Судьба России в пророчествах русских святых. В законе Всевышнего воля его

Николай Шахмагонов

Судьба России в пророчествах русских святых. В законе Всевышнего воля его

«И процветёт, аки крин Небесный».

О преподобном Авеле, предсказавшем не только день смерти Государыни Императрицы Екатерины Великой, но и дальнейшую судьбу всей Династии Романовых, а затем предрёкшем, что в грядущем Россия «расцветёт аки крин небесный», С.А. Нилус писал:

«Во дни Великой Екатерины в Соловецком монастыре жил-был монах высокой жизни. Звали его Авель. Был он прозорлив, а нравом отличался простейшим, и потому то, что открывалось его духовному оку, то он и объявлял во всеуслышание, не заботясь о последствиях. Пришёл час, и стал он пророчествовать: придёт, мол, такое-то время, и помрёт Царица, – и смертью даже указал какою. Хоть и далеки были Соловки от Питера, а дошло всё-таки, вскорости, Авелево слово до Тайной канцелярии.

Запрос настоятелю, а настоятель, недолго думая, Авеля – в сани и в Питер; а в Питере разговор короткий; взяли да и засадили пророка в крепость… Когда исполнилось в точности Авелево пророчество и узнал о нём новый Государь, Павел Петрович, то, вскоре по восшествии своём на Престол, повелел представить Авеля пред свои Царские очи…».

Так кто же он такой, вещий прорицатель?

Родился монах Авель (в миру – крестьянин Василий Васильев) в деревне Акулово Алексинского уезда Тульской губернии в марте 1757 году и был без малого сверстником святого преподобного Серафима Саровского.

Родители были крепостными крестьянами, но не притягивала их сына крестьянская судьба. В Житии вещего Авеля-прорицателя говорится: «Он же о сём мало внимаша, а больше у него было о Божестве и о Божественных судьбах». В десятилетнем возрасте Василий впервые заявил родителям, что хочет служить Богу. Но как же мог он осуществить это своё желание, в серьёз никем не воспринятое?

Грамоте и то стал обучаться лишь в семнадцатилетнем возрасте. Тогда же освоил-таки и различные ремёсла. Появилась цель тайная, решил пойти на заработки, а там уж, как Бог даст. Вскоре выпал случай пристать к бригаде работников, с которой и отправился он в странствия по России. Довелось побывать сначала в Кременчуге, затем в Херсоне, где шло полным ходом строительство порта и корабельных верфей. Но не долго удалось поработать. Турки, желая помешать строительству Русского флота, занесли в Херсон через лазутчиков чуму, буквально косившую строителей. Не миновала беда и Василия Васильева. Заболел. Лежал он средь умирающих и ждал своего часа. И тогда, будучи уже одной ногой в могиле, обратился он к Богу с горячей молитвой. Обещал, что, коли оставит его Всемогущий Промыслитель в живых, то он примет постриг и будет вечно служить Ему. Молился истово, нелицемерно, и вскоре пришло исцеление.

Проработав в Херсоне ещё год, Василий вернулся домой и попросил родителей отпустить его в монастырь. Родители воспротивились. Не убедил их и рассказ о чудесном исцелении. Пришлось пойти на хитрость. Попросился он снова на заработки, но на сей раз недолго проработал в бригаде и при первой возможности тайно покинул её. Он уже знал, куда идти. Сначала добрался до Великого Новгорода. Далее, уже водным путём, через Олонец, достиг Валаама. В Валаамском монастыре его постригли под именем Авеля, где и прожил год, как говорится в Житии «вникая и присматривая всю монастырскую жизнь и весь духовный чин и благочестие… И от того времени стал вся познавать и вся разумевать».

Так начался его путь – путь пророка. За 9 лет он обошёл многие города и области России, проповедуя «волю Божью и Страшный Суд Его».

Откровений о судьбе Царской Династии он был удостоен во время пребывания в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии.

