Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник)

Преподобная Мать сосредоточила внимание на короткой стрижке шедшего впереди стража – юное тело, розовые морщинки у края воротника.

Колоссальные размеры Цитадели начинали производить впечатление даже на нее. Коридоры… переходы. Из открытой двери слева донеслись звуки тимбура и флейты, негромкая древняя музыка. В полумраке блеснули синие-на-синем фрименские глаза. Она просто чуяла, как бродит в генах этого народа фермент легендарных бунтов прошлого. Какая потеря, какая потеря: и все этот дурак – Атрейдес. Как смел он пренебречь драгоценностью, носимой им в чреслах! Квисатц Хадерах! Безусловно, рожденный до времени, но реальный, как и его мерзкая сестра… в ней таилась опасная неизвестность. Дикая Преподобная Мать, воспитанная вне ограничений, налагаемых Орденом, не испытывающая никакой лояльности к генетической программе Бене Гессерит. Без сомнения, она обладала теми же силами, что и брат, и не только ими.

Размер Цитадели теперь уже угнетал Преподобную. Неужели коридоры так и не кончатся? Все здесь свидетельствовало о колоссальной физической мощи. Ни одна планета, ни одна цивилизация во всей человеческой истории не видела еще подобного рукотворного колосса. В одном погребе этого сооружения можно было бы уместить дюжину древних городов!

Они миновали овальные двери, на створках мерцали огни. Преподобная Мать признала иксианское изделие: пневматическую транспортную систему. Зачем тогда ее заставили так далеко идти?.. Ответ был прост – чтобы она успела почувствовать трепет перед Императором, не дать ей подготовиться к встрече с ним.

Небольшой намек, впрочем, согласовывавшийся с прочими тонкими признаками: тем, как сопровождающие ее выбирали слова, обращаясь к ней «Преподобная Мать», и тем, как они явно обнаруживали смущение, смахивающее на примитивное опасение перед колдовством. Эти холодные Пустынные залы, в которых не было даже запаха… все вместе много говорило Бене Гессерит.

Пауль надеялся что-то получить от нее.

Она постаралась скрыть облегчение. Можно будет поторговаться. Нужно только нащупать необходимый рычаг и опробовать его прочность. Подобными рычагами сдвигались и объекты поболе этой Цитадели. Прикосновением пальца можно перевернуть целую цивилизацию.

Преподобная Мать припомнила слова Скитале: «Если существо уже стало кем-то, оно умрет, но не превратится в собственную противоположность».

Коридоры, по которым ее вели, постепенно и незаметно становились шире – тонкая игра арок, полуколонн, и треугольники окон незаметно стали продолговатыми, подчеркивая эффект. Наконец впереди нее в дальнем конце высокой приемной показались огромные двустворчатые двери. Она успела заметить, что двери эти весьма велики, но, когда осознала, насколько они громадны, еле успела справиться с изумлением. Они были не менее восьмидесяти метров высотой и в половину того шириной.

Когда они приблизились, створки мягко стронулись с места, открывая проход, – для этого были предусмотрены соответствующие механизмы. Опять иксианская работа. И через раскрывшийся колоссальный проем вместе с конвоем вступила она в Великую Приемную Императора Пауля Атрейдеса, Муад’Диба, «перед ликом которого ничтожен любой». Теперь она видела материальное воплощение этого изречения.

Двигаясь к далекому трону, Преподобная Мать подмечала архитектурные тонкости, впечатлявшие, пожалуй, не менее, чем размеры зала. В нем могла бы разместиться цитадель любого правителя древней и новой истории человечества. Подобный размах говорил о многом. Конструкция зала была великолепной. Балки и контрфорсы, удерживавшие стены и далекий куполообразный потолок, наверняка превосходили все, что создано руками человека. Во всем ощущался инженерный гений.

В дальнем конце зал как-то незаметно сужался, чтобы не подавлять своими размерами трон Пауля, находившийся на возвышении. Человеку с нетренированным восприятием фигура Пауля сперва должна была казаться во много раз больше, чем на самом деле. Даже цвет давил на незащищенную психику: зеленый трон Пауля целиком был выточен из громадного хагальского изумруда. Этот цвет – символ жизни, а по фрименским поверьям он обозначал траур. Шептали, что сидящий на троне может заставить возрыдать любого. Жизнь и смерть сливались в едином символе – подчеркивая единство в противоположностях.

