******ный мир

– Я п-п-просто не п-понимаю, чего в-вы добиваетесь? Я н-н-никого н-не т-трогаю…

Забинтованный человек оказался довольно близко к мужчине в майке, широких трусах и мягких тапках. Забинтованный человек положил забинтованные руки ему на плечи и посмотрел прямо в глаза.

– Фальк, у вас завелись приведения. Я пришел избавиться от них – я волшебник. Это твой кот, его зовут Физикус – следи за ним. Это мой товарищ, Фокси – не лезь к нему. Есть вопросы?

– Д-да-да…

– Так задай!

– О, а… Нет вопросов… О-о-отпустите на пол только…

Харон посмотрел под ноги, и увидел, как на полу стоят пустые тапочки, а возле его колен болтаются голые ступни с оттопыренными пальцами. Мумия поставила Фалька на землю.

– Я б-б-боюсь п-п-привидений… – сказал пострадавший.

– А ты их видел?

Харона увлекла свеча с живым огоньком.

– Кого?

– Того, кого боишься.

– Раз-з-в-ве я б-бы б-б-боялся их, если б-бы у-увидел?

– Да, Фальк, я тебя обожаю… – он отвернулся от свечи, чтобы она не сбивала его с мысли. – Так, значит, я был в этом подвале, и там нашел какую-то интересную вещь (правда, я не знаю, пригодится ли она нам).

Забинтованная рука нырнула в сумку на плече, вынула книжку и помахала ей перед Фальком, который стоял посреди гостиной, как посреди кабинета командующего армией Кор де Менте. Глаза Харона посмеялись, а вместе с ними развеселился и Фальк.

– А п-п-про к-какой подвал в-вы имеете в-в-в виду?

– Ах, да, ты же ничего не помнишь, не знаешь, не понимаешь… Я про подвал, который находится в доме, который можно увидеть из этого окна.

– И-и-и-и что же там такое?

– Пыль…

– О-о-о, боги… Т-так, м-м-может, это п-призрачная пы-пыль?

– Мистер Фальк, вы гений!

– Н-н-не пы-пытайсь м-м-меня задобрить…

– Вы когда-нибудь разговаривали с Богом?

– Й-й-йа? – морж огляделся (Великий Дракон, это так глупо…).

– Вы-вы, мой друг.

– Н-ну, конечно же, нет!

– А с Дьяволом?

– Ч-что за ересь!?

Харон посмотрел влево, туда, где стоял дорогой подсвечник на комоде.

– Поздравляю, сегодня у вас будет возможность похвастаться грехами!

Волшебник понял, что в ближайшее время ошарашенного Фалька лучше не трогать. Он вспомнил, что любит нарушать личное пространство, и прошел вглубь комнаты, чтобы воспользоваться столом, на котором лежали палитра и кисти. Как только забинтованный человек оказался на позиции, он положил перед собой сумку и добыл из нее ключ. Хатем он покрутил дневник, чтобы найти, куда этот психоаналитический символ поместить, но в книге не нашлось подходящего отверстия. Фокси опустил голову на передние лапы и вздохнул. Фальк посмотрел на него и подумал, что зверь возле его дивана заснул.

Тогда Харон пожал плечами и поднес ключ к дневнику (понадеялся, волшебник, что все заработает волшебным образом). В воздухе появился призрачный замок, а как только забинтованный человек повернул ключ, защита растворилась, и страницы дневника зашелестели в пострадавших руках агента. В содержании были даты, но не указывался год, из-за магической защиты дневник всегда хрустел и свежо пах – Харон не смог понять, насколько старая книжка в его руках. «Ну, что, примерю шкуру охотника», – подумал он. Забинтованный человек стал читать (про себя, как взрослый):

«Пятьдесят пятый день уходящего лета,

Пишет Соломон:

Прибыл в место назначения. Лайер дезинформировал меня. В городе апокалипсис, никто ту не живет. Расположился в самом чистом доме, подготовил оборудование, чтобы наблюдать аномалию. И, кстати, Лайер, пишу специально для тебя – в городе нет приведений. Жаль разрушать городскую легенду, но местные журналюги разочаруются, когда я вернусь с результатами.

