Лето придёт во сне. Оазис

– Ты меня слышишь?!. – раздраженно спросила Ирэн, которая, оказывается, всё это время что-то говорила. – Тебе всё ясно?

Я смотрела на неё и не понимала, чего от меня хочет эта холёная женщина, почему её аккуратно выщипанные брови хмурятся, а ярко накрашенные губы нервно кривятся. Не сумев пробиться сквозь моё молчание и не получив ответа, управляющая повысила голос:

– Я сказала, чтобы завтра к двум часам ты явилась в салон! Нужно создать тебе новый образ, привести внешность в порядок… – Тон управляющей вдруг неуловимо изменился, стал заинтересованным, даже азартным, теперь она словно беседовала сама с собой. – Поскольку ты больше не девственница, то и представлять тебя гостям отныне нужно иначе. Перекрасить волосы в более вызывающий цвет. Татуаж бровей и губ сделать ярче. Обязательно обновить гардероб! А ещё нужна фотосессия для сайта…

Ещё не опомнившись от ужасной новости, я всё равно невольно восхитилась этой женщиной, умудряющейся в любых обстоятельствах оставаться профессионалом своего дела и, кажется, искренне любящей работу, которой посвятила всю себя. Даже жаль было прерывать её на пике вдохновения.

– Нет!

Ирэн осеклась, её брови, и до того нахмуренные, совсем сошлись на переносице.

– Объясни, что это значит! – потребовала она ледяным тоном, не сулившим ничего хорошего.

– Это значит – нет! – почти крикнула я прямо в красивое, неестественно молодое лицо. – Я не пойду в салон, не буду ничего делать со своими волосами, не стану фотографироваться! Вы не имеете права! Ральф оплатил этот месяц до конца!

– До конца месяца к тебе никто и не прикоснётся! – тоже повысила голос Ирэн. – Но я никому не позволю и дня сидеть на моей шее, поэтому ты должна будешь начать работать с первого же числа мая, а для этого все необходимые приготовления нужно начать уже сейчас!

– Не буду! – отрезала я. – Ральф вернётся, и ему не понравится то, что вы хотели меня продать другим, пока его нет!

Ирэн зло прищурилась, её ноздри угрожающе раздулись, но ответила она спокойно, насмешливо:

– Девочка, кажется, ты переоцениваешь свою значимость в жизни Доннела. Ты не его невеста, милая, ты всего лишь временная шлюшка. Одна из многих, которую очень легко заменить и даже не почувствовать разницы.

Я услышала звон в ушах, как от пощёчины. Даже не столько от слов Ирэн, сколько от стыдливого осознания того, что я только что впервые в жизни прикрылась именем мужчины. Униженная этим фактом, уже больше ничего не боящаяся, я вернула Ирэн такой же презрительный взгляд и вкрадчиво спросила:

– Опытом делитесь? Когда-то он так заменил вас?

Она моргнула, некрасиво приоткрыла рот. Я не могла знать, насколько точно в цель попали мои слова: ведь Ральф так и не ответил на мой однажды заданный вопрос о его странных отношениях с нашей управляющей, – но результат мне понравился. С Ирэн разом слетела вся её моложавость, и на миг я увидела усталую, увядающую женщину с тоскливыми глазами, в которых притаился страх одиночества.

Но была она такой недолго. Словно мимолётная тень от пробежавшего облака скользнула по её лицу, и вот уже на меня смотрела прежняя Ирэн, уверенная в себе и взбешённая донельзя.

– Ты, я гляжу, отрастила зубы? – спросила она тихим, дрожащим от ярости голосом. – Гляди, как бы тебе не вбили их в глотку. Прощаю на этот раз, но только потому, что к началу мая мне нужен твой товарный вид.

Но глаза её говорили иное, и с возвращающимся страхом я поняла: свои неосторожные слова мне ещё придётся вспомнить. Возможно, не раз…

– Если завтра в назначенный срок, – продолжала Ирэн, не замечая моего испуга, – ты не явишься в салон, если откажешься участвовать в фотосессии или ещё как-то посмеешь ослушаться моих распоряжений, – клянусь, я продам тебя первым желающим, в первый же притон! И плевать на то, что скажет по этому поводу Доннел, если когда-нибудь здесь появится! Ясно?!

