Освобожденный разум. Как побороть внутреннего критика и повернуться к тому, что действительно важно

Ни одно другое животное не продемонстрировало способности понимать происходящее на улице с двусторонним движением. Если вы научите шимпанзе указывать на абстрактный символ всякий раз, когда он видит апельсин, а затем поставите этот символ рядом с вазой с фруктами, шимпанзе не будет знать, что нужно выбрать апельсин. Шимпанзе усвоил только одностороннюю ассоциацию (апельсин →). Если вы хотите, чтобы шимпанзе указал на апельсин, вам придется научить его связи, идущей в другом направлении (→ апельсин). Это кажется нам странным, потому что для взрослых людей двусторонняя природа отношений между словами и их значением естественна.

Как только мы развиваем в себе качество устанавливать двусторонние отношения, запускается и начинает работать наша способность к мышлению. К шестнадцати-семнадцати месяцам, когда дети слышат незнакомое имя и одновременно видят знакомый и незнакомый предметы, они предполагают, что незнакомое имя сочетается с незнакомым предметом и наоборот (моя лаборатория была одной из первых, где двадцать пять лет назад был показан этот переход). Родителей часто ошарашивает то, как быстро дети усваивают новые слова, не понимая, что каждое произносимое ими слово заставляет ребенка искать события и объекты в незнакомой среде и устанавливать двустороннюю связь между этими событиями или объектами и новыми услышанными словами.

В начале 1980-х годов мы вместе со старшим коллегой Аароном Браунштейном начали исследовать то, как дети открывают для себя улицу с двусторонним движением. Только лишь ассоциации и контингенции, подумал я, никогда не смогут объяснить этого, потому что такого рода обучение – обучение одностороннее. И вот в одну прекрасную неделю все срослось.

Язык – это не обучение ассоциированию, это обучение установлению отношений.

Аарону эта мысль очень понравилась, а меня, как молодого ученого, его чувство радовало.

Кажущаяся незначительной разница в обучении через установления отношений помогает объяснить, почему человеческая мысль становится такой реальной. Также это полно объясняет, почему мыслительные процессы столь сложны и автоматизированы, почему любая новая мысль, вызванная каким-то реальным событием или воспоминанием, может иметь волновой эффект, проходящий через сложные сети мыслей, раскинутые в разуме.

Мы с Аароном придумали термин «реляционные фреймы» для обозначения многих типов абстрактных сравнений, которые могут быть выучены. Как и рамка для картины, они представляют собой конструкцию, в которую можно поместить всевозможные объекты и понятия. Например, рассмотрим такой фрейм:

Мы можем сказать ребенку, который усвоил эту систему отношений, не только что дом больше машины, но и что Бог больше Вселенной, и ребенок поймет. Ребенок также сможет сказать: «Вселенная меньше Бога» и «Поскольку я меньше Вселенной, Бог больше меня». Так фреймы объединяются в когнитивные сети.

Двусторонние отношения и создаваемые ими сети являются фундаментальным строительным блоком способности к символическому мышлению. Виды отношений, которые мы изучаем, быстро становятся все более сложными, переходя от прямых отношений между словами и конкретными объектами к абстрактным отношениям: например, один объект противоположен другому, лучше или хуже другого, уродливее или красивее или более ценен. Ум использует язык для понимания все более сложных особенностей мира и того, как он работает.

Без способности воображения понимать абстрактные отношения человеческое познание было бы затруднено; мы поняли, что это еще один важный порог интеллектуального развития. Детям требуется несколько лет, чтобы освоить его. Трехлетние дети, как правило, предпочитают пятицентовик десятицентовику, потому что они знают, что монеты чего-то стоят (как и конфеты), а десятицентовик физически меньше. В этот момент их жизни «больше» связано прежде всего со сравнением физических особенностей – этим навыком обладают многие животные. Но к тому времени, когда ребенку исполнится пять или шесть лет, он предпочтет десятицентовик, «потому что он больше». Теперь ребенок понимает, что «больше» может быть абстрагировано от физической количественной характеристики чего-то и даже может быть применено к чему-то, что в физическом смысле явно меньше. Когда это происходит, люди входят в когнитивный мир, куда доступ собаке или кошке закрыт.

