Леонид Брежнев. Величие и трагедия человека и страны

Брежневу сразу же пришлось доказывать на Днепровской гидроэлектростанции (Днепрогэс), что он правильно воспитывал кадры и вдохновлял их на совместное решение задач, требовавших сверхчеловеческого напряжения. Днепрогэс был не только объектом престижа, но и символизировал успешную индустриализацию, воплощал в себе те разрушения, которые причинил враг в стране, а теперь еще и несокрушимую волю советских людей к победе. «Мемуары» Брежнева подчеркивали это с некоторым пафосом: «Днепрогэс на нашей земле – это как Пушкин в литературе, как Чайковский в музыке. Какие бы гиганты ни появлялись на Волге, Ангаре, Енисее, им не затмить величия патриарха советской энергетики»492. От Днепровской гидроэлектростанции, которая при работе с полной нагрузкой производила 650 тыс. киловатт493, зависело энергоснабжение города, промышленности и всего региона. Так Брежнев снова оказался на всесоюзной сцене, внимание Сталина и Хрущева было ему обеспечено. Но у него были и соратники: уже с 1944 г. Кириленко, с которым он познакомился еще до войны в Днепропетровске, работал вторым секретарем обкома494. Они подружились и вместе преодолели немало испытаний. Руководство большинством пленумов и заседаний бюро горкома Брежнев передал в это время своему заместителю Моисеенко495. Он не присутствовал и на некоторых заседаниях бюро обкома496. Казалось, тройка хорошо функционировала в напряженной ситуации: Брежнев заботился о стройплощадках, на которых проводил день-деньской и даже ночевал на походной кровати. Моисеенко руководил горкомом, Кириленко – обкомом.

Газета «Правда» оказывала серьезное моральное давление, вновь и вновь публикуя критические статьи о состоянии работ, которые были нацелены против Брежнева и Кириленко497. Москва должна была выделять больше денег, машин и строительных материалов, но надеяться на это не стоило, и Брежневу не оставалось ничего другого, как с помощью агитации доводить рабочих и инженеров до грани их работоспособности. Он организовывал социалистическое соревнование, чтобы строительные участки состязались друг с другом за скорейшее завершение работ, присваивал звание стахановца наиболее передовым рабочим498. Действительно, 4 марта 1947 г. Брежнев смог, торжествуя, сообщить Москве о пуске в ход первой турбины499. Давление сверху и стремление приспособиться к обстоятельствам видны даже в «мемуарах» Брежнева: «В этом обилии дел, которые сразу обступили меня и которые ждали решения быстрого, было легко потонуть»500.