Каждому монаху предписывалось определённое послушание. Авелю же выпало послушание «читать, писать и слагать, и книги сочинять». В монастырской келье начал он записывать то, что дано ему было в Откровении.

Когда книгу увидел настоятель монастыря, он пришёл в ужас и потребовал объяснений, что за выдумки изложены в сём сочинении?

Авель отвечал твёрдо:

– Книгу свою писал сам, ничего не списывал, а лишь изложил то, что было в видении, ибо, будучи в Валааме, пришед к заутрени в церковь, ровно как бы Павел-апостол восхищён был на небо и там видел две книги и что видел, то самое и писал, но никому своего сочинения не разглашал.

Это объяснение нисколько не убедило настоятеля и не смирило его гнев. Он сказал:

– Сия твоя книга написана под смертною казнью.

Повелев снять монашеское одеяние, настоятель отправил расстриженного монаха под его мирским именем, Василий Васильев, в Костромское наместническое управление, где ещё более возмутились содержанием книги и заточили автора сих, по их мнению, крамольных писаний в Костромской острог.

Тогда-то о книге и стало известно в Санкт-Петербурге. Немедленно поступило повеление препроводить крестьянина Васильева в столицу на допрос к шефу Тайной полиции Александру Макарову.

5 марта 1796 года Макаров лично допросил Авеля. В Житии цитируется текст допроса:

«Вопрос: Какой тебе год и откуда был глас и в чём он состоял?

Ответ: Был из воздуха глас: иди и рцы ей, северной Царице Екатерине, – и далее указал время царствования и дату смерти, а потом присовокупил: – Сей глас слышен им был в 1787, в марте-месяце. При слышании сего, весьма усомнился и поведал о том настоятелю и некоторым благоразумным братьям.

Вопрос: Отобранные у тебя тетради, писаны полууставом. Кто их писал, и с каким ты намерением таковую нелепицу писал, которая не может ни с какими правилами быть согласна? Кто тебя к сему наставил, и что ты из сего себе быть чаял?

Ответ: Означенные полууставные книги писал я в пустыни, которая состоит в Костромских пределах близ села Колшева (помещика Исакова) и писал их наедине. …Девять лет как принуждала меня совесть всегда и непрестанно об одном гласе сказать Ея Величеству и их высочествам; …почему я вздумал написать те тетради и первые две сочинил в Бабаевском монастыре в десять дней, а последние три в пустыни».

После допроса Авеля доставили к генерал-прокурору Александру Николаевичу Самойлову. Самойлов велел повторить пророчество и, выслушав монаха, ударил его по лицу, воскликнув:

– Как ты, злая голова, смел писать такие слова на земного Бога?

Авель ответствовал тихо и смиренно:

– Меня научил писать эту книгу Тот, Кто сотворил небо и землю, и вся яже в них!

– Да он юродивый, этот монах! – воскликнул Самойлов и повелел отправить Василия Васильева в крепость.

Екатерине доложили о пророчестве, и 17 марта 1796 года она издала Указ: «Поелику в Тайной Экспедиции, по следствию, оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял от самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвещённых могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче, что осмелился он вместить тут дерзновеннейшие и самые оскорбительные слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ея Императорского Величества и Высочайшего Ея Величества дома, в чём и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти, по государственным законам, заслуживает смертную казнь; но Ея Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила оного Василия Васильева вместо заслуженного ему наказания посадить в Шлиссельбургскую крепость с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтоб он ни с кем не общался; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанные, писанные им бумаги, запечатав печатью генерал-прокурора, хранить в Тайной Экспедиции».

Василию Васильеву довелось провести в крепости десять с лишним месяцев.

После смерти Государыни и по вступлении на Императорский Престол Павла Первого, генерал-прокурором был назначен Александр Борисович Куракин, который, разбирая бумаги, обратил внимание на «Дело о крестьянине Василии Васильеве». Куракин поразился точности предсказания дня кончины Екатерины Великой и 12 декабря 1796 года отдал распоряжение коменданту крепости немедленно доставить узника в Петербург. О прорицателе Куракин доложил Императору Павлу Петровичу, и тот повелел привести Авеля во дворец.