Усваивая множество реляционных фреймов, мы переходим от способности выводить отношения, наблюдая за событиями в мире, к способности воображать отношения, то есть вызывать их у себя в уме. В этот момент наши мыслительные процессы становятся чрезвычайно сложными; мы создаем все более запутанные сети мыслей, построенные на основе отношений.

Хороший способ понять, почему сложность берет начало в знании множества различных видов отношений, – это подумать о том, насколько сложны отношения в большой семье.

Предположим, я помещаю перед вами фотографию женщины-азиатки лет тридцати пяти и фото белой женщины лет пятидесяти пяти и говорю: «Они из одной семьи. Не задавая никаких вопросов, вы можете рассказать мне, как они связаны друг с другом?» Вам придется ответить «нет», потому что есть чрезвычайно много вариантов их родственных связей. Вы можете предположить, что молодая азиатка вышла замуж за сына пожилой белой женщины. Но также может оказаться, что молодая женщина является сводной сестрой пожилой женщины, потому что она дочь отца белой женщины от второго брака. Азиатская женщина также может быть дочерью пожилой белой женщины по крови или в результате удочерения. Но она может быть и троюродной сестрой, дочерью одной из кузин белой женщины. Возможно, обе они замужем.

Вам не нужно видеть других людей в семье, которые непосредственно связаны друг с другом, чтобы прокрутить все возможности мысленно. Вы можете составить перечень всех вероятных отношений, потому что абстрактно вы понимаете многие типы отношений, способные возникнуть в семьях. Вот что позволяет вам представить себе множество связей между этими двумя женщинами. И если вам точно назовут отношения между ними, информация обо всех остальных членах семьи изменится, потому что отношения, подобные этим, объединяются в сети.

Суть в том, что реляционное мышление гораздо сложнее ассоциативного, поскольку оно позволяет нам создавать абстрактные отношения и объединять их в обширные сети.

С помощью ассоциаций мы устанавливаем связи между вещами или событиями, потому что они похожи в физическом смысле или потому что они произошли вместе во времени и в пространстве. Но с помощью реляционного мышления мы можем соединять вещи, которые не имеют физического отношения друг к другу и не появляются вместе во времени и в месте. Мы не только можем, но и постоянно делаем это, и связи, которые мы устанавливаем, становятся чрезвычайно сложными.

Вот почему любая конкретная мысль может вызвать мысль о чем-то другом и вот почему, например, мысль о том, как вы любите вашего супруга, может напомнить вам о том, как болезненно закончились прошлые отношения из-за потрясшего вас предательства, и внезапно вы начнете задаваться вопросом, верен ли вам супруг. Так вы связали нынешние отношения с предыдущими через фрейм «противоположно (чему-то)». Множество нежелательных мыслей запускаются таким же образом из-за встроенных реляционных связей, чем и объясняется автоматизм огромного количества наших мыслей.

Наше новое объяснение того, как мы обучаемся языку и мышлению более высокого порядка, мы с Аароном назвали теорией реляционных фреймов (ТРФ). Обширные исследования подтвердили, что обучение отношениям имеет решающее значение для развития когнитивных способностей, а также для развития самоощущения. Например, в ходе исследования детей с нарушениями речи, у которых не развилось нормальное чувство собственного «я», удалось обнаружить, что, когда мы учим их реляционному мышлению, развиваются не только языковые навыки, но и нормальное самосознание.

Однако больше всего меня поразили клинические последствия. Попытка распутать плотные сети отношений и перестроить их, как это пыталась сделать КПТ первой волны в стремлении помочь людям, схожа с попыткой перестроить огромную паутину. Это бесперспективно.

Избавление от мыслей только добавило бы когнитивных сетей к уже имеющимся. Отношения и связи могут быть абстрактными: все может быть связано с чем угодно.