Голод 1946–1947 гг

Но на повестке дня различных заседаний горкома и обкома преобладала другая «горячая» тема: голод 1946–1947 гг., третий в этом столетии, снова особенно тяжело сказавшийся на Украине. В отличие от 1930-х гг. он был не следствием роковой политики, а результатом военных опустошений и длительной засухи, затронувшей всю Европу501. Согласно оценкам, на Украине в 1946–1947 гг. более миллиона человек страдали дистрофией, 300 тыс. были госпитализированы, 46 тыс. умерли502. Хрущев разгневал Сталина, осмелившись в декабре 1946 г. попросить его о помощи для голодавшей Украины503. Брежнев тоже писал тогда многочисленные просьбы о помощи в ЦК в Киев, в Москву или другие союзные республики, не раскрывая в них весь драматизм ситуации. В письме секретарю ЦК Компартии Латвии он разъяснял лишь, что просит о поддержке при закупке и транспортировке картофеля, «чтобы иметь возможность накормить наших рабочих»504. Действительно, в начале 1947 г. Брежнев получил возможность распорядиться о распределении по колхозам партий гуманитарной помощи505. Но бедствия людей, снова приведшие к каннибализму, не были включены ни в повестку дня многочисленных заседаний и собраний, где бюрократическим языком говорилось «о руководстве Райкомов КПУ осенним севом в колхозах и подъеме зяби»506. Они открыто обсуждались делегатами. Дискутировался вопрос не о том, как обеспечить голодающее население самым необходимым, а о том, как добиться выполнения установленных государством планов по сбору урожая. В полном соответствии с линией Сталина, согласно которой здесь работают «враги», имел место не недостаток продовольствия, а лишь виновные, которых за низкую урожайность следовало привлечь к ответственности. И в данной ситуации снова проявилась особенность Брежнева – не усугублять ситуацию, а, напротив, стремиться разрядить ее. Когда на XII пленуме Запорожского обкома 15 ноября 1946 г. один партиец потребовал, чтобы следствие было, наконец, завершено и виновные преданы суду, Брежнев вмешался: «Вы нас заставляете всех прокуроров бить дубинкой, вы сами направляете их работу… Я думаю, каждый должен понимать, что решение ЦК партии прежде всего на устранение недостатков, имеющихся в колхозах»507. Следовательно, Брежнев пытался еще раз сгладить дискуссию, обратив внимание на деловые вопросы. Он призывал не только к честной самокритике, но и напоминал также, что следует, наконец, расстаться с намерением обобрать колхозы, тем и ограничившись508. Подобным же своевольным образом он комментировал уже в сентябре 1946 г. на собрании секретарей городских и районных комитетов решения ЦК об обращении с колхозниками, которые «крадут» часть урожая: «ЦК партии требует применения суровых мер наказания виновных, в какой бы форме их вина ни выливалась. Можем ли мы задать себе вопрос: кого мы наказали из руководящего состава? И почему мы должны думать, что задержка сдачи государству зависит только от колхозов, а мы стоим в стороне? Это неправильно… Это значит самоустраниться и снять с себя ответственность. Я считаю, что мы с вами находимся в таком положении, нам даны такие права, что мы в районах просто плохо следим за действительным положением дел. Если в районе плохо, то нужно не только искать виновных в этом на стороне, но и посмотреть на себя со стороны – какую ж окраску мы имеем. Если мы не в состоянии организовать дела – значит, мы негодные руководители»509. Из этих слов с удивительной для времени Сталина ясностью следует, что Брежнев считал ошибочным наказывать голодающих людей за то, что они «воровали» с полей хлеб и кукурузу. Вероятно, в это напряженное время 1946–1947 гг. Брежнев видел себя снова перенесенным в эпоху коллективизации, когда он был вынужден отбирать у голодавших крестьян их последние запасы. Брежнев очень четко дал понять, что он как нельзя лучше понимает положение колхозников и считает обязанными не их, а партию, взывая на этом собрании к совести другого секретаря: «Я вас предупреждал тогда о том, что, поскольку мы брали у колхозников и не отдавали им, мы потеряли в их глазах веру в нашу совесть и поэтому идти в такую минуту к ним и забирать у них остатки семян – нам неудобно»510. С одной стороны, слова Брежнева о том, что он больше не будет притеснять колхозников, можно понять почти как противоречие с указанием Сталина. С другой стороны, из этих слов явствует и давление, которому подвергались он и местное партийное руководство: «Не хотелось бы работать с такими мерами, но приходится. Чем слабее дисциплина, тем острее должно быть наказание. На фронте дисциплина расшаталась, вот Сталин и издал приказ 227. У нас дело обстоит не совсем так, но аналогия есть»511.

Тема голода, иными словами, сельского хозяйства наложила свой отпечаток на все время работы Брежнева в Запорожье. Она была главной и на XIV пленуме обкома в марте 1947 г., на котором Брежнев выступил со вступительным докладом «О мерах по оживлению сельского хозяйства в послевоенное время». Формулировки и требования остались, что было в порядке вещей для такого доклада во времена Сталина, шаблонными: требовалось больше сеять, больше разводить скота и проводить больше собраний, чтобы перевоспитать колхозников: «Надо вести агитацию сейчас за это, разъяснять закон, не извиняться перед колхозником, а требовать и наступать в нашей агитации, надо практически готовить колхозы к этому делу»512. Но одно уже то, что Брежнев упомянул о том, что есть, вероятно, причина попросить извинения у крестьян, было отклонением от сталинского дискурса и обращало внимание на то, что партия брала на себя некоторую часть вины. Как уже говорилось, возможности варьировать высказывания были невелики, да и варианты действия для секретаря обкома были очень ограничены. Но применительно к Брежневу вновь и вновь бросается в глаза то обстоятельство, что он после оглашения речей вел в рамках возможного открытую беседу с делегатами и особенно охотно ставил дополнительные вопросы о трудностях, с которыми они сталкивались. Здесь обнаруживалось, что он любил добираться до сути вещей и пытался решить проблему. Он не кричал, не угрожал, а старался найти прагматичные решения, так как в результате его дополнительных вопросов часто выяснялось, что трактора простаивали просто из-за недостатка бензина, грузовиков для доставки зерна не было или не хватало семян. Типично было при этом также, что он формулировал свои мысли очень просто и забавными замечаниями охотно вызывал смех участников пленума. На мартовском пленуме 1947 г. речь шла и о том, что из-за засухи озимый сев не начинался и до 80 % посевного зерна развеяно ветром. Брежнев: «Это очень важный вопрос. Он касается и Андреевского района… На днях я имел с ним разговор по телефону, и он заявил, что у них процентов 15 по району выдуло. Я так и упал в кресло… От этих 15 % меня в пот бросает до сих пор»513. Когда секретарь, подвергавшийся критике, сказал, что они хотели в будущем возделывать яровые, чтобы получить более высокий урожай, но в последние годы пренебрегли этим вопросом, Брежнев съехидничал: «Вопрос сложный, поэтому в сторону его», что вызвало смех514. Если товарищи, выставленные таким образом на посмешище, занесли в протокол, что Брежнев их «неоднократно ругал», он всегда настаивал на этом: «К сведению членов пленума, я ни разу тов. Гулькина не ругал, только критиковал, а то могут подумать, что секретарь ругается»515. И действительно, критика, с которой выступал Брежнев, всегда оставалась предметной и никогда не была агрессивной.

