Змеиный Зуб

– Продолжайте, продолжайте, мисс Эйра, дочь Эйры.

– Я сделала это сознательно, – выдавила она. Ей хотелось убежать, исчезнуть из тени, которую на неё, вопреки поверьям о вампирах, отбрасывал проклятый граф. Но нельзя было даже шевельнуться. – Я боялась, что буду неубедительна без тени минувших лет. Что вы не поверите, что молодая женщина может быть одарённой чародейкой. И что… ну…

– Ну?

– …что вы ворвётесь и будете насиловать всех, кроме баронессы. На вас же не написано, что вы обязуетесь соблюдать свои обещания.

Граф склонил голову набок. Синева зимней ночи качнулась в его недоверчивых очах.

– Кроме вас там была ещё служанка. Что ж вы и её не разукрасили? – усмехнулся он.

– Ну так она служанка… её не жалко, – пробурчала Валь и тут же устыдилась сказанного. А урод расхохотался, что получилось у него чуть громче, чем обычная речь.

– Слышал, Кристор? Наша подруга совсем не беззубый уж.

– Ты если закончил, уходи! – упрямо ответил Советник из алхимического угла, где готовил отвар из клевера, вина и укропа.

– Ещё чуть-чуть, – веселясь, как положено победителю, ответил Экспиравит и опять поймал её взгляд. И голос его сделался холоднее, жёстче:

– Вы обещались быть правдивы со мной, а на деле всё же обманывали меня.

– Чем? – упёрлась Валь. – Разве то был обман? Я по-прежнему Эйра, дочь Эйры, дочери Эйры. Будь то мой страх перед чужими мужчинами или моё увлечение, я ничем вам не соврала, пока ходила в гриме.

– Даже тем, что прислуживали Беласку?

– Да. Он меня не слушал как раз потому, наверное, что у меня на лице было недостаточно морщин, – заявила она смело, но несколько осеклась. Она не знала, что с Беласком. А что, если он в плену и всё уже рассказал о ней, и Демон лишь ждёт, пока она перестанет играть дурочку?

Но если нет? Она не будет слабым звеном. По крайней мере, пока её ещё не подвергли истязаниям, от которых можно потерять разум.

– Что ж, – протянул нечестивый граф. – Тогда я не посчитаю это за провинность. Но с этих пор я не потерплю с вашей стороны подобных сюрпризов, мисс Эйра.

Валь попыталась кивнуть ему в ответ. Хотя то ли мышцы задеревенели, то ли стиснувший её кулак ненависти не позволял ей быть податливой врагу. Который, тем временем, продолжал насмехаться:

– Вы представляете, сколько зеркал в этом замке? Как много уродства я вижу каждый день? При таких условиях впору ваше намеренное обезображивание считать преступлением.

– Умышленное сокрытие красоты? – поморщилась она.

– Если считать, что всякая молодость красива, то… да.

«Ты только что назвал меня уродиной?» – изумилась Валь и вспомнила слова Эпонеи о том, что жители большой земли называют их лица «лошадиными».

– Вы разве должны отражаться в зеркалах? – огрызнулась она.

– Увы.

– А что вы ещё делаете из того, что не умеют вампиры?

– То же, что и вы. Уж вам ли не знать, что вампиры – нежить, они не рождаются такими.

– Минута прошла, Экспир.

Граф поднял взгляд на Кристора, но затем мотнул головой и опять вернулся к Вальпурге. Зачастую он любил сделать вид, что уважает старших и слушается их указаний. Но когда ему было надо, он взглядом давал понять, что эти шутки его больше не интересуют.

– Последний вопрос. Теперь, по крайней мере, ваш роман с лордом Кромором вполне убедителен. И я так понимаю, вы пришли ко мне с изумительными астрологическими известиями, чтобы помочь ему. Поэтому я должен вам разъяснить: герцог Видира пленён, а лорд Кромор мёртв, он пустил пулю себе в висок на выходе из донжона. Ваша месть или какие-то дальнейшие интриги меня не привлекают, поскольку я не воюю с женщинами. И я хотел бы, чтобы вы намекнули мне, куда бы вы отправились, попроси я вас прочь из замка.

