Рассветы Иторы

– Я уже сказал, отправляйте послов, собирайте все силы человеческих царств, как пять кругов назад, другого случая не предвидится.

И тут он заметил в глазах леди Дженны знакомую искру.

– Ты сказал сейчас про пять кругов, но тогда армия была собрана не столько людьми.

Легенды о Завете не любят упоминать этот тонкий момент.

– Да, то были гнилые боги, решившие восстать против самой Матери-Иторы.

Проиграй они тогда, всё именовалось бы Харудской войной.

– То есть Столпы Завета, выходит, разрушили в ту пору союз, который вели существа достаточно сильные, чтобы противостоять Врагу. Союз, который бы дал бы нам сегодня хоть какую-то надежду.

– Возможно. Возможно, если бы Ксанд не исцелил извращённый гнилыми богами Подарок, сейчас те стали бы достаточно могучи, чтобы отбиться в битве даже с самим Врагом. Вопрос лишь в том, не стало бы человечество к сему моменту армией безмозглых рабов, ведомых в качестве хозяев ослепшими призраками? Так ли ценна была бы в таком случае возможная победа?

Леди Дженна нахмурилась, но смолчала.

Светские власти, особенно в Восточной Тиссали, всегда были на ножах с церковниками, предпочитая вообще не лезть в эти религиозные догмы. А уж грязному шаману из-за Стены и вовсе не судьба здесь никого переубедить.

– Но я знаю, кто нас рассудит.

– Мы вроде и не спорили ни о чём.

Он ухмыльнулся.

– Ты понимаешь меня, моя леди. Университет Тиссали не чета маркийскому, но уж что есть.

Она в ответ вскинула брови.

– Что тебе жирные монахи?

– Я знаю, они наблюдают за небом. Невесть что они там ищут, но если харудские разведчики не перепили пьяного молока, то их рассказы можно подтвердить, два болида в небе – что может быть достовернее. Ко всему, у тебя будет лишний резон для посольства.

– Вот уж не ожидала.

– От дикаря – проявленного уважения к учёным мужам?

– Ты повторяешься, мастер Шейл. И дикарь из тебя неважный.

Нарочитый поклон в ответ.

– Благодарствую, моя госпожа.

– А ну как звездочёты ничего такого не видели?

– То быть посему, забудь обо всём, что я тут наговорил.

Если бы ему хоть на толику верилось, что грозные предзнаменования возможно как-то отмести или обратить. Если бы так.

– Но помни, моя госпожа, если после моего отбытия ты вдруг узришь среди бела дня небеса, почерневшие с заката без единой тучки, умоляю, не теряй ни трёшки, садись с детьми в карету и беги отсюда прочь.

– Куда же мне бежать?

– На восток, и пусть тебя там ждёт готовый к отплытию корабль.

– А по морю куда?

– Всё так же на восток, к самым дальним островам.

В предусмотрительно замкнутый на щеколду дверной проём отчётливо поскреблись. Любопытно, давно ли они там подслушивают?

– Госпожа?

Леди Дженна нахмурилась. Можно хотя бы раз в жизни…

– Кто там!

И побольше металла в голосе.

– Госпожа, служки прибежали снизу, сказывают, Наместник явился, в воротину колотит, аудиенции требует, неотложный вопрос. Спасу нет!

Леди Дженна тут же выскочила из постели за ширму.

– Внутрь не пускать! Пущай снаружи ожидает. Слыхала, чего говорю?

– В точности, госпожа!

Быстрые шаги с дробным топотом послушно унеслись прочь. Надо и мастеру Шейлу трогаться в путь.

– Мне пора.

– Подожди, зашнуруешь меня.

Ну как тут не улыбнуться. Леди Дженна в такие мгновения надевала на себя сердитое выражение предельной озабоченности. Что-то она такое уже планировала, какие-то очередные свои хитрости. Ему доставляло отдельное удовольствие, что с ним она никогда не играла в политику и не пыталась крутить ему причинное место.

Покуда она ворочалась, получше устраиваясь в своей широкополой котте под стёганый жилет, ему оставалось только наслаждаться последними мгновениями близости.

Его леди Дженна, тёплая, осязаемая, живая, ещё была в его объятиях. Но миг спустя она исчезнет.

Надо бы ей уточнить, что ему нельзя оставаться даже до завтра, что он уж этим утром двинется в путь, покуда за спиной ещё только прозревает прохладная весенняя Кзарра.

Но нет. Она его вновь попробует удержать, а ему и так непросто от этих расставаний.