Это являлось одним из свойств, характеризовавшим «сильного» вождя в отличие от деспотического или слабого: он не суетился и не обращался к прокурору, он не закрывал глаза на проблемы, а требовал в рамках допустимого, чтобы каждый использовал все свои возможности до последнего. Брежнев сам работал до предела своих сил и требовал того же от всех других. В какой-то мере здесь совпадали сталинские пути решений и возможности для действия, которые предоставляла повседневность, и Брежнев не мог влиять ни на организационные структуры, ни на постановления и планы, ни на такие ресурсы, как деньги, машины, посевной материал и т. д. Фактически в качестве единственного метода воздействия ему оставалось давление на секретарей парторганизаций и председателей колхозов, чтобы заставить их сделать невозможное возможным. Но именно это и означала сталинская идеологема «кадры решают все»: только от воспитания людей зависело, не выполняли, выполняли или перевыполняли они план.

Под прицелом Сталина

Голод и кризис сельского хозяйства еще находились в своей высшей фазе, когда для Брежнева возникла следующая угроза. Хрущев оказался в немилости у Сталина среди прочего еще и потому, что осмелился попросить о продовольственной помощи для Украины и тем самым не следовал риторике, ориентированной на поиск врагов, и к тому же проявил независимость. 3 марта 1947 г. он потерял пост первого секретаря ЦК КП(б) Украины516. На его место Сталин назначил своего близкого соратника Л. М. Кагановича, а Хрущев остался только председателем Совета министров Украины и в этой должности долго не появлялся перед общественностью, тяжело заболев воспалением легких517. Для Брежнева, человека Хрущева, это положение было очень щекотливым, так как можно было ожидать, что Каганович, присланный из Москвы, заменит команду Хрущева собственной. Через два дня после того, как 4 марта 1947 г. Брежнев сумел объявить об успешном запуске первой турбины Днепрогэса, ему пришлось на X пленуме Запорожского горкома одобрять смену руководства в Киеве: «Я думаю, что товарищи должны понять, что такое решение ЦК партии есть большая забота и внимание в первую очередь к украинской парторганизации и ко всему украинскому народу»518.