Пятьдесят шестой день лета: сегодня был в подвале одного очень интересного дома. Лайер, ты и не предполагал, что под землей имеются катакомбы. Хотя, учитывая то, насколько большое скопление энергии в этом месте, данное предположение напрашивалось само собой. Оборудование почти настроено, и хоть запасов хватит с лихвой, я стараюсь сделать все как можно быстрее.

Пятьдесят седьмой день лета: сегодня заглянул в другие дома (на всякий случай). В некоторых из них, как мне показалось, висели похожие друг на друга портреты (что это значит?). То место, которое я осмотрел вчера, явно является источником аномалии (в отличие от этих домов). Звонила мама, интересовалась, как много у меня воды. Пришлось сказать, что я сплю под двумя одеялами (Нет). Эта женщина собиралась вызвать сотрудников академии для моего спасения. Вечером, мне кажется, термос остывает непривычно быстро. И еда тут портится за сутки – это интересно. Температура едва опускается, но изо рта я замечаю пар. Еще меня местами морозит, и аппетит просыпается почти сразу после еды. Возможно, я слишком много работаю.

Пятьдесят восьмой день лета: я вернулся в тот интересный дом и обнаружил ловушки: растяжки, пресс, обвал и магические клетки (по этой причине в руины попасть я не сумел). Конкретно, мне не понравился зооморфный излучатель, который выстрелит, как только я сунусь в коридоры катакомб. По этой причине я все еще не вернулся обратно, ведь сдавать позиции нельзя. Без этого устройства я к тебе, Лайер, не вернусь. В конце концов, зря что ли ты мне доверился? Здесь такая глушь – мне приходится воспроизводить диалог на этой бумаге. Помимо отсутствия общения, заканчивается еда, которой, вообще-то, должно было хватить на неделю. Те продукты, которые остались, почти испортились – это интересно. И страшно.

Пятьдесят девятый день лета: оказывается, что в городе кто-то живет! Я стоял на крыше, и ко мне с земли обратился житель с вопросом, кто я такой и чем тут занимаюсь. Выглядел он странно, и ничего не смог рассказать про то, куда подевались другие люди. Предложил мне суп с плесенью и воды из высушенного колодца. На мои возражения лишь пожал печами и спросил, где я увидел плесень и засуху. Не то чтобы я хотел доверять сумасшедшему, но этот человек сказал, что не будет мне мешать, и что в подвале дома можно найти что-то, что могло бы заинтересовать меня – охотника. Могу отметить, что человек довольно пассивен и, вроде бы, угрозы не представляет. Оставшийся день я и провел на крыше своего милого убежища. Я пытался прицелиться в аномальный дом со спутника, но он почему-то считает, что здесь нет ничего, в том числе и города. Зеркало показывает сплошное замыленное изображение. Видимо, здесь и правда много энергии и помех. Ночевать стало некомфортно. Меня снова морозит, а термос по-прежнему остывает, как только снимаю его с костра (да и доски тут горят, как щепки).

Шестидесятый день лета: сегодня переберусь в другой дом, так как в этом на чердаке, похоже, завелись крысы. Очень большие. Устал слышать скрип и шорохи. Я раньше и не замечал, что у меня в комнате висит портрет какого-то священника. Сначала даже испугался, когда проснулся и внезапно увидел его. Приемник перестал ловить сигнал, и теперь я чувствую себя одиноко. Человека, кстати, я больше не встречал.

Шестидесятый день лета: видел портрет. Ночью бегали по второму этажу. Я в подвал, за оружием. И сваливаю».

На этом записи в дневнике оборвались. Харон задумался, не обратил внимания на Фалька, следящего за ним. Фокси вздрогнул, когда Харон увидел в окне дома, где он побывал несколько минут назад, бледно-синее лицо (словно человек небрежно поел черники, заляпав ей губы, а затем испачкался в муке). У этого создания были стеклянные глаза, которые Харон почему-то заметил только в этот момент, и еще эти глаза смотрели прямо на него.

