Змеиный Зуб

– Дорогая, ты всё делала правильно. Не нужно этого стесняться.

– Но я загубила жизни, я была малодушна… – бормотала Валь.

– Нет, ты ответила на зов чести и сохранила человечность. Нет такого Бога, который отказал бы тебе в милости после стольких верных решений в стольких жутких испытаниях.

Валь отдыхала душой и нет-нет да и думала, когда же вернётся из своего путешествия Экспиравит. Так легко и свободно ей теперь было в занятом врагом замке. Стяг с козлиным черепом и розой примелькался и перестал вызывать отторжение. Пустые коридоры позволяли пританцовывать в любой момент, невольно припоминая ритмичные удары барабанов. И хоть это всё и было неправильно, грешно, постыдно, всё равно хотелось снова поглядеть в затянутые паутиной глаза вампирского графа. Всё чаще смотрела она на свой можжевеловый гребень и понимала остатками разума, что сон тот был всё же слишком реален. От этого и беспечность какая-то странная появлялась: она уже не ловила себя на том, что читает в своих умных фолиантах всякие глупости о совместимости душ по созвездиям. И на том, что может, зазевавшись, принесённую с кухни колбасу порезать прямо на спиритической доске.

Так и настало лето. Душное, полное гроз и клубящихся синих туч. Шторма мешали рыбацкому промыслу, но щедрые дожди позволили воспрять земледельцам. Свет в душе отражался от света в городе: дни стали темнее, облачнее, ночи – дольше, но город как будто сделался более дружелюбным. Порой, гуляя по улочкам вместе с Сепхинором, Валь видела, как островитяне пьют вместе с эльсами, а тененсы спокойно приглашают в свои лавки и местных, и новоприбывших, не корча при этом брезгливых мин. То ли горожане с таким блаженством отдыхали от войны, то ли что-то взаправду переменилось в их сознании.

Могла ли она осуждать их?

Ей теперь хотелось поднять голову. Не оглядываться на потери, что понёс её привычный мир. Не думать о маме, которая навсегда похоронила для себя предательницу-дочь. Просто жить. И дышать ночным воздухом лета, оставаясь иногда на ночёвку у Ориванзов.

Одной такой ночью на исходе июня «Тенекрылый», флагманский корабль Эльсингов, возвратился в бухту. И явившегося в Летний замок Экспиравита встретил один лишь Кристор.

Граф был одет по-прежнему закрыто и глухо, но что-то в нём переменилось. У него отросли ребристые козлиные рога, чёрные и тяжёлые. А в глазах появился дивный блеск. Всё говорило о том, что он не зря навестил своих «сородичей» в Цсолтиге.

– Ну наконец ты дома, – выдохнул Кристор, провожая его в трапезную. – Пошли. Здесь никого, один ветер гуляет! Валенсо ещё в Эдорте с Альбертой, Эйра у своей подружки в городе, да и я, к слову, думал сегодня попрактиковаться в морге, но хорошо, что ты явился раньше. Ты же расскажешь старику Кристору о своём путешествии?

– Всё от начала и до конца, – заверил Экспиравит своим загробным шёпотом. Плащ на нём был прежний, с треугольным высоким воротом, но рубаха теперь была из изумрудного цсолтигского шёлка, а брюки опоясывал покрытый золотыми узорами ремень. Не иначе как его приняли в чужеземном краю средь песков и пирамид как родного. Однако не это более всего радовало душу замкового целителя: он впервые видел графа без трости, бодрым и живым.

Они расположились в трапезной вдвоём при свете единственной свечи. И, пока адъютант Бормер сновал туда-сюда, командуя переноской вещей, Экспиравит вновь взялся за своё солёное печенье и с воодушевлением поведал о своём новом знакомстве:

– Вечный Король и Вечная Королева самые что ни на есть классические вампиры. У них весь дворец в золоте, ни единой серебряной ложки. Стены глухие, без окон. Прислуживают им сотни слуг, что почитают за честь делиться с ними своей кровью, но всё равно они те ещё любители летать на охоту над песчаными барханами.