Пусть будет так.

Леди Дженна обернулась кругом перед большим туалетным зеркалом:

– Ну как я? Не похожа на безумную вдовушку, проведшую ночь в объятиях харудского бродяги с тёмным прошлым?

– Ничуть нет, моя леди. Ты прекрасна и строга. Как те статуи в тронном зале.

– Дурак.

Ему осталось натужно рассмеяться.

– Дурак и шут. Побегу, а то Наместник чего доброго мне ворота вынесет.

– Выпорешь его тогда на конюшне.

– Ха! Если бы. Ты сам-то сможешь отсюда выбраться?

– Конечно, мне не впервой. Не беспокойся, я твою вдовью честь под сомнение не поставлю.

Леди Дженна чмокнула его в небритую щёку и унеслась, шурша кринолинами. Хмурая и прекрасная.

Что ему с ней поделать.

За это он её и любил. Если можно любить ту, которую не видишь по семь зим меж случайных встреч. Любил он скорее свои о ней обрывочные воспоминания.

И вот теперь всё кончилось.

Не будет ни воспоминаний, ни любви. Будет только обрывок бумаги, прижатый подсвечником.

Моя леди, следи за небесами на закате.

И держи корабль готовым к отплытию.

Ему оставалось только исчезнуть из её жизни, и главная трагедия в том, что ему ни на миг не пришло в голову остаться.

Где-то тут скрывалась фальшивая панель, прикрывающая замаскированный переход на сторону слуг. Кто он есть такой? Правильно, мальчик на посылках, безымянный служка во вселенской церкви Матери-Иторы, вечно гонимый и вечно нежданный потомок Ксанда Тиссалийского и Тсанниса Местраннора, да упокоится их память во кру́ги вечные.

Пресветлый Князь, подданные не приняли тебя во славе твоего деяния, их гнилые боги ушли, и ты стал им не нужен, как и все последующие поколения странников твоего рода. Игрок, чей Завет пропал втуне, забытый и невоспетый, где ты, помнишь ли о своём заблудшем народе в столь тёмный миг?

Кто знает.

У северного народа в ходу две дюжины слов, обозначающих разновидности снега. Плотный, хрупкий, слежавшийся, долговременный, подтаявший или подмёрзший. Разумные существа уделяют особое внимания тем предметам или явлениям, от которых в значительной степени зависит их жизнь.

Оборотись, путник, ты на самом краю Средины, где иссушённая тундра востока постепенно переходит в ледяные языки предгорий и дальше, до самой северной оконечности Отмели, где в буран харудские лошадки, бывалоча, проваливались под наст так глубоко, что всадник скрывался в снегу с головою. Здесь белая крупа, сыплющаяся с неба, обеспечивает тебе весь простор возможностей между жизнью и смертью, неизбежной опасностью и долгожданным спасением, потому без навыка читать снег здесь не выжить.

Харуды тоже сызмальства учились читать снег. Да, в землях кочевенов зима надолго отступала, и основные стойбища после восстановления мира с оседлыми рахниш, бывшими рабами своих гнилых богов, всё дальше передвигались на юг, вплотную к растянутым на сотни дневных переходов границам Стены, но те из харудов, кто по старой памяти продолжал ходить на севера, по-прежнему знали цену этому умению – прочитать снег.

Аккуратно прорезанный в насте ломоть хрустящей массы отлетел прочь, брызнув мне в лицо подхваченными ветром сухими снежинками. Весна здесь ещё едва входила в свои права, и хотя молодая Кзарра уже почти не заходила за горизонт, силы её покуда едва хватало на то, чтобы в полдень слегка подточить южные склоны сопок, покрывая их поверхность ледяной глазурью в два пальца толщиной. Дальше её тепло покуда не проникало, и свежий, не старше двух седмиц, едва уплотнённый снег, что лежал под слоем наста, был их главной проблемой. Вдругорядь поскользнувшись, лошадь могла до кости рассечь себе ноги, спасали только плотные кожаные фартуки, но с ними коняги еле двигались и быстро уставали, потому главным делом в этих местах было выбрать правильный маршрут между сопок, в основном придерживаясь северных склонов и стараясь не выходить из тени.

Я обернулся и махнул рукой оставшемуся позади Лхот’Ша, указывая направление, алрих же в ответ кивнул и коротким присвистом принялся понукать лошадей. Долго стоять тем нельзя, если остынут, придётся снова доставать одеяла, а это лишняя двушка времени. Ну, а мне нужно было возвращаться к раскопу.