В книге о вещем Авеле-прорицателе так описана встреча Государя с монахом:

«В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы. Вокруг царили тишина и торжественность.

Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоящего перед ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада.

Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. Ведомо было Императору Павлу и то, как Авель точно предрёк день кончины его Августейшей Родительницы, в то время уже в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны…

Ласково улыбнувшись, император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг, и в каких монастырях спасался. Выслушав рассказ, вопрос задал такого свойства:

– Честной отец, – промолвил Император, – о тебе говорят, да и сам я вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты прозорливыми очами о роде моём во мгле веков и о Державе Российской? Назови поимённо преемников моих на Престоле Российском, предреки их судьбу.

– Эх, Батюшка-Царь! – молвил, покачав головой, Авель. – Почто себе печаль предречь меня принуждаешь?

– Говори! Всё говори! Ничего не укрывай! Я не боюсь, и ты не бойся!

И заговорил Авель, сначала с робостью некоторой, а затем всё смелея, ибо знал, что правду изрекают его уста.

– Коротко будет царствование твоё, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную субботу погребут тебя…

Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою…

Но народ Русский правдивой душой своей поймёт и оценит тебя и к гробнице твоей понесёт скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец, неправедных и жестоких.

Число лет твоих подобно счёту букв на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном дому твоём: “Дому Твоему подобаетъ святыня, Господи, въ долготу днiй…”.

– О сём ты прав, – изрёк Император Павел Петрович. – Девиз сей получил я в особом Откровении, совместно с повелением воздвигнуть собор во имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок. Вождю Небесных воинств посвятил и замок, и церковь».

Далее в книге рассказывается:

«А к словам сим Павла Петровича сказать следует пояснительно многим известное. Странное и чудное видение бысть часовому, у летнего дворца стоявшему. Во дворце том, в лето Господне 1754 сентября 20, Павел Петрович родился. А когда снесён был дворец, на том месте замок Михайловский воздвигся. Предстал часовому тому внезапно, в свете славы Небесной, Архистратиг Михаил, и от видения своего обомлел в трепете часовой, фузелея в руке заходила даже.

И веление Архистратига было: в честь его собор тут воздвигнуть и Царю Павлу сие доложить, непременнейше. Особое происшествие по начальству, конечно, пошло, а оно Павлу Петровичу обо всём доносит. Павел же Петрович отвечал: «Уже знаю!» Видать-то до того ему было всё ведомо, а явление часовому вроде повторения было…

– А пошто, Государь, повеление Архистратига Михаила не исполнил в точности? – сказал Его Величеству Авель со смирением. – Ни Цари, ни народы не могут менять волю Божью… Зрю в сём преждевременную гробницу твою, благоверный Государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет…

Государь промолчал, оценивая сказанное. Возражать не стал.

– Что же скажешь ты о Державе Российской? – напомнил после паузы Авелю.

– Было в молитве Откровение о трёх лютых игах: татарском, польском и грядущем ещё – безбожном (жидовском).

– Что? Святая Русь под игом безбожным? Не быть сему во веки! – гневно возразил Император Павел Петрович и тоном уже иным, грозным, прибавил: – Пустое болтаешь, черноризец!

Авель хитро сощурился и спросил со значением:

– А где татары, Ваше Императорское Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. О том не печалься, Батюшка-Царь: христоубийцы понесут своё.

– Что ждёт преемника моего? – спросил Император Павел о судьбе наследника престола.

И снова Авель изрёк для Государя неожиданное:

– Француз Москву при нём спалит, а он Париж у него заберёт и Благословенным наречётся. Но невмоготу станет ему скорбь тайная, и тяжек покажется ему венец Царский, и подвиг Царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, и праведным будет на очех Божьих…

– А кто наследует ему? – поинтересовался Император.