– А у них правда все интерьеры расписаны всякими…

– Правда, – Экспиравит потёр щёку. Если б на нём не было платка, он бы, вероятно, не смог скрыть своё смущение. – Они вообще живут безо всяких приличий. Она – высокая, как я, чёрная, как крепкий кофе, у неё царственный профиль и удивительные зелёные глаза. А он – обычный такой денди, немного хромает на одну ногу, мелковат, но задорный. Он смешит её днями и ночами. И я, право слово, был так удивлён, поняв, что передо мною те самые легендарные Вечные Правители, что мне было непросто прийти в чувство. Она почти не говорит по-нашему, зато он прямо-таки полиглот. Чему они меня только ни научили. Как превращаться вместе с одеждой, например. И не только в гейста. Они настоящие мастера вампирского искусства, но по ним так сходу и не скажешь.

– Ну теперь и ты наконец будешь лишён этих трудностей перевоплощения!

– Да. Хотя я на это даже не рассчитывал, – хмыкнул Экспиравит и обвёл глазами трапезную. Глаза его прояснились, и паутина на зрачках была заметна только лишь под определённым углом. – А у вас тут как дела? Я бы задержался у королей подольше. Но меня гнало обратно какое-то странное чувство. Даже скорее предчувствие.

Кристор помотал головой и ответил спокойно:

– Всё в порядке, все на месте. Разве что… тебе недели две тому назад пришло письмо сам знаешь от кого. Оно в кабинете на столе.

Взгляд Экспиравита тут же заледенел. И он кивнул, поднимаясь на ноги.

– Прости, Кристор; может, это оно. Я сперва прочту, а потом уж вернусь.

Кристор махнул рукой, давая понять, что его это вовсе не затрудняет. И проводил глазами своего воспитанника. Тот даже ростом стал выше. Вернее, распрямился как-то, что ли. Связано ли это было с тем, что он перестал пилить свои рога, или с тем, что Вечные Владыки как-то помогли его извечному радикулиту, но Кристор теперь был как никогда умиротворён.

Валь же заметила очертания «Тенекрылого» как раз тогда, когда на пару с Сепхинором раздумывала, остаются ли они на эту ночь вместе с леди Кеей или нет. И решение, естественно, было принято молниеносно. Валь хотела видеть Экспиравита сейчас. Даже не зная толком, зачем. Просто посмотреть на него вновь.

Они с Сепхинором взгромоздились на Фиваро и расторопно вернулись в замок. Кристор, которого они застали в трапезной, сообщил, что граф сейчас у себя в кабинете. И Валь попросила Сепхинора идти наверх, а сама, прямо в амазонке, устремилась к лорду. Ей было непросто скрывать шальную улыбку на губах, а сердце так и трепетало, предвкушая встречу с ненавистным захватчиком.

Она почти что вбежала в затенённое помещение, что полнилось свежим ароматом сребролунки. И дымок от трубки, взвиваясь меж книжных стеллажей, покачнулся от распахнувшейся двери. Валь ворвалась внутрь, сама не зная, что скажет, и с радостью увидела знакомый чуть согнутый силуэт. Она замерла при входе.

Что-то показалось ей странным. Нет, не рога, увенчавшие покрытую шёлковыми тканями голову. Не на удивление расправленные плечи. А какое-то мертвецкое, обескураженное, несчастное выражение глаз. И застывшая на дубовом столе бумажка вскрытого письма.

– Господин граф, – негромко позвала Валь. Тот моргнул и не сразу, но чуть повернул к ней голову. Казалось, он был ранен.

– Эйра, – обронил он тихо в ответ. И снова уткнулся взглядом в письмо, продолжая попыхивать трубкой.

