Змеиный Зуб

– Ты не останешься с нами? – спросила мать тихонько.

Он ответил ей тяжёлым взглядом. Теперь у него была другая семья. Его братом стал полукровка Бакар, его возлюбленной – тененска Эми. Каторга изменила его, но ещё больше изменила его новая жизнь после освобождения. Теперь ему была чужда ненависть к жителям большой земли. Поэтому он уже больше не был тем достойным змеиным рыцарем, что десять лет назад, ибо предал законы породы.

Но и остров этот больше не принадлежит змеям.

Заря угасла сразу после того, как первые её брызги коснулись брендамских крыш. Сидя наверху своей башни, Валь видела, как солнце попыталось воспрять и захлебнулось в тёмных тучах. Таких тёмных, что они обратили в мглу всё небо, и дозорные на стенах не стали гасить огни.

Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Стоило поднять голову, как ей сразу же хотелось обратно спрятать взгляд в плывущие перед глазами строки. Та дурацкая книжка, где была описана всякая нечисть, теперь пыталась послужить ей исчерпывающим справочником о вампирах, гейстах и альбах. Но спина сгорбилась похлеще, чем у нечестивого графа, и ничего не лезло в голову. Только внимание само собой отвлекалось на звуки голосов. Слишком громких. Обычно досюда они не долетали.

Хоть бы их не накрыли. Хоть бы они все успели разбежаться, прежде чем обнаружится пропажа Беласка. Хоть бы Легарн куснул проклятого Валенсо.

Сколько может длиться эта пытка?

Мягкий шорох шагов на лестнице. Это не мог быть солдат; и это действительно оказался Освальд. Схолитский жрец давно не появлялся здесь, хотя его саквояж напоминал о нём. Валь не знала, чем он занимается в городе, но выглядел он точно так же, как и в первый день их встречи. Ничего в нём не менялось: ни елейное выражение лица, ни медоточивый голос.

– Мисс чародейка, вы должны явиться во двор. Экспир созвал всех островных дворян, их слуг, родичей и приближённых, и вы, как-никак, к ним относитесь.

Валь побелела. Рука закостенела, переворачивая страницу.

– Сегодня мы увидим нечто великолепное, – слащаво улыбнулся Освальд своими тонкими губами. Его глаза превратились в провалы по обе стороны от громадного клюва-носа. И Валь знала, что не может ему противиться. Она поднялась на ноги, надела шляпу с вуалью, оправила подол и длинную мантию. И схолит предложил ей свою руку:

– Возьмитесь, милая. Это сейчас вы воротите нос от моих мощей, а минутой позже будете держаться за меня, как утопающий за ужиный хвост.

«Ты-то где нахватался наших поговорок?» – мрачно подумала Валь и взялась за его локоть. Её рука показалась ей такой полной и такой сильной в сравнении с его. Но сейчас вся её мощь покорялась ему, как и врагу, потому что душа её спряталась в маленьком, боязливом бумсланге.

Она подобрала длинный подол, чтобы не запутаться на лестнице, и последовала за ним по крутой винтовой лестнице. Освальд шагал так медленно, что сонный удав и тот справился бы быстрее. Стук сердца перегонял движения ног.

Миновала арка графских покоев, тяжёлые двери, трапезный холл и тронный зал. И тогда стало по-настоящему страшно.

Весь замковый двор охватило кольцо огней. Множество лиц мелькало в подвижном мраке. Ближе всех к портику оказались узнаваемые дворяне. Их тёмные волосы, косы и строгие наряды сливались с чёрными мундирами, что обступали их. А помимо самих дворян здесь толпились их слуги и обычные горожане, то ли пригнанные силой, то ли добровольно пришедшие поглазеть.

