Иллюзия

– Угощайтесь, парни, – подбодрил Димка и звонко застучал скорлупой по жести пустого ведра.

Парни поблагодарили, но предпочли жевать гордыню.

– Ребят, ну правда, мне одному это не съесть. Мамка наготовила, как на полюс. – Панасенко разломил бутерброд, протянул Малышеву. – Давай, хоть пополам.

Молчун впервые за последние месяцы видел колбасу. Даже пятна жира, в детской жизни казавшиеся отвратительными сейчас обрели притягательность, точно изюм в батоне. Запах колбасных изделий ранее игнорировался обонянием, сейчас отвыкший нос фиксировал малейшие нюансы. Глеб вяло взял, откусил, начал крошить зубами на молекулы. Биологическая память подсказала – медленное жевание в малых количествах насыщает быстрее быстрого в больших.

– Пойду, пробегусь. – Забаровский поднялся, зажав голод в кулак. – Наверное, наши опять тонну картошки оставили.

В отсутствие товарища молчун заработал челюстями активней. Новый знакомый болтал без остановок за летное прошлое, отсутствие работы, новой учебы как способа занять жизнь.

На второй день Димка растопил и гордость Руслана, тот согласился на угощение, в благодарность брянцы настояли на пробе своих подобий бутербродов. Когда Панасенко съел, почувствовали облегчение, будто по вкладу стали на равных.

Дожди пошли настойчивей. Сапоги хлюпали по лужам. Капли стекали с носа. Прятались в автобусе и близлежащем леске.

– Может, завтра кончатся? – Забаровский с надеждой вглядывался в небо.

– Нет, – развеял летчик. – Видишь, какие облака? Дальше будут лить. По метеорологии.

Димка сколько себя помнил, всегда хотел стать пилотом. После школы отправился поступать в Оренбургскую область, в город Бугуруслан. Вечный троечник неожиданно хорошо сдал экзамены, зачислили. От физических нагрузок, дисциплины и военной диеты склонное к расплыванию тело вытянулось в стройность. Когда русская молодежь по школьной традиции кидалась катышками хлеба, Арсен – серьезный армянин с насупленными бровями, мотал головой вслед «снарядам», будто зритель на матче в пинг-понг. По-восточному вахал, напрягался длинным организмом, расширял глаза до изумления.

– Чего ты? – Сидевший рядом Панасенко уплетал борщ. – Никогда хлебом не кидался?

– Как можно?! – Потомственный кавказец вскинул руку. – Когда человек кюшает, он – святой! Вот идет война, я иду с автоматом. Смотрю, ти сидишь в окопе, кюшаешь. Я тебя стрелять не буду. Покюшаешь, тогда да.

Пермяк поперхнулся смехом, закашлялся, но с тех пор стал уважительней относиться к еде и чужим обычаям.

Летчики обязаны летать. Другой вид транспорта считался ущербным, хотя получили «права» вплоть до категории «С». Когда возникала возможность сгонять домой, шли в аэропорт, находили пилотов нужного рейса. Краткое изложение просьбы всегда находило понимание.

– Идите в самолет, прячьтесь.

Димку спасал рост – мог забиться в любую щель. В низкорослости он находил исключительно преимущества: «На войне в маленького не попадут». Если контролеры не застукали «зайца» или демонстративно отвернулись, несколько часов лета и ты дома. В полете безбилетные пассажиры вели себя уже раскованно, раздевались в багажном отделении до трусов, сушили форму.

На старших этапах обучения, поднаторев в вождении воздушных судов, летали вторыми пилотами, нарабатывая часы. Однажды сбились с курса, приземлились в чувашских степях, в ожидании топлива плескались в прозрачном озере.

– Хлопцы! – воскликнул Панасенко. – Гля, сколько здесь раков!

Недолго думая, летная братия соорудила из подручных материалов бредень, арендовала громадную кастрюлю в местной деревушке. Смотреть на рачный пир прибежала вся детвора, лупали глазенками, впервые видя цирк.

