Рассветы Иторы

Где-то там восставало из руин Царство, распадалась и вновь объединялась вокруг твердыни Гон Шен Империя, привычно враждовали между собой харуды и тиссалийцы, переселенцы из дальнего Загорья плыли через Океан, дабы искать свою судьбу в пределах Закатных земель, затихало, оставшееся ненужным, Устье, исчезали последние жители Горной страны, сживались понемногу с людьми самойи и иронцы, время шло своим чередом.

Но что-то было утрачено навсегда. Наступившее однажды чувство одиночества не желало отступать. Он тосковал по тёплым объятиям Иторы-матери, чувствуя в этом часть и своей вины. Как будто он что-то упустил тогда, не заметил истинной сути случившегося у Форта. Битва Завета, так они это назвали.

Но вышло иначе. То, что должно было сделаться истоком нового времени, стало началом конца. На то воля Иторы Многоликой. Избавившись от терзавших Её лик Богов, Она предпочла оставить своих детей наедине с собственными грехами. В том ли и заключался истинный смысл Подарка, что он нёс?

Ему сие было неведомо. Со временем же, покуда кружившаяся вокруг хищная Кзарра смилостивилась вымыть из него последние бренные воспоминания, он перестал беспокоиться и об этом.

Те, кто думает, что в посмертии сокрыт способ познать все тайны бытия и проникнуть в любые секреты мироздания, не правы.

Это не обретение, но окончательная потеря.

Зачем тебе знание о том, кто и когда повесил в небесах Обруч, если ты его не в состоянии достичь.

Что тебе до мирских дел, если ты уже не часть этого мира.

Осталось дождаться того мгновения, когда это купание в волнах безбрежного светового моря завершится естественным путём. Распадётся последняя связь. Угаснет последний образ. Замрёт последнее дрожание.

Впрочем, случится это ещё нескоро.

О нём до сих пор вспоминали, и это было неприятно.

Как будто ты осенний лист, сжатый с двух сторон страницами тяжёлого старого фолианта, лежишь себе в тиши и мраке, и вот какому-то учёному мужу, а того хуже – досужему студиозусу потехи ради пришло в голову снять сей фолиант с пыльной полки, да отнести к себе на конторку, там сунуть под свет фонаря и приняться листать. Фолианту с того невеликая радость, и уж куда меньшая – представшему на свет обрывку нечаянного гербария.

Он не просил этой славы.

Ко всему, в отличие от злосчастного листа, под незаинтересованным, но непозволительно живым взглядом его распад как бы на миг обращался вспять, будто поперёк всей логике распада начинал возвращаться обратно к жизни.

Зачем он им, старый, сдался! Что вы всё поминаете его всуе!

Но со временем случалось подобное всё реже, давая отдых измученной душе.

Однажды люди вообще его забудут. Даже если это случится лишь с исчезновением самого человечества.

Задевала ли его сама такая возможность? Наверное, уже нет. Слишком многие народы ушли и не вернулись. Слишком стара и устала Итора, что стала не способна окормлять даже былых детей Ея, что уж говорить о способности стать матерью для новых. Не потому ли Она поныне так тиха и незаметна?

Ему то было не ведомо.

Смерть – часть естественного закона бытия, круга жизни. Неизбывная кончина ждёт всех нас. И его, и человечество, и Многоликую Итору, и предвечную Кзарру, и даже саму Вечность.

О, её он тоже теперь видел.

Едва заметную рябь звёздного света, кисеёй наброшенную на этот бренный мир.

Скорее пустоту, нежели наполненность.

Но она была тут, была всегда.

Структурированная, но ненаселённая, беременная, но никак от этого бремени не разрешащаяся.

Именно она делала Итору Иторой.

С одной стороны – вещью в себе, куда нельзя проникнуть, и откуда нельзя сбежать.

С другой – местом сосредоточения разом всех возможных аспектов бытия, комбинацией невероятного числа разнообразных форм и состояний.

Будь он не настолько растворён в свете яростной Кзарры, он бы непременно поинтересовался, что такое эта Вечность, сумел бы отыскать за столько-то кругов к ней свой логический ключик.

Но он слишком устал. И он слишком долго не существует.

Оставалось просто пассивно наблюдать, как однажды метрика Вечности исказится сама собой, произведя на свет нечто чудесное.

Два огненных болида.

Ему показалось, что он узнаёт один из них.

Не может быть.

И в тот же миг началось его пробуждение.

