Ведьмино колечко

Дома на меня накинулась Людмила:

– Почему так поздно? Я же волнуюсь!

Я даже опешила. Говорю, собрание у нас было в девять. – Ну, и как новое руководство, ведь ничего страшного? – Уволили. – Как уволили? – Обычно, с первого числа. – Нельзя же быть такой неграмотной, надо, чтобы всё было по закону! – А смысл? – Послушай меня! Об увольнении должны уведомить не позднее, чем за два месяца… – Мам, это все знают. Но стоит ли трепать свою тонкую нервную систему? Дали две зарплаты к расчётным – и ладно! – Это вопрос принципа! – А для меня вопрос принципа – собственная жизнь…

Ушла к себе, плюхнулась на диван. Но надо же обед готовить, сейчас мужики из больницы вернутся. А тут ещё телефон зазвонил. Стас тоже огорчился, хотя его-то просто перекинут на другой объект. Потрепались немножко. Людмила и тут влезла: приглашай, мол, своего друга к обеду. Чуть ли не трубку из рук выхватывает. Пришлось дать отбой. Я чистила картошку, а она меня отчитывала: почему она не хочет друга с родной матерью познакомить? Я лениво отбрыкивалась, что не друг он, а так… коллега по работе, тоже под сокращение попал. Тем более, надо было пригласить и обсудить совместные действия по восстановлению справедливости. Чтобы это прекратить, сказала, что приглашать надо с женой и двумя детьми, а это будет столько народа, что за столом не поместятся. Дитё у него, конечно, одно, но надо же как-то отбиваться. И что тут поднялось! Боже, моя дочь встречается с женатым мужчиной! Какая низость! Я встречаюсь с ним именно по работе! Куда там, не слышит!

Это все продолжалось и за обедом. Папа с сыном уткнулись в тарелки, а Людмила декламировала: у тебя ни семьи, ни друзей! Мы больше недели тут, а Инна ни разу не зашла! Я отвечаю: мы не дружим больше, Инну осудили условно. И ты вместо того, чтобы поддержать подругу, от нее отвернулась! Дай мне её телефон! Слышать о ней плохого не желаю! Ты нелюдимая, к тебе в детстве никогда подруги не ходили!

Вот поэтому и не ходили. Отвыкла я от этих бенефисов. Поэтому не выдержала:

– Жор, а к тебе друзья ходят домой?

Не отрывая глаз от тарелки, Жорка помотал головой. Но Людмилу это не остановило:

– И что за дети у меня! Таким ли было наше поколение!

Думаю, а что я всё это терплю? Позвала Жорку на выставку «Интерком».

Когда мы вышли, он спросил:

– Наташа, она всегда так? Ты из-за нее психологией интересуешься?

– Из-за неё мне бы психиатрией заниматься, – вырвалось у меня.

– Ты считаешь, что это не плохой характер, а болезнь?

– Жора, она же обычно адекватна. Обострения бывают осенью и не столь ярко выраженные – весной. Цепляется ко всем, пока не доведет себя до истерики. Слезы, скандалы, пока не поймет, что что-то не так. Тогда хватается за спину, желудок, сердце, чего там еще?..

– Весной варикоз лечила…

– Ну вот, устремляется извне вовнутрь. Таблетки, уколы, процедуры, визиты к врачам. А к окружающим перестает цепляться, ведь так? Но перед этим обязательно на метле полетает. Это мы так с папой говорили… Имей в виду: у тебя по женской линии наследственность неважная. Ты знаешь, что я в детстве в психушке лежала?

– Ты шутишь, Наташа?

– Это серьезно. Двадцать три года назад у меня был срыв. Поэтому держи себя в узде, не позволяй себе расслабляться.

Когда мы вернулись, в коридоре ощутимо пахло валерьянкой. Неужели Людмила начала лечиться? Но нет: из своей комнаты выглянула заплаканная Любовь Михайловна:

– Наташа, я не хотела! Я пыталась объяснить твоей матери, что Инна подлая!