Позади трона ниспадали драпировки – дымчато-оранжевые, тускло-золотые, с коричными вкраплениями, напоминавшими зерна меланжи: гобелены Пустынь Дюны. Очевидная для посвященного глаза символика, как молотом, сокрушала профанов.

Даже время играло здесь свою роль.

Преподобная Мать считала минуты, за которые сможет доковылять до трона. Требовалось время, чтобы внушить вошедшему должное смирение. И вину перед безграничной мощью, придавливавшей входящего. Долгий путь к подножию престола начинал человек, но оканчивала букашка.

Императора окружали помощники и адъютанты, хитроумно расставленные вокруг престола, около четырех стен замерла домашняя стража… и эта кощунственная тварь, Алия, стояла чуть пониже престола. На следующей ступеньке ниже нее – Стилгар, лакей Императора; справа от него на первой ступеньке снизу замерла одинокая фигура: гхола, возрожденная плоть Дункана Айдахо. Среди охранников было много фрименов постарше – бородатых наибов с мозолями от трубки дистикомба возле носов, на поясах их – крисы в ножнах, маула-пистолеты, даже несколько лучеметов. Чрезвычайно доверенные люди, подумала она, ведь Император явно при щите! Вокруг него мерцало поле. Один только выстрел из лучемета – и на месте огромной цитадели останется огромная яма.

Ее конвой остановился шагах в десяти от подножия трона и расступился, чтобы Императору можно было видеть ее. Преподобная не заметила ни Чани, ни Ирулан, и удивилась: Пауль никогда не проводил важных аудиенций без них обеих.

Пауль задумчиво и безмолвно кивнул ей головой.

Она сразу же решила захватить инициативу.

– Итак, великий Пауль Атрейдес решил вызвать к себе опальную…

Пауль сухо улыбнулся, отметил: старуха понимает, что мне кое-что от нее нужно. Иначе и быть не может… при всех ее знаниях. Он признавал ее силу. Гессеритки не делались Преподобными Матерями случайно.

– Быть может, обойдемся без словесного фехтования? – спросил он.

Неужели все окажется настолько просто? – удивилась она и спросила:

– Чего ты хочешь?

Стилгар шевельнулся, бросил взгляд на Пауля. Его не устраивало подобное обращение к Императору.

– Стилгар советует мне отослать тебя прочь, – отвечал Пауль.

– А не убить? – переспросила она. – Прежде наибы фрименов не имели привычки миндальничать.

Стилгар, хмурясь, проговорил:

– Иногда приходится говорить вовсе не то, что думаешь. Это называется дипломатией.

– Оставим тогда и дипломатию, – отвечала она. – Зачем было заставлять старуху идти в такую даль?

– Следовало показать, насколько бессердечным я могу быть, – отвечал Пауль, – чтобы ты сумела понять и мое великодушие.

– И ты осмеливаешься прибегать к такой чуши, имея дело с проктором Бене Гессерит? – спросила она.

– В крупных делах – свои мерки, – отвечал он.

Нерешительно она взвесила его слова. Значит… он может и устранить ее… если она… что она?

– Говори, чего ты хочешь от меня, – буркнула она.

Алия поглядела на брата, кивнула в сторону драпировок за троном. Аргументы Пауля были известны ей, но она их не одобряла, совершенно не одобряла. Дикое пророчество, так сказать. Ее просто мутило от нежелания участвовать в этой сделке.

– Осторожно разговаривай со мною, старуха, – проговорил Пауль.

Он назвал меня старухой, еще когда был всего лишь юнцом, думала Преподобная. Значит, он хочет напомнить мне о моем участии в его прошлом? И принятое мною прежде решение должно быть изменено? Необходимость решать тяжко придавливала ее к земле… даже колени дрожали. Мышцы стенали от усталости.

– Путь оказался дальним, – сухо заметил Пауль, – я вижу, ты устала. Продолжим в моих апартаментах позади престола. Там ты сможешь сесть. – Сделав рукой сигнал Стилгару, Император встал.

Стилгар и гхола помогли ей подняться и повели следом за Паулем в проход, прикрытый драпировками. Теперь она поняла, зачем ему понадобилось принимать ее в зале, – немая сцена предназначалась для наибов и стражи. Значит, он опасается их. А теперь… теперь он выражал благосклонность, лукавил с ней, с адептом Бене Гессерит. Играл ли? Она почувствовала, что следом за ней кто-то идет, обернулась и увидела Алию. Глаза юной особы были задумчивы и сердиты. Преподобная Мать поежилась.

