Веселые приключения мальчишек

– Почему ты такой грустный… с кем-то поссорился – спросила она меня.

– Гораздо хуже – вздохнул я, – Ваське достанется дома из-за меня.

– Ну, рассказывай, что приключилось – посадила на стул перед собой меня мама. И я ей, запинаясь от волнения, все рассказал.

– Сейчас я схожу к его маме и объясню ситуацию – нахмурилась мама.

– Хорошо, что ты мне об этом рассказал – сказала она, надевая куртку, и ушла, оставив меня дома одного.

Ее долго не было, но когда я, открыв на звонок дверь, с надеждой взглянул на нее, она улыбнулась: – все хорошо, я успела….. его мама сказала, что теперь его не накажут, просила передать тебе спасибо и шлет тебе привет.

После этого случая мы с Васькой подружились.

Курьер

Жил в нашем доме очень ученый человек. Всегда в очках и шляпе ходил. Вежливый такой, аккуратный. Со мной всегда первым здоровался и конфетами угощал. В общем, человек хороший, интеллигентный, мне такие нравятся.

Как-то раз он куда-то страшно торопился. Я его как увидел, сразу понял, разрывается человек на части. Только на улицу выйдет – за живот схватится и бегом к себе на седьмой этаж, даже о лифте не вспомнил, так ему приспичило. И так несколько раз, я, пока к себе на четвертый поднимался, раза три с ним поздоровался.

Разумеется, меня это его странное поведение заинтересовало. Остановился я у своей двери, уши навострил, прислушиваюсь.

Вскоре дверь наверху хлопнула, лифт заработал, я к решетке шахты приник, смотрю, опять он спускается. Слышу внизу важное «топ, топ» в направлении выхода, заскрипела несмазанная дверная пружина, и наступила тишина.

Постоял я с минуту. Вроде ничего интересного не происходит, ключ достал, с замком мучаюсь (он у нас неисправный), смотрю – наш профессор обратно вприпрыжку бежит, через три ступени перескакивает.

– Здравствуйте, – говорю, – Иван Петрович, как здоровье?

А он мимо меня проносится, лицо напряженное. Я поначалу не понял, заметил ли он меня, оказалось, заметил, пару пролетов еще промчался по инерции, остановился, через перила свесился, сквозь отдышку словами кашляет:

– Зайди ко мне, Дима, очень ты мне сегодня нужен.

– Сейчас, только сумку домой закину, – кричу я ему вдогонку.

Минут через десять поднимаюсь к нему. Звоню, звоню, не открывает. Я уже отчаялся, вдруг крак, дверь приоткрывается, а из-за нее нос Иван Петровича торчит

– Ты, – говорит, – извини, что я с тобой через порог разговариваю – на то есть причина.

– Ничего, Иван Петрович, мой папа тоже стесняется гостей без штанов встречать, – успокоил я его, а самого любопытство разбирает, для чего я ему понадобился.

Ну, он долго меня не томил, сразу к делу приступил. Для начала спрашивает, знаю ли я, как до университета добраться, я на всякий случай сказал, что знаю, но ни разу в нем не был. Тут он страшно обрадовался, убежал в комнату и через несколько секунд мне папку протягивает.

– Это, – поясняет, – моя диссертация, ты уж помоги, голубчик, отвези ее в университет к Николай Николаевичу, его там все знают, так что не заблудишься. А я тебе торт куплю, большой, съедите потом с друзьями.

– Ладно, – говорю, – отчего же не помочь хорошему человеку.

Взял под мышку папку с диссертацией, а она неподъемная – листов двести в ней, и, прыгая через ступеньки, во двор спустился.

Выхожу важный, как-никак поручение! Иду, посвистываю, смотрю, мой друг с велосипедом у подъезда копается.

Я мимо него раз прошел, другой, а он, как назло, меня не замечает.

– Эй, – спрашиваю, – сколько времени?

А он поворачивается и смотрит на меня как на идиота: – У тебя же часы на руке, чего спрашиваешь?

– Да вот, – делая вид, что не понял его вопроса, отвечаю я, – в университет еду, к академику, его там все знают, работу ответственную везу, может, даже секретную.

– Да ладно! – говорит мой друг. – Хватит врать, тебя даже в магазин за продуктами одного не пускают, а тут работу доверили.

Я на него за такие слова не обиделся, чего на правду обижаться. Говорю:

– В магазин любой дурак сходить сможет, там мозгов не надо, одна арифметика. А мне в другой конец города на трех троллейбусах добираться.