Так возвращается чувствительность в руку, которую ты отлежал за ночь. Сначала как далёкое, смутное ощущение потери, чего-то недостающего, что тяжкой ледяной колодой лежит у тебя на груди, но потом постепенно подступает тепло, тебе начинает казаться, что где-то там, бесконечно далеко, в ответ на твои безуспешные попытки пошевелиться что-то действительно дрогнуло, поплыло, отозвалось первыми фантомными покалываниями.

А потом всё разом вспыхнуло огненным водопадом боли, навсегда заслоняющей от тебя поток солнечного света предвечной Кзарры.

Ему будто разом вернули всякий накопившийся должок за долгие круги его бесчувствия.

Те потери, которые он не испытал.

Те страдания, что он не перенёс.

Те людские горести, что прошли мимо его взгляда.

Получи всё сполна, пришелец, с возвращением, этот добрый мир не прощает ничего. Зимы и круги рождений и смертей, ран, обид, предательств и проклятий. Получи всё сполна.

Он корчился в той злосчастной пещере, что стала в итоге криптой и для него самого, с трудом вспоминая, как именно здесь некогда остывало совсем другое тело. Вчера ещё живое, страдающее, никак не желающее расставаться ни со своей жизнью, ни с проклятием Подарка.

Тильона дель Консор, что ему говорило это имя? Покуда ничего. Но вновь прорастающие в нём паучьи сети воспоминаний были беспощадны. Не от старости он некогда бежал в смерть. Не от гнилых богов, что были свергнуты с престолов, но отнюдь не лишены былой мстительности. Он бежал от воспоминаний.

О ней. О ней.

И вот теперь снова. За что ему всё это страдание, и кто посмел вновь вернуть его пред лик Иторы Всеблагой?

Кажется, на какой-то миг он ощутил на себе тёплый взгляд Ея.

Всеблагая и Всеведущая Матерь для всех своих детей без разбору. Неужели это она повелела его поднять из тлена?

Но нет. Взгляд мелькнул и пропал, горестный, потерянный, безвольный.

Причиной его пробуждения стало нечто иное.

Если бы узнать.

Покуда же он продолжал разрываться между холодом неведения и огнём познания.

Тайная пещера вновь сомкнулась над ним своими непроницаемыми сводами. Особое, выжженное место на севере Лазурных гор, сокрытое от многих глаз, именно сюда он некогда принёс своё знамение.

Его звали тогда Серым Камнем, он был опытным, повидавшим мир Игроком. Он пережил многие горести, побывал почти в каждом уголке Средины, сумел успешно избежать соблазна Путей и досконально познал все слабости Богов, а также их слуг и невольников. Но вот к чему он был не готов, так это к тому, что будет дальше. Смерть Тильоны, повторный визит к Устью, стояние у Форта, всё это сейчас казалось ему историями совсем другого человека. Чужими воспоминаниями, они не отзывались в нём никакими особыми чувствами.

Он сумел пережить то разочарование, что принесла им всем Битва Завета. Смерть хороша тем, что она многое позволяет отпустить.

У неё лишь один неискоренимый изъян. Увы, никто не может гарантировать, что любая смерть будет окончательной.

Это и было, если хотите, главным проклятием Иторы в свете Кзарры, в мерцании Вечности.

Его снова принялись тормошить.

Нетерпение. Вот что чувствовалось в этом требовательном зове, что будил и будил воспоминания Серого Камня, не давая снова рассыпаться тысячей искр над угасшим костром, тысячей камней под рассохшейся землёй, тысячей снежинок в промерзающем насквозь воздухе нагорья.

Кто-то очень нетерпеливый призывал его обратно.

Его.

Серый Камень никак не мог вспомнить своё прижизненное имя.

Зато он наконец сумел различить гостей своей пещеры.

Не великая армия пришла штурмовать эти высоты и невольно разбудила спящее в их недрах древнее зло, не орды Ускользающих воссоединились как тогда, у Форта, дабы объединив усилия, в едином порыве вновь провозгласить царство своих гнилых богов в сакральном для всей Средины месте. А что заодно будет пробуждено и нечто иное, сокрытое до поры тут от посторонних глаз – так рабы Богов никогда не отличались способностью различать последствия собственных поступков.

Но нет. На этот раз лишь две едва приметных тени падают у могильного валуна, завалившего вход в пещеру.

Серый Камень никак не мог припомнить этих двоих.