Действительно, этот ход Сталина не означал ничего другого, кроме того, что он поставил Украину под свой прямой контроль, осуществлять который он приказал своим посланцам. К тому же он приказал воздействовать на Брежнева с помощью ряда статей «Правды», которые на сей раз обвиняли его в пренебрежении работами на «Запорожстали»519. В «мемуарах» Брежнева говорится: «Ночью мне действительно позвонил И. В. Сталин, и разговор был серьезный»520. Вероятно, этот звонок и в самом деле был. Конечно же, Брежнев и без этого ночного звонка сознавал, что находится под прямым наблюдением Сталина и подвержен его переменчивому настроению. Новые сроки строительства, которые в Москве Совет Министров принял 16 марта 1947 г., были установлены совершенно произвольно. Под воздействием агитации министра строительства Павла Юдина стахановцы обязались выполнить годовой план до годовщины революции, 7 ноября, и уже в июне завершить восстановление первой домны521. Работы, шедшие прежде в рамках прежнего плана, теперь резко отставали от нового. Как говорится в «мемуарах» Брежнева, «то, чего мы успели добиться, что еще недавно считалось успехом, обернулось вдруг едва ли не поражением»522. В соответствии с этим постановление ЦК ВКП(б) от 8 апреля «резко критиковало партийный комитет Запорожстроя [т. е. Брежнев и Кириленко] за то, что в сложных условиях он оказался не на высоте положения»523. «Правда» атаковала партийное руководство за то, что оно погрязло в «благодушии и самоуспокоенности», и теперь должно отвечать за колоссальные отставания в строительстве524. То, что литературные негры Брежнева кратко представляют как обычную для секретаря парторганизации рабочую ситуацию, было, вероятно, в высшей степени напряженным временем: голод еще не преодолен, урожай 1947 г. еще не гарантирован, Хрущев, оказывавший покровительство, лишен власти, и Сталин лично установил сроки строительства «Запорожстали», казавшиеся невыполнимыми. Дни Брежнева как партийного руководителя Запорожья, казалось, были сочтены525. Сталин прислал Кагановича в Запорожье, чтобы поторопить с выполнением решений по «Запорожстали», «которым ЦК ВКП(б) и лично Сталин особо интересовались и беспокоились в связи с затяжкой его восстановления и большой нуждой страны в его продукции»526, – вспоминал Каганович. Теперь Брежнева могло спасти только чудо, о котором он сам должен был позаботиться – своевременный запуск «Запорожстали». Действительно, Брежнев реагировал так, как ожидалось от него, от «большевика». Не утратив самообладания, он созвал 28 апреля 1947 г. пленум горкома партии, который полностью посвятил критике и самокритике. И в этой ситуации Брежнев остался верен своему стилю: он не пытался приписать вину только руководителям строительства, а подчеркивал свою собственную несостоятельность: «Зная положение дел на стройке, я был недостаточно острым в решении некоторых вопросов, которые стояли перед строительством и иногда допускал благодушие в решении вопросов со стороны обкома партии»527. Брежнев не угрожал крайними наказаниями, а сосредоточился на единственном средстве, официально находившемся в его распоряжении. Он требовал большевистской дисциплины труда: «Мы должны требовать партийной ответственности. Вряд ли кто-нибудь пожелает, чтобы на его партийном деле было какое-нибудь пятно. Я не хочу этим кого-то пугать, я не хочу призывать партийный комитет исключать кого-либо из партии или насыпать мешок выговоров. Это тоже не метод воспитания, но когда мы бездействуем – это очень опасно»528. Он не делал тайны из драматизма ситуации: «Поэтому, если тт. Дымшиц и Кузьмин детально не разберутся с домной и ТЭЦ, то мы можем оказаться в таком положении, что через месяц будем констатировать факт провала»529. Тем самым Брежнев необычно четко дал понять, что им всем грозил конец карьеры и, может быть, нечто худшее, если они не сумеют найти решение. Удивительно открыто обсуждается это и в «мемуарах» Брежнева: «Всем стало ясно: планировать мы обязаны, исходя не из того, что “можно”, а из того, что “нужно”»530. В речи, когда он говорил о своем решении, ощущалась некоторая растерянность: «ЦК требует от партийного комитета создать на строительстве обстановку напряженной борьбы за выполнение плана работ. Я думал над этим вопросом и не представлял себе, каким образом можно создать обстановку напряженной борьбы, не имея в руках оружия, при помощи которого эту напряженную обстановку можно создавать. Что я имею в виду? Если нет графика, если нет в руках оружия, при помощи которого можно контролировать, требовать, поощрять и наказывать, ни о какой остроте, ни o какой обстановке и думать нельзя»531. Это не означало ничего иного, кроме необходимости удвоить темп и повысить производительность труда на 20 %532. Руководителю треста «Запорожстрой» В. Э. Дымшицу, который, как и Брежнев, был послан в Запорожье только осенью 1946 г., чтобы снова пустить металлургический завод, Брежнев поручил выбрать из 50 предстоявших задач 30 важнейших и лично ежедневно контролировать ход их решения533. Но Брежнев не был бы Брежневым, если бы не указал на скверное снабжение рабочих едой в заводской столовой: «Это же позор, когда рабочие стоят в очереди из-за того, что нет ни ложки, ни вилки»534. Он сам больше почти не уходил со стройплощадки, оборудовав себе кабинет, в котором снова поставил походную кровать, и день и ночь наблюдал за ходом строительства535. Благодаря невероятному напряжению сил ему, Кириленко, Моисеенко, Дымшицу и директору сталеплавильного завода А. Н. Кузьмину удалось сделать, казалось бы, невозможное, а именно снова задуть первую домну в срок, 30 июня 1947 г. Для этого они прибегали, что было обычным делом в условиях сталинизма, к непривычным, рискованным методам: «Домна № 3… была единственной, устоявшей после взрыва, но она осела, наклонилась в сторону, словно Пизанская башня, и ее не демонтировали, чтобы поставить заново, а подняли и выровняли»536. В октябре «Запорожсталь» смогла отправить на автозаводы страны первый лист537. Это событие, очевидно, произвело на Сталина и Кагановича сильное впечатление; они прислали поздравительные телеграммы из Москвы и Киева538. Брежнев успешно преодолел этот кризис и обрел в лице Кагановича нового покровителя. В декабре 1947 г. Сталин лично наградил Брежнева орденом Ленина539.

