Лето придёт во сне. Оазис

– Ревнуешь? Неожиданно, конечно, но, признаюсь, – приятно.

Я засопела и уткнулась носом в подушку, мысленно дав себе клятву никогда больше не задавать Доннелу личных вопросов. К счастью, он не стал заострять на этом внимание, как не стал и отвечать. Вместо этого вдруг легко чмокнул меня в висок и сказал:

– У меня есть кое-что для тебя, Лапка. Хотел подарить перед отъездом, но подарю сейчас, может, удастся поднять тебе настроение.

Я удивилась. Ральф и раньше никогда не прибывал на остров с пустыми руками, но обычно вручал мне презенты сразу. И если в этот раз почему-то тянул с подарком, то не должен ли этот подарок быть особенным?

Так и оказалось.

Через три дня я провожала Ральфа до причала. Точнее, до проходной на причал, до ворот, дальше которых меня не пустила бы охрана. Глаза с утра были на мокром месте, несмотря на полученную вчера весточку от Яринки. Спасибо Доннелу, он не поленился сплавать на берег, туда, где у него была возможность воспользоваться телефоном. И, как только оказался вне зоны действия местных глушилок, сразу получил кучу уведомлений о пропущенных звонках от Яна и, наконец, СМС, в котором моя далёкая подруга сообщала, что она в безопасности. И пусть я прекрасно понимала, насколько иллюзорна безопасность в её положении, но с души всё равно свалился камень.

В порыве благодарности за принесенную добрую весть я даже попыталась отблагодарить Ральфа единственным способом, которому меня здесь научили, но он мягко отстранился. И последнюю совместную ночь мы просто спали рядом, под одним одеялом.

А сейчас Ральф, которого уже ждал покачивающийся на волнах катер, положил руки мне на плечи и, пристально глядя в глаза, строго напутствовал, забыв о своём обещании не указывать мне, что делать:

– Старайся ни с кем не конфликтовать, не привлекай к себе внимания. Если хочешь продолжать петь в Айсберге, я не могу тебе запретить, но не советую. Будет лучше не попадаться на глаза ни Бурхаеву, ни Ховрину, ни другим мужикам, которые могут тебя захотеть. Чем незаметнее для всех ты станешь на время моего отсутствия, тем лучше.

Я пожала плечами. Сама не была уверена, что захочу снова выступать. Петь перед гостями теперь, когда я, наконец, в полной мере осознала, каким жестоким и лицемерным местом является Оазис? Увольте. И пусть это разнообразило бы мои будни, ведь я плохо представляла, чем займу себя сейчас, когда рядом не будет ни Яринки, ни Ральфа, но больше не хотела видеть сытых рож местных завсегдатаев.

– И я тебя умоляю, – продолжал Ральф, – не предпринимай никаких авантюр, не пытайся сбежать!

Я снова пожала плечами. Сбежать? Интересно, как он себе это представляет? Уплыву на дощечке в голубую даль?

Ральф понял, о чём я думаю. Досадливо повёл плечами:

– Да кто тебя знает? Я уже ничему не удивлюсь.

– Я буду ждать тебя, – сказала я, успокаивая скорее себя, чем его, желая в очередной раз услышать обещание вернуться.

– И дождёшься, – не разочаровал меня Доннел, а потом обнял и на несколько секунд крепко прижал к себе.

Я закрыла глаза, стараясь как можно лучше запомнить, как это – когда тебя обнимают, когда ты кому-то небезразлична. Но от причала нетерпеливо прогудел катер, и Ральф, в последний раз быстро поцеловав меня в губы, зашагал прочь.

Я смотрела ему вслед и думала о том, что так и не узнала, какие обстоятельства заставили его уехать и почему так надолго. И что, может, оно к лучшему. Если Ральф не вернётся (а я заставляла себя допускать такой вариант), то пусть у меня будет возможность придумать для этого какую угодно причину, кроме той, что я просто стала ему больше не нужна.