У Вальпурги перехватило дыхание. Свобода?

Или поражение?

Рудольф просил её не подвергать себя опасности. Но он умер за дело Сопротивления, своим примером показав, что ставит выше всего. Она не может просто взять и забыть об этом.

Тем более, если она всё ещё не раскрыта. И если Рендр уготовал ей жизнь, то точно не ради самой себя.

– Господин граф, – обратилась она. Её иссушённые глаза посмотрели с мрачной решимостью, хотя пытались казаться проникновенными. – Спросите любого, и вам скажут о благородстве лорда Кромора. Будь вы рыцарем, вы приняли хотя бы малейшую помощь своей возлюбленной в таком ужасном деле? Нет? Вот именно. Я не предлагала её, потому что не являюсь частью партизанского движения. А он её не просил. В тот день интуиция, дарованная мне моим созвездием, не давала мне покоя. Но я могу поклясться, что ничего не знала. Я не бесполезная фрейлина при вашем дворе, господин граф, и я не согласна с увольнением. Я клялась, что буду служить вам своим дарованием, и теперь… – она бессильно положила голову себе на плечо. – …теперь этому никто не помешает.

– Я польщён подобной верностью, – то ли серьёзно, то ли лукаво ответил Экспиравит. – Мне как раз хотелось узнать, что же вы, согласно вашему магическому знанию, завидели во вхождении Сирса и Магнума в созвездие Лучистой змеи…

Кристор подошёл уже решительнее, и тогда граф махнул рукой, отстранившись наконец от кушетки.

– Ладно, вы правы. Выздоравливайте, мисс чародейка, мне будет очень интересно продолжить наши сеансы. На всякий случай я дам знать баронессе про вас и про Беласка, так что не удивляйтесь, если она придёт в гости. Доброй ночи, – и он ушёл, согбенный, опираясь на свою извечную трость. А Валь тут же опустила ноги на пол, чтобы, невзирая на возражения Кристора, последовать в уборную.

– Граф запретил мне быть старухой, так что не поднимайте шум; я справлюсь, – твёрдо заявила она.

На следующий же день, десятого января, Эпонея была у Беласка. Заключённый в когда-то дамской спальне с узкими бойницами в старой части донжона, герцог Видира выглядел утомлённо, но по крайней мере достаточно сыто. Эпонея едва сдержала слёзы при виде него. Её траурная вуаль скрывала отчаяние и раскрасневшийся нос. Но даже под строгим наблюдением одного из солдат она имела полное право кинуться к «дяде» на грудь и прижаться к нему.

– Что с тобой теперь будет? – шептала она дрожащим голосом. – Они убьют тебя? Убьют? Может?..

– Нет, нет, не надо ничего замышлять, дорогая племянница, – утешал её Беласк. – Убьют меня в любом случае, но тебя это не коснётся.

Она подняла на него глаза. Увидела в его лице спокойствие и смирение с судьбой. И зарыдала в голос, вновь припав к его плечу.

– Я не смогу жить дальше! – задыхаясь, пищала она. – Я…

– Сможешь, – отрезал герцог. Он гладил её по спине, по плечам. Он был такой тёплый, такой родной, каким никогда не был. Почему она так мало интересовалась его жизнью, почему не уделяла ему внимание? Он всегда просто был, где-то там, на своём Змеином Зубе, пока всё веселье происходило меж оливковых деревьев Ририи или белокаменных улиц Харцига. А теперь – вот он, перед нею, дни его сочтены, а она даже не может назвать его «папа»!

– Я уговорю их не делать этого! – простонала она.