Повышение по службе

Однако проблемы в Запорожье были еще далеко не решены: продовольственное снабжение оставалось критическим, а положение в сельском хозяйстве – трудным. Хотя Брежнев на пленуме горкома в октябре 1947 г. избрал для выступления бодрый тон, драматизм ситуации давал о себе знать: «Мы не боимся сказать, что в этом году не отнимали карточки ни у детей, ни у стариков, мы держали на голодном пайке колхозное крестьянство и все-таки мобилизовали, и все-таки урожай получили большой, и Украина план выполнила. Мы не боялись рабочих в момент выборов: выборы, а мы сокращаем хлеб. Это и есть настоящая большевистская линия»540. Давление центра с целью более быстрого восстановления промышленности оставалось высоким и после первых успехов на Днепрогэсе и «Запорожстали». К тому же возобновления работы ждал завод комбайнов «Коммунар», еще одно важнейшее предприятие общесоюзного значения в Запорожье, где Брежнев работал некоторое время после своего «бегства» из Москвы зимой 1930–1931 гг.541 Брежневу приходилось уделять много времени и созданию партийных организаций542. Из его «мемуаров» явствует, что большую роль играли и вопросы безопасности. Органы госбезопасности преследовали сотрудничавших с оккупантами, милиция пыталась справиться с преступностью в городе, а в сельской местности еще действовали «вооруженные банды» – последние части УПА: «Я много ездил по дорогам, нередко ночью, в одиночку, сам садясь за руль. И было бы обидно, пройдя всю войну, напороться на глупую пулю. Но, откровенно говоря, думать о личной безопасности было некогда…»543

Самое важное заключалось, однако, в том, что Брежнев больше не находился под прицелом. Сталин и Каганович теперь считали его способным выполнить их требования. В ноябре 1947 г. они послали его в Днепропетровск, чтобы он и там в ходе восстановления совершил такие же «чудеса», которые удались ему при организации работ в Запорожье. «В ноябре 1947 года решением ЦК ВКП и ЦК КПУ был рекомендован на работу секретаря Днепропетровского обкома КПУ, где работаю по настоящее время», – писал Брежнев в автобиографии544. Стенограмма XIX пленума обкома, который освобождал Брежнева от его обязанностей, свидетельствует о том, что он заслужил у товарищей уважение, признание и, вероятно, также симпатию. Секретарь по сельскому хозяйству Резник пророчествовал: «Тов. Брежневу придется в Днепропетровске создавать такое же напряжение, какое он создал в Запорожье, и могу заверить, что туговато ему придется. (Смех в зале.) Тов. Брежнев: Надо учесть, в Днепропетровской области сильные большевики. – Тов. Резник: Но учтите, что и запущенность сейчас сильная! (Смех.) – Тов. Брежнев: Спасибо, товарищи! Что же касается соревнования, то оно будет носить здоровый, большевистский характер…»545