Валь и Освальд вышли через распахнутые двери, и в тот же момент грохот упавших наземь табуретов градом осыпался на людей. То были подставки, что вышибли из-под ног висельников. Всех островитян, кто прислуживал в замке, подвесили на раскидистом платане. Мажордом Теоб, конюшие, уборщики, кухарки, – добрых три дюжины казнённых задёргались в конвульсиях, и ноги их запутались в танце агонии. Валь едва не присела; рука её железной хваткой вцепилась в Освальда.

Не сразу она поняла, что они вышли прямо в спину к нечестивому графу. Ярость ощущалась буквально через его горб, покрытый чёрным плащом. Она хлестала из него, и каждый жест его говорил о том, что он знает о побеге Беласка.

Валенсо был жив. Мрачный, он руководил повешением, и солдаты слушались малейшего движения его указующих перстов. Даже он не знал, чего ждать от графа теперь, когда прямо перед ним стоял на коленях связанный и истерзанный лорд Барнабас Хернсьюг. С портика всякий из пришедших мог видеть и пленника, и озверевшего «Демона» Эльсинга. Лукас, полностью облачённый в драконью броню, попытался озвучить его волю; он крикнул:

– Граф был милосерден с вами, глупцы. Но вы презрели его, и…

– Молчи, – рыком оборвал его Экспиравит. От его рокота отшатнулся даже Барнабас. Никто не ожидал, что костлявое, медлительное тело способно на звук, который оглушит хоть медведя. И который будет слышно и во всём Летнем замке, и за его остолбеневшими от ужаса пределами. – Все молчите! Довольно.

Он сорвал с рук перчатки и обнажил свои блистающие чернотой когти.

– Вы не пожелали быть моей провинцией, жители Змеиного Зуба, – рычал он, захлёбываясь ненавистью. – Вы решили, что у вас есть право убивать моих солдат и моих приближённых. Столько жизней вы забрали, что теперь ваш долг не выплатить никакими деньгами. Вы будете служить мне, жизнью или смертью, и служить вечно.

Своей чернопалой лапой он схватил было ворот Барнабаса, но вполоборота заметил Вальпургу. И обернулся к ней целиком. На глаза его был натянут низ тюрбана, завешенного вдобавок капюшоном, и лишь омерзительная серая пасть сверкала множеством желтоватых зубов. И двумя громадными клыками.

– Ко мне, – глухо пророкотал он. И Освальд отодрал от себя руку оцепеневшей Вальпурги. Она ни за что на свете не подошла бы к этому чудовищу. Но воспротивиться ему было ещё страшнее. Поэтому она нетвёрдой походкой приблизилась и замерла, зажмурившись, когда Экспиравит обошёл её и остановился за её спиной. Рывком он сорвал с неё шляпу с вуалью и отшвырнул их, заставив её потупить взгляд в свой звездчатый подол.

Прохладная бледная рука легла проскользнула ей за шиворот и оттянула ворот в сторону. Кончики ногтей упёрлись в кожу.

– Сопротивление! – уши чуть не лопнули от его возгласа прямо над головой. – Я пью вашу кровь. Смотрите, жалкие трусы. Вы не оплакиваете жертвы своих слуг, но, может, спасёте от вампирских клыков хотя бы чародейку?

Валь стиснула зубы, пытаясь не расплакаться от ужаса.

– Нет? Не хотите? До чего же вы отвратительны, змеи, что никогда не вступаются за своих.

Хрустнули плательные швы; Экспиравит разорвал ткань на взвизгнувшей от испуга Вальпурге. Обнажились шея и белый хлопок нижнего платья до самого плеча. В то же мгновение жуткий звук, будто треск, взрезал её уши, и боль ослепила её разум. Это граф вонзил в её плоть свои зубы-кинжалы, захлюпал кровью, впиявился в её беспомощное тело. И слабая попытка оторваться и не дать ему вытянуть из себя всю жизнь только усилила колотьё над ключицей. Словно зазубренная стрела, укус упыря под основанием шеи не давал шевельнуться. Сводил с ума от боли и лишь усиливал её с каждым вздохом.