– Кхм, Фальк, а вы последнее время никого не встречали здесь, помимо того человека, что исследовал дом?

Фальк пошатнулся в соседней комнате, и об этом Фокси сообщили скрипучие доски. Харон пошел посмотреть, куда ушел мужчина, и почему он больше не переживает, что в его доме непрошенные гости. Как только волшебник вошел, он посмотрел на какую-то картину, где изображался человек в черном пиджаке. Рисунок был чертовски реалистичным, особенно взгляд героя картины (белая лента под воротником как бы намекала, что Фальк смотрел на священника). Морж, наконец, отвлекся на голос Харона.

– А, ды-ды-ды-ды-да. Все, кого я видел здесь, изображены на этих картинах, и с па-по-последним из них мы виделись, кажется, совсем не-не-не-не…

– Недавно?

– Д-да.

Харон тоже засмотрелся на портрет.

– Очень детально проработаны глаза. Они будто смотрят на тебя, под каким углом не подойди, – сказал забинтованный человек.

Он еще раз проверил пейзаж на улице: с другой стороны дома все было так же мрачно.

– О, в-в-вы тоже любите картины? – спросил Фальк?

Харон подошел ближе, чтобы разглядеть другие работы, которых на стенах было чуть меньше дюжины. Почти везде были портреты людей в профиль, а на одной даже было изображено три персоны (гном, гномиха и альвийка).

– Нет, я их на самом деле… Боюсь, – сказал Харон.

Фокси выглядел грустным. Он один лежал возле дивана в гостиной и изображал из себя животное, которому снится кошмар. Иногда он не просто сопел, а скулил.

– П-почему?

Он посмотрел на Харона, как это обычно делают вечно обиженные и оскорбленные альвы.

– Ох, не знаю я… Живых я могу понять: знаю, что мне ответят, в каком сапоге спрятан нож. А вот рисунки застывают и чего-то ждут. А в дикой природе это означает только одно…

– Ш-ш-што же?

– Ну… Это сложно объяснить, если ты сам не можешь понять.

Харон подошел к портрету женщины в кресле качалке. В руках у персонажа были спицы, а вязала она нечто длинное и полосатое (будто бы шарф). Он заметил, что у нее неискренняя улыбка, нахмурены брови. «Глаза будто для красоты – я бы добавил ей объект в поле зрения, а то получается слепая бабка», – подумал он.

– Но я думаю, что это мой единственный страх, – сказала мумия.

Морж специально ничего не ответил, чтобы заострить внимание на своем недовольстве.

– Да нет, ты не подумай, что мне не нравятся эти картины – это у меня от рождения.

– Это моя задумка, – ответил морж.

Харон оторвался от картины со старушкой и посмотрел на хозяина имения.

– Какая?

– Чтобы они вызывали страх.

Волшебник снял шляпу и подошел к следующей картине. Ему не понравился аристократичный вид позирующего человека: его монокль, цепочка в кармане, запонки и жилетка. Он подумал: «Я бы добавил ему клоунский нос…» Волшебника привлек маленький зверек, выглядывающий из ухоженных мужских рук (потому что он не выглядел напряженным, в отличие от изображенного хозяина). У него была черная чешуя, оранжевые мордашка и глаза размером чуть ли не с полголовы. «Мне кажется, такая зверюга давно вымерла», – подумал волшебник.

– Почему именно страх? – спросил Харон.

– С-с-страх – н-н-наше г-главное чувство. Зритель д-д-должен чу-чу-чу-чувствовать. Мы все чувствуем страх.

Харон прижал шляпу к груди еще сильнее, и та помялась.

– Чаще случается так, что боятся меня.

– Тогда вы-вы-вы-вы – в-в-великое произведение и-искусства, – сказал морж (он еле заметно улыбнулся). – В-в-все ль-ль-люди т-таковые.