Я молча развернулась и, чеканя шаг, вышла из кабинета, каждую секунду ожидая услышать гневный оклик. Но Ирэн не остановила меня, наверняка поняв то, чего ещё не поняла я сама: мой самовольный уход был последней демонстрацией протеста. Угроза попала в цель. Я не могла допустить, чтобы меня увезли из Оазиса: только здесь ещё оставалась надежда на встречу с Ральфом, на его возвращение вопреки словам управляющей. А значит – придётся делать всё, для того чтобы остаться.

На следующий день я пришла в так называемый салон красоты, где покорно снесла все манипуляции с волосами и лицом, предписанные мне Ирэн. Даже татуаж бровей и губ без какой-либо анестезии вынесла равнодушно. И результат не произвел на меня никакого впечатления, несмотря на восторженные заверения соседок в том, что я стала настоящей красавицей.

Через несколько дней прибыл с материка и мой новый гардероб. С плохо скрываемым отвращением я под пристальным взглядом Ирэн перемерила всё, что было нужно. Платья казались мне вульгарными, обувь на каблуках – ужасно неудобной, а кружевное нижнее бельё – пошлым. Но управляющая осталась довольна, и я не посмела возражать. Я вообще до поры до времени избрала своей тактикой молчание и покорность, потому что в глубине души продолжала верить в скорое возвращение Ральфа.

Спустя ещё несколько дней, когда свежий татуаж прижился на моём лице, пришло время и для фотосессии. Она должна была состояться в небольшой студии при танцевальном зале, и я даже обрадовалась, увидев там старого знакомого Бранко – на этот раз не с кистями и красками, а с большим фотоаппаратом. Но, кроме этого, радоваться оказалась нечему.

Ирэн сделала всё, чтобы как можно сильнее унизить меня. Велела полностью раздеться, хотя от других девушек мне было известно, что для анкеты на сайте всех фотографировали пусть в очень откровенной, но всё-таки одежде. Раздеться я смогла, но, когда Ирэн начала распоряжаться съёмками, заставляя меня принимать позы одну вульгарнее другой, не выдержала и неожиданно даже для самой себя вдруг расплакалась навзрыд, съёжившись в углу. Со стороны наверняка казалось, что плач мой вызван унижением и грубыми окриками, которыми понукала меня Ирэн, но на самом деле в тот момент я думала о Ральфе, о том, что он сказал бы, увидев всё это…

Бранко опустил фотоаппарат, его лицо побледнело. Ирэн, напротив, разрумянилась, не то от раздражения, не то от злобной радости.

– Прекрати истерику! – визгливо велела она мне. – Ишь, принцесса! Как теперь прикажешь тебя фотографировать с зарёванным лицом?! Немедленно иди умываться!

Я не нашла в себе сил даже на то, чтобы поднять заплаканные глаза, но Ирэн это, казалось, раззадорило ещё больше.

– Ты думаешь, у меня других дел нет, кроме как с тобой возиться?! Подбери сопли и привыкай к тому, что больше ты никакая не особенная, а значит, будешь, как все…

Неожиданно подал голос молчавший до этого Бранко.

– Ирочка, это бесполезно, – мягко сказал он, откладывая фотоаппарат. – Даже если она прямо сейчас успокоится, понадобится какое-то время, чтобы сошла краснота с лица. Нужен перерыв.

– Не называй меня Ирочкой! – Ирэн вскочила, чуть не уронив стул. – В общем, мне всё равно, что и как вы тут будете делать, но чтобы к вечеру у меня была подборка фото для сайта! И хороших фото!

– Ироч… Ирэн, ты же меня знаешь! – Бранко часто затряс своим попугайским гребнем. – Фото будут. А ты занимайся своими делами, не стоит тебе по пустякам нервы мотать.

Управляющая раздражённо фыркнула, но спорить не стала и, бросив на меня последний уничтожающий взгляд, вышла за дверь, громко цокая каблуками. Бранко, не шевелясь, прислушивался к её удаляющимся шагам, затем громко выдохнул и подошёл ко мне. Торопливо накрыл своим пиджаком, присел рядом на корточки.

– Успокойся, бэби. – Его голос смягчился, зазвучал иначе, даже картавости и странного акцента в нём поубавилось. – Она ушла.

От неожиданности у меня остановились слёзы. Я отняла мокрые ладони от лица и внимательно взглянула на Бранко. Его разноцветные торчащие вертикально волосы, его многочисленные колечки в носу, губах и ушах сейчас не создавали впечатления легкомысленности: даже лицо казалось старше, чем в прошлый раз, а глаза смотрели серьёзно и понимающе.