Главная беда, что грозит здесь беспечному путнику весной – это вовсе не усталость лошадей. Склоны сопок, всего-то в полтысячи локтей высоты, только кажутся укрытыми монолитным снежным саваном, до блеска вылизанным ночными ветрами. С изнанки этот покров был больше похож на слоистый пирог, в котором прошлозимние ледяные языки укрывал молодой снег разнообразной плотности и структуры, готовый соскользнуть вниз подобно змеиной коже, единомоментно увлекая в долину между сопками тяжкие снежные массы.

Я по молодости несколько раз попадался в подобные ловушки. Лавина, пришедшая в движение, мгновенно разогревается от трения, так что если ты, кувыркаясь в снежном месиве, не угодишь головизной о ледниковый валун, то наверняка пол-фарсаха вниз по склону окажешься на глубине нескольких локтей замурованным без запасов воздуха в стремительно смерзающейся рыхлой снежной массе.

И тут уже только вопрос, сумеешь ли ты выбраться самостоятельно или тебя спасёт харудский следопыт, если же нет, спустя пару трёшек времени ты – готовый хладный труп. Алрих харудов, конечно, имеют свои секреты, как поднять тебя к жизни, но становиться после такого заведомым дурачком мне не хотелось вовсе. Потому я всегда тщательно следил за склонами.

Широкими движениями сложенных вдвое снегоступов я высвободил снежный столб в две пяди шириной и принялся колдовать по пояс в снегу, каждую трёшку отплёвываясь от новых горстей швыряемой мне ветром в лицо ледяной пыли. Сняв для верности краги, я сперва истыкал снежный столб мёрзнущими пальцами, потом же принялся раскачивать столб с боку на бок, внимательно отслеживая, как скользят друг по другу слои снега разной плотности. Так, вроде держит. Лхот’Ша услышал мой свист и снова махнул в ответ. Можно было продолжать путь.

Выбравшись из снежной ямы, я парой движений присыпал её сверху, но особо стараться не стал, цепочку моих следов вверх по склону всяко будет видно издалека ещё поди седмицу. Разведчики из нас двоих те ещё, но подчас важнее скорость, а не скрытность, так говорила мама. И уж в этом ей можно было верить.

Я огляделся, поискав глазами хоть какие-нибудь приметы её присутствия. Вот уж идеальный следопыт. Поди знай, есть она поблизости или уже нет.

Поковыряв задумчиво в бороде слежавшиеся там комья снега, я в который раз плюнул, да тут же и, нацепив вновь разложенные снегоступы, поспешил вниз.

Лхот’Ша даже не обернулся, когда я потянул у него из рук поводья рыжей. Клюв его защитной маски без остановки продолжал водить вдоль гряды сопок. Я уж и привык к такой манере старика, мол, пришёл и пришёл, работай, у меня своих дел хватает. С тем же успехом они могли прежде расстаться на зиму-другую, даже кивка в качестве приветствия не дождёшься.

Я послушно отвёл рыжую назад, за ведущую волокушу, пусть отдыхает, да застегнулся поплотнее, продолжая машинально считать шаги.

Отсюда, из синей тени, подсвеченные Кзаррой края сопок казались раскалёнными докрасна серпами. От них даже сквозь защитную маску в зрачках оставались неприятные слепые пятна, всё время приходилось водить глазами туда-сюда, чтобы хоть что-нибудь видеть. Опытный следопыт знает, что без маски слепота тебя застигает уже буквально на второй день в этом снежном плену. У самой маски тоже был неприятный эффект – ты словно жил в бесконечных лабиринтах слепых пятен, где чёрный на чёрном силуэт впереди тебя шагает и шагает в ореоле слепящих сопок.

Лучше уж с закрытыми глазами идти. Многие харуды на долгих переходах так и делают. И иные вовсе ловко спят на ходу.

Лхот’Ша такого себе позволить не мог, но ему вполне было доступно нутряное видение алрих, а значит, старый хитрец запросто мог тоже спокойно идти, прикрыв веки. Иные харуды врали, алрих вольно́ передвигаться без лучины в полной темноте. Уж Лхот’Ша наверняка мог.

– Ха!

Запнувшись о волокушу, я чуть не полетел носом в снег.

Зенки пришлось поневоле вновь разлепить.

– Что такое?

Согнутый крючком палец упёрся куда-то направо и вверх.

– Инхай-на тох, вон там.

Я уже привык, что если Лхот’Ша переходит при мне на тиссалийский, значит, растерян или взволнован.

