Лето придёт во сне. Оазис

– Бэби, не надо бояться! – тут же воскликнул Бранко, мотая головой так, что его попугайский гребень закачался из стороны в сторону. – Я просто зарисую твои шрамы.

Это мне ничего не объяснило, и я невольно кинула умоляющий взгляд на Ирэн.

Она сжалилась, пододвинула стул вплотную к кушетке (Бранко уже самозабвенно орудовал карандашом) и, наклонившись ко мне, начала объяснять:

– Мы с доктором поговорили и пришли к выводу, что пытаться удалить шрамы с твоей кожи бесполезно. – Она сделала паузу и неожиданно подмигнула мне. – Но ведь можно их замаскировать!

Я покосилась на неё удивлённо. Замаскировать? Чем можно замаскировать такие шрамы? Да ещё по всему телу?

Ирэн высокомерно улыбнулась:

– Положись на Бранко и ни о чём не беспокойся.

Услышав эти слова, попугаистый Бранко, не отрывая взгляда от бумажного листа, на миг зажал карандаш в зубах и освободившейся рукой сделал странный жест – соединил в колечко большой и указательный пальцы. Сам жест мне ни о чём не сказал, но небрежная уверенность парня оказалась заразна, и я действительно перестала беспокоиться.

Бранко работал надо мной ещё два дня.

По удачному стечению обстоятельств это были выходные, и Яринка пропадала в Айсберге у приехавшего в очередной раз Яна. Так что увиделись мы с ней только к ночи воскресенья, когда моя метаморфоза уже произошла.

Я ждала возвращения подруги в гостиной, специально надев самую открытую одежду, какая у меня нашлась: тонкую маечку на бретельках и короткие шорты, больше похожие на трусики. Свои обновлённые волосы я также распустила и теперь наслаждалась их щекочущими прикосновениями.

Яринка, по своему обыкновению, ворвалась в дом, подобно конной дивизии, хлопнула дверью, что-то шумно уронила на пол, громко заговорила ещё из холла:

– Это я! Кто тут есть живой?

Волнуясь и предвкушая эффект, я поднялась ей навстречу из кресла.

– Дайка, ты? А чего в темноте? – Подруга щёлкнула выключателем, шагнула через порог и замерла, уставившись на меня и смешно хлопая ресницами.

Я подождала несколько секунд, потом приподнялась на цыпочки, медленно повернулась вокруг собственной оси и со скромным торжеством спросила:

– Ну как?

Яринка медленно опустилась на ближайший стул. Продолжая моргать, растерянно спросила:

– Это что? Это… как?

– Это креативный гений Ирэн, – хихикнула я и шагнула в прихожую, к большому, от пола до потолка, зеркалу. С удовольствием посмотрела на своё новое отражение.

Шрамов на теле больше не было. Они скрылись под узором из сосновых веток, прорисованных до мельчайших подробностей: ярко-зелёных, пушистых, украшенных коричневыми шишечками. Они густо росли теперь у меня на ногах, руках, спине, шее, закрывали правую сторону лица.

Рядом в зеркале отразилась Яринка. Недоверчиво провела пальцем по моей щеке:

– Дайка… это что, татуировки?

– Не совсем, – отозвалась я, глядя на шевелящиеся в такт моему дыханию сосновые иглы под ключицей. – Это скорее рисунок.

Честно говоря, я и сама не совсем поняла, что это. Бранко пытался объяснить за работой, но я была слишком взволновала своим преображением и не запомнила, что он говорил.

– Краска, которая проникает в верхний слой кожи и не смывается, – пояснила я Яринке как смогла, и она этим удовлетворилась. Восхищённо выдохнула:

– Вот это да… Ёлочки как настоящие.

– Это не ёлочки, – ответила я, ласково поглаживая одну из зелёных лапок, словно обнимающую моё худое плечо. – Это сосёнки. Сосновые лапки. Видишь, какие пушистые? Ёлки такими не бывают.

Яринка присела на корточки, провела ладонью по моей ноге, словно не веря своим глазам. Я её понимала: сама до сих пор не могла отделаться от ощущения, что лапки живые, трёхмерные. Бранко оказался не просто мастером своего дела, но гением. Он сумел использовать каждый квадратный сантиметр моих шрамов. Их выпуклости стали шишечками, продолговатые рубцы – ветками, углубления – тёмным пространством между ними.