Он помог мне подняться, отвёл к единственному в студии стулу, где до этого восседала Ирэн, протянул большой и очень белый платок. Пока я старательно возила им по лицу, стараясь ликвидировать последствия рыданий, Бранко принёс мою одежду, до этого в беспорядке сваленную на полу.

– А… а фотографироваться? – слабо спросила я, принимая из его рук свои джинсы и рубашку.

– Успеем, – спокойно ответил он. – Ты же заплаканная вся, хороших фоток всё равно не выйдет. Так что перекур.

Бранко деликатно отвернулся, давая мне возможность одеться, а затем, непринуждённо усевшись на подоконник, спокойно сказал:

– Не доставляй Ирэн удовольствия видеть твоё унижение. Тебе нечего стыдиться. Природа наградила тебя гармонично сложенным телом и безупречной кожей, ты – прекрасна. И неважно, в каком виде это подаётся. Грязь и пошлость – она всегда в глазах смотрящего, а не в том, на что он смотрит.

Я перестала шмыгать носом и вдруг вспомнила Яринку. Её дебют, откровенный и прекрасный танец в россыпи алых искр. Уверенные движения, гордо вскинутый подбородок, надменный взгляд поверх голов… Вспомнила, как неистово рукоплескали ей, как восторженно свистели, как швыряли к ногам деньги. Разве кому-то тогда могло прийти в голову, что моя подруга унижена?

И может быть, это воспоминание, такое яркое, словно я вдруг почувствовала рядом едва уловимый аромат Яринкиных волос, может быть, негромкие, но веские слова Бранко; а скорее всего, и то и другое заставило меня поднять глаза, выпрямить спину и сморгнуть с ресниц последние капли слёз. Неважно, что ещё придумает Ирэн, как попытается меня растоптать: но только от меня зависит, удастся ли ей это!

Внимательно наблюдавший за мной, Бранко ободряюще кивнул:

– Да, бэби, вот так! Делай то, что велят обстоятельства, но помни – к чистому грязное не пристанет. Сходи, умойся холодной водой, попьём кофе и продолжим.

Мы продолжили. Ирэн в студию не вернулась, но я была уверена: даже будь она тут, я не вела бы себя иначе. А мне нравилось думать, что веду я себя, как Яринка. Спокойно и раскованно. Хотелось бы ещё изобразить капельку надменности, но в присутствии Бранко сделать это оказалось сложно. Он сыпал шутками и прибаутками, носился вокруг меня с фотоаппаратом и корчил из-за него такие уморительные рожи, что на большинстве снимков я получилась улыбающейся до ушей.

Но больше всего мне помогла расслабиться доверительная фраза, прозвучавшая, когда я снова раздевалась, на этот раз аккуратно складывая вещи на спинку стула, а не бросая на пол.

– Знаешь, бэби, – вполголоса заметил Бранко, расчехляя фотоаппарат, – я сказал, что ты красива, но знай, что я сужу об этом чисто с эстетической точки зрения. Мне не нравятся девочки, понимаешь? Так что уж кого-кого, а меня стесняться тебе точно не стоит.

Не сказать, что я была очень удивлена. Бранко с его попугаистым гребнем, многочисленными колечками, яркой обтягивающей одеждой так не походил на других мужчин, какими я привыкла их видеть, что логично было ожидать чего-то подобного. Но окончательно расслабиться мне помог не тот факт, что его не интересует моя нагота, а доверие, с которым он поделился со мной этой подробностью своей жизни.

Когда минул час и Бранко с удовлетворённой улыбкой наконец опустил фотоаппарат, я чувствовала себя уже настолько в своей тарелке, что не спешила одеваться. Стояла полуденная жара, а прохладный ветерок из приоткрытого окна приятно овевал разгорячённую кожу. Я не видела, что там получилось на фотографиях, и не горела желанием посмотреть, но было приятно думать о том, как отреагирует Ирэн на моё улыбающееся лицо и довольный вид, когда получит результаты фотосессии. Всё-таки какую-то неубедительную месть она для меня придумала за брошенные несколько дней назад дерзкие слова о ней и Ральфе.

Словно услышав мои мысли, Бранко обернулся через плечо, осторожно заметил:

– Бэби, я не имею привычки лезть в чужие дела, но позволь дать тебе совет? Не зли

Ирочку: она баба неплохая, но очень уж злопамятная. И тщеславная. А это взрывоопасный коктейль.