– Зачем тебе троллейбусы, – говорит мой друг, – давай я тебя на своем велосипеде довезу, а ты меня в университет по знакомству проведешь.

Тут я замялся немного, вдруг наобещаю с три короба, а нас никуда не пустят.

– Ладно, – говорю, – договорились, ты только оденься поприличней.

– Это я мигом, только руки помою да причешусь – обрадовался мой друг, – а ты мой велосипед постереги.

– Постерегу, – вздохнул я, – отчего же не посторожить.

Хожу вокруг велосипеда, папкой помахиваю, радуюсь.

– Какой я все-таки хороший друг, – думаю, – честный и справедливый. Другой бы на моем месте язык за зубами держал да тихой сапой в университет пробрался, (но я не такой), я о друге не забыл, позаботился.

Смотрю, выскакивает из подъезда мой друг в рубашке с кармашками, шортах по колено и сандалетах на босу ногу. Взгляд мой перехватил, на карман показывает: – Носки белые я потом одену, а то запылятся.

В общем, взгромоздился я к нему на багажник, вижу, у меня ноги почти до земли достают, по асфальту подошвами чиркают.

– Дай-ка, – думаю, – подложу под себя папку.

Подложил, и впрямь здорово получилось. Папка толстая, набухшая, и даже вроде помягче багажника. Сидеть сразу стало удобнее, да и руки освободились.

Еду, держусь за сидение, городом любуюсь, а друг наяривает, ноги так и ходят. Разогнался не на шутку, звонком прохожих пугает, кошку зазевавшуюся, чуть не переехал, а обо мне, кажется, позабыл.

Тут горка подвернулась хорошая, крутая такая, вернее, спуск с нее. А дорога фиговая, вся в колдобинах. Как стало меня на них трясти да вверх подбрасывать, аж дух захватывает, еле держусь, руками в седло вцепился, ору другу: – Тормози, расшибемся!

А он кричит в ответ: – Не могу, у меня тормоза отказали, не работают.

Лучше бы он мне это не говорил! Раньше-то я думал, он специально лихачество проявляет, а оказывается, тормоза испортились. Если до этого я просто злился, то теперь порядочно струсил. Даже глаза зажмурил, чтобы не видеть, как мы во что-нибудь врежемся.

Но обошлось! Слава богу! Подпрыгнули мы еще пару раз до небес и на площадь спланировали. Я себе всю задницу отшиб, но все равно радовался, что жив остался.

Промчались мы так до середины площади, а остановиться никак не можем. Трамваи нам трезвонят, автомобили бибикают. Ужас!

– Крути, – кричу – руль, будем по кругу ездить, пока не остановимся.

Вижу, мой друг крутит, а сзади, у меня за спиной, вообще светопреставление началось – свистки милицейские заливаются, крики.

– Наверное, – думаю, – что-то из ряда вон происходит.

Мы к тому времени как раз замедляться стали.

– Давай, – говорю, – съездим, посмотрим, что там случилось.

– Давай, – соглашается мой друг, – но только без велосипеда, я на него теперь год не сяду, так напугался!

Слезли мы с него, взяли под уздцы и к центру площади направились.

А там столпотворение, по небу белые листы летают, на землю опускаются. Милиционеры за ними гоняются, вверх подпрыгивают, руками хватают.

– Листовки, – кричат, – это листовки, враждебная пропаганда! Не трогайте их, товарищи! Запрещено!

А народ, до этого вроде и не интересовался всем этим, вяло интересовался, а услышал такие слова, сразу на площадь ринулся, листки с земли подбирает и, не читая их, тут же за пазуху прячет.

От всего этого и произошло столпотворение. Машины остановились, милиции понаехало, в мегафоны ругаются, людей разгоняют.

Подошли мы поближе, мимо нас бабка пробежала, с вытаращенными глазами, на нас оглянулась, заохала: – Шпиена поймали! С гранатометом! Говорят, их тут несколько с минами прячется.

Мы как услыхали такое, про все забыли, мой друг даже велосипед бросил, в толпу ринулся, в самую гущу, еле в круг протолкались, все бока нам помяли.

Вынырнул я из под чьей то руки, шею вытянул, голову в круг выставил – Интересно все-таки!!

Смотрю, милицейское начальство, злое такое, краснолицее, по кругу бегает, милиционеров частит, а сбоку молодцы, дяденьки, в одинаковых костюмах и с одинаковым выражением лица глазами по сторонам рыскают.