– Обалдеть… – Яринка выпрямилась, отступила на шаг. – А волосы?

– Волосы сделали в салоне, сегодня, – охотно отозвалась я, слегка потряхивая головой, чтобы Яринке было лучше видно редкие зелёные пряди, тут и там видневшиеся в русой шевелюре. Ирэн решила оставить мне натуральный цвет волос, только выкрасить пёрышками под цвет сосновых веток.

Конечно, это не всё, что сделали парикмахеры. Сначала меня подстригли так, чтобы не было видно разницы между отросшими волосами слева и короткими справа, там, где прошлой весной они были выбриты доктором для удобства перевязки. Получилась стрижка лесенкой, где с одной стороны волосы доставали до середины спины, а с другой – лишь до подбородка. Но переход был такой плавный, что это выглядело естественно, хоть и необычно. Ещё мне что-то втирали в кожу головы, наносили резко пахнущие составы, обдавали горячим воздухом… а когда, наконец, оставили в покое, я снова не узнала себя. Мои раньше такие невзрачные и словно всегда прилизанные пряди обрели объём и глубину цвета, распушились и засияли. Зелёные пёрышки запутались в русой гриве и, выглядывая оттуда тут и там, перекликались с зеленью сосновых лапок на теле.

– А лицо? Брови? – продолжала расспрашивать Яринка.

Да, с моим лицом в салоне тоже много чего делали, но я на тот момент уже так устала, что не следила за этим, закрыла глаза и даже умудрилась вздремнуть, выдерживая маску. Помню, чем-то скоблили кожу, чем-то мазали, затем протирали прохладными ватными тампонами. Лицо довольно сильно щипало, оно стало красным как помидор. Зато потом, посмотревшись в зеркало, я не обнаружила на носу привычных чёрных точек, а на подбородке – прыщиков. А брови… брови мне покрасили вместе с ресницами, и теперь я являлась обладательницей выразительных глаз под двумя тёмными, вразлёт дугами.

– Дайка, ты просто… – Яринка помотала головой, подыскивая нужное слово. – Лесная фея какая-то.

От её последних слов я невольно помрачнела. Нет, моя новая внешность мне очень нравилась, ведь я привыкла быть серой мышью и до сих пор не думала, что могу стать почти красивой. По крайней мере, очень даже симпатичной. Но вот остальное…

– Мне такую легенду и придумали, – буркнула я, отходя от зеркала. – Вот только не фея, а дикарка.

– Дикарка? – насторожилась подруга, следуя за мной к барной стойке, подле которой мы взгромоздились на высокие стулья.

– Ага, – фыркнула я. – Дикая Дайника, как тебе?

Яринка тихонько хихикнула:

– Ну, не круче, чем Яростная Ярина.

Мы невесело посмеялись, и я рассказала остальное.

Придуманная Ирэн легенда обо мне была близка к действительности, но изрядно приукрашена. По новой версии, я не жила ни в каком приюте, а сбежала во время разгрома нашей деревни и благодаря добрым людям скоро попала сюда. Сосновые лапки на моём теле, зелёные пёрышки в волосах, отсутствие косметики, неумение танцевать, глупое прозвище – всё это должно было создавать образ девочки, недавно прибывшей из глуши, этакой экзотической штучки, кусачего зверька. Не знаю, как остальным, а самой Ирэн её задумка очень нравилась. Сегодня, когда мой внешний вид был приведён в соответствие с легендой, она даже воскликнула: «Это мой самый креативный проект!».

– Значит, ты не танцуешь? – спросила Яринка после недолгого молчания. – Как же так, у тебя не будет дебюта?

– Будет, – ответила я, невольно съёживаясь при мысли о неизбежном. – Только я не танцую, а пою.

Это тоже была идея Ирэн. Пока Бранко тщательно выписывал на моём теле каждую иголочку, она не менее тщательно расспрашивала подробности моей прошлой жизни, пытаясь найти что-нибудь, дополняющее придуманный ею образ. И нашла. Когда я мимоходом обмолвилась о том, что была певчей в приютской церкви, управляющая замерла, как кошка над мышиной норой, и потребовала подробностей.

– Она попросила спеть что-нибудь, и я спела.

– Что, прямо там спела? – удивилась Яринка.