– Тогда это не про меня. Но спасибо.

– П-почему?

– Я не знаю, кто я такой…

Морж нахмурился от того, что ему пришлось подтирать сопли непрошенному гостю.

– О, так а к-кем в-вы себя чу-чу-чувствуете?

– Волшебником.

Фальк замолчал и отвернулся. Он выглядел неудовлетворенным (как будто он тоже хотел почувствовать себя волшебником, но Харон не сделал ему комплиментов для этого).

Харон подошел к картине, на которой была семья. Женщина и мальчик сидели на стульях, а над ними возвышался мужчина. Он держал их (или скорее давил на них) за плечи, и почему-то возникало чувство, что мужчина запрещает им вставать. Выражение лица у женщины было такое же, как и у старушки с предыдущей картины. Мужчина при этом не выглядел строгим: его губы вырисовывались поджатыми, а их верхняя челюсть скрывалась за густыми усами. Он чем-то напоминал Фалька. У их ребенка под глазами были синяки, а сами глаза изображались уставшими. Не было более жуткого персонажа, чем бледный сын этой семьи. Остальные люди хоть и представлялись Харону истерзанными и взволнованными, в них все же была искра надежды, что их когда-то нарисуют жизнерадостными. У мальчика по глазам было видно, что надежды нет. Харон вернулся к столу с дневником, но он все еще видел уставшие, но также и испуганные глаза на каждой из страниц дневника.

– А что вы говорили про замолить грехи? – спросил морж.

Он убрал краски с мольберта. Незаконченную картину морж перевернул еще до того, как Харон вошел.

Мумия оторвалась от изучения страниц дневника.

– Похвастаться, а не замолить… Да, мне нужно поговорить с одним демоном.

Фальк направлялся к полкам, но после этих слов он застыл.

– Господи… – прошептал он.

Харон проинтерпретировал это как «какой ужас» или «я не могу это спокойно воспринимать», но он также допустил третий вариант, в который, впрочем, верилось с трудом. Агенту также показалось, что Фальк хотел сказать этим «ну и кретин…» (хотя Фальк так подумать не мог, ведь как ветер может пожаловаться на то, что ему дует).

IV

Кухня меркла. Лишь свет луны просачивался сквозь стекло и падал на доски. Черный ботинок лег на ковер, затем взмыл в воздух, после чего приземлился гораздо ближе к винному шкафу. Следом за ним проскакали второй ботинок и две забинтованные ступни.

Фальк вздрогнул и вскрикнул, когда наступил на что-то длинное, мягкое и пушистое. Харон рассмеялся.

– Дай ему поужинать.

Мумия зажгла неповрежденную ладонь, и свет от этого безобидного факела позволил Фальку увидеть черного кота, который грыз рыбные кости, найденные в ведре.

– Ну, что же ты… Как т-там т-тебя зовут?

– Шизикус, кажется… – ответил Харон.

– Пусть будет Физикус.

Морж наклонился к зверю и погладил его блестящие шею и голову.

– Ну, что же ты, Физикус, какие-то остатки доедаешь? У меня ведь есть ветчина.

Кот оторвался от трапезы, задрал голову и посмотрел на Фалька человечьими широкими глазами.

– Мя-я-яу!

– Сейчас-сейчас!

Мужчина повернулся, подождал, пока Харон даст ему пройти и направился к другому шкафу, где хранились банки, полные пыли. Морж в лучах огня Харона разглядел то, что он называл ветчиной, только волшебник кроме видавшей виды косточки ничего не обнаружил. Тем не менее мужчина взял эту кость и положил ее на стол. Фальк попросил Харона передать ему нож, а когда завладел ржавым лезвием, стал отрезать воздух рядом с костью. Волшебник вспомнил о том, что в дневнике говорилось о сумасшедшем жителе, поэтому он не нашел лучшего кандидата на эту роль. Как только морж раздробил тупым лезвием целую кость, он бросил кусочки на пол с криком: «Давай, Физикус, поешь как следует!» – а кот в ответ на это зашипел и вернулся к рыбным объедкам. Харон собрался покрутить пальцем у виска (да только не нашел нужного пальца). Фальк снова подошел к винному шкафу.