Катер, переваливаясь на волнах, уплывал в открытое море, а я не сводила с него глаз, глупо надеясь, что Ральф покажется на палубе, чтобы помахать мне рукой. Но, конечно, этого не произошло: Доннелу были чужды подобные сантименты. Вот Яринкин Ян махал бы ей на прощание, пока не скрылся из виду…

Когда катер превратился в чёрную точку на бескрайней водной глади, я развернулась и побрела вдоль берега. На этот раз слёз не было: проводы Ральфа дались мне легче, чем Яринкины. Но пустоты в душе и вокруг прибавилось. И мне не хотелось ничем её заполнять: пустота была лучше боли, она дарила иллюзию безразличия. Чтобы продлить эту иллюзию, я не пошла обратно в Айсберг, где ещё на двое суток Ральфом был оплачен наш номер, а побрела вдоль берега, невольно повторяя не так давно проделанный нами маршрут к Русалкиной яме. Меня перестало пугать это место. Страх ушел, когда появилась уверенность в том, что, какая бы судьба ни ждала меня, я никогда не увижу бледную Яринку, плывущую в ночном море и рассекающую волны серебристым рыбьим хвостом. Она уже далеко…

И сегодня я спокойно переступила границу песка и гальки, направляясь к мокрым от брызг прибоя валунам. Влезла на камень, тот самый, на который в прошлый раз меня подсадил Ральф, и свесила ноги над водой. День был солнечный, по-настоящему летний, море играло всеми красками, белые чайки с криками носились надо мной, и больше вокруг не было ни души. Как раз то, что мне сейчас нужно.

Я медленно потянула с плеча лямку пляжной сумки, запустила руку внутрь. Достала прощальный подарок Ральфа – тяжёлую спортивную рогатку. С рукояткой из прочного пластика, нейлоновыми тяжами, стальными рогульками и кистевым упором. Такая рогатка, сказал Доннел, является, по сути, полноценным метательным оружием, годится для охоты на птиц и мелкого зверя и даже используется в военном деле. Но подкупило меня не это. Ральф выбрал рогатку ярко-жёлтого цвета и вместе с ней привёз мне моток чёрной изоленты, которую я сразу использовала по назначению.

– Пчёлка…

С того дня, когда я сидела на одном из валунов Русалкиной ямы, баюкая в руках своё вновь приобретённое именное оружие и глядя в морскую даль, поглотившую Ральфа, и начался для меня долгий период томительного одиночества.

Долго стояла невыносимая июльская жара. Я много времени проводила в море, научилась неплохо плавать и нырять, загорела до черноты. Больше заниматься было нечем. Вопреки своему недавнему решению больше не петь, я пыталась вернуться на сцену, но музыканты, пряча глаза, сказали, что мой номер с «Медвежьей колыбельной» убран из программы по распоряжению Ирэн. Мне осталось пожать плечами и уйти. Я даже не расстроилась, пожалела только о том, что больше нельзя заниматься сольфеджио на репетициях, но и это после всего пережитого быстро забылось.

В августе я перешла на ночной образ жизни. Когда закат гас над морем, выскальзывала из дома и уходила к Русалкиной яме, которая стала моим убежищем, единственным местом на острове, где я могла остаться одна. Ложилась спиной на свой валун (мне нравилось думать, будто он до сих пор хранит тепло наших с Ральфом тел) и смотрела на яркие августовские звёзды. Просто смотрела, как они незаметно для глаза смещаются по небосклону. Были среди них и падучие, но ни разу я не видела звездопад, подобный тому, что мы с Яринкой наблюдали два года назад в приютском лесу. И желаний больше не загадывала.

Сентябрь пригнал угрюмые тучи, и звёзд не стало. Теперь по ночам я спала в пустом номере, куда занятые работой Ася и Вика возвращались лишь под утро. Яринкина кровать оставалась незанятой: новеньких девочек на остров пока не привозили. А со старенькими я так и не подружилась. Мои соседки уже успокоились после летних событий и больше не опасались со мной общаться, но теперь я сама не искала этого общения. Меня удивляли и отталкивали их смирение, их способность находить плюсы в своём положении и даже гордиться им. Неужели прожив тут столько лет, они так и не увидели истинное лицо этого места? Не поняли, что их жизнь, а тем более их желания здесь ничего не значат? Что за маской доброжелательности и колокольчиковым голосом Ирэн скрывается лишь забота вкладчика о своих активах, которые приносят доход и от которых без сожаления избавятся, едва они перестанут это делать?

В октябре гостей поубавилось, пляжи опустели, чему я могла только радоваться. Мне нравилось гулять по безлюдью под шум пасмурного моря, под порывами ветра. Думать о том, что вот уже осень, а значит, не за горами и весна, когда я снова увижу Ральфа. А с ним, возможно, узнаю какие-то новости о Яринке: ведь может быть так, что Ян, которому известен номер телефона Доннела, позвонит ему? О дальнейшем я не гадала. Поможет ли мне Ральф выбраться отсюда или снова заведёт пластинку про опасности внешнего мира – всё это будет потом, сначала пусть он просто вернётся.