– Эх, к таким ракам пивка бы, – вздыхал штурман.

Окончив Бугурусланское училище, курсанты прощались навсегда. Крепко сдружившись, выпили, пустили слезу. Вернувшийся в Пермь Димка пробовал устроиться в Большое Савино и Бахаревку, местные аэропорты. Но работы не хватало опытным кадрам, разрушенная страна не нуждалась в дорогом и сложном транспорте. Помыкавшись, недавний курсант устроился в «Скорую помощь» шофером, пригодились «права». Трудились на разбитой технике, однажды на ходу отвалился кардан. Димка долго делал вид – все нормально, ничего не случилось. Вел машину под грохот по асфальту, успокаивал глотавшую валерьянку врачиху. Потом неделю чинился в гараже, по окончании уволили. Работал и грузчиком и продавцом, отовсюду уходил или выгоняли. С родителями решили – нужно поступать в авиаинженеры – на «Пермских моторах» люди нужны всегда. Пусть немного, с задержками, но платить будут, а там глядишь, жизнь наладится. Не как в Союзе, но хоть какое-то подспорье. Так бравый летчик оказался на картошке.

Наслушавшись синоптиков, вузовское начальство сжалилось – завтра посвящение в студенты и за гранит науки. Желающим разрешалось набрать по ведру корнеплодов.

– Хлопцы, давно летали? – озадачил новых знакомых Панасенко.

– Да уж сто лет, как нет, – вышел из штопора лидер дуэта.

– Полетели послезавтра? Нам каждые полгода нужно продлять удостоверение. Из Бугуруслана прилетает мой экипаж, приглашаю прокатиться, если, конечно нет аэрофобии.

– Прям в самолет пустят? – удивился Руслан.

– Нет, рядом побежите, – шутил летчик. – Конечно, пустят. Там наш аэроклуб будет, но места всем хватит. В ЯК-40 просторный салон.

– И только ради тебя прилетают? – Будь Димка, хоть двухметровым блондином с голубым глазом, Забаровский все равно не поверил бы. Сжечь столько керосина ради мелкого весельчака?

– Да, а чо такого?

Посвящение прошло буднично. Первокурсники впервые увидели декана, попрыгали на дискотеке, расползлись по домам.

На следующий день после обеда брянцы прибыли в главный аэропорт Перми – Большое Савино. Панасенко провел задворками, закоулками, пролазами, вдали от главного здания. По огромным пространствам бродил ветер. У самолетов крутились механики, подкручивали, постукивали. Одногруппник с летным прошлым запросто подходил, заводил беседы, заодно проводя экскурсию для неопытных.

Небо посерело сильнее, моросил дождь, пахло прелью. Руслан чувствовал себя муравьем, выбравшимся из леса в поле, ощущал грандиозность в будничной жизни больших горизонтов.

– Пошли у диспетчеров погреемся, – пригласил летчик и направился к зданию в виде большой рюмки на толстой ножке.

Вольно вошел в центр управления полетами, ребята следовали по пятам. В большие стекла просматривались дальние дали, бурчало «Авторадио», витал кофейный дух.

– День добрый! – Димка приветствовал двоих у приборов, точно старых знакомых. – Бугуруслановский борт задерживается?

– Да. – Бородач в коричневом свитере оторвался от дисплея. – Своих ждешь?

– Ага. Связывались? Когда обещаются?

– Дай Бог, чтоб к ночи прилетели, погодка ни к черту. Присаживайтесь, ребят, – пригласил бородач брянцев, мгновенно оценив: – Первый раз у нас?

Забаровский кивнул за обоих.

– Твои друзья? – Диспетчер подмигнул Панасенко.

– Да, вместе учимся. Кофейком не угостите?

– Этого добра навалом. – Бородач поднялся, прошагал к электроплитке, поставил чайник.