За считанный десяток секунд на глазах у бесформенной массы людей Валь побелела, искривилась мучительной фигурой, и до последних мгновений вампирской трапезы истязание её внушало дрожь всем молчаливо смотрящим.

Наконец ублюдочный зверь разжал свои челюсти и вырвал из неё свои багровые зубы. Он отшвырнул её на холодный камень под своими ногами. И Валь, хватаясь трясущейся рукой за мокрую рану, сжалась, давая графу переступить через неё и склониться уже к Барнабасу.

Она была жива, но ничего не слышала, кроме шума в ушах. Месиво лиц, тёмных одежд и пляшущих огней слились в единый поток пульсирующей под ладонью боли, и хотелось выть и рыдать, но в горле застыла пустота. Она сама не понимала, что дёргает её мышцы – попытка отползти или конвульсии. Но голова беспрестанно клонилась к камню. Будто её укладывала рука злобной няньки.

«Нет, я ещё жива! Я жива!» – заливаясь слезами и кровью, думала Валь, и бессильным телом всё ещё пыталась держать голову на весу, не упасть, не провалиться во тьму. Ей почудился отчаянный писк Сепхинора, будто туман смерти уже находил на неё. Но малыш далеко, в Эдорте, он лишь мерещится ей, напоминая о том, что она не должна сгинуть здесь.

– Жаль будет, если я ошибся, – искажённый шумом в ушах, донёсся до неё рокот графа. – Но с этим гнусом ошибки быть не может. Я пью вашу кровь, Сопротивление!

Вновь треснула ткань ворота. И тут выстрел разорвал томительный ад тишины. Снизу вверх Валь увидела, как скрюченное тело вампира прошило несколько выстрелов из толпы. Тут же весь двор разразился грохотом пальбы, и она, морщась, зажала уши.

Они вступились за Барнабаса? Они убили подонка?

Холод разлился по сердцу, когда она услышала торжествующий хохот. Отшатнувшись, граф выпрямлялся вновь, как стебель осоки от порыва ветра. Как ни в чём не бывало. «Помоги нам Рендр», – в отчаянии взмолилась она, не в силах оторвать глаз от его неубиваемого тела. Зато стрелявшие – леди Гленда Моллинз и лакей Бен – уже превратились в решето.

– Изумительно! – взревел злорадной радостью Экспиравит. – Хоть кого-то вам стало жалко! Но это только начало. Сегодня я вырву Сопротивление с корнями, моё непослушное стадо. И вас не спасут ни пули, ни ножи, ни осина, ни серебро.

Рывком он разорвал горло Барнабасу. Вся его рука обагрилась кровью, и клёкот из глотки пленника перекрыл все остальные звуки. Тело гулко упало на камень рядом с Вальпургой. И вампир лёгкой смертоносной тенью упорхнул с крыльца, чтобы возникнуть перед змеиными дворянами.

– Я буду убивать вас один за одним, пока вы не выдадите мне Сопротивление. Бегите, спасайтесь, деритесь, – разносился повсюду зычный рык. – Мне безразлично. Но если только хоть кто-нибудь из вас не раскроет рот, вы сейчас сгинете все. До единого!

Он рванулся к старикам Одо и одним ударом когтей вспорол шеи им обоим. Затем он обернулся к следующему, сэру Фиору Малини, но тот бросился наутёк через толпу и тут же пал, застреленный солдатами. Трепет и паника обуяли толпу; одни застыли на месте, боясь вздохнуть, а другие рванулись кто куда, и отчаянные крики раненых взвились под давящее на город небо.

Валь видела лишь, как он схватил своими когтями одетую в траурное хрупкую Эпонею. И как отважная леди Кея, одной рукой держась за свой живот, другой вцепилась в его упыриные лапы.

– Отпустите! – пронзительно завизжала леди Окромор Ориванз. – Я! Я вам всё расскажу!

Стих грохот ружей, остановились перепуганные люди. Граф отшвырнул Эпонею в сторону, как мешок с картошкой, и корявым деревом навис над Кеей.