– Вы рассказали о Свете? Любовь Михайловна, я же вас просила!

– Как я могла подумать, что сестра сестре может навредить!

– А я вас предупреждала.

Махнула рукой и ушла к себе. Юркнул вслед за мной и Жорка. Но не отсиделись. Распахнулась дверь и влетела Людмила:

– Наташа, ну можно ли быть такой безответственной! Ты знала о суициде и не отобрала у Светы детей! Надо немедленно сообщить Петру, чтобы он их забрал!

– Ты же путем не знаешь ни ее, ни его, однако, уверена, что с ним будет лучше?

– Нечего со мной разговаривать таким тоном! Немедленно дай мне телефон Петра!

– Да бери, он там к обоям над телефоном прикноплен.

– Эта… твоя соседка… она его забрала!

– Видишь ли, она, в отличие от тебя, любит Свету и ее детей и желает им добра.

– Ах, я им зла желаю? Я ответственный человек, и не могу позволить своим племянникам находиться рядом с психически ненормальным человеком!

Жорка, сбежавший к дяде Паше и Марусе, видно, уже получил от них информацию о событиях трехлетней давности, потому что встал в дверях и мотал головой, мол, не давай ей этот номер.

– Ты что, Жорик, не знаешь? Если мама чего решила, не успокоится, пока не добьется. Решила довести Свету до петли – доведет!

– Вот, сама говоришь, что она повесится.

– Если мать детей лишить… а если ты детей лишишься, а? Полезешь в петлю?

– Не говори ерунды! Я христианка!

– Значит, ты будешь жить. Но кто-то должен умереть. Или Света умрет, оттого что у нее детей отобрали, или дети, оставшиеся без матери. Но кто-то умрет непременно. Зато Людмила успокоится. Иди звони.

Телефон зазвонил, когда она протянула руку к нему.

– Тебя! Не занимай аппарат надолго!

Звонил тот самый порученец Боева. Передала ли я Светлане Анатольевне телефоны ее мужа?

– У нас связь односторонняя. Она еще не звонила.

– Я вынужден сказать вам то, что он сообщать меня не уполномочивал. Он умирает. Вы можете поехать сейчас к нему со мной?

– Ну, могу я съездить. А смысл?

– Выслушайте его.

– В этом я умирающему отказать не могу.

Оказалось, что он звонил из машины, стоящей у подъезда. Я обещала собраться за пять минут и отключилась.

– Людмила, не кидайся к телефону! Ты хотела, чтобы кто-то умер? Он умирает. Никогда не думала, что смерть родственника может принести радость, но извини, я рада.

– Кто? – схватившись за горло, прохрипела она.

– Петр Боев. Вот, зовет проститься.

– Я поеду!

– Извини, он тебя не зовет. Ты лучше дома посиди и подумай вот о чем. Я о смерти только что сказала. И она случилась. Зато Света с детьми спасена. Может быть, не стоило смерть призывать, а?

– Наташа, ты что?

– Всё, Людмила, всё!

– Как ты меня называешь?

– Это я от тебя отреклась. Тебя ведь не страшит такая потеря?

Петр лежал под капельницей. Умирающим он не выглядел. Вошли мы довольно шумно, но глаз он не открыл. Я некоторое время потопталась, но потом очень громко сказала:

– Здравствуйте!

Он открыл глаза и бодрым голосом сказал:

– А, Наташа! Ты сказала Свете, что я прошу ее приехать?

Когда я встряхнула пальто и повесила его у входа, соседи разом высунулись из своих дверей: и Любовь Михайловна, и дядя Паша, и Маруся.

– Наташ, что ему было нужно? – это дядя Паша.

– Все мужики – козлы… извини, дядя Паша. Он смертельно болен, и хочет, чтобы Света за ним ухаживала.

– А с чего это она должна? – возмутился дядя Паша.