Оторвался от приборов и второй – мужчина под сорок с острым лицом, спросил:

– А у тебя, Дим, отец опять весь свой выводок приведет?

– Как обычно. – Летчик рассмеялся.

– А сам, чо всего двоих пригласил?

– Больше пока ни с кем не познакомился.

– Ребят, голодные? – участливо обратился остролицый к брянцам.

– Мы – всегда голодные. – Панасенко усмехнулся. – Мы ж – студенты. Хлопцы, к тому же, общежитские.

– С этого и надо было начинать, – пожурил бородач.

Из холодильника достали сосиски, сварили в кастрюле с ручкой. Запах ватного мяса перебил кофеин. Разломили шоколад «Аленку», нарезали батон, намазали рекламную «Раму». В России девяностых маргарин почитался за масло.

– Налетай, не стесняйся! – Остролицый улыбался брянцам, закинув в рот плитку шоколада, добавил: – В большой семье клювом не щелкают.

Общежитские с удовольствием намешали в желудок и горькое и сладкое. Голод – не тетка, жажда – не дядька. Малышев поражался панибратству незнакомых людей, готовых делиться последним, доверявших до безграничности, без подвоха. Мелькнула шальная мысль – пойти послужить. Хотелось жить с постоянным чувством товарищества. Диспетчеры рассказали о приборах, посетовали на упадок гражданской авиации, матерком поблагодарили Горбачева с Ельциным. За разговорами и перекусами пролетел вечер, подкралась ночь. В большие окна дали сузились до кромешности. Только опытный глаз различал посадочные огни, опытное ухо разбирало бурчание рации.

– Твои летят. – Остролицый показал точку на мониторе. Нечленораздельно пробубнил в рацию, ответили также неразборчиво, но диспетчер понял с полушорохов дребезжащей аппаратуры.

Ребята вышли встречать на промозглый воздух. Короткое рукопожатие капитана с бывшим курсантом и погрузка на борт. Брянцы сели в первом ряду, лидер у иллюминатора. Подошедшие школьники аэроклуба заполнили салон, Димка исчез в кабине пилотов.

Обратная рулежка, шумный разбег, легкий отрыв. Внизу, разбросанными огоньками светилась ночная Пермь, внутри перешептывались юные авиаторы, дышалось серой замкнутостью.

К кабине шаркающей походкой прошел мужичок в черном изношенном пальто, кирзачах, с сальными волосами, круглым лицом – вылитый Панасенко в старости. Он заглянул за бортмеханика, сидевшего в проходе на перекидной скамейке, с минуту настойчиво вглядывался. Потом развернулся, провозгласил тонким голосом, разряженным возрастной хрипотцой:

– Можно подходить, смотреть, только по одному.

Мужчина ушел в хвост, а школьники подходили, созерцали по примеру старшего. ЯК набрал высоту, резко ушел влево. Забаровский наклонился к Малышеву, приятель в проход.

– Сейчас будем выполнять фигуры не высшего, но все же пилотажа, – огласил салон мужик в черном пальто. – Слабонервным просьба удалиться.

Дежурная шутка вызвала дружный хохот. Руслан улучил паузу в подходах аэроклубовцев к спине бортмеханика, скачком занял наблюдательный пункт. Ветровое стекло посерело от времени и ночи. Как верстовые столбы, разбегались облака. Димка сидел справа, словно стеснительный ученик выполнял команды первого пилота.

Юноша напялился вдосталь, под крен борта поспешил в кресло. Самолет лег на прямую, пару минут шел ровно, потом резко взял вверх. Затылки пассажиров откинулись на подголовники, в желудке пошло волнение, будто большой комок непереваренной пищи устремился по пищеводу в рот. Воздушное судно вернулось на горизонталь, комок упал в живот.

– Все почувствовали внутренний гироскоп? – Мужичок усмехнулся, заправски расхаживая вдоль рядов. – Это с непривычки.