– Примите моё восхищение, милая леди, – осклабилась гримаса Экспиравита. – Не стесняйтесь, говорите громче. Я, моя свита, мои солдаты – мы желаем знать их лично.

Леди Кея нервно сглотнула, перевела дух. Но вскинула голову. И, с готовностью глядя в лицо смерти, возгласила:

– Мы все. Каждый дворянин внёс хотя бы какой-то вклад в дело Сопротивления. Каждый. Кроме, разве что, чародейки, – и она, слабо улыбнувшись, покосилась в блестящие глаза ещё не потерявшей сознание Вальпурги. – Её вы наказали напрасно.

«О чём ты?» – тупо подумала Валь. И тут до неё дошло.

Кея хочет, чтобы она смогла завершить начатое. Змеи побеждают любой ценой, не оборачиваясь на павших.

Подписав себе смертный приговор, Кея посмотрела спокойно и решительно. Её оливковый взгляд не выражал ни капли сожаления. Холодное дыхание упыря обдавало её лицо, и его зубы были всё ближе и ближе. Она опустила веки… и услышала шелест его голоса:

– Вас впору делать местной святой, но я не знаю вашего имени…

– Леди Кея Окромор Ориванз, – она открыла глаза и невольно уставилась на его черногубую пасть.

– Красивое имя. Красивая душа. Редкое сочетание, – прошептал, как ветер в ставнях, нечестивый граф. А затем выпрямился и возгласил:

– Во имя леди Ориванз, прекратите быть трусами. Остановитесь. Кто желает жить, я дарую вам жизнь. Достаньте запрятанные в сапогах и рукавах ножи, порежьте свои ладони и поклянитесь мне на крови от имени своего рода, что никогда больше не предадите меня, графа Экспиравита Эльсинга. Сделайте это, и я пощажу вас, ваши семьи, ваших слуг. Не желаете – бегите. Ну, по крайней мере, попытайтесь.

Валь поняла, что не может больше бороться с тяжестью своего тела. Она уронила голову на ледяной камень, взгляд её стал угасать. Но она держалась и до последнего могла видеть тех немногих, кто встаёт перед упырём на колени и произносит: «Мы, от рода нашего, кровью, честью и свободой клянёмся тебе, как королю и правителю, в верности деяний, помыслов и намерений. И да будем мы прокляты Богом Горя, если посмеем презреть эту клятву». Сама Эпонея вместе с Германом говорила эти слова. И Кея говорила, и Гардебренды, и Финнгеры, и Ти-Малини, и Оль-Одо, и Моллинзы, и Диабазы.

Кея готова была быть проклята Богом Горя ради Сопротивления, ради того, чтобы оставить Вальпургу подле графа и дать ей возможность нанести решающий удар.

Но разве она заслужила такое доверие?

– Отныне вы подчиняетесь мне, дворяне Змеиного Зуба, – эхом отразился от стен грозный голос Экспиравита. – Слушайте меня, солдаты, Валенсо, Лукас! Все семьи из Книги Дворянства, что не принесли мне клятву сегодня, – враги. Разорите их дома и владения, убивайте их слуг и преследуйте их домочадцев. Раньше нашей обязанностью было доказать их вину – теперь пускай они доказывают мне свою невиновность, от мала до велика.

Его громадная жуткая тень вновь поднялась на портик, и он продолжил говорить чётче и ближе. Так, что его слова вбивались в звенящую от боли голову, будто гвозди в мокрую доску.

– Отныне за каждого убитого в городе солдата я буду брать одного из вас как жертву. Любого, кого пожелаю, – простолюдина или аристократа. По итогам каждых суток. И мне безразлично, было ли убийство совершено дикой или намеренно подложенной змеёй. Оберегайте моих людей как зеницу ока, и я не трону вас. И награжу вас. Я пошёл вам навстречу, урезав оброки, уполовинив десятину. И пойду дальше. Змеиный Зуб теперь мой дом, и в нём вы мои возлюбленные дети. До тех пор, пока не пытаетесь скалить на меня свои клыки. Вы поклялись Принцу Горя – и Принц Горя теперь в ответе за вас!