– Сын твой Николай…

– Как? А разве у того, кого нарекут Благословенным, не будет сына? Но, коли так, наследует ему цесаревич Константин!?

– Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою, и от мора кончину приемлет. Начало же правления сына твоего Николая дракою, бунтом вольтерьянским зачнётся. Сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божья, Россию покрывающая… Лет через сто, примерно, после того, оскудеет Дом Пресвятой Богородицы, в мерзость запустения обратится…

Известно, что Государь Император Павел Петрович, памятуя о пророчестве Авеля и, чувствуя нарастающую опасность, незадолго до гибели предпринял ряд охранительных мер. Он вызвал в Петербург преданных и надёжных своих сподвижников, первым среди которых был граф Аракчеев Алексей Андреевич, а графу И.П.Кутайсову заявил, что скоро помолодеет на двадцать лет. Тем самым он намекал на то, что сделает наследником престола своего сына Николая, которому Авель предрёк быть Императором.

Роковым вечером 11 марта 1801 года Государь зашёл в детскую к маленькому великому князю Николаю Павловичу, чтобы пожелать доброй ночи. Тот спросил:

– Батюшка, а почему Вас величают Павлом Первым?

Павел Петрович улыбнулся и пояснил:

– Потому что я первым из Государей назван именем Павел.

– Значит, я буду Николаем Первым! – уверенно заявил маленький Великий Князь.

Государь прищурился и, вкладывая особый смысл во фразу, сказал:

– Возможно, возможно… Если, конечно, будешь Императором!

Волю Всевышнего не могут отменить «сильные мира сего», ибо всесилен только Он Сам, Создатель и Великий Промыслитель. Пророки – это те, кого избрал Всевышний для донесения до народов того, что, по Его мнению, народам необходимо знать.

Как известно, сбылось всё, предречённое Авелем, и Николай Первый вступил на престол, причём его правление действительно бунтом вольтерьянским «зачиналось».

И день 14 декабря 1825 года, тяжёлый для России день, день несчастья, как охарактеризовал его сам Николай Павлович, стал для него, едва ступившего на престол, поистине рубежным днём.

Ещё за два дня до мятежа, 12 декабря 1825 года, получив сведения о готовящемся выступлении масонствующей светской черни против Самодержавия, Николай Павлович написал князю П.Н.Волконскому в Таганрог:

«14 числа я буду Государь или мёртв. Что во мне происходит, описать нельзя».

Супруге же своей, Александре Федоровне, он сказал:

– Мы не знаем, что нас ждёт. Обещай быть мужественной и умереть с честью, если придётся умирать.

Утром 14 декабря 1825 года Николай Павлович обратился к командирам преданных ему частей с короткой, пламенной речью:

– Вы знаете, господа, что я не искал короны. Я не находил у себя ни опыта, ни необходимых талантов, чтоб нести столь тяжёлое бремя. Но раз Бог мне её вручил, то сумею её защитить, и ничто на свете не сможет у меня её вырвать. Я знаю свои обязанности и сумею их выполнить. Русский Император, в случае несчастья, должен умереть со шпагою в руке. Но, во всяком случае, не предвидя, каким способом мы выйдем из этого кризиса, я вам, господа, поручаю своего сына Александра. Что же касается до меня, то доведётся ли мне быть Императором хотя бы один день, в течение одного часа я докажу, что достоин быть Императором!».

Некто Кюстрин, состряпавший впоследствии о Николае Первом пасквильную книгу, и тот вынужден был признать величие молодого Государя в критический день 14 декабря:

«Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними. Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп. Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул у него на лице. А смерть ходила около него. Заговорщики указали его, как свою первую жертву».

Государь был постоянно в самых опасных местах, и до последней возможности пытался избежать кровопролития. Лишь подлые и коварные действия самих декабристов – предательский выстрел подонка Каховского в генерала Михаила Андреевича Милорадовича – заставили отдать приказ на открытие огня.