Подумайте о любых двух объектах. Любых. После того как вы это сделали, подумайте, чем первый из них лучше второго? Ответ найдется скоро. Как второе вызвало первое? Задумайтесь. Снова быстрый ответ! Итак, как мысли могут быть только рациональными, если природой устроено, что в мозгу человека одно связано с любым способом в любое время?

Я подсчитал: связи всего восьми вещей и их названий могут дать более четырех тысяч возможных отношений (вещей к вещам, названий к названиям, отношений к отношениям – все комбинации). Таким образом, может потребоваться целая вечность, чтобы понять последствия всех возможных отношений, которые у каждого из нас уже есть в голове! В этих когнитивных сетях должно быть почти бесконечное число несоответствий. И добавление действительно новой мысли может изменить все остальные, но весьма непредсказуемо.

Выводы были отрезвляющими. Традиционные когнитивные идеи основывались на ассоциативной теории мышления. И если это неверно, то традиционная когнитивная терапия концептуально ошибочна, даже когда некоторые из ее методов полезны. И поскольку мы не можем полностью контролировать то, как наши умы соотносят вещи, я понял, что нам нужно будет больше сосредоточиться на способе изменить поведенческое воздействие мыслей.

Были и другие, более широкие последствия, особенно для взгляда на человеческое сознание. Я понял, что улица с двусторонним движением из слов и объектов уже подразумевает некую перспективу: с точки зрения говорящего, объект называется X, но если слушатель слышит X, он ориентируется на объект. Это означало бы, что восприятие перспективы находится внутри каждого слова, которое мы произносим, и, когда мы говорим или рассказываем себе истории, это может с легкостью формировать «точку зрения» внутри нас. Я написал свою первую работу по ТРФ и этому утверждению в частности в 1984 году и назвал ее «Осмысление духовности», так как в тот момент я понял, что это может привести к трансцендентному чувству себя – перспективе, которой обладает внутренний наблюдатель, видящий то, что описывается с определенной точки зрения (см. гл. 21).

Это была всего лишь догадка, но она оказалась верной. Исследования ТРФ показали, что чувство себя как отдельного существа появляется только тогда, когда мы обучаемся определенному типу отношений. Он называется дейктическим, что означает «учиться путем демонстрации», но это довольно мудреный технический термин, поэтому я буду говорить проще – отношения перспективы.

Чтобы понять, например, что вы находитесь здесь, а не там, вам потребуется определенная наблюдательная позиция. Подобная связь может показаться детям дикой, потому что «здесь» говорящего – это «там» слушателя и наоборот. В результате, когда вы идете туда, там становится здесь, а здесь становится там! (Представляете маленьких детей, в отчаянии думающих: «Не могли бы вы, черт возьми, уже определиться?!») Однако при достаточном количестве демонстраций дети в итоге научаются отношениям перспективы. Три наиболее критичных отношения – это я в сопоставлении с тобой, здесь в сопоставлении с там и сейчас в сопоставлении с потом. Дети обычно изучают их в таком порядке: человек, место и время.

Волшебство происходит где-то в возрасте трех или четырех лет. Отношения перспективы относительно человека, места и времени сливаются в цельное чувство перспективы: появляется ощущение наблюдения из «я/здесь/сейчас». Образно говоря, вы появляетесь за своими глазами, и в то же время вы знаете, что ваша мать находится за ее глазами. Вы развили чувство осознания того, что живете в мире как сознающее человеческое существо и обладаете точкой зрения. В этом виде осознанности есть такое качество, как «сторонность». Вы не только видите то, что видите, но и то, что вы видите из «я/здесь/сейчас». Более того, это чувство собственного «я» основано на символических отношениях; оно исходит из сочетания отношений перспективы.

Как только навык восприятия перспективы относительно времени, места и личности сформирован, он никогда по-настоящему не покинет вас. Детская амнезия отпадает. Вот почему вы легко можете снова увидеть себя своими глазами в возрасте четырех или пяти лет, но не в возрасте одного года. «Я» как форма сознания или перспективы становится нитью, на которую вы надеваете бусинки опыта. Куда бы вы ни пошли, вы всегда здесь.