Под его взглядом я спохватилась и начала торопливо одеваться. Эйфория, вызванная удачной фотосъёмкой и победой над унижением, постепенно проходила, уступая место тревоге.

– Ты не знаешь, за что она меня ненавидит? – грустно спросила я у прихорашивающегося перед зеркалом Бранко, впрочем, не особо рассчитывая на ответ.

Но Бранко меня удивил. Он ответил сразу, словно ждал такого вопроса:

– Не знаю, но могу догадываться. Ирочка такой человек, что способна ненавидеть только кого-то равного себе, конкурента, представляющего угрозу её благополучию. Хотя бы в потенциале. Так что можешь воспринимать её неприязнь, как комплимент.

Я удивлённо замерла с ногой, засунутой в штанину джинсов. Конкурента? Как я могу конкурировать с Ирэн? Где она и где я? И главное – в чём конкурировать? Что мы не поделили? Не Ральфа же, в самом-то деле! Пусть я и ляпнула, не подумав, глупость про то, что якобы когда-то он легко нашёл ей замену, но ведь это было сказано просто так, на эмоциях, из желания уязвить. На самом деле я вовсе не уверена, что между Ральфом и нашей управляющей действительно когда-то что-то было. И даже если предположить, что было, разве стала бы Ирэн ревновать мужчину к одной из местных девчонок, которых и за людей-то не считала?

Я уже открыла рот, чтобы вслух выразить своё недоумение, но вместо этого спросила совсем другое:

– Бранко, почему ты называешь меня бэби?

И стала внимательно следить за его реакцией.

Но разноцветный парень не выказал никакого смятения или удивления, даже не оглянулся.

– Потому что ты бэби, – легко ответил он, продолжая смотреться в зеркало и поправлять свой попугайский хохолок. – Все маленькие девочки – бэби.

– Да, но ведь это иностранное слово, я знаю. – Мне очень хотелось, чтобы Бранко повернулся ко мне, и я могла увидеть, вызывают ли мои вопросы хоть какие-то эмоции, но он продолжал прихорашиваться. – Тебя поэтому так странно зовут? Откуда ты?

– Издалека, бэби, издалека.

Больше я ничего не добилась от этого странного человека, потому что в следующую секунду он воскликнул, всплеснув ухоженными руками:

– О-ля-ля! Задержались мы тут с тобой, а ведь мне ещё добираться до берега!

Подхватил свой огромный фотоаппарат, перебросил через плечо пиджак и, белозубо улыбнувшись мне на прощание, торопливо метнулся за дверь. А я осталась стоять посреди пустой студии с не застёгнутыми джинсами, взлохмаченными волосами и сумбуром в голове.

Время шло. Ральф не появлялся, и постепенно надежда, которую я продолжала испытывать, несмотря на слова Ирэн, начала меркнуть, уступая место глухой тоске. В день своего четырнадцатилетия я даже не вышла из домика, чтобы прогуляться по солнечным пляжам, на которых весна уже вступила в свои права, где песок снова стал золотым, а море – синим. Яринки не было, и про мой день рождения никто не вспомнил, что меня, впрочем, вполне устроило – праздновать ещё один оставшийся позади год своей дурацкой жизни я не собиралась.

Ирэн никак не давала о себе знать, и можно было лишь догадываться, как она отреагировала на результаты моей фотосессии, где я, вопреки всем её стараниям, получилась естественной и весёлой. Мне нравилось вспоминать об этом: я словно передала привет далёкой Яринке, сумела поступить так же, как поступила она на своём дебюте, и мы снова, несмотря на разделяющее нас расстояние, действовали заодно.

Но эта мысль стала для меня единственным и последним утешением. Одновременно с тем, как дни неуловимо утекали сквозь пальцы, приближая окончание оплаченного Ральфом срока, я всё больше склонялась к мысли, что на этом моя борьба окончена. Если сказанное Ирэн окажется правдой и Доннел не сможет вернуться в Оазис, то мне не на что больше надеяться. Пытаться снова найти постоянника, который стал бы для меня так же близок, и на чью помощь я могла бы рассчитывать, казалось нереальной затеей. А главное, у меня не было ни желания, ни сил, ни мотивации для того, чтобы заняться этим. Мною овладели глубокая апатия и сонное спокойствие.

С этим спокойствием я и встретила утро нового дня, того самого, наступление которого снова делало меня ничьей, бесхозным товаром, ожидающим нового покупателя. Даже когда дверь номера скрипнула, пропуская внутрь непривычно тихую и виноватую Аллу, я лишь молча подняла на неё равнодушный взгляд, хоть и прекрасно понимала, с каким известием явилась старшая.