Немудрено. Один и сам был как тень. Полупрозрачная кисея призрака полоскалась на весеннем ветру. Кажется, он таким был и при жизни. Полураспавшийся сгусток железной воли. Убитый собственной госпожой, пожертвовавший своим служением ради великой цели Завета. Как всякий, пришедший с Закатного берега, ступив через порог Барьера, он был одновременно здесь и не здесь. Тоскующий по простым временам, согнутый тяжестью старых долгов. Как же его звали…

Второй был куда больше похож на обычного человека. Суховатый, седовласый, с кисточкой бороды, по традиционной имперской моде, хотя сам он на человека с берегов Мёртвого моря похож не был вовсе. И выглядел он решительно, как будто всё происходящее вовсе не было для него в новинку. Да на Иторе каждый день что-то сыплется огненными болидами с неба, мёртвые восстают каждые две однёшки, а уж громадные валуны весом под три сотни стоунов так и норовят сами идти в плясовую.

Могильный камень, запиравший пещеру, действительно начал ходить ходуном, освобождая проход.

Такое мог учудить в былые времена каменник из числа Ускользающих, но и тогда, в эпоху царствия Богов, в этих местах, где была сокрыта тайна Подарка, ни один из них никогда не имел подобной власти. Именно потому Ксанд сюда и отправился, когда настала его затянувшаяся пора.

Ксанд, Бард Тиссалийский, так звали его народы Средины. Серый Камень, так звали его другие Игроки.

Теперь он вспомнил.

И воспоминание это не принесло ему ни радости, ни облегчения.

Он помнил свою историю. Это была история бесконечного бегства, история множества фатальных просчётов. Нечем в ней было гордиться, и не к чему там было возвращаться. Она осталась в прошлом, нет смысла его ворошить. Впрочем, у его гостей по данному поводу могло быть совсем иное мнение.

Проникнув внутрь, двое решительно удалились в глубины пещеры. Их не отвлекали ни боковые галереи, ни глубокие ниши в частоколе сталагмитов, они точно знали, что тут ищут.

Старик подошёл к нему, встал на одно колено, настороженно коснулся едва заметного скопления лежащей на полу серой каменной пыли, отчего та рассыпалась слоями коросты, небольшой пещерный сквознячок тут же унёс поднятые в воздух пылинки, старик же до того успел оглушительно чихнуть.

Его спутник молчаливой тенью держался позади, как всегда поступал и в прошлой своей жизни.

Ксанд тоже продолжал наблюдать. Пробудившаяся в нём память могла так же и рассыпаться вновь, если ничто больше не будет её удерживать воедино. Он же сам точно не был в том заинтересован. Но старик сюда явился не просто так, и он доведёт своё дело до конца.

Кто он, кстати, такой. Если по поводу бывшего шкипера Ирионе у Ксанда уже не оставалось никаких сомнений – Лиерран, его звали Лиерран – то этот зачем-то притворяющийся имперцем старый бродяга оставался ему неведом. Знать, при жизни они если и виделись, то недолго.

Между тем в сырой пещере словно пахануло каким-то нездешним жаром, и Ксанда словно ударило под дых.

Чёрный потресканный лак корпуса, три пучка воловьих жил, намотанных на колки поверх свободно вращающегося диска, и два ряда роговых клавиш под левую руку. Лизанна. Круговечный инструмент менестрелей, неизбывный дорожный товарищ, свидетель больших бед и личных несчастий. Святая душа, заключённая в просмоленной древесине. В ней звучали леса и поля Иторы, в ней была заключена тайна, которую Ксанд так никому и не раскрыл. Это был не просто музыкальный инструмент. Это был тайный рычаг, которым Ксанд сковырнул гнилых богов с лика Средины. Лизанна была истинным механизмом, воплотившим Завет.

Он помнил, что Конклав потомков Тсанниса Местраннора, прочих Игроков Средины и просто гонимых бродяг, с радостью принявших послание Завета и потому сумевших проникнуться даром Песен Иторы, все прошедшие круги пытался постичь ту тайну, что была доступна некогда ему одному, Ксанду Тиссалийскому, неуловимому Барду, Серому Камню. Но они были слепцами из слепцов в этом море света, певцами вчерашних гимнов, сказителями забытых баллад. Лизанна, его лизанна была величайшей плакальщицей на будущей могиле гибнущей Иторы, она вырывала своим пением последние капли силы из цепких рук гнилых богов и превращала эту силу в истинную музыку сфер.