Валь похолодела. Она нерешительно сделала пару шагов вперёд. Ей хотелось хоть краем глаза увидеть, что там написано. Но граф сам подвинул к ней бумагу. Одна была большая, заверенная подписями, а другая маленькая и исписанная изящным женским почерком. Валь сперва побежала глазами по второй, с первых строк понимая, кто автор.

«Граф Эльсинг,

Я оставила несколько писем разным людям, это – для вас. Я вас ни в чём не виню. Я была слишком свободолюбива, распутна. Я поплатилась за свою легкомысленность. Поверьте мне, я наказана достаточно – своей судьбой, этой ужасной войной и своей виной перед всем миром. Можете не проклинать мою бедную душу. Я сожалею обо всех своих решениях за последние полгода. Я ужасна. Я сломала десятки тысяч судеб, знакомых мне и абсолютно неизвестных; я попаду в ад, и заслуженно, но не в силах больше выносить ад на земле».

Холод разлился по жилам. Валь медленно перешла глазами к письму от Адальга:

«Экспир,

Я предлагаю тебе наконец уже мир. В обмен на остров этот дрянной, на контрибуции, на что ты там пожелаешь. Эпонея у меня, она покончила с собой выстрелом в висок. Она не достанется больше никому, и я надеюсь, что теперь ты наконец доволен.

Его Величество Адальг Харц, владыка Шассы, девяти графств и прилежащих территорий, подписано в Харциге 13-го июня».

Эпонея? Взяла и так просто?

Валь оцепенела, снова и снова перечитывая оба послания. Она не могла в это поверить. Ещё, кажется, вчера Эпонея где-то тут разгуливала со своим Лукасом, жаловалась на неудобные островные наряды и пела величественную арию о любви. Такая юная и такая пылкая, красивая, одарённая, всеми обожаемая… зачем?

Ватной рукой Валь отложила оба письма и уставилась на сломленного Экспиравита. Слова не шли на язык. Но она кое-как выдавила из себя:

– Ты уверен, что это правда?

– Уверен, – прошептал Экспиравит. – Не ты ли, чародейка, говорила мне слушать себя. Я слушал и услышал – это не ложь.

Что он чувствует? Глядя на него, Валь даже не могла ответить на этот вопрос. Тягостная боль словно приковала его к креслу. Её саму, Вальпургу, скорее просто ошеломило. Души её едва коснулся перст Бога Горя. Но так ли она несчастна из-за гибели молодой королевы, как мятежный граф?

Её неутолимое желание получить от Экспиравита отклик, заставить его себя заметить, всё равно не утихало. Конечно, он был расстроен из-за того, что не свершит свою клятву. Но разве это было так уж горестно, когда рядом стояла она, его придворная чародейка? Он ведь даже не любил эту Эпонею.

– Ты винишь себя за то, что она это сделала, – догадалась Валь. Стоя за его плечом, она боялась нарушить его траур. И всё же так хотела. Руки сами тянулись к его спине. Однако сперва она должна была услышать, как он говорит. Хоть несколько слов.

– Наверное, – бесцветно отозвался Экспиравит.

– Но ты шёл за клятвой.

– Клятва… – эхом ответил он. – Единственное, что могло подарить мне семью, – вот что такое это клятва. Только Эпонея могла стать моей женой. Только из-за неё, несчастной, я затеял всё это восстание. А теперь… – голос его на мгновение надломился, – она мертва.

Он снял с шеи кулон и раскрыл его, глядя в ненастоящее лицо своей невесты. Смотря на то, как его чёрные пальцы бережно держат изображение Эпонеи, Валь вдруг задохнулась от бури негодования.

Самая что ни на есть низменная ревность обуяла её. Она шумно схватила ртом воздух и отступила на шаг назад. Глаза её глядели бешено, и она чувствовала, что попросту не может держать себя в узде. Она пережила страхи, унижения, муки выбора. Но увидеть, как этот нечестивец из её сна на самом деле принадлежит не ей, она не могла. Только не второй раз, как с Адальгом. Адальгу она ничего не могла сказать, он был королём. А этот – этот был врагом, сволочью, кровососом козлорогим!