В ноябре я уже не гуляю по пляжам, почти всё время идут холодные косые дожди, темнеет рано. На остров привезли несколько новеньких девушек, не таких юных, какими были мы с Яринкой, когда попали сюда, но я всё равно чувствую себя старше их. Они ходят заниматься в библиотеку, и я, с разрешения наших преподавательниц, тоже прихожу туда. Снова слушаю то, что уже когда-то слышала, смотрю на новеньких, гадаю: какая судьба выпадет им?

В декабре вдруг налегаю на английский, запустила его с лета и теперь стараюсь каждую свободную минуту посвятить зубрёжке. А свободных минут у меня много, так что к Рождеству Нина отмечает мои успехи и хорошее произношение.

Так получилось, что Рождество я встретила вдвоём с Аллой. Остальные мои соседки остались с гостями, а она почему-то оказалась не востребована в праздничную ночь. Мы пили шампанское в гостиной, обе грустные, каждая по своей причине.

Но о причинах Аллиной печали я бы ни за что не догадалась, не развяжи алкоголь ей язык. Когда бутылка шампанского опустела (причём я к этому имела мало отношения), Алла достала из холодильника вторую и тяжело вздохнула:

– Вот так это и начинается…

– Что? – спросила я исключительно из вежливости: разговаривать особо не хотелось, мне хватало своей грусти.

– Начало конца, – ответила Алла и оглушительно хлопнула пробкой. Подождала, пока пена стечёт по горлышку прямо на пол, и продолжила: – Когда ты выходишь в тираж. Сначала тебя забывают постоянные клиенты, потом ты остаёшься одна в рождественскую ночь, и вот – уже никому не нужна. Возраст…

Я фыркнула и подвинула ей свой бокал.

– Это ты-то не нужна? Какой у тебя возраст?

– Для этих мест – солидный! – отрезала молодая и красивая Алла. – Юным козочкам вроде тебя я уже не соперница. А их привозят каждый год.

Она наполнила мой бокал, залпом осушила свой и печально уставилась в темноту за окном. Где-то неподалеку звучала музыка, чей-то нетрезвый голос пытался ей подпевать, но постоянно срывался на визгливый хохот. Ещё дальше, наверное, у самого Айсберга, с треском рвались фейерверки. Ничего общего с тем, как принято встречать Рождество у православных, за пределами этого сумасшедшего места. Батюшка Афанасий сказал бы: «Эх, грехи наши…»

– Ну и радуйся, – фыркнула я, глядя на быстро хмелеющую Аллу. – Не надоело ещё мужиков обслуживать?

Она посмотрела на меня с искренним недоумением:

– А что я ещё умею? И кому буду нужна? Только и останется, что тут официанткой подносы таскать, а потом и в поломойки пойти.

– А почему обязательно тут? – решила я задать давно тревожащий меня вопрос. – Ты ведь свой долг уже давно выплатила.

Алла пьяно хохотнула:

– И что?!. Куда я пойду? Ни родных, ни жилья, ни документов. Нас же, по сути, и не существует, мы никто!

– Но ведь другие девушки куда-то уходят? – полувопросительно заметила я.

Алла задумчиво вглядывалась в янтарную глубь шампанского и молчала, только на губах её медленно рождалась странная горько-боязливая улыбка.

– Хотела бы я знать – куда, – наконец тихо произнесла она. – Уходят… Уходить-то уходят. Да только дурой надо быть, чтобы сказать, будто хочешь отсюда уйти. А то уйдёшь…

Она уже заметно опьянела. Может, и нехорошо было с моей стороны этим пользоваться, но я устала от неизвестности.

– Думаешь, на самом деле отсюда никого не отпустят после того, как вернёшь долг?

– Ну почему не отпустят? Силой здесь никого не держат, знаешь же. Контракт, подпись – всё добровольно, расплатилась с заведением – свободна. Вот только, – Алла понизила голос до шёпота, – ты знаешь, какие тут люди бывают? Хотя откуда, ты же дикарка… А я тебе скажу. Большие люди. Очень большие и очень известные. Вся церковная верхушка, даже патриарх заглядывает.

Я, хоть и была дикаркой, но, кто такие патриарх и его «верхушка», знала. И оторопела от слов Аллы, несмотря на то что давно не питала иллюзий по поводу того, как устроен этот мир, где для одних – покорность и скрепы, а для других, избранных, – изобилие и вседозволенность.