Присмотревшись, я ничего особенного в указанном направлении не разглядел.

– Там ничего нет.

– Лохир-хэй та, смотри не глазами.

Чего сразу обзываться.

Выдохнув пару раз, я потянул на себя полог. У меня это никогда толком не получалось. Ну никакой из меня алрих. Мама каждый раз диву давалась, что у меня вообще что-то выходит из их науки. Правда, мудрёных её объяснений, почему иначе и быть не могло, я так и не понял.

А и правда. Там что-то есть. Едва заметное пятно поверх серой пустоты.

– Оставим лошадей внизу и сходим? Или снова я один?

Лхот’Ша покачал головой, принимаясь поворачивать оглобли. Вот он чего, предлагает переть туда всем обозом. А ведь тут поди целый фарсах под уклон.

Знать, ему виднее. Потом придётся привал устраивать, а значит, сегодня уже отсюда и не тронемся. Не знаю, не знаю, что алрих там так приспичило.

Впрочем, подобные вопросы были у меня и ко всему нашему походу.

Во-первех, на каждый небесный свищ не наездишься, ну, бабахнуло что-то в звёздных пажитях, с воем улетев на крайний север, полыхало потом авророй на всё небо до самой, сказывают, Империи. Но потом-то стихло.

Во-вторех, ну, напугало это северный народ, да так, что тот запросто навострил снегоступы прям посреди зимы. Народ этот вообще иного покроя, Пришельцам не родня, а потому знать нам его помыслы не судьба, да и что нам с того знания.

А во-третех же, если уж харуды порешали отправить туда следопытов, а те возьми и не вернись, это на мой вкус вполне себе верный знак – не ходи, не буди лихо.

Но маму не переубедишь, как только перешла Кзарра через равноденствие, пришлось собираться.

Интересно, что бы вообще на этот факт сказал совет алрих?

Маму там опасались, но совсем не в том смысле, в каком вы могли бы подумать. Опасались потому, что не могли её контролировать. Делала она всегда что хотела, и ходила куда хотела. Мне бы её таланты. Я человек простой, Лхот’Ша велел собираться, я собираюсь. Не то чтобы я позволял ему мною против воли командовать, но с тех пор, как у меня сызнова отросла борода, и харуды окончательно перестали меня держать за ребёнка малого, мама взяла с меня слово, что в её отсутствие связь со мной будет держать кто-нибудь из старших адептов Конклава, а значит, выбор у меня был не велик – тащиться за стариком вслед да не сметь своевольничать. Мама есть мама, её ослушаться – себе дороже.

В общем, выбирались мы из стойбища под покровом ночи, обходя посты и прикидываясь ветошью. Мне-то что, а вот зачем это Лхот’Ша, мне так и осталось непонятным. Секреты какие-то, всё впопыхах, топай теперь налегке, да ещё и натощак, припасов с собой совсем немного, экономить в пути приходилось немилосердно. Что они будут делать, если одна из коняг таки подвернёт ногу или порежется о край наста, я понятия не имел.

Впрочем, покуда Итора Всемилостивая проносила.

Сколько мы поднимались к указанному алрих месту, я всё вертел головой, пытаясь высмотреть хоть что-нибудь ещё, да напрасно. Кажется, если сюда и вели какие-то следы, то их давно и след простыл, простите за каламбур.

Когда до места оставалось с осьмую фарсака по прямой, Лхот’Ша всё так же, не оборачиваясь, сделал мне жест, мол, стреноживай. Дальше пошли вдвоём, и с каждым шагом старый алрих всё сильнее беспокоился, словно к чему-то принюхиваясь, и под конец двигался вперёд согнувшись чуть ли не вдвое и всё что-то высматривая впереди.

Вот и пришли.

Место как место, ничего выдающегося.

Небольшая вылизанная до стеклянного блеска седловина, по такой удобно пройти вдоль сопки – и схода можно не опасаться, и следы тут быстро заметает. А вот на стоянку я бы здесь задерживаться не стал, с одной стороны и видимость вокруг не слишком впечатляющая, с другой же – фарсаком правее остался неплохой карман, где и поддувать снизу не будет, и вообще как-то поукромнее.

С чего я вообще взял, что тут была чья-то стоянка?

Шли себе какие-то люди и шли. Или кто там, северный народ, которых за людей-то не примешь даже сослепу. И вдругорядь замешкались, побросали что попало да и дали себе дальше дёру, покуда целы.