– Потому что козел! – ответила за меня Маруся. – Ушел, оставил без всего, а теперь ему горшки подставлять изволь!

– Вы не правы, – выскочила в коридор Людмила. – Они двадцать пять лет были вместе. Он муж ей. Она должна поддерживать его перед лицом смерти!

– Да, именно так он считает…

– Наташа, а о ребятишках… – это Любовь Михайловна.

Я ее обняла и сказала:

– Не волнуйтесь, Любовь Михайловна, они ему на фиг не нужны. Сказал, пусть оставит с Иваном Григорьевичем и нянькой.

– Ага, жену отдай дяде, а сам катись к… – ляпнул дядя Паша и получил от Маруси кулаком по спине:

– Дурак, при ребенке!

– Надо было показать ему фотографии… – начала назидательно Людмила.

– Вот эту я показала, он не заинтересовался, – вынула я из сумки ту, в рамочке, что обычно стояла у меня на этажерке.

– Надеюсь, ты дала ему Светин телефон? – это опять Людмила.

– Я дала ему номер юриста. Пусть договариваются без меня.

– А как же Петр? Пока Света придет, кто будет с ним? Я поеду к нему!

– Там сиделок – маленький черт на печку не втащит. Не для того ему Света нужна.

– А для чего? – спросила Любовь Михайловна.

– Чтобы ей нервы мотать, – сказала знающая жизнь Маруся. – На сиделок можно орать, если деньги заплачены, но они на это не ведутся, работа такая. А жену можно упрекать, оскорблять, до слез доводить. Ее достать легко и приятно, она же за бесплатно страдает!

– Марусь, если ты такая умная, зачем Димке сказала, что я в больнице лежала?

– Ты что, Наташа? Я его видела один раз, когда ты дома болела!

– Это я сказала, – повинилась Любовь Михайловна. – Думала, он тебе дух поднимет. Или растрогаешься, или поругаешься – всё развлечение.

Я захохотала и снова обняла старуху:

– А вы знаете, и правда, помогло. Я лежала в ознобе, температура поднималась. А как он со своей наглостью нарисовался – враз меня жаром обдало!

– А что он тебя домогался? Вроде, давно все разбито?

– Я почему о нем вспомнила? Тот же фасончик: как ты не вовремя в больницу легла, у меня мама болеет, Танька (это сестра его) замучилась за ней ходить. Выпишись и помоги: Танька в ночь, ты – днем.

– Да, наглость людская беспредельна! – подвел черту дядя Паша.

Когда я разогревала ужин, в кухню просочился Павел Алексеевич и возмущенно сказал:

– Наташа, зачем ты так с матерью, она ведь больной человек!

– Если она больная, почему вы ее не лечите?

– Но ведь это пройдет само…

– А с таблетками она была бы безопасна для окружающих. Почему болеет она, а страдать от нее должны другие?

– Что ж вы ее с твоим отцом не лечили?

– Хороший вопрос! Я жила с ней от семи до пятнадцати лет. Это не тот возраст, когда тебе позволено принимать решения. А вот папа, безусловно, виноват. И прежде всего передо мной. А вы прежде всего виноваты перед своим сыном. Вы его неокрепшую психику подвергаете такому стрессу. Не боитесь, что это может быть фатальным?

– Не выдумывай! Он справляется!

– Откуда в вас эта уверенность? И здоровый не выдержит, а тут и органическое заболевание, и плохая наследственность. Вы знаете, что в восемь лет я попадала в психиатрическую лечебницу?

– Нет… ты что…

– Да, Павел Алексеевич. Может, время года угадаете?

– Осень…

– Да, осень. У нее обострение, у меня реактивное состояние. Жора, да не стой ты за дверью, зайди! Хоть в твоем возрасте решения не принимают, но мнение ты высказать можешь. Ответь, маму нужно лечить или лучше по-прежнему делать вид, что она здорова, просто человек плохой?