И вы также можете представить себя где-то еще, скажем стоящим на Великой Китайской стене. Вы даже можете вообразить себя кем-то другим или каким вы будете, когда станете очень старым. Вы можете рассказывать себе истории и о других людях, представляя, что они переживают, даже если находитесь на другом конце света. Мысленно вы можете перемещать перспективу во времени, а также относительно места или человека.

Перспективный подход содействует также более содержательному и оценочному повествованию о себе, и эту часть трудно посадить на поводок. С ростом способности решать проблемы вербальным путем рождается Внутренний Диктатор, а параллельно – потребность в освобожденном разуме.

Например, по мере создания нами истории о том, кто мы есть, мы начинаем сравнивать себя с другими и с социальными идеалами тех, кем должны быть. Таким образом, печальный побочный эффект тех же когнитивных навыков, что позволяют нам чувствовать себя сознательными человеческими существами, – это самокритичность или чрезмерное стремление к тому, чтобы на нас обращали внимание, чтобы мы были важны или заметны на фоне особенностей собственных историй о себе. Мы начинаем формировать концептуализированное «я», и это воображаемое «я» часто становится иллюзией реального. Мы становимся содержанием наших историй, и Диктатор полностью захватывает власть.

Проблема не в наличии истории о себе; она нужна всем нам. Проблема в растворении в непрерывном повествовании, в слиянии с ним и, как следствие, во всевозможных отклонениях психического здоровья и неудовлетворенности жизнью в целом. Диктатор становится полностью занятым наблюдением за историей и ее защитой, оценивая, живем ли мы в соответствии с ней или верят ли в нее другие.

Есть что-то сладостно-горькое в том, как мы вовлечены в хитросплетения наших умов. Символическое мышление исходит не от дурного импульса. Оно проистекает из нашей глубоко укоренившейся склонности как вида к сотрудничеству, к объединению в группы с другими и к тому, чтобы ладить.

Три фактора, в которых люди особенно хороши и которые резко отличают нас от всех других видов, – это наши когнитивные способности высшего порядка, культура и сотрудничество.

Люди по своей природе склонны к сотрудничеству. Если есть скамейка размером с ребенка, которую два малыша хотят переместить, естественно, один возьмется за один конец, а второй – за другой. Даже наши ближайшие животные родственники – шимпанзе (которые довольно контактны и склонны к взаимодействию… просто не настолько, как мы) – редко демонстрируют подобное. Биологи-эволюционисты утверждают, что мы развили этот импульс, потому что жили небольшими группами, в которых сотрудничество оправдывало себя.

Нормально развивающимся детям небезразличны социальная привязанность и социальное сотрудничество. Человеческие младенцы приходят в жизнь с определенным количеством навыков «теории разума», то есть когнитивных талантов, которые позволяют нам узнавать что-то о том, чего хотят другие, основываясь на наблюдении, а не на том, что говорят. Даже маленькие дети имеют какое-то представление о намерениях других. Например, если взрослый и ребенок, игравшие с игрушками вместе, начинают их убирать и взрослый указывает на игрушку, которая находится вне его досягаемости, но в пределах досягаемости ребенка, то ребенок положит игрушку в коробку, куда убираются игрушки. Если войдет незнакомец и укажет на эту игрушку пальцем, ребенок отдаст ему игрушку. Это показывает, что мы догадываемся, чего хотят другие, и насколько важно для нас угождать другим – просто по своей природе.

Улица с двусторонним движением нашего символического мышления началась с того, что внимательный и контактный слушатель услышал, как другой член группы использует в своей речи некий термин – возможно, спрашивает об объекте, – и узнал, что у него есть названный объект, который он готов предоставить говорящему. Эти двусторонние социальные отношения позволили немедленно расширить сотрудничество и повысить благосостояние группы. Психологические последствия проявились гораздо позже, когда символическое мышление стало интернализированным и сфокусированным на решении проблем. В каком-то смысле это был впечатляющий успех – наши навыки решения проблем не имеют равных в царстве природы, – но это привело к тому, что мы стали рассматривать собственную жизнь как проблему, требующую решения. Выиграв в контроле над окружающей средой, мы заплатили высокую цену за отсутствие душевного спокойствия.