Глеб встал, занял пост наблюдений. Двигатели стихли, Як-40 начал падать. Руслан испытал невесомость, невозможность пошевелиться, глаза остановились на спине друга. Малышев застыл, точно статуя, от падения удерживали руки, схватившиеся за угол. «Гироскоп» Забаровского прошел солнечное сплетение, изжогой пробивая грудину, подступил к кадыку. Заложило уши, барабанная перепонка вжалась в мозг. Руслана охватила паника. Сейчас вырвет, а он не может даже наклониться, открыть рот. Комок медленно дотянулся до гланд. Тлетворная влажность захватила нёбо. Боязнь выглядеть слабаком сражалась со страхом нелепой смерти. Забаровский готовился отдать концы.

Глава II

Соликамск

Взвыли двигатели. Судно, будто стукнулось о землю и пошло прямо. Забаровский активно ел слюни. Малышев пошатнулся и упал в кресло, издал гортанный звук, забыв о приличиях. Щека упала на подставленную ладонь. За спиной послышалось шебуршание, отскакивание соседей, испуг, переходящий в смех.

– Ничо, ничо, это бывает, – подбадривал мужичок. – Запускаю сапог!

С ноги слез кирзач, развернулась портянка. Он подоткнул материю, вручил обувку сидящему в последнем ряду, тот немедленно уткнулся внутрь. Потом передал сапог рядомсидящему, утирая рот. Когда кирзач предложили брянцам, студентов от хлюпающей каши до краев синхронно стошнило. Прощайте сосиски, шоколад, «Рама».

– Ничего себе полетик! – Руслан справлялся с впечатлением, стоя на мокром асфальте аэродрома. – А что это за мужик? Ходил, распоряжался… сапог запустил.

– Директор аэроклуба, – объяснил Димка, – и… мой отец, по совместительству.

С первых дней учебы лидер дуэта взял за правило – утренние пробежки и зарядка. Глеб неохотно поднимался в шесть утра и бежал за другом. Пара кругов вокруг комплекса мимо трех общаг, пяти корпусов, соснового массива. Навстречу смолянистому ветру, бодрости и упругости жизни. Последующая зарядка в комнате с широко распахнутым окном в любую погоду, под утреннее бормотание «Достоевский FM». Помазан забивался с головой под пуховое одеяло. Дукаревич бурчал, матерился, но дальше проклятий не заходил. Он блюл толстовский принцип – непротивление злу насилием. Брянцы заряжались на весь день, выглядели живчиками на фоне сомнамбулических одногруппников.

Забаровский и Панасенко зашли в туалет. Димка тормознул у раковины, вымыл руки обмылком, скупо засохшим у крана.

– А ты руки моешь до? – Руслан скривил губы.

– Конечно! Чтоб заразу не занести. А потом зачем? Мне ж только здороваться.

Брянец хихикнул, обратил внимание:

– А руки-то трясутся…

– Пока до корпуса доехал, все внутренности растряс. У нас такие колдобины… машины проваливаются!

– Ты с такой гордостью говоришь о дорожных ямах…

– Если нет возможности изменить, лучше гордиться.

Заняли соседние кабинки.

– Но, что мне нравится в Перми, у вас улицы расположены либо параллельно, либо перпендикулярно. У нас в Брянске так петляют… коренные таксисты путаются.

– Этим мы обязаны первому губернатору – Модераху, его придумка. Ну чо, через полгодика снова полетаем?

– Посмотрим. Нужно от этого отойти.

Забаровский усмехнулся, прочтя надпись на боковой стенке: «Подумав о высоком, не забудь подтереться. Леха-цзы». Туалетные почеркушки в институте отличались от заборных в сторону интеллекта. Руслану особенно понравился стих:

«Писать на стенах туалета,

Увы, мой друг, немудрено.

Среди дерьма мы все поэты,

Среди поэтов – все дерьмо».