Личные апартаменты, ожидавшие их в конце коридора, оказались двадцатиметровым кубом из пластали, освещенным желтыми плавающими лампами. Стены прикрывали оранжевые гобелены, словно в сиетче в открытой Пустыне. Диваны, мягкие подушки, слабый запах меланжи. Хрустальные графины с водой на низком столе. Такое крошечное помещение после огромного зала.

Пауль усадил ее на диван и встал рядом, изучая древнее лицо, – стальные зубы, глаза, что прятали много больше, чем выдавали… Он указал на графин. Она отрицательно качнула головой, уронив на лоб прядь седых волос.

Тихим голосом Пауль произнес:

– Я хочу выкупить у тебя жизнь моей возлюбленной.

Стилгар прочистил горло.

Алия поигрывала рукоятью ножа, висящего на ее груди.

Гхола оставался у двери, с безразличным видом что-то разглядывая над головой Преподобной Матери.

– А ты видел, что я покушаюсь на ее жизнь? – буркнула Преподобная Мать. Все внимание ее теперь было уделено гхоле – он смутно беспокоил ее. Почему именно он показался ей источником угрозы? Ведь он – инструмент заговорщиков.

– Что от меня хочешь ты, мне известно, – уклонился он от прямого ответа на ее вопрос.

Значит, он пока только лишь подозревает, подумала она, переводя взгляд на носки собственных туфель, выглядывавшие из-под края ее одеяния. Черные туфли и черная аба обнаруживали уже следы заточения: пятна, мятая ткань. Подняв подбородок, она встретилась с яростным взором Пауля. Воодушевление овладело ею, она постаралась спрятать его за прищуренными глазами, поджала губы.

– И чем ты собираешься платить? – спросила она.

– Вы получите мое семя, не меня самого, – произнес Пауль. – Ирулан будет изгнана после искусственного осеменения.

– Как ты смеешь! – яростно вспыхнула Преподобная.

Стилгар на полшажка переступил вперед.

Гхола рассеяно улыбался, Алия внимательно глядела на него.

– Я не собираюсь обсуждать с тобой запреты Ордена, – проговорил Пауль. – И не желаю слушать о грехах, мерзостях и предрассудках прошлых джихадов. Вы получите мое семя для ваших нужд, но ребенок Ирулан не сядет на мой престол.

– Твой престол! – фыркнула она.

– Мой.

– И кто же родит императорского наследника?

– Чани.

– Она же бесплодна.

– Она в тягости.

Потрясение ее выдал невольный вздох.

– Ты лжешь! – отрезала она.

Подняв руку, Пауль остановил рванувшегося Стилгара.

– Мы только два дня как узнали об этом.

– Но Ирулан…

– Только искусственным образом. Таково мое условие.

Преподобная Мать закрыла глаза, чтобы не видеть его лицо. Проклятие! Так бросаться наследственностью! Гнев кипел в ее груди. И учение Бене Гессерит, и заповеди Джихада Слуг запрещали подобный поступок… Не надо марать высочайшие устремления человечества. Никакая машина не может функционировать подобно человеческому уму. И ни слово, ни дело не должно даже намекать, что человека можно выводить селекцией, подобно животным.

– Каково твое решение? – спросил Пауль.

Она качнула головой. Гены, драгоценные гены Атрейдесов, они были важнее всего. Необходимость была сильнее всех запретов. Сестры в соединении двух тел видели не только сперму и яйцеклетку. Они старались уловить душу.

Теперь Преподобная Мать понимала тонкую глубину предложения Пауля. Он собирается заставить Бене Гессерит совершить поступок, который вызовет всеобщее осуждение… если обнаружится. Как могут они объявить об этом отцовстве, если его будет отрицать Император? Гены Атрейдесов такой монетой можно купить, но Сестры не смогут добиться трона.

Она быстро обвела взглядом комнату, вглядываясь в каждое лицо: Стилгар теперь невозмутимо ожидал, гхола застыл, углубившись в себя. Алия следила за гхолой… и Паулем, – тая гнев.

– Таково твое единственное предложение? – спросила она.

– Да, единственное.

Она поглядела на гхолу, заметила легкое подергивание мускулов на щеке. Эмоция?

– А теперь, гхола, – проговорила она, – скажи, следовало ли делать подобное предложение? А уж коли оно сделано, следует ли мне принимать его? Выполняй обязанности ментата.