– Я не знаю, Наташа, – заплакал он.

– Значит, вам решать, Павел Алексеевич. Я бы вам предложила Жорку у меня оставить. Тут и клиника рядом, и мать далеко. Только ведь и она не согласится, и вы у нее на поводу пойдёте.

Людмила несколько раз начинала выяснять отношения, но я всякий раз это решительно пресекала. Конечно, Павел Алексеевич ни на что не решился. Если я затею разговор о психиатре, он струсит и открыто выступит на её стороне. Жорку жалко, но что я могу?

Перед отъездом у неё наступило просветление, но к лучшему ли это? Она вдруг заплакала и сказала:

– Наташа, ты опять смерть предсказала…

– Но ведь не я жертвы требовала.

– А кто? Я?

– Ты хотела Свету до петли довести. Разве не так?

– Нет! Я хочу, чтобы её дети росли в здоровой атмосфере! А Петру я дурного не желала!

– Я в свое время тоже хотела жить в здоровой атмосфере. А ты меня забрала в нездоровую.

И пошло-поехало! А Жорка плакал.

– Людмила, прекрати скандалить, сына пожалей! Павел Алексеевич, бегите за ним!

Он стоял упрямо. Ну, парочка, она маньячка, он осёл! Но все это не шуточки:

– Дядя Паша, бегите за Жоркой!

С силой оттолкнула Павла Алексеевича, пытавшегося меня остановить, и побежала за Жоркой. Но дядя Паша, молодец, успел первым и уже вырывал из рук мальчишки веревку, которую тот привязывал к перилам черной лестницы.

Откуда силы взялись? Я скрутила брата и поволокла его в кухню. Опять на пороге этот осел! Пнула его в живот и затащила мальчишку в комнату, пока соседи не повыскакивали.

Жорка плакал навзрыд.

– Жор, чего ты хочешь? Ну, прости, сорвалась я, отвыкла от этого ада. Ради тебя нужно было терпеть, но извини, не смогла. А ты мне отомстить хотел, да?

– Ты ни при чем, Наташа, но я тоже не железный! Я не хочу с ними жить! Я вообще жить не хочу!

– Сынок, это она тебя довела! Мы уезжаем немедленно из этого дурдома!

– Нет, отведите меня к психиатру! Я за себя не отвечаю!

– Жорик, не надо! Это же клеймо на всю жизнь!

– Пусть клеймо! Зато я жив останусь…

– Сынок, я от тебя ни на шаг не отойду.

– Мне это не нужно! Мне нужен специалист! Наташа, пожалуйста, запиши меня к психиатру.

Пока мы с Людмилой трясли Жорку, Павел Алексеевич сидел на табурете, прижав к груди левую руку. Я не глядя накапала каких-то капель и воткнула стакан ему в рот. Он закашлялся и выдохнул:

– Никогда тебе этого не прощу!

– Да я и не просила, – ответила я равнодушно.

Пришлось побегать по знакомым, прежде чем выйти на хорошего специалиста. Он сначала побеседовал с мальчиком, потом с Людмилой, потом с Павлом Алексеевичем, потом пригласил меня. Спросил, как все было, и я отвечала откровенно, не пытаясь скрыть свою вину. На вопрос, насколько серьезно желание брата покончить с собой, я после некоторого колебания предположила, что с большой долей вероятности это все-таки инсценировка, вызванная тем, что он хотел показать психиатру мать. И опять же тут моя вина, потому что я при нем предлагала его отцу оставить Жорку у меня, чтобы изолировать его от больной матери. Для него это было большим соблазном. Уж я-то знаю, как хочется вырваться из дома в таком возрасте! Нет, после этого у меня не было возможности поговорить с ним наедине, родители его от меня изолировали. На вопрос, почему муж не считает Людмилу ненормальной, я ответила, что он привык и боится что-то менять настолько, что даже опасность для ребенка не переломит его. Спросил он и мое мнение о собственном психическом здоровье. Что скрывать от специалиста? Я рассказала и о том, как болела в детстве, и о том, что мы с бабушкой не решились оставить ребенка из-за этого. Что контролирую свое поведение, но при Людмиле срываюсь, что предпочитаю любить её на расстоянии. Что не считаю себя ответственной за старших, но очень боюсь за мальчика. И я согласна оплатить лечение.