– Ты его видела? – потрясенно спросила я у старшей, тоже невольно переходя на сдавленный шёпот.

– Самого – нет, он по острову не гуляет. Его яхта швартуется у причала, и девочек отводят туда. Он всегда выбирает самых молоденьких. Тебе сколько было, когда попала сюда? Двенадцать? Так для него привозят ещё младше.

Я сжала в руке бокал с шампанским, так, что острый край впился в ладонь. С каким трепетом, с каким придыханием произносили в приюте имя патриарха! Он считался помазанником Бога на Земле, почти святым, на чьих усталых плечах лежала огромная ответственность за всех нас, грешных… И вот как, оказывается, всё обстояло на самом деле: главный человек Руси не только прекрасно осведомлён о наличии в его православном государстве заведений вроде Оазиса, но и является их постоянным клиентом!

Значит, яхта, причал и маленькие девочки?

Я вдруг почувствовала, что меня мелко трясёт. В последний раз такое бешенство испытывала, когда сидела рядом с истерзанной Яринкой, одетой в кое-как застёгнутые окровавленные шорты, и слушала о том, что сделал с ней Бурхаев.

– Ха! – вдруг пьяно воскликнула Алла, заставив меня дёрнуться от неожиданности. – Что, мать, проняло? По лицу вижу, что проняло. А теперь задумайся вот о чём: кто отпустит отсюда человека, который знает такое про патриарха и остальных?

Я посмотрела на неё расширившимися глазами:

– Так вы всегда понимали, что из Оазиса нельзя уйти?! Да вы… почему тогда…

Мне никак не удавалось облечь в слова то, чем сейчас кипел мой разум, и я только беспомощно, словно пойманная рыбёшка, хлопала губами. Но у Аллы и не нужно было ничего спрашивать.

– Ха! – снова выкрикнула она, потянувшись к уже полупустой бутылке шампанского. – Думаешь, почему молчим, да? Почему других не предупреждаем? А о некоторых вещах лучше молчать, ага… А ещё лучше – и не думать. Ведь тоска какая… тюрьма…

Я продолжала смотреть на неё во все глаза и вдруг вспомнила тот день, когда мы с Яринкой вернулись от Ирэн после подписания контракта, и как соседки во главе с Аллой встретили нас поздравлениями и шампанским, как рассказывали…

– Но вы же!.. Ты же!.. – Способность связно излагать мысли ещё не вернулась ко мне, но я не стала заморачиваться по этому поводу. – Говорили, как тут прекрасно! И гости добрые, и всё есть, и женщиной ты себя здесь почувствовала! И что вы остались, потому что тут хорошо, а там плохо! Вы нас поздравляли…

Алла вдруг с такой силой опустила бокал на стол, что шампанское выплеснулось из него.

– А что нужно б-было делать?! – прошипела она уже спотыкающимся языком. – Рассказать п-правду?! Чтобы вы истерику закатили, а с нас потом Ирэн ш-шкуру спустила? Погоди, и ты новеньким такое рассказывать будешь. Жалко их… и себя жалко. Вот Ася, она… не рассказывает. Только я да Вика, у нас ещё всё по-божески было.

Я вспомнила, как в тот давний день Яринка спросила у Аси об истории её появления в Оазисе. Как та метнула вопросительный взгляд на Аллу и как старшая еле заметно качнула головой, запрещая ей говорить…

– А что было с Асей?

– Д-да ничего хорошего. – Алла махнула на меня рукой. – В-вам бы её рассказ точно не понравился.

Что-то подсказывало, что не понравится он мне и теперь, поэтому я не стала больше задавать вопросов. Мы молчали, прислушиваясь к непрекращающемуся неподалеку треску фейерверков. Теперь он звучал как будто бы с моря: возможно, отдыхающие вышли туда на катере. Или пожаловал на своей яхте патриарх: отмечать православное Рождество в приятной компании девочки лет десяти…

– Куда же, по-твоему, деваются те, кто решил покинуть Оазис? – после долгой паузы спросила я у Аллы. – Ведь никого силой не держат. И почему не держат? Зачем весь этот спектакль с контрактом?