Литературные негры Брежнева заставили его сказать: «Уезжал из Запорожья с сознанием выполненного долга»546. Это было сильное преуменьшение: Брежнев выдержал в Запорожье свое боевое крещение в качестве первого секретаря обкома. Повторный пуск в ход двух индустриальных гигантов в условиях голода и под пристальным вниманием Сталина был результатом, заслуживающим внимания, который обеспечил Брежневу уважение, определенную возможность маневра, но это сразу же поставило и новую, не менее трудную задачу в Днепропетровске. Мы можем только предполагать, что Брежнев делал в Карпатах, но в Запорожье был заложен краеугольный камень его карьеры генерального секретаря. Нечто особое заключалось в том, что он, с одной стороны, угодил Сталину, а с другой – сохранил уважительные отношения со своим окружением. Едва ли не создается впечатление, что, чем сильнее грозила Москва, тем больше подчеркивал Брежнев, что он не хочет пользоваться имевшимися в его распоряжении мерами наказания. Рой Медведев невольно подтверждает это: «Как ни странно, но именно мягкость, отсутствие обычной для партийных боссов того времени жесткости и даже жестокости, доброта, пусть и за счет дела, привлекала многих людей к Брежневу»547.

Брежневу пришлось снова проститься с Кириленко, с которым он подружился. Другой контакт, о развитии которого мы знаем только частично, сохранился. Речь идет о Щёлокове, старом знакомом по Днепропетровску довоенной поры, которого Брежнев позже назначил министром внутренних дел. В запорожские годы Брежнева он был заместителем министра местной промышленности Украины, а в 1947 г. стал секретарем ЦК КП(б)У, ответственным за легкую промышленность. В ходе восстановления промышленности оба, вероятно, несколько раз встречались в Запорожье и, несомненно, в Днепропетровске548.

Днепропетровск

Брежнев снова переехал со своей семьей в Днепропетровск; теперь они жили на западной окраине, в доме 1 по улице Крутогорной, так как город еще лежал в развалинах, а центра больше не было549. И опять его командировка последовала по решению Москвы и Киева, которое партийные органы приняли в ноябре550. Хрущев снова имел право участия в принятии решений; он оправился и от воспаления легких, и от понижения в должности. 26 декабря 1947 г. Сталин вновь назначил его первым секретарем ЦК КП(б) Украины, но уже до этого вовлек в процесс принятия решений551. И на этот раз речь шла не столько о продвижении Брежнева, сколько о замене якобы виновного, который не сумел выполнить требования Сталина и соблюсти сроки: Павел Андреевич Найденов был с 1944 г. первым секретарем Днепропетровского обкома КП(б)У и знакомым Брежнева552. В отличие от Брежнева в Запорожье ему не удалось выполнить директивы Москвы и обеспечить необходимый подъем в сельском хозяйстве553. На пленуме Днепропетровского обкома 21 ноября 1947 г. появился лично Леонид Мельников, доверенное лицо Хрущева, который был секретарем ЦК в Киеве, чтобы разъяснить решения Москвы и Киева и добиться избрания Брежнева554. В обычном тогда тоне в протоколе, подписанном Брежневым, говорилось, что ЦК Коммунистической партии, а также Сталин и Каганович лично предоставили Днепропетровску всю необходимую помощь, но из-за «слабой организационно-партийной работы» промышленность и сельское хозяйство все еще пребывают в упадке555. Кажется, что Брежнева сковывало присутствие Мельникова; во всяком случае, в его речи отсутствовали обычные для него остроумные личные комментарии. Преисполнившись пафоса, Брежнев благодарил «ЦК ВКП(б) и Политбюро ЦК КП(б)У и лично Лазаря Моисеевича Кагановича» за оказанное ему доверие и обещал присутствовавшим товарищам, что всеми своими силами позаботится о том, чтобы они справились с поставленными задачами556.

Партийная организация

Любопытно, что председатель Днепропетровского городского совета депутатов трудящихся Гавриленко говорил о стиле работы смещенного Найденова в самом конце заседания пленума, на котором был избран Брежнев, когда подготовленные речи были уже оглашены. Найденов, по его словам, не умел обращаться с людьми, годами они не слышали от него дружеского слова, постоянно приходилось считаться с тем, что он кричал на своих коллег, мол, они не умеют работать, он ожидает их увольнения, с которым, однако, никогда бы не согласился. «Мы научились отличать критику от оскорбления, а в стиле работы тов. Найденова вечная нервозность, вечный крик, оскорбление»557. Хотя речь шла не об официальных причинах, по которым Киев заменил Найденова, но, как подчеркивал Гавриленко, эта атмосфера отрицательно сказывалась на результатах их труда: «И я должен честно сказать: если бы не любил этого города, честное слово, взял бы и ушел, ибо созданы были такие условия, что невозможно было работать»558.