– Где эти негодяи? – кричит начальник. – Поймать! Арестовать! В порошок растереть! Это ж надо, чтобы какие-то сопляки такую бучу заварили.

Послушал я его, и меня словно кольнуло, подозрение какое-то, подобрался я незаметно к одному валявшемуся листочку, поднял, читаю, а там про каких-то кузнечиков написано. Обалдеть можно!

– Кто ж до такой шутки додумался, смелые ребята, я бы со страху умер! – размышляю.

Стал выползать обратно, обо что-то споткнулся, гляжу, что-то до боли знакомое, поднимаю, а это моя папка, вся ногами истоптанная и пустая.

Я ее тихонечко под рубашку на голое тело положил, под шорты заправил и незаметно так, по-быстрому, в переулочек, даже о друге на время позабыл, так испугался, смотрю, а он меня в нем дожидается, в тени притаился. Вижу, ничего объяснять ему не надо, сам догадался.

– Давай, – говорю, – отсюда ноги делать. Оказывается, это мы всю кашу заварили, вернее, наш ботаник

Кругом шышнадцать

И так вы убедились, что вся моя предыдущая жизнь подготовила меня к тому, что бы к двенадцати годам живо интересоваться всякими непонятными словами и словосочетаниями.

Вскоре, судьба злодейка столкнула меня с дядей Сашей – нашим слесарем водопроводчиком, который к месту и не к месту употреблял выражение – кругом шышнадцать.

Заинтересовавшись этим выражением, я спросил его, что оно означает. Вопрос застал его врасплох, и неопределенно пожав плечами, он ответил, что точно не знает, но предполагает, что это обозначает общее благополучие, – дескать, кругом все отлично.

Я и сам так думал. Но, заглянув в книги, с удивлением обнаружил, что никаких объяснений этому словосочетанию в них нет.

Тогда я пошел в библиотеку, но и там ничего не добился.

Куда и к кому я только не обращался! Очень многие знали и употребляли это выражение, но как это часто бывает, не вникали в его смысл.

Мишка попытался мне объяснить его с помощью математики, но вскоре сам запутался.

Затем мой знакомый, изредка посещавший церковь, предположил, что это шестнадцать апостолов, но тут он ошибся в количестве, так как апостолов оказалось 12.

Вскоре у меня набралась целая кипа листов различных объяснений. Кто то говорил о шестнадцати кармах, кто то о таком же количестве древних королей, а один даже предположил, что слово шестнадцать обозначает количество зубов у человека на каждой челюсти и, что именно поэтому кругом шестнадцать, так как, по его мнению, обе челюсти представляют собой своеобразный круг из 32 зубов соответственно.

В общем, недостатка в предположениях не было, но они нисколько не приближали меня к истине.

Я вновь перерыл все словари и справочники и сделал это неоднократно. Но добился только одного. Фраза – Кругом шестнадцать – стала мне сниться по ночам. Притом в разных вариациях.

То это была песня – А мне всего шестнадцать лет – то 16 тонн – английского автора. А то и вовсе шестнадцать растрепанных священников бегали по кругу от тридцатидвухзубой челюсти. Словом, кошмар, да и только.

Просыпаясь я старался не думать об этом, но к вечеру, вопреки всем моим усилиям, я начинал напевать: –Шестнадцать человек на сундук мертвеца ио- хо- хо и бутылка рома .

Разумеется, ночью мне вновь снилась всякая ерунда. Не знаю чем бы для меня закончилась эта история (наверное, дурдомом), если бы не счастливый случай.

Сильно уставший от всей этой ерунды, я брел, под палящим солнцем, вдоль длинного железного забора в сторону гребного канала.

Сам по себе забор был мало примечателен, но местные тинэйджеры давно приспособили его для своих нужд, и он походил скорее на доску объявлений. В основном там преобладали скабрезности и похабные предложения, но попадались и безобидные типа – «Усись студент пока не поздно (слово усись было коряво исправлено и над зачеркнутой с стояло ч). Были там и любовные записки, и время назначенной встречи с пронзенным сердцем вместо подписи.

Смотреть на рисунки и читать хулиганские тексты мне нравилось, и, отмахиваясь майкой от слепней, я, так увлекся, что чуть не врезался в лежащее поперек дороги тело. Все-таки я его задел пальцами левой ноги и с размаху растянулся на нагретом солнцем асфальте, изрядно при этом поцарапав колено.