Порой мы настолько сосредотачиваемся на том, чтобы быть принятыми другими, что создаем искаженную историю о своей ценности и привлекательности, – но тогда мы не доверяем любви, которую получаем. Мы занимаемся ненужными сравнениями себя с другими, что приводит к еще большей вовлеченности в негативные разговоры о себе и психической боли, и так до бесконечности.

Увидеть этот искажающий процесс повествования в действии мы сможем, если подумаем о том, почему лжем. Вы когда-нибудь задумывались, почему лжете о том, что сделали или сказали? Все мы грешим этим иногда или в небольших количествах. Хотя бы на мгновение представьте, что лежите спокойно и держите это явление в руках, как четырехлетний ребенок держит необычный предмет, к примеру кухонный венчик. А теперь спросите себя, почему вы лжете.

Не отвечайте сразу. Просто поразмышляйте над этим вопросом и в процессе раздумий посмотрите на некоторые способы введения в заблуждение других людей:

• Вы не рассказываете всю историю целиком.

• Вы преувеличиваете, пусть и немного.

• Вы корректируете детали, чтобы они соответствовали вашему представлению.

• Вы избегаете суровой правды.

• Вы игнорируете то, что не соответствует текущей истории.

Почему? Почему вы это делаете?

В новостях мы почти ежедневно видим примеры большой лжи: тысячи мусульман ликовали в Соединенных Штатах после случившегося 11 сентября; у меня не было секса с этой женщиной; эта инвестиционная компания не схема Понци[14]. Большинство людей не завзятые лжецы, поэтому, читая сейчас эти строки, многие могут подумать: «Я совсем не такой». Возможно, так оно и есть, но махровое лицемерие – своего рода ментальный наркотик, из-за которого мы можем игнорировать большую истину: всем нам трудно говорить полную правду о себе.

Ученые выяснили, что среднестатистический человек лжет в мелочах каждому четвертому из тех, с кем сталкивается. Подростки же вообще признаются, что лгут по несколько раз в день.

Исследования доказывают, что ложь имеет свою цену и многие это чувствуют. Например, мы обесцениваем отношения с другими людьми, если лжем им, и находящийся в процессе лжи мозг работает менее эффективно. Если ложь ничтожна или неважна, то на вопрос, зачем она нужна, становится очень трудно ответить.

Разумеется, мы можем лгать ради материальной выгоды или чтобы защитить чувства человека. Но много лжи говорится для того, чтобы защитить какую-то часть истории человека о себе – образ, представленный другим и соответствующий истории. Такая ложь помогает укрепить личность, которую мы все себе изобретаем. (Интересное слово – личина. От нее мы берем личность. По-латыни это слово звучит как persona, что первоначально означало «маска; фальшивое лицо, которое носят актеры».)

Я с болью вспоминаю, как мой сын Чарли впервые солгал мне, чтобы защитить собственное представление о себе. В его комнате появилась маленькая игрушка, которую я не узнал, и я спросил, откуда она взялась. Мой милый четырехлетний ребенок запинался и путался в словах, нервно бормоча, что учитель дал ему это, потому что он был хорошим. Что-то было не так, и я вопросительно посмотрел на него. После паузы он разрыдался и сказал, что просто взял ее из школьной коробки с игрушками. «Зачем ты это сделал?» – спросил я. «П… по… потому что я ее хотел», – прорыдал он.

Мне хотелось плакать вместе с ним. Меня огорчило не столько его воровство, сколько то, что он потерял невинность. Чтобы защитить эту крошечную неправедно нажитую выгоду, он теперь должен был заботиться о чужих мыслях в отношении себя (о моих, например) и пытаться манипулировать чужим восприятием. Он учился не быть полностью самим собой и представлять другим свое ложное «я»: «Я из тех парней, которым учителя дарят игрушки, потому что я хороший мальчик. В этом вся штука!»