Она не выдержала и неожиданно для себя разразилась злорадным смехом. Смотрите, как он мучится. А что же он тогда не постеснялся такой бесценной возлюбленной, когда полез в её сны! Не по её ли совету он перестал пилить рога! Экспиравит с недоумением поднял на неё кровавые глаза, и она расхохоталась ещё пуще, выпуская из себя дьявола.

– Какое печальное зрелище! – каркнула она и сжала кулаки. – Какая драма! Всеми вожделенная дамочка пустила пулю в висок! Остались у разбитого корыта все! Она – потому что умерла! Адальг её – потому что нет у него больше самой красивой на свете жены! Я – потому что осталась никем, без всего, потерянной, выброшенной, уничтоженной! Мой остров растоптан, поставлен на колени, изуродован! Но самое ценное, сладкое, потрясающее, – что проиграл ты! Ты! Ты! Ах-ха-ха! – и она снова залилась сумасшедшим визгом. Глядя на неё, Экспиравит вытянулся и заледенел. Его губы сжались в тонкую линию. Он, не проронив ни слова, следил за её истерическими па.

– Ты уничтожил нас, раздавил и смешал с грязью, – надрывалась Валь. – Но ты всё же не получил того, чего хотел. Таков Змеиный Зуб! Всё это время Эпонея твоя была у тебя под носом, здесь, под личиной баронессы, а чародейкой твоей была сама баронесса! И ты… ха-ха! Ты… ты всё это время верил идиотским моим придумкам, ты слушал их, ты следовал им, а она тем временем мутила шашни с Лукасом, твоим… ха-ха! Твоим братом! А-а-а! – и Валь взвыла от исступлённого торжества над попранным противником. Готовая поплатиться теперь за всё, потому что видела его онемевшее, глупое лицо. Был он с нею в любви во сне или наяву, теперь всё едино. Теперь Эпонеи нет, и никогда ему не вкусить истинной, желанной победы.

Как и ей больше никогда не стать Благородной коброй, Вальпургой Видира Моррва.

Мгновения шока прошли, и Экспиравит с хрустом смял письмо. В глазах его начало закипать бешенство:

– Как смеешь ты… – зашипел он.

– Это я, я, от начала и до конца прятала её от тебя, убивала, врала прямо в лицо тебе и твоему Валенсо! Я делала это всё ради острова. Ради того, чтобы нас освободил Адальг. Жалко только, что у него не получилось. Но изо дня в день я только и ждала момента, когда настанет твой смертный час. Сейчас уже никто ни в Эдорте, ни в Брендаме не поймёт. Они все сочли меня профурой, слабачкой, что переметнулась к тебе. Но нет, я осталась дочерью Змеиного Зуба. Самонадеянной, попранной, глупой. Но ничего я на свете так не хотела, как того, чтобы ты сгинул, ты и твоя орда головорезов. Я знаю, что ты сделаешь со мною. Разорвёшь меня на куски. Но Рендр меня не забудет. Невзирая на то, что я натворила, заглянув в мою душу, не увидит он тщеславия и неверности. Он будет знать, что я умерла во имя него. Змеиный Зуб – это всё!

– Замолчи! – рявкнул Экспиравит и ударил кулаком по столу. От неожиданности Валь прикусила язык и отскочила от него, стукнулась лопатками о книжную полку. Ей уже было не избежать кары. И его воспрявший в мощи силуэт распахнул когтистые руки. При всей отваге она не могла встречать свою гибель со смехом, она сжалась, потонув в его тени, но не отрывала от него глаз.

Его черты расплылись, стали чернее, его поглотила первозданная темнота. Лишь глаза ярко горели кровью посреди захлестнувшего комнату мрака. Молниеносным рывком он занёс над нею руку. И замер, держа острие когтей прямо над её головой.