– А кого лечить? – усмехнулся врач.

– Обоих. Людмилу – по-настоящему, Жорку – как затурканного подростка. Но ей сказать какую-нибудь глупость. Типа таблетки и уколы – чтобы кровь изменить и Жорке ее влить.

– А вас лечить?

– Если вы считаете, что нужно, то и меня.

– А отчима?

– Он упрямый как осёл, но слабый человек. А в голове у него все нормально.

Специалист подвел итог как надо. Он сказал, что Людмила на пределе её нервных сил, и ей требуется длительное лечение. Поскольку лечить надо Жорика, то есть смысл им задержаться в Питере обоим. Жорик сиял.

В общем, я проводила гостей только через месяц. Людмила уезжала присмиревшая, Жорик успокоенный. Еще с соседями были сложности. Спасибо дяде Паше, он ничего не сказал Марусе и Любови Михайловне:

– Наташка, не психуй, я что, не понял, что малец родителей пугал!

Повезло мне, Юля ушла в декрет раньше, чем предполагала, и я реже стала видеться со своими гостями, пропадая на работе.

***

Ближе к весне я увиделась с теми, кого уж точно не ожидала ещё раз увидеть. Созвонившись с Андреем, я попросила его набросать статейку об использовании нелицензионных программ. Когда вошла в кафе, где он мне встречу назначил, с удивлением обнаружила, что Андрей не один: рядом сидит тот самый бритый, что меня уволил, и еще один смутно знакомый. Раздражёнными выглядели все трое.

– Что случилось?

– Да вот… претензии ко мне. Дескать, я развалил фирму и ему впарил.

– Ты что, им делал предложение о продаже? А мне говорил, что тебя кредитом к стене приперли.

– Наташенька, так и было.

– Тогда понятно.

– Что вам понятно? – надменно спросил бритый.

– Вы покупали фирму, имея бизнес-план? Или купили у владельца его бизнес-план? Третьего, вроде бы, не дано.

– Какая разница?

– Действительно, ответ очевиден. Судя по кадровой политике, план у вас был свой. Тогда какие претензии к предыдущему владельцу?

– Иван, а какая у тебя кадровая политика? – вмешался третий, которого я где-то когда-то видела, но пока не вспомнила, где и когда.

– Какая политика? – возмутился бритый.

– Он не знает. А вы, Наташа, как бы обозначили его кадровую политику?

– Если бы он купил у Андрея его план, то прежде всего окучил бы наших головастиков. А он в первый же день подписал заявления двоим, в том числе Александру Ивановичу. Значит, настроен был на собственные идеи.

– Я знал, что Александр Иванович ушел. Но чтобы в первый же день… – покачал головой Андрей.

– И что ваш Александр Иванович?

– В последние месяцы мы техники продавали меньше, чем игрушек. Значит, с его уходом оборот уполовинился.

– Иван, так, может, его вернуть?

– Не уговорите. Он теперь вольный стрелок и очень доволен. Давно хотел уйти, да меня обижать не хотел. У меня в фирме все держалось на личных связях.

– Вот-вот! Присутствующая здесь Наташа получала в полтора раза больше своих коллег, выполняющих ту же работу! Тоже личные связи?

Я захлебнулась минералкой. Андрей захохотал:

– Наташа, он имел в виду другую связь!

– Это какую? А то твоя Стелла некоторые виды связи не приемлет! Видели бы вы её, господа, не заподозрили бы Андрея в переходе с гербовой на простую!

– Ладно тебе прибедняться! А что касается зарплат, то продавцы всегда получают процент с продаж. У вас что, они на окладе?