Особая пикантность – надпись выполнили на оконном стекле.

Первокурсников загрузили с первого дня: ежедневно по две пары матана – математического анализа. Лазарь Абрамович Грайфер, черноволосый еврей за пятьдесят, расплывчатой конституции, с мерзким одеколоном, говорил и писал бегло, целиком погружаясь в предмет, изредка отвлекаясь на слушателей. Если группа бросала конспектировать и обсуждала проблемы свыше допустимых децибел, математик громко вскрикивал пискливым голоском, начиная новое предложение. Класс утихал до следующей передышки. Просыпалась даже галерка, но через пару минут под рутинную начитку материала засыпала вновь. Некоторые для лучшего запоминания сознательно культивировали гипнопедию.

Забаровский внимательно слушал, тщательно записывал. Малышев писал мелким почерком, вмещая в одну клетку две строчки. Для красивости объяснял экономией деревьев, скрывая бедность. От первых дней головы друзей распухли до боли, держались на морально-волевых в эффекте присутствия. Сквозила мысль – бросить учебу, сховаться под родительским крылышком. Но детство кончилось, необходимо выбираться в жизнь. Высшее образование делит общество на умных и так себе, нужно стремиться. С каждым днем груз знаний давался легче и к середине семестра воспринимался, словно легкая мигрень. Матрицы представлялись бочками ненужностей, интегралы – неудачной закорючкой, теорема Тейлора – пареной репой. Глеб расслабился, перебрался от земляка ближе к сонной «камчатке», теперь рядом с Русланом на четвертой парте дремал летчик.

Грайфер усыпил аудиторию унылым изложением, с видом равнодушного кота прохаживался между рядами, готовя для прикорнувших начало фразы в стиле «форте». Неожиданно схватил за руку Малышева, жестом, отметающим любые возражения, потянул из-под парты. На свет выползла потертая книжка с обожженными страницами, пахнущая помойкой.

– «Адемарус». – Лазарь Абрамович повертел книгу в руках. – Кажется, вы серьезно ошиблись с факультетом… О-о, латынь!

Спящие вздрогнули, быстро умылись сухими ладонями, вытянули спины в телеграфные столбы.

– Да и с вузом, пожалуй, погорячились. – Преподаватель вернул книгу хозяину, устремился к доске, продолжив занятие.

В семьсотвосьмой жили ребята из Соликамска с кафедры ГПА – Газоперекачивающие аппараты. Изредка брянцы встречали щетинистых бритоголовых за утренним умыванием. Вечерами за стенкой – гулянки, ор, бьющаяся посуда, постоянные зёмы из соседних общаг. Неоднократно изрядно набравшиеся барабанили в соседскую комнату – просили транзистор, послушать музычку. Частенько пьянки заканчивались драками в крыле, – взбрыкивало алкогольное геройство, зудели кулаки.

– Совершенно невозможно заниматься, – сокрушался Забаровский за раскрытым учебником.

– Сходи, попроси потише, получи по шее, – философски рассуждал Олег, зарабатывающий пролежни на койке с подложенной дверью. Такое усовершенствование в сравнении с вечно проваливающейся сеткой считалось верхом комфорта, доставалось по блату на старших курсах.

– А почему сразу по шее?

– Это ж Соликамск гуляет.

– И что?

– В Бердянске про «Белый лебедь» не слышали?

– Слышали. «А белый лебедь на пруду качает падшую звезду». – Руслан зачитал первые строчки песни.

Старшекурсник расхохотался, но объяснил:

– «Белый лебедь» – это колония строжайшего режима. Туда сажают, обычно, отъявленных авторитетов, воров в законе. Они там душат друг друга в войне за власть. В общем, мы-пермяки – отморозки, а соликамские, ваще, жесть.

– Ты ж меня защитишь? Ты – пятый курс.

– Я никогда не дерусь. Принцип такой.