Медленное, садистическое успокоение постепенно возвратило его к привычному облику.

– Вы все на этом острове – лжецы, подхалимы, не знающие ни чести, ни обещаний, – еле слышно процедил он. – И ты пользовалась моим милосердием, попирая еженощно клятву о служении, что дала мне. Я не терплю клятвопреступников. Но не хочу… не хочу… – его рука соскользнула в сторону. А сам он, поглядев на притихшую Вальпургу сверху вниз, прошипел:

– Не хочу я тебе смерти, лживая баронесса.

Сердце пропустило удар. Из ретивой, бескомпромиссной партизанки она стала девчонкой, отчаянно ждущей определённых слов.

Но Экспиравит вынес сухой приговор:

– Ты никогда больше не появишься у меня на глазах, леди Моррва. Ты покинешь Брендам. Немедленно. И уедешь жить в Эдорту, и займёшь там любой дом, какой пожелаешь, с моим на то дозволением. И будешь там… жить. Да, жить, – смакуя каждое слово, выговаривал он. – Среди своих возлюбленных змеиных дворян.

Он отвернулся и длинным шагом прошёлся до бюро. Затем рывком выдвинул один из ящиков, достал бумагу и принялся на ней что-то черкать. Валь следила за каждым его жестом с ужасом, понимая, что натворила. Она трепетала, едва дыша, и уже не могла пошевелиться. Каждое мгновение глубже и глубже погружало её в бездну отчаяния шорохом писчего пера.

А он оставил размашистую подпись, придавил перстнем печать и, оставаясь на месте, протянул ей бумагу.

– Забирай. И исчезни, – рыкнул он.

«Я погибла», – отчётливо поняла Валь. Но заставила себя сделать вдох и подойти, забрав документ. Она погибла, но ещё живёт. Для того, чтобы не пропасть окончательно, она должна взять себя в руки. Она дочь герцога Вальтера Видира, она справится. Она и не с таким справлялась. У неё есть Сепхинор и будет дом на землях её матери. И пускай война проиграна, она не проиграла саму себя.

Валь расправила плечи привычным жестом. И, не оборачиваясь, вышла. Захлопнула за собой дверь. Отмерила шагами коридор, поднялась в башню. Сдавленно сказала Сепхинору:

– Мы собираемся. Мы едем в Эдорту, милый.

Тот, уже натянувший было ночную рубашку, посмотрел на неё с испугом.

– Ма, что случилось? – подскочил он. – Что произошло? Ты плачешь?

– Не плачу, – храбрясь, всхлипнула она. – Мы с тобой Видира. Видира не плачут.

– Ма…

– Просто бери с собой, что считаешь нужным. И поехали. Пожалуйста.

– Конечно, – он стал копаться в комоде. Валь первым делом полезла искать Легарна и, как назло, не обнаружила и следа его. Что ж, он останется здесь, и кто знает, что он тут натворит!

Она зверскими движениями пошвыряла в сумку бельё, несколько платьев, шляпу… нет, шляпу эту, проклятую, остроконечную, в окно! И мантию – туда же! Пускай полетают там вместе с вампиром, пускай там и останутся, в царстве греха!

Слёзы она сдерживала до последнего, хотя и понимала, что не может их скрыть от сына. Тот тактично молчал. Самый чудесный, самый понимающий человек на свете. Он просто присоединился к ней со своими пожитками, когда она стала спускаться с сумкой по лестнице. В трапезной мелькнуло удивлённое лицо Кристора, но Валь не задержалась. Только забежала прихватить с собой Вдовичку. Кому ей сообщать о своём отъезде? Эми? Кее? Она не может. Она умрёт от стыда говорить им, что рыдает по вампиру, что запуталась в собственной глупости. Ей предстоит отправиться к маме, к добру или к худу, и она должна перестать расшатывать свой разум и возвратиться в привычное лоно догм, праведности, этикета. Рендр ведь не отвергает тех, кто приполз обратно. Главное, что она не покидала Змеиный Зуб.