Так мой ребенок впервые создал свое концептуализированное «я».

Мысли нельзя стереть

Как бы нам ни хотелось остановить процесс рассказывания истории и изменить саму историю, которую мы детально разработали, деятельность наших ментальных сетей в значительной степени автоматизирована, и большая ее часть подсознательна. Мы все пронизаны мыслительными паттернами, заложенными в сознании. Они могут настолько гипнотизировать нас, что мы не замечаем, как они, словно паутина, заманивают нас в ловушку. И хотя нам отчаянно хочется стереть их из памяти, в нервной системе человека нет кнопки Delete. Во всей психологии нет ничего, что называлось бы «раз-учением».

Даже то, что вы забыли, остается с вами, скрываясь за полем сознания. Вот почему вы запросто можете обучиться этому позже, как говорят психологи, благодаря эффекту ускоренного повторного обучения. Например, собаке Павлова вы можете несколько раз позвонить в колокольчик, не сопроводив звук едой. В итоге слюна перестанет выделяться вслед за звуком колокольчика, потому что возникнет эффект угасания рефлекса. Подкрепление, или психологическое обусловливание, исчезло, верно? Нет, неверно. Как отмечает эксперт в этой области, «угасание не разрушает первоначальное обучение, но вместо этого порождает новое обучение, которое особенно зависит от контекста». Другими словами, собака выучила, что раньше звук колокольчика приводил к появлению еды, сейчас – нет. Угадайте, что произойдет, если вы снова принесете еду при звуке колокольчика? Слюноотделение тут же возвращается!

Вы наверняка испытывали это сами. Старые страхи постепенно отпадают, и вы чувствуете себя более уверенно. Затем происходит неожиданное предательство, или трагедия, или критика, и мгновенно вы снова чувствуете себя испуганным маленьким ребенком!

Негативный мыслительный паттерн может даже быть вызван к действию позитивной мыслью или опытом. Когда я боролся с паникой, я пытался отвлечь свой разум от страха, сосредоточившись на расслаблении. Я повторял себе снова и снова: «Я спокоен и расслаблен, спокоен и расслаблен». Я думаю, что подхватил эту фразу из кассет, которые слушал, и надеялся, что она напомнит мне о том, что я чувствовал, когда практиковал расслабление. Поэтому, когда я чувствовал приближение тревоги, говорил: «Я спокоен и расслаблен» – в надежде, что тревога уйдет.

Однажды я просматривал кипу корреспонденции и заметил, что чувствую себя довольно расслабленным. «Ого, – сказал я себе. – Это круто! Я спокоен и расслаблен! Кажется, у меня прогресс!» — «Прогресс по сравнению с чем?» – спросил тихий голос в голове. Я даже не осмелился произнести те страшные слова, которые понадобились бы для ответа на его вопрос. Секунд через тридцать сердце слегка подпрыгнуло. «Я спокоен и расслаблен», – подумал я, теперь немного встревоженный. Сердце, казалось, пропустило пару ударов. «СПОКОЕН И РАССЛАБЛЕН!» – мысленно я практически кричал это… И через несколько секунд у меня случился настоящий приступ паники.

На самом деле это частое явление при паническом расстройстве, которое называется паникой, вызванной расслаблением.

Я потратил так много времени, пытаясь успокоиться, чтобы не тревожиться, что эти два состояния вошли в одну ментальную связку. Точно так же, как если бы я громко сказал «жарко» и услышал в ответ слово «холодно», теперь при мысли «расслаблен» ко мне возвращалась тревога.

Поскольку мы неотвратимо формируем связи и отношения, это является причиной, по которой мы, пытаясь избавиться от мысли, фактически создаем новую связь в собственном сознании между ней и усилием избавиться от нее. Теперь в голове будет проноситься новая автоматическая мысль: «Я должен избавиться от этой мысли». Отлично. Это прогресс? Нет.