Отзвук его речи последней раскалённой иглой пронзил сознание Вальпурги, после чего она обмякла на крыльце и забылась в отчаянии и боли.

15. О важности сна

Валенсо ворвался в графские покои, буквально сбив с ног личную гвардию Экспиравита, и застал того выходящим из своей спальни. Как всегда, ввечеру, когда тьма уже начала обволакивать Брендам, граф просыпался и в первую очередь брался за новости дня. Но этот день – что настал сразу после массовой казни в Летнем замке – был особенным для тайного советника. Он, можно сказать, праздновал победу. И мог назначить первое февраля своим личным праздником.

– Экспир, с пробуждением! – с порога объявил он. Горбатый вампир явно собирался начать свою ночь с кофе, но при виде Валенсо остановился и молча завалился на диван у потушенного камина. Вечный его радикулит по вечерам беспокоил его меньше, чем перед сном, и оттого он казался живее. Вышедший за ним щенок колли потянулся и зевнул во всю свою узкую пасть, а потом запрыгнул ему на колени.

– Я думал, что успею хоть что-нибудь, прежде чем ты примчишься, – сокрушённо вздохнул Экспиравит и потёр светящие из прорези в тагельмусте глаза. – Но раз ты тут, то давай.

Валенсо уселся на кресло напротив него. Скинул с рук кожаные перчатки и принялся перебирать принесённые ему отчёты и доклады.

– Потрясающе, – с готовностью ответил он. – Всё. Я не успел тебе выразить, но мысль была гениальна. Как мне доселе не приходило в голову, что эти люди попросту не подчинятся человеку! Показав свою чудовищность, ты, тем самым, заменил им их глупого Змея. Освальд тоже славно поработал среди горожан. Вот, гляди: мы взяли в собственность особняк Хернсьюгов, например. Там богатств на десятки тысяч иров. А слуги, не поверишь, были счастливы! Они рассказали, что будут с куда большей готовностью служить вампиру, чем своей старухе-леди. Та за десять лет перевела три сотни простолюдинок, чтобы делать себе молодильные ванны из крови!

Демон вытаращил глаза и, кажется, окончательно проснулся. Он даже гладить Золотце перестал.

– Жалко, что эта маньячка в эвакуации, – озвучил его мысли Валенсо. – Да, но это ещё не всё. У Луазов среди многочисленных особняков обнаружилась квартира, которой занималась их бывшая старуха-экономка. Она, оказывается, семнадцать лет держала взаперти старшую дочь Луазов, леди Таю, которую все считали пропавшей без вести! Полоумная дура набросилась на моих ребят, заявляя, что мы не имеем права насмехаться над Рендром своим самоуправством, и всё в таком духе. Они хотели её пришить, и хорошо, что не поторопились; потому что, когда они открыли двери второго этажа, то увидели там на слое объедков и нечистот несчастную истощённую женщину, подобную скелету, закутанную в собственные слипшиеся волосы. Убей они эту экономку, они б и не узнали, что Луазы-старшие поступили так со своей дочерью, когда пошёл слух, что она влюблена в чужестранца! «Любовник» был ритуально убит змеёй, а леди Тая официально похоронена. Только на деле они специально купили эти апартаменты, чтобы держать её там. Мы её вызволили, но она, увы, кажется, уже не в своём уме.

Граф приложил когтистую руку, усеянную кольцами и перстнями, ко лбу и посмотрел на тайного советника сквозь пальцы.

– Этот остров безумен, – признал он. – Есть ли им смысл бояться вампиров?