Забаровский с жалостью посмотрел на соседа, призадумался. Он ранее догадывался: агрессивность кунгурца – маска, точно яркая окраска у насекомых, с виду – кремень, копни глубже – песок.

«Достоевский FM» спорило по истории.

– …изучать Западную цивилизацию по «Зимним запискам о летних впечатлениях» Федора Михалыча, все равно, что по «Запискам» Казановы изучать историю России, – гнусавил голос с докторской степенью со времен СССР. – Но обращает на себя тотальное соглядатайство, так красноречиво выведенное затем у Набокова. И беспричинная слежка в поезде, и детальные расспросы в гостиницах с последующим докладом «куда следует». Мы-то думали, это чисто наше изобретение, а оказывается, цивилизованные европейцы использовали задолго до Сталина.

– Интересное наблюдение, коллега, – подключился либеральный голосок, обросший тщеславием. – Если отталкиваться от вашего тезиса, мы бы никогда не стали всерьез относиться к писательским жизнеописаниям нашего великого соотечественника, а вот Европа, до сих пор считает нас варварами, зимой нападающими друг на друга, чтобы растереть снежок на носу незнакомца…

– Чтобы спасти его от обморожения, – уточнил первый.

– Конечно! Или хлещем себя вениками, закрываясь в жарких помещениях…

– Откуда европейцам знать и понимать русскую баню?

– Здесь я с вами согласен. Но, когда Казанове предлагают купить девочку-ребенка и пользовать, как хочешь, что это? Разве это не правда? Разве мы должны лакировать нашу историю в угоду сегодняшней конъюнктуре?

– Сегодняшняя конъюнктура, наоборот, предполагает полное очернительство, покаяние за несовершенные преступления, взятие вины других на себя. А чем маленькая девочка в грязных отрепьях, вынужденная выходить в Европе на панель, лучше нашей? Но там это преподносится, как легкое недоразумение, а у нас, как норма жизни.

Дверь распахнулась, нагло ввалились гости соликамских соседей.

– Пацаны! – Под тяжестью алкоголя гнулся белобрысый парень третьего курса с осоловевшими глазами. – Дайте транзистор погонять!

Сзади подтолкнули, проситель чуть не завалился на Глеба, удержался в последний момент. В комнату вошли двое дружков: толстяк с глупой улыбкой и хмурый с опухшим лицом. Дукаревич с Сашкой молчали, будто посторонние, Малышев напрягся в ожидании падения шатающегося молодца. Пьяные бесцеремонностью часто пугают трезвых.

– Извините, ребят, сами слушаем, – пролепетал Руслан.

– Ну чо ты жидишься? – Первый доплелся до стола, поискал розетку для отключения.

– Я же сказал! – вскрикнул хозяин и вскочил.

– Ты не прав. – Приблизился хмурый, начал крутить пуговицу на рубашке. Поднять взгляд до лица мешала пьянь. – Ты где живешь? В общежитии. В обще.... житии… Общее проживание… Нужно всем делиться.

Третий глупо улыбался у двери, зашел явно до кучи, на случай потасовки. Белобрысый отчаялся обнаружить розетку, ухватился за шнур, рука по кабелю поползла к плинтусу. Одно неосторожное движение, и транзистор повалился с подоконника. Забаровский дернулся, успел подхватить. В руке хмурого осталась пуговица.

– Ну вот, – сильнее расстроился Руслан, – мало того, что чуть транзистор не разбили, еще и пуговицу оторвали.

– Ничего страшного… – увещевал хмурый, пытаясь приделать обратно. – Все путем.

– Да чо ты с ним возишься, Ильич?! Дать по морде и успокоится!

– Он хороший парень… с пониманием… – Пальцы с пуговицей тыкали в солнечное сплетение.

Хозяин «яблока раздора» растерянно взирал на бесплодные попытки, наконец, надоело.

– Давай сюда, я пришью.

– Правильно… Иначе не получается… Чо, даешь транзистор?