– Не получится, – покачал он головой и ободряюще улыбнулся своими абрикосовыми глазами, обрамлёнными сеточкой морщин. – Поверь мне, для меня это будет лучший выход. Я хотел бы тебе рассказать, почему, но… разрушать твою веру в семью для меня последнее дело. Просто живи, моя хорошая, просто будь и никогда не сдавайся.

– Но как? Я останусь совсем, совсем одна, – она достала чёрный носовой платок и принялась утирать пылающий нос.

– У тебя есть мама, – напомнил Беласк. Сперва Эпонея взволновалась за их легенду, но вспомнила, что Валь действительно не круглая сирота. – Она далеко, но она переживает за тебя. И будет счастлива увидеть тебя после войны. Ты же не расстроишь маму?

Эпонея спрятала лицо в свой платок. Она не знала, что сказать. Мама иногда отзывалась о папе слишком грубо. Так, будто давно разлюбила его. Но как можно было не любить его теперь, такого благородного и бесстрашного?

– Но ты мне тоже нужен, – она едва справлялась с новым приступом слёз.

– Да, но смотри вперёд, милая, – и Беласк, держа её рядом с собой на канапе, коснулся рукой её живота. – Я уже всё повидал, чего хотел. А у тебя всё впереди.

«Где же Адальг?» – беззвучно кричали её глаза. – «Где его непобедимая армия? Почему он допускает такое?!»

– Этот остров слишком любит смерть, – задумчиво продолжал Беласк, гладя её по голове. Его взор был устремлён в портрет Вальтера, безвременно почившего главы семьи Видира, уступившего ему Чешуйчатый трон. – Слишком много значения придаёт покойникам. Так яростно мстит за них, так много думает о них, что, как ни парадоксально, забывает жить. Хотя я со стороны этих самых покойников сказал бы примерно следующее: мы не за то умерли, чтобы смотреть, как вы не находите себе покоя из-за нас. Мы умерли за вашу свободу и ваше счастье, так живите… иначе зачем это всё? Допускаю, конечно, что, поскольку мы все люди, и среди умерших полно эгоистов, которые не уймутся, пока не будут отмщены. Но, говорят, смерть даёт людям несколько больше мудрости, чем они имели при жизни. И, вероятно, большая часть всё же будет солидарна со мной. Живи, милая Вальпурга. И не печалься обо мне. Все мы там будем, но зачем хотеть этого раньше времени?

Голос его был умиротворяющим, ласковым, пускай и доносил страшные вещи. Эпонея притихла, зарылась носом в складки его потёртого сюртука. Ей хотелось сидеть с ним так вечно, говорить обо всём, пытаться узнать его перед тем, как навсегда потерять. А ему, напротив, долгое прощание стало в тягость. Беласк желал встретить свою судьбу. И знал, что захватчики будут до последнего истязать его ожиданием, чтобы ему не пришлось уйти слишком легко. Теперь он не смог бы уберечь возлюбленную дочь от правды, но и окунать её с головой в ужасы реальности в её нежные шестнадцать лет не хотел. Поэтому постарался быть таким деликатным, каким только мог. И переключил её внимание, попросив:

– Не забывай нашу придворную чародейку. Она тот человек, на которого ты всегда сможешь положиться. И пускай мы никогда не были с ней в ладах, я хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок.

«Он просит меня позаботиться о ней», – решительно подумала Эпонея. – «Так, как просил её позаботиться обо мне. Он прав; из-за этой войны она потеряла и мужа, и репутацию, и человека, которого, кажется, любила. Несправедливо будет упиваться собственным горем, отвернувшись от неё».

Это помогло. Беласк увидел в нежном лице Эпонеи готовность на подвиги. Вот только не знал, что она замыслила эти подвиги и для него в том числе.

– Тебе пора, – улыбнулся он и погладил её влажную щёку.

Она оторвалась от него, и горло её вновь сдавил плач.