– По такому случаю я достану лучшее вино. Думаю, полусухое «Мерло» тысяча девяносто…

– А у вас есть что-то покрепче? – спросил Харон.

Фальк поставил бутылку в винные соты.

– Есть.

– Тогда открывайте сначала «Мерло».

Фальк вздохнул и достал бутыль из деревянного кармана.

Фокси, лежащий возле дивана, вздрогнул, будто услышал запах вековой пыли.

Харон стоял возле стола, держа руки в карманах, и смотрел, как Фальк возится с бутылкой. Харон потерял пару пальцев на левой руке и хотел запить эту потерю чем-то крепким (или он хотел еще кое-что).

Фальк нашел штопор.

– А в-вы их видели? П-п-п-п-п-п…

– Привидений?

– Д-д-да.

Харон задумался.

– Возможно, – сказал он и принялся разглядывать реакцию моржа, который возился с бутылкой при свете подсвечника на столе.

– Эт-то как это?

– Я еще не решил, что видел.

– О, а оно ст-т-трашное?

– Не особо.

Фальк закряхтел.

– П-почему?

– Потому что я не сумел разглядеть, а строить догадки – такое себе дело. Возможно, это просто звезды отразились в окнах.

– В-в-вы в-все еще с-здесь. Если привидений не видели, почему не уезжаете?

– А вы так этого хотите? Резко ваши приоритеты поменялись.

– Я н-не уверен-н, что звал Вас. Вы сами пришли.

– Нам бы пора выпить.

Они взяли по бокалу и сели за простой деревянный стол (Харон перед этим стряхнул огромный паучий ковер, зацепившийся за табурет, и сотню слоев пыли). В этот момент Харон следил за моржом, а тот следил за Хароном. Под моржом заскрипел стул, а под Хароном… Ну, вы итак все знаете.

– И как мы бы-бу-будем вызывать демона?

– Напьемся до белой горячки.

– Но разве можно вызвать Дьявола употреблением спиртного? – спросил Фальк.

– Дьявола – нет. А вот конкретного демона – это запросто, – ответил Харон.

– О, так… А кого конкретно мы вызовем?

– Только не смейся. Бога белой горячки.

– Господи, помилуй! Что же это творится!

– Напомни потом стереть тебе память. Ты слишком впечатлительный.

Харон налил вино в бокалы и пододвинул один сосуд к себе. У мумии были императорские повадки, судя по тому, как она развалилась в кресле. Фальк же сидел на твердом табурете, потому что он хороший хозяин. Морж потянулся к бокалу, вцепился в него двумя пальцами (будто клешней) и проволок стеклянную башню по столу.

Фокси зашел на кухню, высунул сонную морду из тени, учуял запах свечи на столе. Харон опустил бокал под стол, и подбежавший питомец проглотил вино.

– Вам не нравится? – спросил Фальк.

– Что? Нет. Я не могу опьянеть. Мой друг всегда делает эту работу за меня.

– О, значит, это он будет говорить с богом?

– Нет, почему. Мы с вами поговорим.

– Но ведь д-для этого надо напиться…

– Ну да, – ответил Харон.

– Но ведь… Пьет ваша собака.

– Собака… – угрюмо сказал Харон. – Не думай об этом – тебе не зачем знать, почему все так.

Фальк вздохнул.

– Хорошо…

Они выпили первый бокал. Разговор зашел в другое русло. Они обсудили академию Харона и школу Фалька. Харон подметил, что их места учебы на удивление похожи, ведь казалось, что простые учебные заведения давно не работают по демократическому стилю («видно, уж очень сильно ваша школа чтит древние традиции», – сказал Харон. Фальк же на это ответил: «Хм, да нет»). В ходе веселой беседы мумия заметила, что Фальк разглядывает Фокси. В этом взгляде было что-то зловещее.