Металлические глаза повернулись к Паулю.

Обратившись к Преподобной, гхола вновь потряс ее – на этот раз улыбкой.

– Предложение не хуже покупаемого объекта, – отвечал он. – Здесь обмен ведется на уровне – жизнь за жизнь. Высокая цена.

Отбросив со лба прядку медных волос, Алия проговорила:

– А что еще кроется в такой сделке?

Преподобная Мать не желала даже глядеть на Алию, но слова эти горели в ее мозгу. Да, в них крылись глубокие последствия. Конечно же, сестра эта – мерзость, но ей нельзя отказывать в праве на титул Преподобной со всем, что проистекает отсюда. Гайя-Елена Мохийам вдруг ощутила себя не одной, а комком многих крошечных личностей. Они бодрствовали, все Преподобные Матери, память которых впитала она, становясь Жрицей Ордена. Алия находится в том же положении.

– Что еще? – спросил гхола. – Еще можно только удивляться, почему ведьмы-гессеритки не прибегают к методам тлейлаксу.

Гайя-Елена Мохийам и все Преподобные Матери поежились. Да, тлейлаксу делали мерзкие вещи. Но если допустить искусственное осеменение, следующий шаг – контролируемую мутацию – сделают уже тлейлаксу.

Следя за бушующими эмоциями, Пауль вдруг почувствовал, что все эти люди ему незнакомы. Он уже не знает их. Даже Алию.

Алия сказала:

– Если мы пустим гены Атрейдесов в реку Бене Гессерит, кто может знать, что получится?

Гайя-Елена Мохийам резко обернулась, встретилась глазами с Алией. И на миг обеих Преподобных словно соединила единая мысль: Что замышляют тлейлаксу? Гхола – их творение. И не он ли подсказал этот план Паулю? И не обратится ли теперь Император прямо к Бене Тлейлаксу, предлагая им эту сделку?

Ощущая двусмысленность и неопределенность собственного положения, она отвела глаза от Алии. И напомнила себе: любой из Сестер собственные умения всегда грозили опасностью; высшая власть над собой и людьми искушала их гордостью и тщеславием. Любая сила обманчива. И некоторые могут решить, что одолеют любую преграду, в том числе собственное невежество.

Но среди дел Бене Гессерит есть наиважнейшее, напомнила она себе. Пирамида поколений, на вершине которой стоял Пауль Атрейдес… и мерзкая сестра его. Малейшая ошибка, и пирамиду придется возводить вновь, начиная отбор по параллельным линиям, пользуясь субъектами, лишенными самых важных характеристик.

Контролируемые мутации, размышляла она. Неужели тлейлаксу и в самом деле прибегают к ним? Соблазн!.. Она тряхнула головой, чтобы отделаться от подобных дум.

– Ты отвергаешь мое предложение? – спросил Пауль.

– Я еще не решила, – отвечала она.

И она вновь поглядела на сестру. Оптимальный брачный партнер для этой девицы погиб… убит Паулем. Остается еще одна возможность… которая еще более укрепит в отпрыске необходимые характеристики. Пауль посмел предложить Сестрам прибегнуть к животному способу для завершения программы. Решится ли он заплатить настоящую цену за жизнь Чани? Пойдет ли на связь с собственной сестрой?

Пытаясь выгадать время, Преподобная Мать произнесла:

– Поведай же мне, о безукоризненный образец святости, как сама Ирулан отнесется к твоему предложению?

– Ирулан сделает, как вы ей прикажете, – проворчал Пауль.

Верно, подумала Мохийам. И бестрепетно намекнула:

– Кстати, Атрейдесов – двое.

Мгновенно уловив, что крылось за этими словами, Пауль почувствовал, как побагровело его лицо.

– Поосторожнее, – бросил он.

– А тебе, значит, можно делать подобные предложения Ирулан? – спросила она.

– Разве не для этого вы ее готовили? – ответил вопросом Пауль.

Да, готовили, думала Мохийам. Ирулан не медяк. На что еще можно потратить ее?

– И ты возведешь ребенка Чани на трон? – спросила Преподобная.

– На мой трон, – ответил Пауль, глядя на Алию, стараясь понять, все ли следствия из предложения Мохийам видела сестра. Странно притихшая, она стояла зажмурив глаза. С какой внутренней силой ведет она разговор? Алия стояла, но его самого словно уносило куда-то. Она оставалась на берегу и все дальше и дальше удалялась от Пауля.