– Я буду скучать, – прошептала она.

– Я тоже, – негромко ответил он. – Но я очень обижусь, если вдруг на моих поминках все будут в чёрном заливаться слезами и слушать скрипочки. Поняла?

– Поняла, – попыталась усмехнуться она и поднялась на ноги. Утомлённый их нежностями солдат уже сам прошёл к двери и открыл её, ожидая, пока дама уйдёт. Эпонея обернулась к отцу и подумала: «Я не буду пытаться запечатлеть в памяти его сальные волосы, его истрёпанный сюртук и тёмные круги под глазами. Я не буду запоминать его теперь. Я за него ещё повоюю». Он кивнул ей на прощание и она, ответив ему тем же, без колебаний покинула его темницу.

После этого она отправилась прямиком к жилищу мистера Кристора Эрмигуна, главного алхимика и по совместительству врачевателя графа. Это было в новой части донжона, которую отстраивали при Беласке; купол серпентария был сделан из стекла, а покои змееведа отличались простором и обилием знакомой южной флоры в керамических горшках. Уже с порога слышался отдалённый треск сверчков, который сводил королеву с ума на кухне Девичьей башни. Но здесь чувствовалась свежесть современности, выраженная цветочной лепниной, изящными арками и колоннами в украшении комнат.

– Мистер Эрмигун не на месте, я за него, – сообщил ей приветливый рыжий подмастерье. Он был растрёпан настолько, насколько это вообще было возможно при длине волос не более ладони. Его зелёные глаза выражали готовность помочь Эпонее; как и глаза практически любого мужчины на её пути.

– Мне нужна Эйра, чародейка, – учтиво попросила «баронесса» и обезоруживающе улыбнулась ему. – Я леди Моррва.

– А-а, конечно-конечно! – встрепенулся парень и поманил её за собой. Они прошли в рабочее помещение, где на столе располагались любопытные агрегаты вроде алхимической печи и перегонного куба. На паркетном полу лежала оленья шкура, на которой примятые волоски мешались с засохшей кровью. Но сама Валь оказалась, вроде бы, цела. Она лежала на кушетке, прикрыв глаза и натянув на себя шерстяное покрывало. Её мерное дыхание поднимало лежащую на груди руку.

– Вы можете следить за нами не так близко? – аккуратно попросила Эпонея ученика. – Хотя бы от окна. Я вижу, она не одета.

Тот не преминул бы съязвить: «Чего я там не видел?», но нашёл в просьбе милой леди ничего противоречащего его нынешнему настроению. Поэтому он кивнул и отошёл, усевшись на широкий подоконник рядом с сиреневым пучком цветущего гелиотропа. А Эпонея прокралась к Вальпурге и сочувственно посмотрела на её измождённое, болезненное лицо. Даже без грима ей было бы не дать двадцать лет.

– Мисс Эйра, – шепнула она и провела рукой по её запястью. Та тут же открыла глаза. Она всегда просыпалась так, будто бы от горна гарнизонной тревоги, и лихорадочный испуг был первой эмоцией, что отражалась на её лице. Только мгновение спустя узнавание приходило к ней, и она начинала глядеть спокойно, даже как-то обречённо.

– Вальпурга, – едва заметно улыбнулась она в ответ.

– Как ты себя чувствуешь?

– Так, словно у меня пчелиный улей надет на ногу и на голову тоже. А ты?

Эпонея хмыкнула. Чем-то Валь и папа были похожи – наверное, своей любовью превращать любое бедствие в мрачную шутку.

– У меня всё отлично, я пришла проведать тебя и дядю.

– И как дядя?

– Ожидает своего смертного часа. Впрочем, наверное, его казнью будут шантажировать короля или там королеву, кто знает, – пожала плечами Эпонея так, будто её это не касалось. – Поэтому он может прожить ещё не одну неделю. Но он просил за себя не волноваться.