Да, я спела прямо там, голая, лёжа на медицинской кушетке, чувствуя, как Бранко прохладными кистями касается моей кожи, ёжась от неловкости, но, не посмев ослушаться управляющую. Спела «Медвежью колыбельную». Просто это первое, что тогда пришло мне в голову. И попало в десятку.

– Ирэн даже в ладоши захлопала, – поведала я Яринке, чьи глаза недоверчиво округлились. – Как девчонка. Сказала, что это будет самым оригинальным дебютом за всю историю Оазиса. Ведущий расскажет с подиума мою легенду, потом я выйду и спою колыбельную. Никаких танцев, никаких раздеваний, просто встану перед микрофоном и спою.

– А костюм? – помолчав, спросила Яринка. – Во что тебя оденут?

– Ещё не знаю. Но что-то под стать остальному, наверно. Ирэн придумает.

– И когда твой дебют?

– Первого мая, – погрустнела я. – Как обычно, приурочат к празднику. Меньше месяца осталось.

– Ну… – Яринка неопределённо повела плечом. – По крайней мере, тебе уже исполнится тринадцать лет.

Тринадцать лет мне исполнилось. Это событие мы отметили в кафе, в том самом, где я каждый день мыла посуду и которое уже почти стало мне вторым домом. Ради такого случая от работы меня освободили и даже разрешили занять столик, благо, гостей в тот день было немного. Пришли Ася, Вика, Алла и, разумеется, Яринка. Скушали торт, любезно купленный моей подругой на щедрые чаевые, которыми мужчины устилали пол под её ногами после каждого выступления в Айсберге. Она же подарила мне планшет, специально к этой дате заказанный с материка. Планшет был не чета тем, которыми мы пользовались в приюте. Очень тонкий, но прочный, с большим экраном и богатой комплектацией.

От радости я тихонько завизжала и чуть не задушила Яринку в объятиях. При ближайшем рассмотрении планшет оказался оснащён функцией звонка, и я, никогда в жизни не имевшая своего телефона, вдруг почувствовала себя причастившейся к чему-то взрослому, к чему-то на уровень выше моей прежней жизни. Использовать планшет для связи, конечно, не получилось бы при всём желании – на острове стояли мощные глушилки, напрочь обрубающие любой сотовый или радиосигнал. Не знаю, чего больше боялись таинственные владельцы Оазиса: того ли, что одна из девушек свяжется с родными и расскажет о своём местоположении, или того, что под видом гостя на остров проникнет шустрый папарацци в поисках сенсаций, – но причины для беспокойства у них, несомненно, были. Ходили слухи, что на причале охрана просит гостей сдать на хранение любую фото- или видеотехнику, и обойти это правило не могут даже самые высокопоставленные из них.

Но я всё равно радовалась Яринкиному подарку, пусть и возможность воспользоваться всеми его функциями, включая выход в интернет, которого на острове, разумеется, тоже не было по тем же причинам, могла представиться ещё не скоро.

Подарки Аси, Вики, и Аллы оказались куда практичнее. Соседки скинулись и подарили мне деньги в белоснежном конверте. Сумма была невелика, но для меня, никогда не обладавшей наличностью, это тоже стало значимым событием. Пусть я понятия не имела, на что их можно потратить здесь, но сам факт обладания средствами весьма радовал.

В общем, день выдался замечательным, его не смогли омрачить даже мысли о моём скором дебюте, до которого осталось меньше двух недель. За это время должен был прибыть из ателье заказанный Ирэн костюм, про который я пока знала лишь то, что он будет таким же нестандартным для здешних мест, как и весь мой образ. А пока я репетировала своё выступление без него. Каждый день приходила в закрытый до вечера ресторан Айсберга, где на просторном подиуме меня ждали одинокий микрофон и компания местных музыкантов. Музыканты уже написали музыку на «Медвежью колыбельную», и теперь я, под руководством их солиста, училась правильно петь. Оказалось, что петь в микрофон – совсем не то же самое, что на клиросе, под куполом церкви. Но я старалась, и получалось неплохо, судя по удовлетворённому лицу Ирэн, которая иногда заглядывала посмотреть, как идёт подготовка к презентации её «самого креативного проекта».

В тот день, когда костюм наконец прибыл, а до первого мая оставалось меньше трёх суток (я уже места себе не находила, то впадая в отчаяние, то отгораживаясь от мира сонным равнодушием), Ирэн не поленилась сама прийти в наш домик, чем вызвала нешуточный переполох среди девушек, и велела мне немедленно примерить обновку.