Это не Ксанд сумел смирить гнев пожиравшего тело и душу Тильоны разложения, не он обернул Подарком Проклятие, нет, это сделала лизанна, его лизанна. Горькая, надрывная песнь этих струн поистине могла творить чудеса.

Старик принёс его лизанну сюда.

Ксанд протяжно и беззвучно застонал.

За что?!

Пещера содрогнулась, как будто сюда после долгих кругов отсутствия вернулся горный народ. Но никого кроме двух незваных гостей в ней не было.

Старик постелил сложенный втрое походный коврик для медитаций, присел на него острыми коленками вниз, потом осторожно возложил перед собой лизанну и хитро прищурился куда-то в бок, где как будто на самом краю зрения что-то мерцало.

Его призрачный спутник остался стоять в стороне, качая головой. Лиеррана тоже кое-что смогло пробудить. То была иная песнь, песнь летящей по волнам Ирионе. Только как это могло случиться без воли Стража Устья? Никогда, никогда бы Сайана не позволила свершиться подобному святотатству! Видать, новый шкипер всё-таки поддался посулам старого хитреца.

Ксанд удивился собственным эмоциям. Таким чистым, таким обыкновенно-живым, истинно человечным. Гнев, отчаяние, горе, тоска.

Ненависть.

К проклятому старику, что посмел явиться сюда, в его тайный склеп, чтобы…

Гнилые боги, он явился сюда, чтобы поднять Ксанда из могилы!

Нет!

Увы, с первым же поворотом полированной ручки лизанна пробудилась. В её чреве ожил ровный монотонный гул, который, кажется, начал отдаваться вибрациями где-то в самой глубине этих гор.

Вру-м-м…. Вру-м-м…

Ксанд в отчаянии попытался закрыть уши ладонями, но не смог. У мёртвых нет ушей и нет ладоней.

И при иных обстоятельствах они не могут ни слышать, ни страдать.

Лизанну, свою лизанну, он не мог не слышать, в отчаянии цепляясь за каждый звук, за каждое вибрато этих струн.

Откуда у старика такая власть над ним, откуда он знает, что именно может призвать того, кто мёртв уже долгих пять кругов, из каких тайников он извлёк его лизанну и, самое главное, зачем ему вообще нужен Ксанд?

Какое живое любопытство. Ты хочешь узнать? Только протяни руку!

Ах, да, у тебя же нет рук.

Вдосталь насладившись моментом, старик продолжил экзекуцию. К протяжному стону боковых струн присоединился стук клавиш, вослед которым запели основные.

Невесть какая мелодия.

«Моя милая Потс».

Деревенская песенка, какие издревле поют на празднике урожая или на сельской свадьбе, покуда пьяный жених тащит хмельную невестушку на солому.

Срамота.

Ксанд снова содрогнулся, а с ним тряхануло и своды пещеры. Хорошо бы. Хорошо бы здесь к трёпаному Додту всё обвалилось, похоронив и старика, и шкипера, и лизанну, и саму измученную душу Барда.

Впрочем, старика развесёлость неуместного мотивчика ничуть не смущала, отыграв своё, он продолжил в том же духе, без остановки наяривая поскрипывающую ручку.

Вру-м-м…. Вру-м-м…

Старику неважно было что играть, одна шутовская песенка сменялась другой, оставался только этот тянущий ритм, который всё напоминал Ксанду о чём-то, что он так долго старался забыть.

Но не смог.

Тот защитный купол поединка, что ограждал Столпы от жадных взглядов Богов. Хорошая попытка, которая ни к чему в конечном счёте не привела.

Вослед воющей лизанне заныло где-то глубоко внутри холодной посмертной пустоты Ксанда. Зачем были все эти нелепые смерти, зачем были все эти многотрудные жизни, зачем!

И тут Лиерран вышел вперёд и решительно хлопнул в ладоши.

От этого звонкого шлепка словно что-то брызнуло вокруг, вышибая искры из пространства, наполняя его кисельным маревом, делая на крошечный миг сам воздух густым и горячим.

И тут Ксанд понял, что он уже не часть вселенской пустоты, но отчётливо выделился на фоне остального пространства. Ещё не человек с руками и ногами, но уже и не бестелесное нечто, обречённо застрявшее между жизнью и небытием.

Такие как он не могут исчезнуть насовсем, для полного распада их мятущимся душам потребуется время, сравнимое с возрастом самой Иторы. Куда там несколько жалких кругов. Но он вовсе не жаждал этого возвращения, всё его нутро яростно протестовало против подобного хода вещей, ещё больше ускоряя возврат.