– И правильно. Тебе будет неуместно ещё и за него переживать, – согласилась Валь. Она почесала заспанные глаза и покосилась туда, где лежала та самая оленья шкура. Ничего там не увидев, она спросила тихонько:

– Вы продолжаете работать на кладбище?

– Конечно.

– Похороните Рудольфа. Пожалуйста. Не дай Герману плюнуть ему на могилу. Хоть я и не верю, что Герман настолько козёл, насколько бодается.

«Это человек, которого она любила», – печально подумала Эпонея. – «Кажется, теперь ей совсем одиноко».

– Я позабочусь обо всём, – пообещала она. – Когда тебе можно будет вставать?

– Мне и не запрещают, но, если я хочу пережить этот укус, мне предстоит ещё несколько дней постельного режима. Мистер Эрмигун оказался очень заботливым доктором. А граф не стал изгонять меня за мои шалости с цветной пудрой. Мне только понадобится запас тканей, что лежит в башне – хоть займу руки, пока лежу, сошью себе что-нибудь. И шляпа с вуалью мне теперь нужна, – добавила она, имея в виду, что из предателей в морской страже кто-то сможет обратить внимание на знакомое лицо. Хорошо, что это решалось. – Словом, всё бы хорошо, но меня кое-что беспокоит.

Эпонея склонилась к ней ближе и увидела, что рыжий подмастерье тоже навострил уши. Однако Валь не обращала на него внимания.

– Башня сможет быть нашей только пока мы за неё платим, – прошептала она. – Они будут пытаться выживать нас оттуда. И четыре тысячи они должны получить. Я договорилась с леди Финой Луаз, что она заплатит их за нас. Но взамен она хочет попасть на Вечер Ехидны, он будет двадцатого числа. Ты сможешь провести её туда, её надо будет под кого-то загримировать, поскольку дворяне её у себя боле не жалуют. Однако она восхотела танцевать там с одним из… эльсов. Я понятия не имею, кого можно пригласить так, чтобы его и пустили, и одновременно не сочли врагом и тебя после этого.

– Ты говоришь, что понятия не имеешь, но на деле – прозрачно намекаешь, – улыбнулась Эпонея. У неё отлегло от сердца; ей-то казалось, что Валь никогда ей ничего не доверит. – Я сделаю всё в лучшем виде.

Естественно, они обе говорили про сэра Лукаса Эленгейра, самого благородного рыцаря во всех королевствах от Астегара до Цсолтиги.

На похороны Рудольфа пришло больше людей, чем можно было ожидать. Бледный, будто иссушённый, он стал выглядеть ещё более строго, чем при жизни. Правая его рука была положена на сердце, левая лежала вдоль тела. Одетый в простенький чёрный сюртук, глава следственной службы будто бы прилёг отдохнуть. Таким его знали сэр Фиор Малини, сэр Джоск Ти-Малини и другие работники следственной службы, леди Кея Окромор, лорд Барнабас Хернсьюг и старшая чета Одо. Многочисленные слуги провожающих разделяли их печаль. Даже Герман казался не слишком-то радостным. Эпонея видела, что старый виконт чахнет день ото дня. Он стал всё меньше ходить, и его ноги отказывали ему. Поэтому даже теперь он сидел, тогда как все остальные стояли вокруг открытого гроба.

Пришедший из города жрец Схолия, Освальд, старательно читал над ним заупокойные молитвы. А потом, когда крышку закрыли и перенесли гроб на кладбище, Рудольф обрёл вечный покой рядом с поросшими сорняками могилами своих дедов. Так уж вышло, что его семья – сестра и мать – после начала войны оказались в Эдорте. И ни одного прямого родича не было рядом, чтобы проводить его. Только леди Кея, что принадлежала к Окроморам, младшей ветке Кроморов, имела право первой кинуть горсть земли ему вслед. Она сделала это, обессилевшая от слёз, истомлённая болью жизни.