Я послушно примерила, посмотрелась в зеркало.

Сначала мне показалось, что Ирэн принесла серую наволочку с прорезанными в ней дырами для головы и рук. Это было так неожиданно после блестящих обтягивающих нарядов, в которых щеголяли на подиуме другие девушки, что я решила, будто управляющая явно переборщила с креативом. Но чем дольше разглядывала странную вещь, почти неощутимо облегающую моё тело, тем сильнее убеждалась в том, что ничего более подходящего для меня просто не существовало.

Наряд оставлял руки и плечи открытыми, был чуть притален, но сидел свободно, и закрывал ноги до коленей. Точнее, левую ногу до колена, а правую выше середины бедра – подол оказался косым, ассиметричным, что очень удачно гармонировало с моей нынешней такой же ассиметричной стрижкой. И всё. Не было на этом странном платье никаких украшений, складок или бантов: ни пояска, ни вышивки, ни страз. Просто скользкий, матово блестящий серый шёлк, оттеняющий зелень сосновых лапок на моём незагорелом теле и перекликающийся с серостью глаз. Но всё вместе это выглядело так, будто я появилась в нём на свет, как во второй коже.

Ирэн несколько раз обошла вокруг меня, то приближаясь, то отдаляясь, и сказала тоном глубокого удовлетворения:

– Вот это я и называю – вещь к лицу.

Подругам тоже понравился мой образ, они согласились с тем, что ничего похожего в Оазисе ещё не было. Только Ася обеспокоенно предупредила:

– Смотри теперь не сядь в лужу. Ирэн что-то очень активно за тебя взялась: если не оправдаешь её ожиданий – впадёшь в немилость.

Такие слова были последним, что я бы желала услышать за три дня до дебюта, и повергли меня в состояние, близкое к панике. Чтобы хоть как-то отвлечься, я проводила время в Айсберге, с музыкантами. Они не возражали против того, что я тихонько сижу в углу, слушая их разговоры, разрешали рассматривать свои инструменты и даже играть на синтезаторе. Я не забыла ничего, чему успела научиться у Марфы Никитовны в маленькой комнатке за клиросом, и сейчас очень жалела об утерянной нотной тетради с моими первыми неуклюжими импровизациями, хоть и понимала, что это был детский лепет.

Генеральная репетиция моего дебюта состоялась накануне его и прошла без сучка без задоринки. Я поднялась на подиум в своём аскетичном наряде (к серому платьицу добавились такие же простенькие сандалии), спела «Медвежью колыбельную» под аккомпанемент музыкантов, получила одобрительный кивок Ирэн и почти успокоилась.

Успокоилась, как оказалось, рано.

– Дорогие наши, драгоценные, всегда желанные гости-и-и! – Вопль ведущего разносился по залу, и мне, притаившейся за ведущей на подиум дверью, было слышно каждое слово. – Сегодня мы представим вам самую странную малышку, какую вы только встречали-и-и!

Я прижала ладони к ушам и забормотала: «Ля-ля-ля-ля-ля» – не хотела слышать ложь, которую станет рассказывать обо мне этот напомаженный, истерично завывающий тип. Но его усиленный динамиками голос был таким громким, что я не ушами, но всем телом уловила и «дитя бескрайней тайги!», и «лесная нимфа!», и, конечно же, «Дикая Дайника-а-а-а-а!».

Меня бесцеремонно пихнули в плечо, и, обернувшись, я увидела встревоженную Аллу, которая, как и почти все остальные соседки, пришла поддержать меня.

– Чего ты стоишь, твой выход!

Поняв, что ведущий уже заткнулся и в зале царит выжидающая тишина, я заторопилась на подиум под одинокий луч света, словно отсёкший меня от всего зала, заключивший в сияющий кокон.

Стоя в этом луче, я вцепилась одной рукой в микрофон. Смутно различила в окружающей полутьме множество обращённых ко мне лиц и обмерла от страха, смешанного с острым стыдом и каким-то запоздалым недоумением: как так получилось, что я, Дайка из Маслят, стою сейчас здесь, покрытая шрамами и росписью, одетая в странный наряд, выставленная на продажу?