– Нет. – Забаровский сделал неимоверное усилие для твердого отказа.

Хмурый нашел силы поднять глаза, встретился с робким взглядом, тут же опустил.

– Пойдем, выйдем. – Ильич мотнул тяжелой головой, поплелся к выходу.

– Все, песец тебе! – бросил в лицо белобрысый. Ладонь хлопнула по кулаку, изображая смятие в лепешку. – Илюха тебя по стенке размажет. Ждем в переходе!

Последним ушел толстяк, громко икнув, глупо ухмыляясь.

Руслан поискал поддержку у Олега, тот развел руками, обнадежил:

– Дал бы им – отстали бы. А теперь иди, получай люлей, а то они все тут разнесут. Не сопротивляйся – быстрее закончат.

Хозяин транзистора покосился на кришнаита.

– Можно добежать до вахты, вызвать милицию, – ответил на взгляд лысьвенец.

Забаровский направился к выходу, хотелось раззадориться до злости, но страх парализовывал. Глеб затрусил следом.

Глава III

Халява

В замкнутом пространстве перехода кругом стояло человек шесть-семь. Хмурый в центре.

– Пришел, – констатировал белобрысый, будто ждали целую вечность. – Ильич, можно я ему нос сломаю?

– Сам-м-м, – промычал дружок, осаждая порыв.

– Все на одного? – Руслан боролся со страхом, переходящим в панику.

– С тобой и один Ильич справится, салабон. – Белобрысый сплюнул.

Хозяина транзистора пропустили в круг, сомкнули, оставив место лишь для друга-соседа. Хмурый надвинулся, полетели кулаки. Брянец отпрыгивал и уклонялся. Илюха двигался медленно, пьяный глазомер плохо рассчитывал дистанцию. Забаровский успевал угнуться, отскочить. Сзади получал поджопники, толпа разно смеялась. Руслан старался показывать спину только Малышеву. Тот стоял, скрестив руки на груди, поеживаясь от холода ситуации.

Хозяин транзистора решился дать ответку. Кулак впечатался в щеку, противник пропустил мимо внимания, медленно подбираясь. Кулак припечатал другую щеку. Ильич тоже махнул, брянец отскочил, рука просвистела рядом с носом. В виду неликвидности соперника Забаровский осмелел. Кулаки лупили по глазам, скулам, тиром проходили по вискам. Хмурый надвигался бычком, приглядывался, выцеливал. Руслан обрушил серию ударов, теперь злился на себя, столько усилий и вхолостую. Он должен упасть! Полчаса кружения, десятки жалящих приемов, разгорающаяся агрессия. Враг лишь отмахивался, словно от рыхлых снежков, свистящих в физиономию. Методично приближался, когда визави менял позицию, снова начинал долгий путь под градом ударов. Разбавленный спирт – плохой помощник в бою, на ногах держала боязнь позора в глазах собутыльников. Забаровский тупо лупил, куда придется. Увлекся, бомбил справа и слева. Опухшее лицо соликамца превращалось в лепешку.

Вдруг у Руслана потемнело в глазах, дыхание перехватило, из носа хлынула кровь. Ильич реализовал задуманный план. Брянец отбежал в сторону, задрал голову вверх.

– Хватит с тебя? – Хмурый подошел к поверженному.

Он долго раскачивался на стуле у кровати хозяина транзистора, лежавшего носом в потолок с приложенным платком, наставлял:

– Это общежитие… Обще… Житие. Нужно делиться.

Но требование музыки забылось. Соликамцы перестали навещать земляков, пьянки за стенкой прекратились.

Первый курс предполагал общеобразовательные предметы. В притихшую аудиторию вошел мужичок, склонный к усыханию. Пошатываясь от похмелья, коричневый пиджак с проплешинами дошагал до учительского рабместа. Горящие зрачки окинули собравшихся, сухие руки поерошили жесткий бобрик. Рыжий портфель лег на стол.