Фиваро не успел даже лечь спать после их возвращения от Кеи. Будто ждал, что он снова потребуется. Они взгромоздились в седло и отправились прочь из города, покидая родные стены, не простившись с тесными улочками и друзьями. Прочь, прочь, закрыв тяжёлые врата за прошлым, только вперёд. Иначе сердце не выдержит муки, иначе оно разорвётся и прольётся кровью через глаза.

Она даже Голубка так не гоняла, как бедного Фиваро. Тут уж Сепхинор заставил её унять безумие, и она без возражений подчинилась ему. Через Летние врата, по дороге в предгорья, ехали они до самого утра. И за всё время пути Валь постепенно остудила свою пылкость. Впала в морозное забытье. То ли хотелось спать, то ли просто не было больше сил думать. Да и о чём было думать? Сама подобная любовь была грешна изначально. Даже маме о ней не пожалуешься, как и о любви к Адальгу. Это всё тайны на всю жизнь. От Сепхинора их теперь не скроешь, конечно, но ему одному можно доверить больше, чем всей своей семье. Как можно было даже себе самой признаться, что не нужен никто, если есть нечестивый граф? Нет, лучше уж думать про Адальга! Адальг теперь вдовец; так может, он наконец обратит на неё внимание?

Ужасно! За саму мысль такую ей захотелось ударить себя по лицу. Обессиленная ненавистью к своей слабости, она запрокинула голову и вдруг остановилась глазами на быстро бегущих облаках. Наступал день. Она увидела то, чего раньше никогда не замечала.

– Сепхинор, – шепнула она и слегка пощекотала его рукой, которой держала его перед собой в седле. – Ты только погляди.

Он раскрыл уже сонно сомкнутые глаза и забегал взглядом по округе.

– Пушица, – неуверенно протянул он, помня, что мать любит этот цветок. – Целое поле. Ну ещё… горы. Отроги. Клёны. А-а… крыши. Мы скоро приедем к какому-нибудь амбару и отдохнём там. Да?

– Нет, – смакуя это слово, проурчала Вальпурга. И указала в небо. – Солнце.

Спустя столько лет она наконец примирилась с дядей. Она поняла, что он имел в виду. И грехи его поняла, ибо приобщилась к ним, и перестала судить его.

В душе поселилась звенящая пустота, которую было ничем не заполнить несколькими днями пути. Когда они добрались до Эдорты, живописного городка в ветрах горной долины, Валь не чувствовала ничего. Она для себя решила, что всё прошло, закончилось. Будет подписан мир, Змеиный Зуб отойдёт завоевателю. Подведена черта под кошмарным сном. Да, всё изменилось, но она сможет жить дальше, как старый пень, что из года в год даёт молодую поросль по весне.

Самое старое поселение Змеиного Зуба и самое строгое, оно лишь совсем недавно подверглось насилию со стороны эльсов. Чёрные мундиры возникли на улицах. То там, то тут мелькали их чужеземные лица. Но этот город всё ещё не ведал ни штурмов, ни поругания, и оттого у местных дам хватало пороху задирать нос при виде заморских солдат, а островная ребятня ещё не перестала играть в вариацию салочек, где надо было догнать «предателя» и «казнить» его.

Когда Валь на почте попросила сказать ей адрес леди Сепхинорис Эдорта Видира, перед ней закрыли створку окошка. Она с недоумением осмотрелась и поняла, что и другие посетители почтовой конторы смотрят на неё волком. Кажется, за это можно было благодарить экономку Хернсьюгов: Валь не была сперва уверена, что это она, но потом догадалась, что это и есть та самая старушка, что обычно следила за порядком в особняке. Она узнала её и быстро разнесла это сведение по очереди.

Скоро весь город заметит, что она приехала, и ей будут плевать под ноги из каждой подворотни.