Лорд Барнабас Хернсьюг взялся закапывать могилу снегом и мёрзлой землёй. И в повисшей тишине леди Нур Одо пробормотала:

– Не будет бедному грешнику покоя. Рядом с ним нет отца.

Никто не отозвался ей, потому что тайна пропажи тела лорда Роберта Кромора оставалась неразгаданной. И только схолит, худосочный старик с громадным носом-клювом, вступил в беседу:

– Почему же вы так считаете, милая леди? – мягко спросил он.

– Он не позаботился о последнем пристанище своего отца, – угрюмо ответила ему леди Одо. – Уйти в посмертие с таким грехом – незавидная судьба.

– Хм, – задумчиво протянул жрец Освальд. – Выходит, лорд Кромор не любил своего отца?

– Отнюдь.

– Отец велел ему похоронить себя с почестями?

– Кто знает. Лорд Роберт Кромор отличался весьма скверным нравом и много чего мог наговорить. Но есть же традиции.

– То есть, мы имеем, что лорд Кромор всё же любил своего отца, но позаботился о нём так, как посчитал более уместным. Мы не можем знать достоверно, сделал ли он это, или же нарушил погребальный ритуал. Однако, будучи знакомым с ним долгое время, вы утверждаете, что он был благородным человеком.

– Но разве не вам, как жрецу Схолия, знать, как важен ритуал проводов в последний путь? – резонно спросила леди Нур. И глаза Освальда удовлетворённо заблестели:

– Именно об этом я хотел напомнить вам, милая леди. Скажите, если бы покойный лорд Кромор имел выбор: чтобы его в лесу лично закопал собственный сын или же его хоронили бы почтенные дворяне с трауром и музыкой, что бы он выбрал?

Леди Одо поджала губы и отвела взгляд в вересковую поросль. Но все остальные присутствующие с любопытством и приязнью уставились на такого необычного жреца.

– Но не ему же быть хозяином загробной жизни, ради которого и устраивается церемония? – резонно возразила леди Нур.

– Тут-то вы, конечно, правы, – закивал Освальд. – Но вы забываете о главном. Схолий принимает нас любыми. Такими, какие мы есть. Похоронили ли нас по всем канонам, записанным в уставе жрецов, или же бросили на корм волкам глухой чаще, – мы все одинаково приняты им. Смерть – что упасть спиной на мягкую перину. Может быть страшно, но в конце мы всегда попадём в его тёплые объятия. Богатый, бедный, здоровый, больной, честный, подлый, – все одинаково мы окажемся пред ним, пусть даже сгорел наш дом и мы в нём, и прах наш разлетелся по ветру; из крошечной крупинки пепла возьмёт он нас, и будем мы в его краю равны с целыми, обмытыми, закопанными по правилам. Ритуалами мы лишь благодарим его за человеколюбие, чтим его за милость. Он Бог, а не диавол, чтобы искать, как наказать нас за неверно положенные мертвецу руки. Он понимает всё, он снисходительнее, чем ваша любимая бабушка, и мудрее, чем самый почтенный дедушка.

Успокоенные его речами, дворяне слушали его. А он пошёл дальше:

– Важно другое. Важно, чтобы смерть стала продолжением нас. Ценнее всего, если вы умираете так, как должны умереть, чтобы не жалеть о прожитых летах. Будто последняя песня погибающей птицы, смерть ваша должна быть вашим итогом, вашим венцом, с которым вы явитесь к Схолию. Лорд Кромор умер, не сдавшись своим врагам. Умер, показав им силу духа змеиных людей. Умер, исполняя то, что считал правильным. И оттого он вошёл в загробный мир целостным, искренним, самим собою. Но как можем мы, люди мирные, люди простые, надеяться на благую, прекрасную смерть? Как нам увенчать себя собственным венком из цветов надежд ли, или драгоценных каменьев заслуг?