Телу это явно не понравилось, и оно разразилось проклятиями. Судя по дикции, тело, изрядно выпило и спало, а я его потревожил.

Через мгновение я стоял на ногах, а мужик со свекольным лицом, как клещ вцепился в мою майку.

Зачем она ему понадобилась я сразу не догадался, но, не желая возвращаться домой без майки, я изо всех сил потянул ее на себя.

Мужик оказался сильнее, и я, поборов неуместную в данном случае гордость унизился до просьбы:

– Дяденька отдайте мне майку, – указал я пьянчуге на майку. Но тот, бессмысленно вращая глазами, улыбнувшись, вытер ею свою слюнявую физиономию, а затем громко в нее высморкался.

– Какая же ты сволочь! – с безопасного расстояния заорал я на него и нагнулся за изрядным куском глины, чтобы запустить им в обидчика.

Поняв, что его обстреливают, мужик стал агрессивнее.

Теперь он грозил мне грязным пальцем и кулаком, называл детенышем и клялся, что ни в жисть не отдаст майки.

Я, в этом нисколько не сомневаясь, отправил в его сторону еще несколько крутых глиняных снарядов, чем привел его в ярость.

– А-аааааа майку захотел гаденыш! – заорал он свирепо.

– Вот тебе! – сложил он свои пальцы в дулю – ШИШ тебе, а не майку.

Я как раз прицеливался поточнее, когда он произнес эти слова и тут меня осенило.

Я даже запрыгал от радости ВОТ ОНО ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО! Вот именно: ШИШ! – НЕ ШЕСТНАДЦАТЬ, А ШЫШНАДЦАТЬ – ОТ СЛОВА ШИШ – чего же проще.

Невезучий

Больше всего на свете я люблю лето, а еще весну и немного зиму, если считать все праздники, новый год и каникулы.

Остальное время года мне приходится учиться, и я его недолюбливаю. Единственная радость – простудиться хорошенько, на крайний случай гриппом заболеть. Все за тобой ухаживают, чай в постель таскают, лежишь, печенье трескаешь, книжки про приключения читаешь. Хорошо!

Вот и маешься всю зиму в думах, как бы тебе вовремя заболеть, чтобы и в школу не ходить, и в каникулы с температурой не проваляться. Не верьте тем, кто говорит, что это просто. Я вот попробовал.

Услышал где-то, что все зависит от самовнушения, пришел домой, засунул подмышку градусник, сел перед будильником и внушаю.

Подождал пять минут, ну, думаю, хватит, а то термометр зашкалит.

Я и раньше подозревал, что все это вранье, а тут на себе убедился. Вышла у меня не повышенная, а даже чуть-чуть пониженная температура. Я вечером, было, заикнулся, что у меня низкая температура.

– Слабость, – говорю, – во всем теле.

Но папа как-то на меня уж очень ехидно посмотрел и рассказал поучительную историю о знакомом прогульщике.

Вот всегда так! Его послушаешь, так они с мамой всю жизнь с прогульщиками и разгильдяями проучились!

Ну, выслушал я его, подумал и говорю: – у нас градусник, наверно, испортился, я его сейчас проверю – и кладу его на батарею.

Мама как это увидела, сразу в крик, что я ее в могилу сведу своей бестолковостью. Разумеется, мне это, не понравилось, я ей сказал, что от таких и слышу, и ушел спать.

Наутро я тихонечко окошко открыл и сидел голый на кровати, пока по коже мурашки не пошли, но даже насморка не заработал.

Пришлось в школу собираться. Вообще самое неприятное, это идти на уроки, заранее зная, что двойка тебе обеспечена. Я всегда удивлялся, как этого мама не понимает, или ей нужен сын двоечник?

Я бы на ее месте сам предложил: – Останься, сыночек, отдохни, а я тебе записочку к учителю напишу.

Как же, дождешься от нее. То ли дело у Васьки мама, она ему каждую неделю справки строчит. Приходит этот Васька в школу и их под нос классной руководительнице сует и говорит:

– Я три дня болел, в первый день у меня живот бурлил, во второй зубы ныли, а на третий меня вырвало, и я выздоровел.

Такую чушь несет, а ему верят.

А я тут как-то правду сказал, что живот болит, так меня застыдили: – Не ври, Гольцов, тебе бы только не учиться.

Слава богу, на этот раз все закончилось благополучно. Никто меня к доске не вызвал, и двоек я не нахватал.