V

Мерло убывало довольно быстро. Фокси пил, как настоящий ценитель Аликанте Нуар. У Фалька покраснели щеки. Он жадно выспрашивал Харона обо всем. Да и пил он взахлеб.

– А вот скажите мне, Харон. Вас же учили жизни в академии?

– В Академии меня учили создавать благо, – ответил Харон. Он икнул.

– А как вы понимаете, что есть благо, а что неблаго?

– Подумай сам, Фальк.

– Ну, для меня зло – это то, что вредит другим.

– Харон наклонился к столу и выглянул из-под шляпы.

– А для меня зло – это выбор, – ответил он.

– О как! – сказал Фальк.

Харон отдал последний бокал Фокси. Мумия посмотрела на пустую бутылку, и среди бинтов вспыхнуло зеленое пламя. Глаза светились, пока Фальк не притащил самогон из кладовой.

– Что это значит-то? – спросил морж в тот момент, когда наливал по стопке.

– Иногда мы причиняем вред, потому что у нас нет иного выхода. Но иногда мы делаем это, потому что выбираем такой путь. Этот выбор и есть зло.

Фальк почесал бакенбарды.

– О, а я уж думал, вы про свободу слова…

– Многие борются за свободу, но в итоге принимают решение стать рабами.

– Может быть. Но это не значит, что человека надо лишить свободы. Он должен сам выбирать, на кого работать. Вот я, к примеру, живу спокойно на этой «ферме».

– Жил бы ты спокойно, Фальк, меня бы здесь не было.

– Может быть. Но это не значит, что где-то еще мне было бы лучше. Я очень даже хорошо устроился. Ой…

– Я думаю, ты просто не можешь решиться уехать отсюда.

Харон вылил самогон Фокси на язык. Фальк вернулся на табурет, но к стопке не притронулся.

– Эй, мы должны выпить больше, – сказал Харон.

– О, так меня уже вырвет, – ответил Фальк.

– Ты ничуть не опьянел.

Фокси зачихал. Он замотал головой и начал рычать. Затем питомец прогнулся, и изо рта у него выкатился слизкий шар. Харон оживил бинт и пустил его по полу. Лоскут окутал капсулу. Харон подтянул к себе шарик и раздавил его. Из-под осколков Харон извлек черную таблетку.

– На вот, выпей. Она впитает в себя все токсины, и ты сможешь осушить хоть всю бутылку.

– О-о-о, так вот как выглядит ваше колдовство…

– Прошу, не называй мое искусство такими словами, – сказал Харон.

– Конечно. Я не хотел вас обидеть… Ваша таблетка что-то не подействовала.

– Обычно она помогает после третьего хлопка веком. Хм, видимо, из-за твоей массы…

Фокси вновь отрыгнул упаковку с лекарством. К этому моменту осколки предыдущего шара превратились в углекислый газ. Харон разломил капсулу.

– Этого должно хватить, – сказал он.

Они сделали еще пару глотков.

– О, меня тошнит чуть меньше, – сказал Фальк.

Харон посмотрел на мужчину. Глаза у мумии загорелись зеленым пламенем, и Фальк завизжал как трус.

– Фальк, у вас в роду были магические существа?

– Лучше бы у меня вообще не было рода…

– Как это? – спросил Харон.

– Ну, так… Род же должен с кого-то начинаться, правильно?

– У тебя есть родители, Фальк?

– Нет.

– Нет?

– Я спокойно живу всю жизнь, и мне они не нужны!

Они выпили, стукнули стопками по стулу. Харон заговорил не сразу.

– И давно ты их потерял?

– Знаете, Харон, я даже как-то и не думал о том, что не помню этого. Я не знаю, сколько прошло времени…

– Если бы я не был пьян, мне было бы наплевать, – сказал волшебник. – Рассказывай, пока тебя слушают.

Фальк осушил стопку. Он налил себе еще и тут же выпил вторую. Затем он повторил. После третьей морж слегка сморщился, но быстро пришел в себя и пошел к полкам. Обратно Фальк вернулся с лимоном.