Бритый промолчал. Я хихикнула и опять подавилась. И вдруг иголочками закололо по носу. Опасность! Я оглядела зал. Народ жевал и разговаривал, на нас никто не глядел. В чем же дело? Бритый? А может, другой? Где же я его видела? Теперь неважно, надо удирать! Демонстративно поглядела на часы и ойкнула:

– Андрюша, за приятным разговором я даже перекусить не успела! Всё, я побежала! Ты статейку набросал?

– Да, вот…

– Давай так. Проводи меня до выхода, несколькими словами перебросимся, – бритый привстал. – Да не волнуйтесь, я всего на пару минут заберу вашего собеседника. Пошепчемся по дороге.

Мы пошли через зал, на ходу переговариваясь:

– Ты что, всем встречи тут назначаешь?

– Я обедаю здесь обычно, поэтому тебя сюда подъехать попросил. А эти меня увидели и подсели.

– Что они могут тебе сделать?

– Да черт их знает! Я, хоть и улыбаюсь им, признаться, струсил. Публика они специфическая. Поэтому тебе тогда посоветовал сваливать.

– Ты им должен что-нибудь?

– Нет, по нулям. И взять-то с меня нечего: квартира да участок с едва начатым строительством. Даже машину жена при уходе забрала.

– А могут взять?

– Эти всё могут, – печально сказал Андрей, помогая мне надеть пальто.

– Тогда так, – сказала я. – давай к выходу отойдем, и ты мне перескажешь свою статью. Надеюсь, аббревиатур тут нет? Я ведь в вашей японской грамоте не разбираюсь, хоть торговала компьютерами три года.

– Да, вот здесь, – взяв у меня из рук бумаги, начал он.

И тут грохнуло! Из двери зала, который мы только что покинули, вырвалось пламя, посыпались стёкла. Я схватила Андрея за руку и потащила на улицу. На ступеньках лежал человек. Наверное, его выбросило взрывом через стеклянную витрину. Я остановилась, чтобы взглянуть, что с ним, и тут из дверей повалила толпа. Нас столкнули на лежащего. Только когда это стадо пролетело, мы смогли подняться и помочь раненому. Крови было много, но что повреждено, я не могла понять то ли от задним умом осознанного страха, то ли оттого, что все вокруг было усеяно стеклами. Мы с Андреем тоже были в крови и тоже непонятно, в своей ли от осколков, на которые повалились, или в чужой.

Откуда-то сбоку подбежал мужик; как потом оказалось, водитель из припаркованной неподалёку машины. Мы стали поднимать раненого; тут еще милиционер появился. Он оказался опытным: заставил нас положить его назад и перетянул его ногу поясом от моего пальто. Появились спецмашины, прибежали медики с носилками, нас от пострадавшего оттеснили, и мы с облегчением разогнулись.

Когда санитары рывком подняли носилки, раненый внезапно открыл глаза, посмотрел на меня и внятно произнес: «Ведьма!»

– Ни фига себе! – удивилась я. – И это в благодарность за мое безнадёжно испорченное пальто!

Один из санитаров тут же сунул мне мой пояс; оказывается, ногу уже перетянули чем-то более подходящим.

Подошел милиционер, накинул на раздетого Андрея одеяло и предложил нам пройти в автобус. Пока Андрей неуверенно поднимался по ступенькам, я обошла автобус и позвонила на работу. Константин Петрович завопил: «Где ты ходишь!», я тут же перебила его и сказала, что попала в кафе под взрыв. Он завопил: «Молоток!» и потребовал подробностей. Что я услышала, тут же ему и пересказала: девять погибших, двое сильно пострадавших, одного лично поднимать помогала, а царапины и ушибы, почитай, у всех. Пожар продолжается. Причина взрыва – или газ на кухне, или теракт, или бандитские разборки. Первое маловероятно: из зала пламенем махануло, а кухня в другой стороне. Он сказал:

– Я сейчас Маню с фотиком подошлю!