Ну а иначе как посреди ледяной тундры вообще могли остаться какие-то заметные следы.

Или не смогли дать дёру.

Только теперь, выслушивая злобное шипение алрих, я увидел то, что следовало приметить давным-давно.

Пяток плотных с виду комков по кругу в снежном покрове. Кто это был, я покуда не понял, но то, что это были останки разумных существ, я не почувствовать не мог. Мать-Итора, смилуйся.

Мне казалось, я даже различал теперь привкус направленного из круга наружу обнажённого металла.

Да, так и есть. Пятеро были застигнуты здесь неполные три оборота Кзарры назад, они успели встать в оборонительный строй, судя по всему, не зная толком, откуда им грозит опасность, лошади или другие вьючные, если таковые у них были, сорвались с привязей и удрали, во всяком случае я их не чувствовал. А вот что я чувствовал, так это гибельный холод, который сквозил от этого места.

Лхот’Ша вновь злобно выругался по-харудски и почти что на карачках пополз к ближайшему сугробу.

Невольно оглянувшись на лошадей, чего-то далековато мы их оставили, я двинулся за шаманом, машинально поплотнее укутываясь в одеяло. В таким моменты я не трусил, как те, кто поумнее, и не ярился подобно остальным, более глупым представителям племени кочевенов, я начинал мёрзнуть. Не знаю, наверное бабушкино наследие.

Лхот’Ша между тем вознамерился всё-таки выпытать, что здесь произошло и кто были эти пятеро. Алрих пришлось почти по плечо засунуть руку под наст, прежде чем он сумел дотянуться. Похоже, здесь под снегом всё-таки есть заметная яма.

Извлечённый на свет указательный палец харуда был измазан чёрным.

Лхот’Ша понюхал его и махнул мне подходить ближе.

Ну палец как палец. Сломанная некогда третья фаланга, обкусанный ноготь. Измазан в саже.

Саже?!

– Лхот’Ша, мов-на те, отойди.

Алрих сощурился в ответ.

– Это зачем?

– Затем. Ты саван тишины какого размера можешь сплести?

– На эту стоянку хватит.

О, смотрите, догадливый, хоть и старый.

– Славно. Приступай. Придётся мне этих бедолаг потревожить.

Алрих снова ругнулся, но спорить не стал, отошёл на пару шагов в сторону, достал два камня из-за пазухи и принялся их вертеть в пальцах, так что только кольца зацокали. Возникший ритм словно подхватил искрящиеся в морозном воздухе снежинки, серебристый вихрь взвился над ним расширяясь, покуда не укрыл под собой и алрих, и меня, и это злополучное место. Разом всё стихло, замолчало ветряное вытьё.

Ненадолго. Теперь моя очередь.

Не то чтобы мне очень хотелось это делать, но проковыряться здесь в снегу двушку или того больше, чтобы в итоге ничего толком не узнать, меня тоже как-то не грело.

Я вздохнул полной грудью и задал первый тон, явственно различив, как на него неприятным звоном отозвался ближайший ледник. Гнилые боги, Лхот’Ша, плоховато ты саван держишь.

Второй тон был совсем высоким, на самой границе слышимости, от него заныли зубы и досадливо крякнул алрих. Терпи.

Третий и последний тон был похож на обычный хлопок ладонью, но он произвёл искомый эффект – с лёгким шорохом снежный покров вокруг меня пришёл в коловращение, быстро разгоняясь и улетая прочь, словно невидимый ураган сдул его, возведя вокруг кольцевой сугроб высотой гребня локтей в пять, не меньше.

Кажется, учёные братья из университета Марки именуют таковые цирками или кратерами. Гнилые боги, какая мне до того разница! Сейчас меня волновали совсем другие вещи.

Теперь стало явственно видно, что это были представители северного народа.

Широких в кости и обросших дурной шерстью почти по всему телу, включая лицо, даже их женщин нельзя было спутать с харудами, а тем более – с другими человеческими народами. Да оно и понятно, северяне жили в этих землях задолго до Пришествия, потому зело приспособились, в том числе в смысле вящего волосяного покрова.

Другое дело, что в том виде, какими они предстали сейчас передо мной, я различал их лишь по вторичным признакам – они не знали металлов, и то, что я изначально принял за холодное оружие, на поверку оказалось грубыми заточенными самородками, на жилу примотанными к обугленным древкам.

В остальном же они представляли собой заживо запечённое до углей месиво из промороженного мяса и опалённых звериных шкур.