Остальное запомнилось плохо. Когда словно из ниоткуда зазвучали вступительные аккорды «Медвежьей колыбельной», я ухватилась за них, как за то единственное, что могло мне помочь устоять, остаться на месте, не броситься прочь от жадных оценивающих взглядов, ползающих по моим обнажённым плечам, ногам и лицу, словно омерзительные жуки.

Не знаю, хорошо или плохо я пела. К счастью, тело наизусть знало последовательность слов и нот, так что справилось без моего участия. А разум был поглощён всё тем же недоумением, неверием в происходящее, отрицанием его. Были ли виной тому песня или избыток волнения, но память о прежней жизни, о тайге, о родителях вдруг нахлынула на меня, погребая под собой всё остальное. Я пела, а вместо прокуренной полутьмы ресторанного зала видела качающиеся в чистой вышине верхушки вековых сосен, ничем не замутнённую воду безымянной реки, синие сопки у туманного горизонта… Чьё теперь всё это, в каких дальних далях? Почему мне нельзя было остаться там навсегда? Не хочу я этого острова, словно сошедшего с картинки о райских местах, не хочу вкусной еды и красивой одежды, не хочу никакого постоянника с его подачками! И лучше бы мама в ту страшную, последнюю перед концом всего ночь не держала меня в объятиях, а оттолкнула в темноту, в таёжную чащу, в неизвестность. Лучше бесконечно бежать навстречу холоду, голоду и диким зверям, чем стоять сейчас здесь, живой приманкой для зверей не диких…

Уже заканчивая последний куплет, я почувствовала, как по лицу текут слёзы, но в попытке сохранить остатки гордости не стала их вытирать, не стала опускать голову. Дебют провален? Наплевать на дебют! Я начала петь, значит – допою до конца. А дальше будь что будет.

И я допела «Медвежью колыбельную» и оставалась на месте, пока не отзвучали последние ноты аккомпанемента. А когда в зале наступила тишина, резко развернулась и, не бросив ни единого взгляда на обращённые ко мне лица, зашагала к алой занавеске, отделяющей подиум от подсобных помещений ресторана.

И лишь в конце этого пути меня догнал и заставил ошеломлённо обернуться шквал громовых аплодисментов.

Глава 13

Ральф Доннел

Мой дебют пришёлся по душе не только гостям Оазиса, не ожидавшим ничего подобного, но и персоналу Айсберга. После того как я покинула подиум, все – от официанток до шеф-повара – так или иначе выразили свой восторг по поводу моего голоса и актёрского таланта, благодаря которому я сумела заплакать в конце, заставив тем самым дрогнуть и их сердца. Я скромно принимала поздравления, улыбалась и кивала, дивясь про себя, как то, что изначально показалось мне полным провалом, неожиданно обернулось удачей.

Не обманулась по поводу моих слёз только Яринка. Когда мы с ней вдвоём возвращались домой по тёмным улочкам Оазиса, она тихонько призналась:

– Я, когда на своём дебюте танцевала, представляла, что сейчас просто исчезну. Раскручусь на подиуме, взлечу вверх и рассыплюсь искрами… Вот бы все охренели! Так представила, что сама в это поверила. Только поэтому смогла не заплакать и не убежать.

Я в очередной раз порадовалась, что мне пришлось не танцевать, а петь. Слёзы во время танца выглядели бы совсем не так уместно, как при исполнении грустной песни.

Вернувшись в домик, я сразу легла спать. И уснула мгновенно, охваченная почти безмятежным спокойствием, что было странно, учитывая то, что именно после дебюта и должно было начаться всё то, чего я так боялась с момента своего появления на острове.

Разбудила меня Алла. Открыв глаза и увидев льющийся в окна полуденный солнечный свет, я издала заполошный вопль и чуть не свалилась с кровати, поняв, что опоздала на работу в кафе. Но старшая, смеясь, объявила, что мне больше не нужно мыть посуду, что я переросла этот этап и отныне работаю в Айсберге. Вот она и дала мне поспать подольше перед выходом в ночную смену.

– Выхожу мыть посуду в ресторане Айсберга?

– Да уймись ты уже со своей посудой! – слегка рассердилась Алла. – Ирэн решила, что из тебя получится неплохая бэк-вокалистка для музыкальной группы, плюс пара сольных номеров. Так что после обеда – на репетицию, а вечером – на работу.