Это так по-человечески, попросту не хотеть жить.

Но увы, ему не оставили такого выбора.

Ксанд едва заметным пузырём опал на пол пещеры, валясь на прозрачные колени.

Это несправедливо.

Лизанна тут же замолчала.

– Ты так думаешь? А по мне, так в самый раз.

Никакой ошибки. Старик смотрел прямо в глаза Ксанду. Он видел его так же отчётливо, как если бы тот был сейчас перед ним во плоти.

Как ты нашёл это место, старик?

Его голос был так же тих и бестелесен, как и он сам, но его собеседника это ничуть не смущало. Он не впервые оживлял призраков. Тень Лиеррана была тому прямым доказательством. Кем мог быть этот нелепый улыбчивый старик в имперском платье с бородкой клинышком?

– Не узнаёшь меня?

И тут Ксанд всё-таки вспомнил. И эту ухмылку. Ну кто же ещё. Человек, которого не единожды находили мёртвым. Человек, который первым сумел избавиться от Проклятия. Человек, который в одиночку вертел Богами, как хотел. Ну конечно.

Мёртвый Император.

– Гнилые боги, зачем так официально, зови меня просто посланником.

Посланник. Посланник к кому от кого?

– А вот это уже большой вопрос.

Ксанд попытался подняться и в итоге едва удержался на ногах. Почти полное отсутствие материального тела приводит к тому, что любое усилие полощет тобой, как осенним листом на ветру.

Зачем я тебе понадобился?

– Почему только мне? Может, и нашему шкиперу есть что тебе рассказать?

Ксанд покосился на вновь скрывшегося в глубине пещеры собрата по несчастью. Лиерран молчал.

Где твой корабль, шкипер? Где твой Ирионе? Не далековато от моря ты забрался, мореман?

Не дальше, чем мы последний раз с тобой виделись, Серый Камень.

И то верно, Форт расположен гораздо ближе к сердцу Средины, чем северная оконечность Лазурных гор.

Сайана… знает?

Что я вернулся? Надеюсь, что нет.

«Надеюсь, что нет». Прежний Лиерран уже спешил бы к Устью. Смерть всех нас меняет, и зачастую не в лучшую сторону. Мы становимся холодными. Былые чувства уже не могут на нас повлиять так, как при первой жизни.

– Это всё, что тебя сейчас беспокоит, Игрок?

Нет, не всё. Но Ксанд всё никак не мог смириться со своим вновь обретённым положением, мысли метались, а в голове всё плыло. Смешно, будь у него на самом деле голова, он бы уже попробовал проломить ею что-нибудь достаточно хрупкое в теле самозваного Императора.

Я не знаю, что меня беспокоит, посланник, кроме того, что ты поднял меня. Но ты так и не ответил мне на мой вопрос, как ты нашёл мою могилу?

– Резонно. Но умение разговаривать с горным народом осталось не только у тебя, Ксанд. Ведь первым здесь должен был побывать я сам.

И то верно, но не побывал. Мёртвый Император оставил своё Проклятие в недрах Пика Тирен. И раз горцы помогли Ксанду, не бескорыстно, но помогли, значит, тайна этой пещеры была с тех пор не такой уж и тайной. Видимо, Император нашёл для них достаточно веские аргументы, чтобы те открыли ему путь к тайной пещере. Или же всё настолько плохо, что и вящих аргументов подбирать не пришлось.

Хорошо, зачем я тебе понадобился?

Император вместо ответа с комфортом уселся на молельный коврик, с деланным видом порылся в котомке, добыл оттуда какую-то сушёную ледяную грушу, осмотрел её со всех сторон, сосредоточенно обтёр о полу, надкусил, поморщился от набившей рот оскомины, всё-таки прожевал и проглотил. И лишь после обернулся лицом к Ксанду.

– Что ты последнее помнишь?

Ксанд терпеливо покачал в ответ головой. Точнее, полным отсутствием головы. Посмертие вообще способствует долготерпению.

– Тогда у меня для тебя неважные новости. Затея с Подарком не удалась.

Ксанд напряжённо зашевелился, оглядываясь. Нет, пещера была в порядке. И уж поверьте, если бы их расчёты не оправдались, здесь бы давно камня на камне…

– Не о том беспокоишься. Гнилые боги гниют, их марионетки мертвы или доживают своё. Но мы же на посиделки у Форта не ради них собирались, правда?

Что этот старик тянет?