– А сама не догадываешься? Квёлые куры тут никому не нужны: у девушек должна быть мотивация, чтобы старались, чтобы работали лучше, и не только с гостями. Думаешь, захочет кто-то номера убирать или посуду мыть, зная, что от этого ничего не изменится? А куда п-потом девчонки деваются? Кто ж знает… Перепродают их, наверно. И с-скорее всего, в такие места, где никто долго не протянет. Чтобы концы в воду.

Я вспомнила слова Ральфа о любительских видео со странным названием «снафф» и покрылась мурашками.

Алла заметила это, понимающе скривила губы.

– Так что, молодая, когда со своим долгом рассчитаешься, не спеши рваться отсюда. Дольше протянешь.

– Спасибо, – тихо сказала я.

Вряд ли Алла вспомнит о нашем разговоре завтра, принимая во внимание то, как она переводит взгляд с почти опустевшей бутылки на холодильник, где стоит ещё одна, но поблагодарить старшую тем не менее стоило. В конце концов, только что она, безо всякого преувеличения, предупредила меня о смертельной опасности.

– Н-не за что. – Алла снова начала запинаться, её лицо раскраснелось. – Мотай на ус, мне не жалко. Мне уже что… и так недолго осталось, спрос-то падает. Новеньких вот привезли, к-конкура… конки… кон-ку-рен-ци-я растёт, ничего не поделаешь, ага.

– Да брось, – попыталась я утешить её. – Ты очень красивая, на тебя спрос ещё долго не упадёт.

Алла всё-таки встала и, нетвердой походкой пройдя к холодильнику, извлекла на свет третье шампанское, со стуком опустила его на стол, уставилась на меня сквозь упавшие на лицо тёмные волосы.

– А знаешь, когда я п-поняла, что моё время выходит? Не з-знаешь?!

Я опасливо покачала головой.

– А к-когда Доннел тебя купил! А меня к себе вызывать перестал. И Соньку… и Людку… Всё с тобой да с тобой, а ты, дура, даже не п-поняла, как тебе свезло. Он же никогда ничьим постоянником не был, а тебя сразу на год…

– Так ведь это только потому… – начала я и осеклась. Не рассказывать же сейчас пьяной Алле про Ховрина, про мой ход конём, про желание Ральфа, пользуясь подвернувшимся случаем, досадить давнему недругу! Она всё равно завтра забудет мой рассказ, да и вообще – это только наше с Ральфом дело. Тем более что, несмотря на свою ещё не забытую обиду на него, мне было неприятно напоминание о том, что Доннел обратил на меня внимание лишь по чистой случайности.

– Любишь его? – внезапно спросила Алла пытливо, насколько позволяли ей съезжающиеся в кучу глаза, глядя мне в лицо.

Я торопливо мотнула головой. Нет, не могу назвать любовью то, что испытываю к Ральфу. Уважение – да. Глубокую благодарность – да. Привязанность – да. Возможно, даже что-то вроде преклонения перед куда более умным, сильным и старшим человеком, но не любовь. Да и трудно было бы любить такого, как он, – ничего не рассказывающего о себе, скупого на ласку где-либо, кроме постели, замкнутого и насмешливого.

– Ну и дура! – снова нелестно отозвалась обо мне пьяная Алла. – А он тебя любит. Всех перестал вызывать к с-себе, только тебя… на год купил… других всегда только на ночь, а тебя…

Её бормотание стало совсем неразборчивым, голова клонилась к столу. Поняв, что празднование Рождества подошло к концу, я встала, решительно вернула в холодильник так и не открытое шампанское и обняла Аллу за плечи, помогая ей встать. А уже отводя старшую наверх под несмолкающий грохот фейерверков снаружи, успела подумать, что, если сказанное ею о чувствах Ральфа ко мне хоть самую чуточку окажется правдой, – он спасёт меня, вытащит отсюда. Он примчится весной из далёких стран и обязательно что-нибудь придумает. Уж он-то придумает…

Но тут я ошиблась. Ральф не вернулся в Оазис.

Два последующих за Рождеством зимних месяца прошли у меня под знаком грядущей весны. Я искала признаки её приближения повсюду: в цвете моря, в запахе ветра, в форме облаков, в голосах чаек, даже в прибывающих на остров гостей вглядывалась жадно, пытаясь найти на их лицах что-то, что каким-либо образом подтвердило бы мне приближение тёплых дней. Время, как это всегда бывает, когда чего-то сильно ждёшь, тянулось медленно до невозможности. Я занимала себя, чем только могла: учила английский, читала, смотрела телевизор, а по ночам, когда наш домик пустел, до рассвета играла в приставку, чтобы потом упасть в постель и проспать полдня. По вечерам наведывалась в Русалкину яму с Пчёлкой. Там я оборудовала стрельбище, вроде того, что было у нас с Дэном в лесу. Только вместо шишек целями мне служила выставленная в ряд на одном из валунов крупная галька, она же была и снарядами. Вместе с рогаткой Ральф вручил мне увесистый мешочек стальных шариков, предупредив, чтобы была осторожна: при попадании в человека такой шарик может больно ранить. Но шариками я не стреляла, берегла их, потому и тренировалась на гальке.