Преподобная Мать наконец приняла решение и сказала:

– Столь важный вопрос нельзя решать в одиночку. Я должна снестись с Советом на Валлахе. Ты позволишь?

Словно ей необходимо мое разрешение! – подумал Пауль и ответил:

– Хорошо, согласен. Но не тяните. Я не могу ждать сложа руки, пока вы там размышляете.

– Будете ли вы обращаться к Бене Тлейлаксу? – резким тоном вторгся в разговор гхола.

Глаза Алии внезапно широко распахнулись – словно бы разбуженная опасным гостем, она смотрела на гхолу…

– Пока я не решил, – произнес Пауль. – И при первой же возможности я отправлюсь в Пустыню. Наш ребенок рожден будет в сиетче.

– Мудрое решение, – одобрил Стилгар.

Алия не хотела даже глядеть на него. Брат ошибался. Она ощущала это каждой клеточкой своего тела. Сам Пауль не может не знать этого. Почему он выбрал именно эту тропу?

– Бене Тлейлаксу предлагали уже свои услуги? – спросила Алия. Она почувствовала, как замерла Мохийам в ожидании ответа.

Пауль покачал головой.

– Нет, – и обернулся к Стилгару:

– Стил, распорядись, чтобы послание Преподобной ушло на Валлах.

– Непременно, милорд.

Стилгар подозвал стражу и вышел, следуя за старухой. Пауль молча глядел в сторону. Он видел, что Алия не решается спросить его о чем-то. Но так и не обратившись к нему, она повернулась к гхоле.

– Ментат, – сказала она, – будут ли тлейлаксу просить милости у моего брата?

Гхола пожал плечами.

Тлейлаксу? – позволил себе отвлечься Пауль. Нет… не так. Вопрос Алии говорил, что она не видит других вариантов. Ну что же, у каждой сивиллы собственные возможности, и у пророка тоже. Разве сестра одно и то же со своим братом? Скитания… Скитания… Вздрогнув, он отвлекся от собственных мыслей, чтобы услышать обрывки разговоров:

…должен знать, что тлейлаксу…

…полнота данных всегда…

…следует проявить здоровую осторожность…

Пауль повернулся к сестре, привлекая ее внимание. Он понимал, что она заметит следы слез на лице его и удивится… Пусть удивляется. Удивление не грех. Он взглянул на гхолу, но перед глазами был Айдахо. Грусть и сочувствие боролись в его душе. Интересно, какими видят их эти металлические глаза?

У зрения и слепоты много ступеней, думал Пауль, вспоминая фразу из Экуменической Библии: «Каких же еще чувств надо вам, чтобы увидеть невидимый мир вокруг вас?»

Органом каких чувств были эти металлические глаза?..

Ощутив горькую печаль брата, Алия подошла к нему. Благоговейным жестом фрименки коснулась слезинки на щеке его и проговорила:

– Не надо горевать о ближних, прежде чем они оставили нас.

– Прежде, – прошептал Пауль. – Скажи мне, сестренка, что такое – «прежде»?

* * *

«Я уже сыт по горло и богами, и их жрецами! Неужели думаете, что собственный мир не понятен мне? – Хейт, что следует из имеющихся данных? – Греховные обряды мои проникли в сердце потребностей человека. Люди и едят теперь по милости Муад’Диба! Любят ради меня, рождаются во имя мое… улицу переходят, благодаря за это Пророка. Даже балку в захудалом домишке на каком-нибудь Шри-Ганге не станут менять, не испросив благословения у жрецов Муад’Диба».

(Книга Обличений из «Хроники Хейта»)

– Ты многим рискуешь, являясь ко мне в это время, – произнес Эдрик, бросив яростный взгляд на лицедела через стенки контейнера.

– Насколько же слабосильно и узко твое разумение! – ответил Скитале. – И кто же, по-твоему, явился с визитом в твой дом?

Эдрик нерешительно вглядывался в объемистое тело, тяжелые веки, припухшее лицо. Было рано, и метаболизм Эдрика после ночного отдыха еще не перестроился на полное потребление меланжи.

– Надеюсь, по улице ты шел не с этой физиономией? – спросил Эдрик.

– Среди моих обличий сегодня были и совершенно не запоминающиеся.