Иду домой и размышляю, как мир несправедливо устроен. У нас в классе уже пять человек заболело, а я ну никак. И на сквозняке в одних трусах сидел, и ноги сегодня промочил. – Дай,– думаю,– мороженого съем побольше, вдруг поможет.

Ларечница, глядючи на меня, сама замерзла, а мне ну хоть бы хны. Еще здоровей сделался!

В квартиру захожу, а мама торт принесла – мороженое.

А я на него смотреть не могу, как глянул, у меня желудок чуть не выпрыгнул.

– Ты зачем, – говорю, – эту гадость купила, его, и собака жрать не станет.

Тут, мама так испуганно на меня посмотрела, и лоб потрогала – не заболел ли.

А я ну здоров, ну прямо до обидного здоров, хоть плачь. Другой бы на моем месте еле дышал, а мне все нипочем.

После обеда сел за уроки, пригорюнился, вдруг папа в комнату заходит и весело улыбается: – Мы с тобой, Димка, послезавтра в цирк идем, на новое представление, с дикими зверями.

Ну, и обрадовался же я. Всю ночь вертелся, о клоунах думал.

Но только глупо как-то получилось. Петька – сосед на минуту за спичками зашел, всего один раз чихнул, – зараза, и я заболел.

Будильник

Все! С завтрашнего дня начинаю новую жизнь. Надоело по утрам опаздывать.

Вечно мама меня не вовремя будит. Я даже поссорился с ней из-за этого.

Говорю: – Сам вставать буду.

А она не верит: – Проспишь все равно.

«Это я-то просплю!? Как же! Да я от любого шороха вскакиваю!»

Перед сном помылся, зубы почистил, даже постель расстелил.

Ну, думаю, на всякий случай надо два будильника поставить, вдруг один не сработает.

Завел я их до отказа, водрузил на тумбочку и в кровать забрался.

Ворочался я, ворочался, а сна ни в одном глазу. Слишком рано я «отбился».

Промучился я так часов до трех ночи и уснул как убитый.

Не успел и пары снов посмотреть, как будильник у меня под ухом затрезвонил.

«Пускай, думаю, звонит. У меня второй на полчаса вперед поставлен, а чай с бутербродами я и днем съесть могу»

Через некоторое время слышу, он опять трещит. «Ерунда, думаю, у мамы еще третий имеется»

А спать хочется – страсть, просто ужас. Так всегда получается, вечером неохота, а утром встать невозможно!

Опять трещит, да что они, в самом деле, раззвонились, я уже запутался, сколько их у меня, сплошные будильники.

Ладно, пусть еще один прозвонит, тогда и встану.

Только он не позвонил, мама меня разбудила. Как всегда не вовремя!

Что такое счастье

– Что такое счастье дети? – спросила нас учительница.

В классе присутствовало 23 ученика. И сразу поднялась кверху двадцать одна рука.

Почему не двадцать три? Просто я в этот момент тыкал пальцем в бок Ленке, а она попыталась надрать мне уши.

В нашем классе все знают, что такое счастье и у каждого оно свое.

Понятное дело, встав за партой, сначала надо сказать про мир во всем мире и чтобы не было войны. Чтобы негры в Африке не голодали, и еще никто не умирал.

Правда папа говорит, что на земле никогда не затихают войны, всегда найдутся злые люди, а старики, увы, умирают, а когда-нибудь умрем и мы, но я ему не верю.

Что для меня счастье?… Сложный вопрос.

Наверное, счастье это все что меня окружает и вовсе не новая игрушка или грузовик конфет.

Конечно, я счастлив, когда на день рождения мне дарят ту самую игрушку, о которой я весь год мечтал. Но если ко мне не придут на праздник ребята, я быстро пойму что она, эта игрушка, мне не очень-то и нужна.

А значит, счастье это, наверное, дружба и то, что мне разрешают с друзьями подолгу играть.

А когда мы с папой едем летом на черное море в Севастополь, где у меня тоже есть друзья! Когда я вижу чистое голубое небо с белыми редкими облачками летящими над бирюзовым с такими же белыми барашками морем, я тоже вроде бы счастлив.

Но еще более счастлив я, когда мы через два месяца возвращаемся домой, где остался мой друг Мишка, бабушка и дедушка и конечно мама.

А недавно, проснувшись ночью от боли в молочном зубе и промучившись с нею до утра, я понял, что счастье это когда у тебя ничего не болит.