Завороженная его отеческим, проникновенным тоном, паства смотрела на него, ловя каждое слово. А его тонкие губы изогнулись в лёгкой улыбке:

– Дети Ночи, порождённые Схолием ещё задолго до явления Иана, призваны в мир именно для того, чтобы проводить нас лучше, чем мы могли бы пожелать.

13. Предсказание о нежданных подарках

Очередной военный совет на верхнем этаже бергфрида проходил, как полагалось, ближе к полуночи. Вновь робкий свет свечи заливал фигуры на карте, и вновь присутствующие по очереди зевали.

– Есть у того, чтобы работать на вампира, некоторые недостатки, – пошутил утомлённый генерал-фельдмаршал Юлиан Тефо и покосился на Экспиравита. Тот, закутанный в платки вместо шляпы, сидел опять в неподобающей позе, закинув ноги на стол. Но на сей раз его обрамляли бумаги, свитки, книги, указы, таблицы. И счёты. Он не прекращал писать, ожидая, когда военное управление обсудит расстановку сил.

– Будь я жаворонком, вы бы запели иначе, – оторвавшись от своего дела, заверил граф. – Я бы собирал вас в шесть утра и добавлял, что это единственно верное время для важных дел.

– Вы правы. Ну так что мы решили?

Экспиравит отставил чернильницу и перо и перевёл взгляд на карту. В разуме царила благодатная ясность, зрение на порядок улучшилось. Он мог разглядеть каждую трещинку на деревянном кораблике. Мёртвая кровь не дала того наслаждения, которое могла дать живая. Но она всё равно питала истомлённое голодом тело.

– Итак, у нас двадцать тысяч солдат. Десять тысяч союзных войск, – рассуждал он. – Против пятидесяти тысяч солдат Харцев. Но у нас сорок боевых кораблей, а у них всего тридцать своих и ещё тринадцать ририйских. Они одерживают над нами верх только благодаря этим ририйским кораблям, поскольку на земле их солдаты истощены, подавлены, да и к тому же призваны на других условиях, нежели наши. Однако не хотелось бы, чтобы они всё же высадились на северо-западную часть острова, пусть и такие. Поэтому надо просто избавить их от союзных кораблей.

Он выложил на карту бумагу, в которой говорилось о банкротстве Ририйского Исследовательского Общества.

– Я уже вызвал их посла к нам сюда и заплачу им больше, чем стоит их оборонительный договор с Адальгом; можно рассчитывать, что не далее чем через две недели мы преодолеем трудности на море и перейдём к экспансии острова, – усмехнулся Экспиравит. – Не в последнюю очередь благодаря тому, сколько средств у меня высвободилось, когда я вывел их оттуда.

Валенсо скривил губы.

– Да, друг мой, – назидательно сообщил ему граф, – если бы у меня было быстрое сообщение с моей казной в Юммире, я бы для решений по капиталу не пользовался гадалками.

– Я не могу позволить почте проходить мимо цензуры, – отрезал Валенсо. – Я бы им и их Вечер Ехидны запретил к чёрту; они ведь будут там опять заговоры плести, а не мёртвых поминать.

– Оставь им это право, – поморщился Экспиравит и потёр подбородок своим фамильным перстнем. – Клод недавно рассказал мне, что у них аристократы иногда беднее купцов. А это следствие ещё более любопытных жизненных укладов.

Он задержался и окинул глазами присутствующих. Нет, похоже, им правда интересно. Тогда он продолжил:

– Дело в том, что у них существует церковная десятина в таком же виде, в каком и у нас. Большая десятина – с зерна и алкоголя, малая десятина – с огородов и технических культур, десятина крови – со скота. При этом церковь как таковая вообще не присутствует. У них есть капища рядом с кладбищами, есть ритуалы, но всё священство бродячее. И оно берёт плату за похороны, венчание, имянаречение. То есть, вы понимаете, куда отправляется эта десятина.