Этот хамелеон решил, что смена шкуры защитит его ото всех неприятностей, необычайно отчетливо понял Эдрик. И вновь подумал: а что, если его участие в заговоре не скрывает соучастников от прочих пророков… Сестры Императора, например?

Эдрик качнул головой, взбаламутив оранжевый газ во всем контейнере, и произнес:

– Зачем ты здесь?

– Наш дар должен быстрее перейти к решительным действиям, – объявил Скитале.

– Это невозможно.

– Следует отыскать способ, – настаивал Скитале.

– Почему?

– Мне не нравится течение дел: Император пытается разделить нас. Он уже обратился с предложением к Бене Гессерит.

– Ах, это…

– Это! И вы обязаны заставить гхолу немедленно…

– Сделали его вы, тлейлаксу. Какие рекомендации нужны вам от меня? – Эдрик умолк, пододвинулся к прозрачной стенке контейнера. – Или же вы солгали, и дар этот предназначен для иного?

– Чем солгали?

– Ты ведь утверждал, что гхола – оружие, которое нужно просто направить в цель… И когда гхола обретет хозяина, нам не придется уже вмешиваться.

– Ну, действия всякого гхолы можно ускорить, – отвечал Скитале. – Для этого достаточно просто поинтересоваться прежней личностью его.

– И к чему это приведет?

– Он станет действовать в соответствии с нашими целями.

– Но Император все-таки ментат, а потому мудр и логичен, – возразил Эдрик, – он может просто догадаться о наших мотивах… или его сестра. Если она обратит все свое внимание на…

– Что же, ты не в силах укрыть нас от его сестры? – спросил Скитале.

– Речь не о пророках, – отвечал Эдрик. – Я опасаюсь логики, нюха шпионов и ищеек империи, ее мощи и власти над Пряностью, ее…

– Перед мощью Императора не обязательно испытывать трепет – если помнить, что она конечна, – отвечал Скитале.

Навигатор начал возбужденно извиваться, размахивая конечностями, словно некий диковинный тритон. Скитале подавил отвращение. Гильдиец был облачен в свой обычный темный комбинезон, на поясе вздувались емкости для всяких мелочей. И все же при движении он казался нагим. Виной тому эти плавательные движения, рассудил Скитале, и вновь поразился странной связи, собравшей таких различных заговорщиков. Они попросту несовместимы друг с другом. В этом кроется слабость их замысла.

Возбуждение Эдрика утихло. Он видел Скитале сквозь оранжевую дымку перед глазами. Каким ходом запасся лицедел, чтобы успеть вовремя спасти собственную шкуру? Поступки тлейлаксу были непредсказуемы. Недобрый знак.

Нечто в голосе и действиях навигатора свидетельствовало, что гильдиец боится сестры Императора куда больше, чем самого Муад’Диба. Мысль эта встревожила Скитале. Неужели заговорщики не знают об Алие чего-то важного? Сумеет ли один гхола погубить и брата, и сестру?

– Знаешь ли ты, что говорят об Алие? – принялся прощупывать почву Скитале.

– Что ты хочешь сказать? – человек-рыба вновь казался обеспокоенным.

– Что у философии и культуры еще не было такой покровительницы, – ответил Скитале. – Радость и красота в едином…

– Ни радость, ни красота не вечны, – возразил Эдрик. – Мы погубим обоих Атрейдесов. Культура! Да они насаждают ту культуру, которая помогает им править! Красота! Их красота порабощает. Они создают вокруг себя грамотное невежество, ведь это легче всего. Атрейдесы ничего не оставляют на волю случая. Ковать оковы – вот дело, привычное для их рук, Атрейдесы только сковывают и порабощают. Но всякий раб однажды да восстанет!

– Сестра может выйти замуж и родить, – проговорил Скитале.

– Что нам до сестры? – спросил Эдрик.

– Пару ей может подобрать Император, – пояснил Скитале.

– Пусть выбирает. Для этого уже слишком поздно.

– Будущего не выдумать, – предостерег его Скитале. – Ты не творец его, но и Атрейдес тоже. – Он кивнул. – Не следует рассчитывать на многое.

– Мы не из тех, кто легкомысленно болтает о творении, – запротестовал Эдрик. – Довольно того, что мы не принадлежим к сброду, пытающемуся сделать Муад’Диба мессией. Что за чушь? Зачем ты задаешь такие вопросы?

– Это не я, – отвечал Скитале, – вся эта планета задает такие вопросы.

– Планеты не разговаривают.