Все пятеро умерли мгновенно, буквально приплавившись к чёрному ледяному блюдцу всё того же угольно-чёрного цвета. Вот что увидел снизу Лхот’Ша.

Я оглянулся на алрих, вопросительно подняв брови.

– Что скажешь?

– Ха, плохо.

– А конкретнее?

– Северный народ славится своей быстротой и недостижимыми навыками по выживанию в тундре. Ни один зверь или человек не может от них уйти или тем более застать врасплох.

– И тем не менее, харуды их вытесняют всё дальше на север и восток, в сухие тундры.

Лхот’Ша пожал плечами, снова переходя на харудский:

– Нас больше, у нас есть лошади и железо. Но лицом к лицу и в одиночку ни один харуд в здравом уме не станет вставать у северного народа на пути.

– Разведчики сказывали, что северяне ушли и не вернулись.

Алрих смачно сплюнул на лёд.

– Это те самые, которые потом сами ушли и не вернулись? Горе тому народу, лучшие люди которого вот так пропадают.

– Но как видишь, эта группа никуда не ушла, кто знает, может именно они и виновны в том, что мы так ничего и не знаем, что творится на дальнем севере последнее время. Схарчили поди наших следопытов полярной ночью.

Алрих покачал головой, потом нехотя отпустил саван и, поморщившись от вновь налетевшего в глаза ветра пополам со свежей снежной пылью, поспешил к скорченной в агонии обгорелой пятёрке. Я благоразумно остался стоять где стоял, только снова укутался в одеяло, покуда кочевен их разглядывал.

– Не вижу ничего, что бы указывало на цель их возвращения так далеко на запад. Однако шли они налегке, скарба у них почти нет. Думаю, даже нечаянно столкнувшись с нашими разведчиками, они бы предпочли уклониться от встречи, и уж тем более не стали бы нападать.

– Мы об этом всё равно не узнаем, старик, лучше скажи, что это их убило, я вообще ничего тут не ощущаю.

Лхот’Ша продолжал методично обходить всех по кругу.

– Я тоже, и это странно. Будь это какое-то ведовство, отзвук Пути Матери-Иторы остался бы наверняка, к тому же, будь то алрих…

– Это был бы очень сильный шаман.

Лхот’Ша скрипнул зубами. Южное слово вызывало в нём к жизни какие-то старые обиды.

– Алрих подобной силы не рождалось уж пять кругов, и ты это прекрасно знаешь, тут не просто жило пламя, оно было очень горячим и сильным, но вспыхнуло оно в единый миг, вспыхнуло и погасло, иначе они бы все обгорели до костей.

– То есть ты считаешь, что их застали врасплох?

– Выходит так.

– Но они выстроились в круг и явно готовились дать бой.

Лхот’Ша задумчиво почесал под мышкой.

– То есть они не знали, что им угрожает, и до поры не испытывали особого беспокойства. Уйти они не пытались точно.

– Или знали, что уйти всё равно не удастся, – эти слова я пробурчал себе под нос, снова возвращаясь к тиссалийскому.

Лхот’Ша обернулся на меня, потом снова обвёл глазами пепелище, которое уже наполовину засыпала юркая позёмка.

– Северный народ умеет уходить от опасности, нот-ха.

Вот же упрямый старик.

– Кто знает, что стало с вашими разведчиками, кто знает, что сначала согнало со становищ, а потом привело северный народ обратно. Причём и то, и другое – в самую полярную зиму.

И тут же Лхот’Ша куда-то засобирался.

– Тхе-тох. Нет смысла гадать, чем дальше мы окажемся от этого места, тем лучше.

Э, нет, постой.

– Ты знаешь, старик, это глупо. Потому что если эта сила, что способна проделать с северянами такое, уже ушла, то нам ничего не угрожает. А если же нет…

Я сделал пару вращений локтями, разогреваясь.

Пора уже тряхнуть стариной.

Одеяло в родовую клетку полетело на снег, туда же отправилась и меховая куртка. Всё, как мама учила. Ничто не должно стеснять твоих движений, сынок.

С грехом пополам бородатый, проживший на свете уж без малого два круга вечный ребёнок.

Ну-ка покажи, на что ты способен.

Адепты истинного Пути ведают, что пред ликом Иторы-матери все мы ничтожны и слабы, как слаб муравей, блуждающий меж кристаллических корней круговечного древа-гоэ, и только раскрыв свою душу истинному источнику жизни и силы под палящим солнцем Кзарры, ты способен совершить невозможное, прикоснувшись к тайнам самой вселенной.