Решительные действия Николая Павловича смели с Русской Земли банду заблудших дворянчиков, зараженных чужебесием. Александр Сергеевич Пушкин справедливо отметил, что «мятеж декабристов обличил историческую несостоятельность идеалов, насильственно переносимых на Русскую почву; фальшивые призраки будущего переустройства России на европейский фасон, которыми тешилось незрелое, порвавшее с народными преданиями Русское общество, были разбиты».

Государь Император не страшился смерти, он был постоянно на линии огня. А положение действительно складывалось крайне неблагоприятно. Ведь к Императору были посланы убийцы. К примеру, Якубович, вооружённый пистолетом, попросил Николая Павловича отъехать в сторону и нагнуться к нему, но вместо того, чтобы выстрелить, для чего он и отзывал в сторонку, пролепетал жалобно:

– Я был с ними, но пришёл к вам, – и поспешил принести присягу Императору.

Николай воскликнул:

– Так идите к мятежникам и уговорите их прекратить безполезное выступление.

Якубович пошёл, но совершил новую подлость. Он заявил восставшим, ободряя их и призывая тем самым к продолжению бунта:

– Держитесь, там все вас сильно боятся, – и, произнеся эту предательскую и лживую фразу, поспешил скрыться, чтобы не быть среди тех, кто должен вот-вот оказаться под огнём.

Между тем, Николай Павлович всё ещё медлил, всё ещё надеялся решить дело без пролития крови, хотя и понимал, что сам в любую минуту может стать жертвою убийц. К нему подходили офицеры, и неведомо было, кто из них верен ему, а кто идёт со злыми намерениями. Помощник планируемого диктатора Трубецкого, некто Булатов, вслед за Якубовичем подкрадывался к Николаю Павловичу, бродил рядом, как вспоминал потом сам, «мучительно, бессильно порывался убить», но мужества явно не хватило.

Известно, кстати, что накануне тянули жребий, кто будет стрелять в Императора. Стрелять выпало Каховскому, но тот наотрез отказался, пояснив, что не хочет рисковать жизнью ради того, чтобы все лавры от этого выстрела достались Бестужевым. Каховского прогнали. Однако, он самовольно явился 14 декабря на Сенатскую площадь в гражданской одежде и без оружия, чтобы оценить обстановку и окончательно решить, быть ли с восставшими или скрыться, пока не поздно.

Эта омерзительная личность с утраченной ориентацией имела крайне низкие моральные качества. Каховского неоднократно изгоняли из армии за трусость, низость и дурные наклонности, но он каким-то чудом вновь и вновь восстанавливался в службе. Вот и в то утро с лёгкостью снял военный мундир, хотя как раз был период, когда он числился в офицерах.

Между тем, Николай Павлович направил к войскам генерал-губернатора Санкт-Петербурга генерала от инфантерии Михаила Андреевича Милорадовича, которого называли «храбрейшим из храбрых», а истинные воины, защитники Отечества, искренне уважали и любили. Но всё дело в том, что среди мятежных офицеров мало было истинных воинов. В основном её составлял светский сброд, для которого воинская служба казалась престижным времяпрепровождением, а военная форма – предметом обольщения дам.

А вот в солдатских рядах сразу началось брожение, когда перед строем появился прославленный генерал – герой Отечественной войны 1812 года, ведь среди старших по службе возрастов было немало участников битв с Наполеоном. Всё могло кончиться миром – войска, казалось, готовы были сложить оружие. И тогда Каховский подбежал к Бестужеву, выхватил у него из-за пояса пистолет, незаметно, со спины, приблизился к Милорадовичу, ударил ножом его коня, а когда граф обернулся, чтобы узнать, в чём дело, выстрелил в упор, смертельно ранив. Командир лейб-гвардии Гренадерского полка генерал Штюллер, увидев это, смело подскакал, чтобы поймать падавшего с коня Милорадовича, но Каховский сразил его смертельным выстрелом.