– Да протухнет эта свежая новость к следующей среде!

– Ну, все-таки… а ты когда придёшь?

– Да еще чуть-чуть, и вы бы сейчас в следующий номер мою фотографию вставляли в траурной рамке!

– Молоток! – опять завопил он.

Тут ко мне подошел милиционер, заставил выключить телефон и запихнул в автобус. Там женщина в белом халате заклеивала царапину на шее Андрея; руки его уже были обработаны. Потом она перешла ко мне, но несколько царапинок на моих руках уже засохли сами.

Нас быстренько опросили на месте, затем доставили в ближайшее отделение и стали вызывать по второму кругу.

– Ой, как есть хочется! – вздохнула я.

– Да, я-то пообедать успел, – начал Андрей и засмеялся. – Зато не успел расплатиться! Хоть какая-то компенсация за сгоревшее пальто, потерю крови и стресс. Но, между прочим, от переживаний снова есть захотел.

– Интересно, у них тут есть буфет?

Звонок от Маруси. Я вздохнула: в последнее время у них с дядей Пашей дело шло к ожидаемому финалу. Надо отвечать. Объяснила, где нахожусь и по какому поводу. Сказала, что зверски хочу есть, что жалко пальто, но оно, хоть и окровавленное, на мне, а вот Андрей в одном костюме. «Лечу!» – заорала Маруся. Действительно, она появилась минут через двадцать. Привезла жареные куриные ножки, старую куртку дяди Паши и какое-то моющее средство. На Андрея куртку набросила, с меня пальто стащила и понесла его с криком: «Где тут туалет?» Когда мы доедали, Марусин голос звенел в конце коридора. Она возмущалась, что в милиции нет утюга! В конце концов, дежурный лично распялил мое пальто на решетке, поставив рядом обогреватель, и клятвенно заверил, что глаз с него не спустит.

Тогда она села рядом с нами и пригорюнилась:

– Наташа, что я делаю не так?

– Всё так, Маруся, это дядя Паша не такой. Мы с ним шестнадцатый год соседи. За это время у него жен было… пять или шесть. Все красивые, умные и добрые. Бабушка Катя удивлялась: и где он таких хороших находит! Но хватает его на полгода, максимум на год. Потом он этой семейной жизнью начинает тяготиться. Бедная женщина и так, и этак, а он никак. В результате все равно разбегаются. А он после этого первое время даже на кухню выходит, когда нас нет.

– Стыдится?

– Да нет, балдеет. Наслаждается одиночеством. Приносит из своего магазина колбасу, копченую рыбу и прочие продукты, не требующие готовки, хотя готовить умеет. Просто отдыхает. Года два, а то и больше, о жене не заикается. Потом начинает тяготиться одиночеством и тосковать о домашнем уюте. И находит очередную красотку. Бабушка Катя его насквозь видела. А Любовь Михайловна покупалась не один раз. Но теперь знает точно, что ничего не выйдет. Поэтому тебя в штыки встретила, помнишь? Это она не хотела к тебе привязываться, чтобы при расставании душу не рвать.

– Наташа, что же ты мне об этот раньше не рассказала?

– А ты бы мне поверила? Я твоей, извини, предшественнице пыталась это втолковать. Так она все полгода, что в квартире жила, на меня не глядела. И ушла от дяди Паши с уверенностью, что это злыдни-соседки их развели.

– Что делать?

– Извечный русский вопрос. К мужу ты не вернёшься. Квартиру снимать никаких денег не хватит. Можешь жить в Светиной комнате, на ключ. Я все равно ее только как гостевую использую. Но легко ли вам будет в одной квартире? Попробуй еще одну ставку взять, чтобы реже видеться.

– Маруся, – вмешался Андрей. – А вы не возьметесь у меня убираться? Я квартиру изрядно запустил после ухода жены.