– Сегодня открылся твой второй аукцион, – осторожно сообщила она, словно опасаясь моей реакции. – Но быстрого результата не жди. Обычно повторно за девушку не борются так, как это бывает сразу после её дебюта.

Алла помолчала, ожидая ответа. Не дождалась и виновато добавила:

– И на следующего постоянника тоже особо не надейся. Постоянники редко бывают у тех девочек, которые… в общем, у которых уже кто-то был. Скорее всего, на повторном аукционе тебя купят на одну ночь, а потом ты будешь работать, как все.

Я слегка опустила ресницы, давая понять, что услышала её. Но старшая продолжала глядеть на меня испытующе, будто не верила, что я так ничего и не скажу по поводу своего изменившегося статуса. Когда наше молчание затянулось, она слегка пожала полными плечами и, тем же виноватым тоном сказав:

– Я сообщу тебе, когда аукцион будет закрыт, – вышла, бесшумно притворив за собой дверь.

Но здесь Алла ошиблась. Не ей пришлось сообщать мне о закрытии аукциона.

На следующий день я спустилась в гостиную, где шумно обедали недавно проснувшиеся после ночной работы девушки, и впервые за долгое время села вместе со всеми за стол. Не потому, что устала от одиночества, просто захотелось отдохнуть от своих непрестанных тревожных мыслей о Яринке и Яне, о Дэне и других… о Ральфе. Послушать легкомысленную девчоночью болтовню и бубнёж телевизора, хоть на несколько минут представить, что ничего не изменилось с тех пор, когда я только-только попала сюда и ещё верила в контракт и возможность освобождения.

У меня это даже почти получилось: по крайней мере, я улыбалась вместе со всеми, да и кофе пила, по-настоящему наслаждаясь его вкусом, но длилось это не дольше нескольких минут. Последних моих минут в Оазисе, которые можно было, пусть и с натяжкой, назвать хорошими.

А потом в одну секунду в гостиной вдруг воцарилась тишина. Соседки замерли, как по команде повернув головы к входной двери и одинаково приоткрыв рты. Я сидела спиной к холлу, поэтому увидела ту, кто к нам пожаловал, позже остальных.

– Добрый день, девушки, – прозвенел голос-колокольчик, и необходимость оборачиваться отпала.

Тем не менее я обернулась, хоть и лениво, без спешки. Внезапный визит управляющей в наши скромные пенаты (третий визит, и, как выяснилось, третий же раз – в мою честь) не стал тем, что нарушило моё апатичное спокойствие последних дней.

Ирэн лучезарно улыбалась. Видя это, соседки начали расслабляться и несмело заулыбались ей в ответ, со всех сторон понеслись робкие: «Здравствуйте, сударыня», кто-то торопливо поднимался, кто-то убрал звук у телевизора. Засуетившаяся Алла даже попыталась подвинуть нежданной гостье стул, но управляющая остановила её небрежным жестом:

– Не стоит, Аллочка. Я буквально на минутку. Только хотела сообщить Дайнике, что она бьёт все рекорды.

Ирэн отыскала меня среди обращённых к ней лиц, лукаво погрозила пальцем:

– А ведь я в тебе всё-таки не ошиблась, дикарочка ты наша. Твой второй аукцион закончился так же быстро, как первый, удивительно! За тебя опять предложили сумму, которая сделала продолжение торгов бессмысленным. Ты бы хоть с подругами секретом поделилась: как это у тебя получается?

Девушки вокруг удивлённо охнули, как по команде переводя взгляды с Ирэн на меня. Не думаю, что они ожидали, будто я сейчас начну польщённо делиться секретами: скорее, хотели понаблюдать за реакцией счастливицы, пользующейся таким успехом у гостей. Но я разочаровала их. Продолжала сидеть в той же позе, в какой замерла, когда обернулась посмотреть на неожиданно появившуюся управляющую, и молчала.

Ирэн, наверняка предвкушающая мой испуг, отчаяние или хоть какой-то протест, слегка нахмурилась. Прежняя лучезарная улыбка, с которой она появилась в дверях, померкла.

– Разве ты не рада? – спросила она, на этот раз не сумев скрыть яда в голосе. – Разве не приятно после стольких месяцев безделья вернуться к работе?