– Ладно, говорю прямо, хотя ты и сам уже знаешь, просто не хочешь в это верить. Итора так и не вернулась.

Итора. Всевечная Мать. Итора Многоликая. Истинное, единое и неделимое божество этого мира. Всеблагое и всесущее. С момента Пришествия Матерь страдала на просторах Средины под гнётом ложных Богов, и человечеству было должно вернуться в истинную веру, что навсегда оставила бы эру Раскола в прошлом, сделав первый шаг в утерянном единении людей. Проклятие стало Подарком. Подарок стал Заветом. По всей Средине строились храмы во имя Многоликой, что грядёт.

Так гласили речи аколитов Иторы. Тех самых, что скоренько перековались из вчерашних служителей культов Ксера, Истраты, Риоли, Додта, сонма прочих божеств. Они ждали пришествия первых адептов Истинного Пути, что вернулись бы с того берега, пройдя заповедным Устьем.

Император торжественно кивнул.

– Никто так и не явился. Мне неведомо, то ли Устье окончательно выхолостили стараниями Сайаны и её Стражей, то ли все те, кто туда стремился, там теперь и остаются, на материке Средины больше нет Ускользающих. Точнее, старых духов стихий ещё ловят сёстры-охотницы да бывшие Игроки, что составили в итоге Конклав, но новых говорящих от имени Иторы они так и не дождались. Маара была первой и последней. Итора оставила нас.

И замолчал, позволяя осмыслить.

Теперь Бард вспомнил. Так вот, почему всё своё посмертие Ксанд чувствовал эту тоску, будто Итора отвернулась от него. Нет. Она отвернулась от всех детей Ея. Она отвернулась от Средины.

Если это правда, то всё было зря. Если это правда. Надо ли Ксанду напоминать, что истинное знание в подобных тёмных вопросах могло лежать под таким спудом, что потребуются десяти и сотни кругов, чтобы раскрыть ранее сокрытое. Но даже это не объясняет, зачем Императору понадобился Ксанд.

Это печальные обстоятельства, и видит Итора, я последний из живших, кто бы такой вести обрадовался, но ты вернул меня за этим?

И снова тот ухмыльнулся.

– Ты зришь в корень, досужие размышления не повод поднимать мёртвых из их могил. В конце концов, даже у меня есть совесть.

В последнем Ксанд очень сомневался, но вслух возражать не стал.

– Не так давно в небе Иторы случилось то, чего не случалось ранее. С небес упали два огненных болида.

Память видений посмертия ненадёжна, но что-то подобное Ксанд припоминал.

Даже мне известно, что такое уже бывало ранее. С тех пор, как в небе висит Кольцо, с него время от времени опадали астральные тела. Правда, при моей жизни этого не случалось, но вряд ли кто-то всерьёз полагал, что сие невозможно вовсе.

– Ты как всегда прав. За одним исключением. Подобные болиды никогда не достигали поверхности. Итора бережёт своих детей, как спасает она их от огненной ярости Кзарры. Двадцать тысяч локтей высоты, таков предел, измеренный моими звездочётами ещё в эпоху расцвета Империи, ни мы отсюда, ни астральные тела снаружи указанных границ не способны преодолеть этот незримый порог.

Так что же тебя смущает?

– Тот простой факт, что на этот раз огнепад достиг лика Иторы, это случилось в отрогах Северного нагорья.

Ксанд попытался осмыслить сказанное.

Итора накру́ги оставила своих детей? Они теперь беззащитны? Перед чем? Замкнутость мира Иторы на самоё себя, как и незримое присутствие Матери в жизни каждого смертного было главной данностью их вселенной. Всё это рушилось одно за другим.

Ты считаешь, что в этом есть какая-то связь? Что всё это из-за нас? Последствия Битвы Завета?

Император переглянулся с тенью Лиеррана и усмешка резко сошла с его лица, как будто никогда там и не возникала.

– Ты же знаешь, я никогда не относился серьёзно к делам людей, мы дети малые, возимся тут на отведённом нам клочке суши, хвастливо именуемом нами Срединой. Какая там «средина», мы живём на отшибе мира, где царят Древние. Подумай сам, наши смешные Боги, наши нелепые усобицы. И я нисколько не сомневаюсь, что в тот раз мы так же стали лишь частью какой-то более великой и древней игры. Которая была, тем не менее, проиграна. Итора замолчала не для нас, она замолчала для всех. И то, что упало с небес, с этим как-то связано.