– Они все хороши! Засев в кабинете лорда Кромора, я узнал массу интересного. Например, что Малини всегда служили дворянским семьям, подделывая разные данные по уголовным делам. Такие как смерть леди Таи, или там «несчастные случаи» с разными неугодными аристократам персонами. Местами это приводило к противостоянию с Кроморами. Однако восстаний здесь сроду не случалось; уверенные в том, что дворяне, как и змеи, посланы Рендром, простолюдины никогда не смели поднимать головы. Они рассказывали, что всегда разбегались при виде экипажей и всадников со змеиными знаками, потому что особливо среди Хернсьюгов было принято не тормозить в случае, если перед конём кто-то замешкался. В таком инциденте даже погиб один из младших детей Сульиров. Ну а уж слуг вообще никто не считает – они ими размениваются, как пешками, безо всяких зазрений совести. Словом, всё произошедшее подняло твой авторитет до небес… – Валенсо притих и внимательно поглядел на Экспиравита. Тот задумчиво смотрел прямо перед собой и когтистыми пальцами поглаживал плюшевый бок Золотце.

– Забыл спросить, – пробормотал Валенсо. – С Кристором что? Умер?

– Нет, – обронил граф. – Что он делал в твоей комнате?

– Он просил у меня список змееведов города, и я думал, что мой слуга ему отнесёт. А в итоге слуга оставил бумаги у меня на комоде. И я Кристору передал, что он может их забрать прямо у меня из покоев, благо ключи все у него. Вот он и пошёл.

Выдержав паузу, Валенсо снова спросил:

– Так что стало с ним?

Алый взгляд из-под угольных век сказал сам за себя. Экспиравит был мрачен, но ясно давал понять, что его решение неоспоримо.

– Ты… одарил его, – догадался Валенсо. И он выпрямился, сжав отчёты в руках. Выходит, чтобы ускорить этот момент, надо просто быть укушенным какой-нибудь паршивой змеёй?

– Кристор не мог умереть так быстро, – загробным своим шёпотом высказал Экспиравит. – Он с самого прибытия на остров был увлечён идеей изобрести из гадючьего яда лекарство от нарушения сворачиваемости крови. От такой болезни страдала его жена, покуда ещё была жива. Он всегда служил людям, старался для прогресса. И я считаю, что его вечность уже заслужена. Я не простил бы себе, если бы позволил этому острову нарушить его планы.

Валенсо сощурился, но не посмел возражать. Только полюбопытствовал:

– А на море дела плохи, да?

– Да. Ририйцы не спешат выполнять условия договора. Нас отбросили к периметру Змеиного Зуба.

– Это правда, что какие-то корабли сумели пристать у гавани к западу от Эдорты?

– Правда.

– Почему мы не пошлём туда солдат?

– Чтобы оставить Брендам без защиты? Нет уж, – фыркнул Экспиравит. – Чем дальше вглубь острова, тем больше там змей. И крестьян, что ещё не разуверились в своих хозяевах. Если они придут, мы примем их здесь, и, кроме того… есть у меня основания полагать, что у меня будет возможность лично пообщаться кое с кем.

Он кивнул на конверт со сломанной печатью Харцев, что лежал у него на прикроватной тумбочке. Валенсо заинтересованно покосился на него. Он никогда не лез в отношения Экспиравита и Адальга, потому что знал, что граф этого не терпит. Зато всегда мог поговорить о вещах более локальных.

– Подмастерье Кристора укусила змея в зимнем саду. Умер там же, от удушья. Значит, это был аспид. Я слыхал, что здесь полно разных экзотических змей, но ни за что не поверю, что они действительно водятся в сугробах.

– Чародейка предупреждала, что Змеиный Зуб будет попытаться прогнать нас своими силами, – с хрипотцой молвил Экспиравит. – Но мы покажем ему, кто здесь хозяин. Боевой дух солдат заметно поднялся после сегодняшнего. Ририйский посол пребудет сегодня утром. И я буду очень убедителен; и наши дела пойдут в гору.