Вокруг нас оживление на лицах девушек гасло, взгляды опускались… Не только меня – никого больше не обманывала деланая доброжелательность управляющей. В столовой повисло тягостное молчание.

– Ну что же… – Так и не дождавшись ответа и явно раздражаясь от этого, Ирэн повернулась к Алле. – Дорогая, будь добра проследить, чтобы сегодня к полуночи Дайника явилась в третий «люкс» Айсберга в соответствующем виде. Я думаю, изображать скромность ей больше не имеет смысла, так что выбери наряд посексуальнее, во вкусе гостя.

И этим, казалось бы, мимолётным замечанием, управляющая легко добилась от Аллы того, чего не смогла добиться от меня.

– А кто гость? – торопливо спросила старшая, видя, как управляющая направляется к выходу, и, не понимая, что это не более, чем игра на публику.

– Ах, гость! – Ирэн обернулась, словно спохватившись. – Чуть не забыла! Это наш завсегдатай, всеми уважаемый Иван Сидорович Ховрин.

Странно, но для меня этот день почти ничем не выделился из череды других серых дней. Я всё ждала, когда моя апатия сменится ужасом или хотя бы сожалением о том, что всё так неудачно сложилось, но на душе оставался полный штиль. Такой же штиль царил на море, поэтому почти сразу после ухода Ирэн я покинула наш домик и впервые за последнюю неделю отправилась гулять по берегу. Не потому, что мне этого хотелось, а чтобы не видеть перепуганных, полных сострадания взглядов соседок.

Когда за Ирэн захлопнулась входная дверь, добрую минуту в гостиной царила мёртвая тишина. Имя Ховрина словно продолжало висеть в воздухе грозной тенью. Перед лицом этой тени девушки, ещё недавно весело смеявшиеся и болтавшие о пустяках, стали торопливо расходиться, оставляя на столе чашки недопитого кофе. И через минуту рядом со мной остались только Алла, Ася и Вика, тоже напуганные, но старающиеся держать себя в руках. Я оценила их поступок.

– Дайка, – явно через силу заговорила Алла, когда молчание стало невыносимым, – Дайка, ты только не делай глупостей…

– Глупостей? – машинально переспросила я, внимательно прислушиваясь к себе, ожидая появления хоть каких-то эмоций. Эмоция обнаружилась лишь одна – досада на себя за то, что недооценила злопамятность Ирэн и всерьёз думала, будто её месть за мои опрометчивые слова о ней и Ральфе могла ограничиться пошлой фотосессией.

Сзади осторожно приблизилась Ася, обняла меня за плечи, ответила вместо Аллы:

– Даечка, иногда кажется, что всё очень плохо, но и это когда-нибудь кончается. Да, плохие вещи происходят, но их надо пережить и…

Её перебила Вика, незаметно приблизившаяся ко мне с другой стороны. Она не стала ходить вокруг да около: оттеснила от меня шмыгающую носом Асю и сказала прямо:

– Девочки имеют в виду, чтобы ты не думала о Русалкиной яме. Ну, или о верёвке с мылом, уж не знаю твоих предпочтений.

Тут она почти угадала: я как раз думала о Русалкиной яме, но не о том, чтобы в ней утопиться, а о своём тайнике, который недавно там оборудовала… В Оазисе, в отличие от приюта, никакой необходимости в этом не было: мы имели право хранить в номерах любые вещи, которые только удастся раздобыть. Не возбранялись даже лёгкие наркотики, которыми время от времени угощали девушек гости. Но мне захотелось обладать каким-нибудь секретом, чем-то, что напоминало бы прежнюю жизнь, вот я и выкопала небольшую полость в гальке, под одним из валунов Русалкиной ямы. Выкопала, укрепила изнутри и заложила отверстие камнями, так что, даже стоя совсем рядом, никто бы не заподозрил там тайника.

И сейчас я думала об этом, сидя в окружении соседок, по-прежнему глядя на захлопнувшуюся за управляющей входную дверь. Не знаю, что выражало в тот момент моё лицо, но Ася вдруг тихонько заплакала, а Вика схватила меня за плечи и заговорила, почти вплотную приблизив губы к моему уху:

– Дайка, послушай меня! Я была у Ховрина и врать не стану – тебя ждёт очень тяжёлая ночь, а после нее, скорее всего, ещё несколько дней в клинике. Но! Ховрин никогда не берёт одну и ту же девочку дважды! Тебе нужно потерпеть всего один раз, зато потом ты можешь никогда его не бояться.