Валь постаралась сохранить достоинство. Выпрямила позаметнее спину, вздёрнула подбородок и, взяв Сепхинора за руку, вышла вместе с ним обратно на залитую солнцем улочку. Мимо гнавший почтовый экипаж чуть не проехался им по ногам.

Что ж, они все считают её предательницей. Но оскорблять себя на глазах у сына она не позволит. Поэтому она подобрала подол и решительно перешла через улицу, а затем обратилась к караульному в чёрном мундире. Показала ему письмо с печатью графа и молвила:

– Сэр, мне нужна ваша помощь. Местные упорно отказываются со мной разговаривать. Я хочу знать, где сейчас проживает моя мама. В Вое, её имении, или где-то в городе. Будьте так добры испросить вместо меня, хорошо?

Солдат кивнул ей и сам пошёл на почту. А Сепхинор, потерев нос рукавом, сказал тихонько:

– Так они только станут ещё злее, мне кажется.

– Станут, – обронила Валь. – Но я тоже уже не добрячка, милый.

Мальчик усмехнулся. Он стал неотрывно глядеть на Фиваро у коновязи, опасаясь, что какие-нибудь недоброжелатели навредят ему. Сам он уже тоже не знал, на чьей он стороне. Но точно не на той, которая смела так обращаться с его мамой. А та тем временем возлагала свои последние надежды на слова Софи: «Не забывай, что у тебя тоже есть родители». Она щурилась на яркие лучи, принюхивалась к аромату выпечки из пекарни на углу и думала: «Она ведь верно сказала, что Сепхинор ко мне скоро вернётся. Может, она и про маму не просто так подметила. Она, должно быть, имела в виду, что я могу к ней обратиться, когда больше будет не к кому. Или она хотела сказать про папу, но папа…»

Нет, про это «Вальт…» ей решительно не хотелось вспоминать. Равно как и про совет «слушаться» Экспиравита. Не зря ведь Валь больше полугода своим усердием доказывала, что магии не существует. Бывают только сновидения и совпадения, более или менее удачные, и снисхождение Великого Аспида.

Караульный возвратился и сообщил ей:

– Миледи, они говорят, что она сейчас проживает в особняке Эдорта, где нынешний наследник лорда Онориса, Онорет, изволит резидентствовать.

– Благодарю, – Валь сделала ему реверанс на глазах у выходящих с почты дам. Пускай не думают, что она теперь позволит им глядеть на себя свысока. Они не прятались в городе, который штурмуют неприятели, не стояли во главе самых полоумных операций Сопротивления и вообще пороху не нюхали. Она сможет объяснить это маме, а остальные пускай идут к чёрту!

Вновь они вернулись в седло. После такого утомления с дороги ничего так не хотелось, как наконец оказаться под крылом родной души. Поговорить, как раньше, как лет пять назад, обо всём на свете. Поплакать, а затем посмеяться.

Грохотали подковы по брусчатке. Мелькали на белых стенах тени от буков и пушистых берёз. Дышалось легко, так, как это бывает только в горах, и хотелось верить в жизнь. За десяток минут они добрались до особняка когда-то правящей семьи с обширным посыпанным щебнем двором, и там Валь велела дворецкому доложиться лорду Онорету Эдорте о том, что приехала его кузина и дочь леди Сепхинорис.

Конечно, Онорет не может испытывать к ней ничего, кроме ненависти. Но она объяснит. По крайней мере, попытается.

На первый взгляд особняк Эдорта не казался таким уж роскошным. Он не венчался позолоченными воротами и не имел во дворе фонтана со скульптурами. Но тем не менее, всякому, кто вступил внутрь, легко было ощутить статусность живущей здесь семьи. Бросались в глаза вспомогательные жилища для слуг, потом гараж для карет, основательные дубовые конюшни, галереи, ход к собственному рендритскому капищу и многочисленные ловушки для стрекоз. Чем больше ловушек, тем, значит, больше хищных змей кормит этот дом. Тем, следовательно, он более уважаем.