка от продажи на сторону тех, коих облыжно объявили сдохшими?

Кормись, не хочу! Внукам, и тем до скончания дней хватит! Ведь отдавая конюшему тиуну две трети от прибыли, злокозненной и скрытной, Мокша оставлял себе остальное.

И всего за несколько лет – сие случилось уже после моего убытия из Киева – прикупил изрядно землицы, да и немало угодий, выкупленных у потомков обедневших варяжских родов, и даже три обширных озера в личное пользование!

Однако не вообрази, по наивности своей, что конюший тиун все, что получал от Мокши, отправлял в свой кошель. Дополнительных расходов хватало и у него! Ибо надо было вознаградить и огнищего тиуна, равно жену его и двух полюбовниц, и главного воеводу с женой, а полюбовниц у того было аж пять, равно и иных вышестоящих. А иначе не стали бы они закрывать зенки на лихоимства в войсковом конном хозяйстве!

И ведали мы отныне все о поставках в конное войско, княжеское, до последней подковы!

А возникла б надобность, в случае похода киевлян в Землю вятичей, могли и сократить лошадей в нем! – путем организованного при содействии Мокши падежа…

Однако с годами у многих прирастает самонадеянность и убывает разум. И когда Мокша возомнил о себе совсем уж чересчур, и попытался выйти из повиновения, тогда и прекратился он…

– А теперь точно все! – резюмировал Путята. – Схожу к роднику: в глотке уже пересохло.

И Молчан, провожая его взором и осмысливая токмо что услышанное, подумал, что лучше бы промедлил Булгак с прибытием, а старший родич рассказал еще…

XLI

Время шло, а не слышно было ни трелей, ни кукований. Ожидание начинало утомлять.

– Не иначе, Булгак вечор перебрал лишнего, и зенки никак не протрет. А еще на тура собрался! Не ожидал от него, – с приметным разочарование в гласе молвил Путята.

– Родич мой старший, ежели время выпало, доскажи! – токмо что не взмолился Молчан, опустившись даже до некоторого подобострастия, кое не украсило его.

Старший родич покачал головой – как бы в раздумье, согласиться ли. И было очевидно, что пред боем иссякло у него желание к воспоминаниям.

Однако все же отверз он уста свои:

– Уж сказывал тебе ране, погиб мой начальствующий на допросе у Булгака. Все вынес, никого не выдал. Честь ему и слава!