Наверное, старшая думала порадовать меня этой новостью. Оно и понятно, из посудомойки – в солистки самого дорогого ресторана на острове, тут есть чем гордиться! Но я разочаровала её. Вытаращила глаза, натянула одеяло до носа и скороговоркой забормотала:

– Нет, нет, нет, нет…

Вчерашняя ночь, кажущийся в полутьме огромным зал ресторана, заполненный множеством неясных лиц, чувство незащищённости перед чужими оценивающими взглядами – всё это ожило в моей памяти с пугающей яркостью. Пережить такое снова? И переживать раз за разом, из ночи в ночь? Да я лучше в Русалкину яму!

На лице Аллы отразилась крайняя озадаченность: такой реакции она от меня не ожидала. Старшая растерянно поморгала и вдруг рассмеялась:

– Дайка, ты что, подумала, будто тебе придётся петь с вечера до утра? Ну, чудилка, да кто тебя столько времени слушать захочет? Ты просто в начале вечера споёшь одну-две песни, а ночь будешь работать официанткой. Это нужно, чтобы быть на виду у гостей, чтобы они помнили про тебя и участвовали в аукционе.

– Яринка не работала официанткой! – глупо заспорила я, и Алла пояснила, терпеливо, словно разговаривая с дурочкой.

– Ярина танцевала несколько раз в течение ночи, её и так все видели. Но ты не можешь много петь: это всё-таки ресторан, а не концертный зал.

– Но я вообще не хочу… – начала было я, но осеклась под строгим взглядом Аллы и опустила глаза. Надо же, почти забыла, что мои желания здесь никого не интересуют.

– В общем, к часу на репетицию, подберут тебе каких-нибудь песен. – Алла направилась к двери, но у порога обернулась, осуждающе покачала головой. – Не люблю я в чужие дела лезть, но тебе совет дам. Не пускай всё на самотёк. Не становись безвольным товаром. Работа в Айсберге – отличная возможность напрямую общаться с гостями, постараться понравиться кому-то из них. Воротить морду от такого шанса – очень глупо!

Слова Аллы, как ни странно, заставили меня задуматься. Возможно, потому, что перекликались с похожим решением Яринки – не позволить никому выбирать себя, выбрать самой! Как она, собственно, и сделала. Я, конечно, прекрасно понимала, что второго Яна для меня не найдётся, но желание бороться до последнего взяло верх. По крайней мере, потом, когда всё это останется позади, я буду вправе сказать, что сделала всё от меня зависящее.

И я пошла на репетицию, не забыв перед этим забежать в кафе, попрощаться со старым местом работы, к которому успела привязаться. Здесь меня тоже поздравили с удачным дебютом, пожелали дальнейших успехов и просили заходить в любое время. Я даже чуть не заплакала во второй раз за два дня, видя искреннее сожаление о моём уходе.

Сама репетиция не заняла много времени. Пару простеньких песенок (их музыканты называли почему-то попсовыми, хотя никакой связи с попами, церковью или чем-то ещё, вызывающим похожие ассоциации, в них не было) я выучила очень быстро и спела неплохо. После чего меня отпустили домой, готовиться к ночному выступлению.

– Дайка, если хочешь, я могу взять восьмой столик. – Ася задорно взъерошила свой чуть отросший белобрысый ёжик. – А то ты что-то неважно выглядишь.

Неважно? По моим ощущениям, выглядеть я должна была, как старая кляча на издыхании. Работать официанткой оказалось куда тяжелее, чем выглядело со стороны! А учитывая, что мне только-только исполнилось тринадцать лет и весила я меньше сорока кило, то беготня с подносами несколько часов кряду оказалась почти непосильной нагрузкой. В маленьком прибрежном кафе я ни разу так не уставала.

Конечно, на утомлении сказывался и психологический фактор. Прокуренный зал, полный поддатых развесёлых гостей, громкая музыка, необходимость держать в уме пожелания и предпочтения сразу нескольких столиков, успевать справляться у поваров о готовности блюд – всё это создавало просто невыносимую для меня атмосферу. Для меня, уже привыкшей к тихим вечерам и одиноким ночам в нашем пряничном домике.

– Возьми, пожалуйста, если можешь, – ответила я Асе, без сил прислоняясь к косяку. – Ужас, как вы это выдерживаете?

– Привычка, – беспечно отмахнулась Ася, которая сегодня сама напросилась на подработку официанткой. – И чаевые не лишние. Да и гости внимание обращают, запросто можно кого-нибудь на ночь подцепить.