Рогатка действительно оказалась очень мощной. Тяжи посылали снаряд с такой скоростью, что глаз не мог заметить его полёта. Сметённая им цель исчезала так же мгновенно. Мне даже казалось, что в момент выстрела я слышу короткое «в-вз-з-з!» вспоротого, как пулей, воздуха. Регулярные тренировки и былое мастерство привели к тому, что я никогда не промахивалась. Бить точно в яблочко стало для меня чем-то таким же лёгким и естественным, как дыхание: глаза мгновенно фиксировали цель, руки двигались на автомате, и разноцветные морские камушки послушно один за другим улетали в море, сражённые моим новым великолепным оружием.

Помимо стрельбы я старалась больше гулять. Просто бродила вдоль берега, иногда, если никого не было поблизости, переходя на бег, пытаясь хоть частично потратить переизбыток свободной энергии, которую мне некуда было девать. А с началом марта у меня появилась привычка каждый день приходить к причалу и стоять у окружающего его забора, глядя между прутьев решётки на прибывающие изредка суда и раздражая охранника.

В апреле я затосковала. Помнила, что Ральф не называл точной или даже примерной даты своего возвращения, но не могла отделаться от ощущения, что все сроки уже вышли. Перестала гулять и приходить в Русалкину яму с Пчёлкой, забросила занятия английским, больше не читала, тем более что в местной библиотеке почти не осталось не прочитанных мною книг. Теперь всё моё времяпровождение составляли телевизор, сон и ожидание у причала.

А в середине апреля, незадолго до моего дня рождения, меня вызвала к себе Ирэн.

Глава 20

Второй аукцион

Когда Алла сказала, что управляющая ожидает меня в своём кабинете, я даже не встревожилась. До конца оплаченного Ральфом срока оставалось ещё больше месяца, и это позволяло мне чувствовать себя в безопасности. Как выяснилось – напрасно.

Ирэн встретила меня изучающим взглядом. Мы с ней не общались с того дня, когда они со старшим Бурхаевым пытались выяснить у меня местонахождение Яринки; разве что пару раз случайно сталкивались на улице. И теперь в её взгляде я видела искренний интерес. С этим интересом управляющая изучала меня с полминуты, прежде чем заговорить.

– Неплохо. – Голос Ирэн звучал небрежно, с отчётливой ноткой презрения. – Безделье идёт тебе на пользу. Подросла, поправилась. Гостям понравится.

– Каким гостям? – спросила я, всё ещё не испытывая тревоги. – Почему я должна им нравиться?

– Потому что хватит баклуши бить. – Ирэн протянула руку к настольному календарю, провела по нему длинным блестящим ногтем. – В конце месяца откроем твой второй аукцион и будем надеяться, что и на этот раз найдётся какой-нибудь любитель… кхм… специфической внешности.

Если по её замыслу последняя фраза должна была меня задеть, то управляющая выбрала для сарказма неподходящее время. После слов про второй аукцион я уже ничего не услышала.

– Какой второй аукцион?! Ральф купил меня на год! И он скоро вернётся и продлит…

– Не думаю. – Ирэн попыталась изобразить сочувственную улыбку, но получилось это у неё плохо. – Ты бы следила за новостями, раз уж твой хахаль обретается за границей. В прошлом месяце Русь ужесточила въезд и выезд, а насколько я знаю, Доннел как раз попадает в ту категорию иностранных граждан, которым здесь больше не рады. Так что на его появление можешь не рассчитывать.

Я слушала её сквозь нарастающий шум в ушах. Снова вокруг рушился мир, как тогда, когда я теряла Дэна, а потом и Яринку, но если в тех случаях у меня была хоть какая-то надежда на будущую встречу, то Ральф, уходя из моей жизни, не оставлял и этого. Без Ральфа я не имела шансов покинуть Оазис, а это означало, что и Яринка с Дэном тоже потеряны навсегда.