Великий князь Михаил Павлович поскакал на выстрелы. Каховский прицелился в него. Но тут уж не выдержали обманутые дворянчиками нижние чины. Три матроса одновременно бросились к мерзкому и коварному чудовищу Каховскому и выбили у него из рук пистолет.

Один из современников с горечью писал: «Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один – прославленный патриот и мужественный воин, второй – фантазёр и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице».

Николай Первый! Его роль в великом прошлом России долгое время затушёвывалась, отчасти, из-за решительного разгрома масонского антироссийского, направляемого с запада бунта декабристов, объявленного питекантропами от революции выступлением за счастье народное. Когда же это, позвольте спросить, революционеры выступали за счастье народное? За личный карман, за личную власть – другое дело. Но за народ – никогда.

И разве можем мы найти в среде вождей революционных такого, кто готов был рискнуть своей жизнью во имя спасения Отечества и своего народа?

Да, был один единственный – Товарищ Сталин. Но он не был революционным вождём, он был Самодержавным вождём, он был реставратором Православного Самодержавия в России. Сталин, как известно, не уехал из Москвы в критические дни сорок первого, хотя всё советское правительство отправил в Куйбышев. Когда Жуков попросил у него разрешения перенести штаб Западного фронта из Перхушково на Белорусский вокзал – с вокзала то уехать, в случае чего, проще, Сталин заявил, что, если тот боится оставаться в Перхушково, то сам займёт там его место.

Известно, что ленинское правительство драпануло в Москву из Петрограда, подмазав пятки, а Сталин остался защищать город от Юденича. Хрущёв, умудрившийся сделать за короткий срок своего правления хлеборобную Россию бесхлебной, едва узнав о Новочеркасских событиях, повинен в которых был, прежде всего, сам, вместо того, чтобы подобно Николаю Первому, выехать к восставшим и вразумить их, приказал расстрелять рабочих. А ведь именно он, Хрущёв, вместо Сталинского планомерного (примерно два раза в год) снижения цен на необходимые продукты питания, перечень которых исчислялся при Сталине десятками, организовал планомерное, причём в денежном эквиваленте более стремительное, повышение цен на те же продукты. И он, Хрущёв, после этого был возмущён недовольством рабочих.

Расстрел был подготовлен коварно и гнусно. Военных заставить стрелять в рабочих, которые вышли на центральную площадь с детьми, было невозможно. Однако, войскам всё же выдали холостые патроны, пояснив, что придётся, возможно, охладить пыл демонстрантам. Когда же прозвучал залп холостыми, да и то в воздух, случилось невероятное – демонстранты отхлынули, но на площади осталось множество убитых и раненых. Раненые стонали и корчились от боли. Лишь потом выяснилось, что огонь по демонстрантам вели с чердака и верхних этажей областного комитета партии, наймиты руководства этой самой партии, по меткому определению Сталина, сделанному в Завещании, переставшей быть Русской.

Новочеркасский расстрел мирной демонстрации безоружных рабочих, пришедших к зданию обкома партии с женами и детьми, явился ярким показателем и символом столь воспеваемой ныне демократами «хрущёвской оттепели». До оттепели рабочих не расстреливали. Впрочем, в Новочеркасске зарождалась будущая демократия ельцинизма.

А ещё один фальшивый коммунистический деятель, во времена Венгерских событий только ещё будущий лидер, по имени Андропов, учинил бойню для советских солдат при молчаливом одобрении того же Хрущёва. Нашим войскам, посланным против мятежников, направляемых НАТО, боеприпасов не выдали. Бандиты же были хорошо вооружены. И только после того, как советские войска понесли значительный урон, им выдали боеприпасы.

Андропов же, организовав кровавые оргии, отсиживался, естественно, в стороне от опасностей.

Очень похоже на то, как в своё время Грачёв направил в насыщенную современным оружием Чечню войска, вооружённые хуже чем бандформирования. Чеченских бандитов вооружили при странном попустительстве военного и политического руководства страной. Впрочем, всё это уже разоблачено в достаточной степени, и виновники известны.