– Вам вряд ли понравится моя история, – сказал морж.

– Теперь не нравится, – ответил Харон. – Исправь это. И, Фальк, не называй меня на «вы» – я чувствую себя серьезным.

Кажется, Харон действительно опьянел, и напряжение между ними сошло на нет.

– Ну, хорошо…

– Я слушаю.

Предупреждаю сразу, история имеет последствия, так что подумай, читать или нет. Взвесь все «за» и «против», оцени обстановку. Есть ли с тобой кто-нибудь в данный момент? Ты читаешь это днем, когда воображение разделяет твои страхи и тени вокруг, или в темное время суток, когда кошмары и ночь сливаются воедино?

– Мы жили в этом доме с родителями. Моя мать часто поднимала скандал, иногда била отца. Он ее не трогал, а после каждой ссоры уходил на речку за городком. Понятия не имею, что он там делал, но вода эта непростая. Все, что живет в реке, погибает уж очень быстро, будто Великий Дракон берет жизнь, делит ее пополам и отбирает одну долю себе. Может, папаня ловил рыбу, чтобы хоть где-то не быть жертвой. Может, плакал… Но, вот в чем я точно уверен, так это в том, что он до посинения сидел в этих водах, потому как состарился и умер он гораздо раньше матери. Мать тогда просто сказала: «папа больше не придет». Она потратила его сбережения, а я все думал, странно, что она ему не отдала его пожитки, итак без вещей он ушел. И вот жили мы одни, наверно, с месяц. Пока ночью мне вон в то окно, где сейчас стоит стол, не постучал папа (проверьте, не ходит ли теперь мой папа у вас в коридоре). Я открыл ему окно, а он весь синий, напуганный и вымокший. На улице в ту ночь, к слову, было тихо и спокойно. Он словно из реки вылез. Мы с ним поговорили, а когда мать проснулась, папа ушел, чтобы не попадаться ей на глаза, но пообещал и дальше за мной присматривать. Он, кстати, рассказал, что все это время следил за нами, но не хотел пугать ни меня, ни мать. И с тех пор я стал замечать в окне иногда его взгляд. Он таращился на меня и на спящую мать как-то неправильно. У него глаза были то ли испуганные, то ли уставшие. Ему явно было небезразлично, как мы поживаем, но он ни разу не зашел, и не позвал меня. Всегда стоял за окном, то в палисаднике, то через дорогу. Однажды я ночью вышел в туалет: сижу там, а через щелку в двери вижу, что он там стоит и таращится на крыльце у соседей. Зашел, матери сказал, она вся побледнела, побежала к окну, а потом отругала меня, что я выдумываю. Я видел его редко, наверно, раз-два в месяц. Но я видел! Спустя год папа перестал приходить, и это длилось где-то месяц или больше. А потом мать ударила меня молотком по спине за то, что я поделился с Арчибальдом (была такая ящерка у нашего соседа) сметаной. А я всегда боялся не угодить маме, потому что, если она могла папе навалять, то меня вообще могла прибить. Ну, в тот день она когда взмахнула молоточком, у меня душа в пятки ушла. Она и меня, и зверюшку долбанула. Мне нормально было, а вот Арчи она что-то переломила. Жалко его было, а еще страшно. Очень страшно. Той ночью, наконец, папа пришел, и я уже не испугался его, потому как он всегда заботился обо мне. Спросил, хочу ли я, чтобы мать меня больше не обижала. Ну, разумеется, я сказал, что хочу, потому как все детство в страхе проходит. Он сказал ложиться спать и ждать следующего дня. Я ждал. Мама с хутора не пришла. А ночью мы все слышали, как со стороны реки кричит не по-человечьи кто-то. В ужасе кричит, зовет на помощь. Я вот сейчас понимаю, почему никто даже не вышел. Крик был правда нечеловечий. С тех пор я живу один, а папа за мной присматривает. Ну, мне так кажется, то есть…