Я шел от зубного, словно заново родившись, так мне стало легко. Трогая языком лунку от выдернутого зуба, я смотрел по сторонам, вдыхал свежий утренний воздух, радовался зелени шелестящего листьями парка и всею душой чувствовал, какая вокруг красота.

Лапка

В пять лет, прихожу я из детского сада домой, а у нас уже собака. Такой веселый улыбающийся щенок.

Сидит на заднице и хвостом виляет. Уши в разные стороны по-разному торчат. Язык высунут. Глаза озорные.

Я конечно сразу к этой милой собачке целоваться и обниматься полез, и очень удивился, когда она меня цапнула. Несильно, но палец прикусила.

– Мама она кусается – заплакал я, показывая обслюнявленный, чуть помятый пальчик.

Так в нашей семье появилась Лапка.

Очень скоро я убедился, что Лапка очень не любит, когда на нее направляют игрушечный пистолет. Увидев в моих руках оружие, она сразу превращалась в грымзу. А если я продолжал щелкать курком перед ее носом, то с лаем бросалась на оружие.

Ну, вы понимаете, что для милого доброго ребенка эта забава превратилась в любимую.

Подразнить Лапку, стало всеобщим удовольствием.

Еще Лапка ненавидела веник, от которого ей изредка доставалось.

С веником у Лапки велась пожизненная война. Веники в нашем доме очень быстро менялись (не задерживались).

Достаточно Лапке было погрозить веником, как та сразу бросалась в бой (с рычанием из-под стола).

Когда же веник забывали в коридоре, Лапка подкрадывалась к нему на полусогнутых, нюхала, осторожно трогала лапой и, убедившись, что он спит, храбро рвала зубами. Поэтому все веники в нашем доме были обгрызены почти по самую ручку.

Гулять Лапка очень любила и, услышав слово – гулять, начинала радостно носиться вокруг нас с вытаращенными глазами.

Надеть на нее поводок мог только папа, крепко прижав ее рукой к полу.

Забыл сказать, что Лапка была по происхождению наполовину болонка с примесью неизвестного отца барбоса, то есть дворняжкой.

На улице у нее был такой же низкорослый и очень бородатый поклонник весь увешанный золотыми и серебряными медалями, и Лапка просто вилась вокруг него.

Они нюхали друг у друга под хвостиком и всячески выказывали свои дружеские чувства. Ходили вместе на помойку, лаяли на кошек и непонравившихся прохожих.

В общем, друзья не разлей вода.

Вся эта взаимная любовь и симпатия окончилась внезапно, когда Лапкин кавалер вышел на прогулку без медалей.

Увидев Лапку, он радостно побежал к подружке, которая состроила при виде кавалера такую рожу, что тот трусливо спрятался за хозяина.

Так что не только у людей блеск медалей заслоняет образ избранника.

***

В первом классе я много болел и мама, решив, что у меня аллергия, отдала Лапку бабушке с дедушкой. Они жили на Петровке 14 в старинном допетровских времен здании, рядом с домом с колоннами.

Приехав через три месяца (после пионерского лагеря) к ним с родителями, я не узнал Лапку. Ко мне, виляя хвостом и радостно повизгивая, выскочила толстая сарделька на лапках.

Судя по ее комплекции, жилось ей у бабушки сытно.

Три раза в день она гуляла по дворику, обнюхивая каждую лужу, истерично рыча и лая, гоняла кошек и обкладывала по полной программе всех от кого хоть на каплю (слегка) пахло водкой.

С кошками и котами у Лапки сложились сложные отношения.

Кошек Лапка терпеть не могла. Достаточно было дома произнести слова: – Лапка! Кошка! – Как Лапка с утробным ворчанием мчалась к окошку, вспрыгивала на широкий подоконник и начинала орать на своем собачьем языке, какие коты сволочи.

Правда орать на котов Лапка предпочитала из безопасного далека.

На то у нее были серьезные причины.

Как-то, прогуливаясь с бабушкой по дворику она обложила местного бандита кота, который без лишних слов надавал ей когтястой лапой по морде.

Кот был драный в боях и одноглазый, и собак гонял только так. Как правило, он гнался за ними на трех ногах, подняв четвертую когтястую лапу для удара. Его боялись даже овчарки, а тут, какая то мелкая брехливая болонка.

После этого случая при виде кота, Лапка отворачивала морду вбок делая вид, что его не замечает.