– Может, примешь посла в герцогском кабинете для пущей «убедительности»?

– Нет. Можешь занять кабинет сам. Мне там ловить нечего, и все мои дела я предпочитаю отныне делать в приятном обществе, – и он принялся чесать Золотце за ушами.

– Собака, – поморщился Валенсо.

– Собака? – переспросил его нечестивый граф. И усмехнулся:

– Да это же не собака. Это подушка.

Можно было подумать, что Золотце забыла и своего первого хозяина, и Вальпургу, но это было не так. Иногда она подолгу стояла перед крутой лестницей в башню и наступала пушистой лапой на первую, а потом и вторую ступеньку. Но она не могла подняться наверх: ей казалось, что она упадёт и покатится вниз. Поэтому она ложилась боком к ступеням, клала подбородок на пол и тяжело вздыхала. Только по этому вздоху Освальд успевал её заметить.

Освальд прилежно ухаживал за коллегой-жрицей. Она была уложена у себя в башне на постель, плечо у основания шеи плотно замотано хлопковыми белыми бинтами. Весь первый день она с переменным успехом спала, обессиленная нехваткой крови, и только с наступлением темноты пыталась просыпаться. И первое же, что она спросила, было:

– Я что, я теперь тоже упырь?

– Да полно вам, – рассмеялся Освальд. Он как раз хотел будить её, чтобы продолжить напоить водой и травяным чаем. – Если бы люди правда обращались в упырей от укусов, это нарушило бы пищевую цепочку вампирского рода.

– Тогда почему я жива? – пробормотала Валь. Её бледные пальцы нервно сжимали край одеяла.

– Потому что вас, милая, очевидно, пощадили, – и Освальд коснулся крючковатым пальцем её повязки. Затем огладил её от шеи до плеча, заставив поёжиться. – Если бы он хотел убить вас, он укусил бы прямо в сонную артерию. А так он ограничился мышцей. Вот тут.

Валь приподнялась на подушках. Их стало больше, чем прежде. Должно быть, ненавистные враги решили извиниться и обустроить ей воистину королевское ложе. Она хотела выпрямить себя, но при малейшем намёке на напряжение всё её тело тут же воспротивилось. Перед глазами затанцевало марево, и ей пришлось оставить свою затею. И принять питьё из рук Освальда.

– Раз мне нет доверия, почему же граф позволяет заботиться обо мне? И держит меня не за решёткой? – спросила она мрачно. Глядя в её обрамлённые синевой глаза, Освальд завидел знакомые по многим другим людям признаки смирения с судьбой. Если бы он хотел отведать её плоти, сейчас он уговорил бы её без труда. Но он помнил, что охотиться на виду у Экспиравита означает подписать себе смертный приговор. Поэтому он улыбнулся, как всегда приторно, и молвил:

– О, конечно же потому, что теперь он верит вам. Вы не раз доказывали свою преданность, а теперь и вовсе претерпели от него. Но я бы на вашем месте не расстраивался. Это большая честь – послужить собой и удостоиться жизни.

Оторвав взгляд от своего тёмного отражения в чае, чародейка покосилась на него исподлобья. Её скептицизм он узнавал и насмехался над ним. Она была всего лишь глупой молодой женщиной. Она не знала, что её жизнь была бессмысленна, пока Принц Горя не пожелал отведать её крови. Он хотел видеть эту рану своими глазами, поэтому принялся менять ей бинт. И, когда потревоженный укус закровоточил, коснулся его и облизнул красную каплю с пальца.

Валь посмотрела на него как на сумасшедшего и на всякий случай отстранилась. А он хмыкнул:

– О, не бойтесь. Разве вы не знаете, что схолиты всегда делают такие неприличные вещи?

– Впервые вижу.

– Непонятое, неприятное, неприемлемое. Это всё описывает истинный круг интересов служителей Бога Горя. И дарует им некоторые таланты. Например, я могу теперь сказать, отчего вы умрёте. И это печально.