Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

Иногда Борода распевал песни, которые с его слов к нему снизошли от Кришны во время его ночного бдения в нирване. Он рассказывал, что Вишну, правая рука Кришны, очень забавный парубок, и что Борода с ним коротал время в тенистых дубравах, попивая божественный нектар и портвейн, дожидаясь аудиенции верховного бога. Борода посещал нирвану, словно работу. Раз в неделю– другую, перебрав с дешевым вином или водкой, он отправлялся в нирвану, где Вишну вел с ним беседы о прекрасных женщинах и трансцендентальных воплощениях. Иногда Вишну выходил из себя и бросался в гурий оливковыми косточками и пластиковыми бутылками. Борода благосклонно не замечал чудачеств многорукого бога, поскольку был его гостем.

Однажды Бороду волею мысли занесло на Тибет, где он вошел в контакт с астральным телом ламы. Лама ему поведал, что скоро на него снизойдет великое блаженство. В тот же вечер Борода на улице нашел бумажную купюру, которую в бакалейном отделе променял на приготовления к хвалебной мессе в честь Вишну, чем очень обрадовал своих соседей и получил пропуск в нирвану.

Накануне вечером в хмуром небе он увидал сияющий образ Аристотеля и решил остаток суток провести над толстыми учеными томами, потому как был убежден, что древний философ явился к нему предупредить, что завтра на занятиях профессор попросит его рассказать, как он постиг новую тему.

Борода сидел в напряжении, ожидая своего звездного часа. Отец был не в силах наблюдать за ним и снова погрузился на стол.

Короткий перерыв на перекур, снова занятие. К желудочному спазму присоединился тремор и гиповолемия. Можно было подумать, что сама физиология человеческая восстала против страдающего жаждой студента, стараясь низвести его в могилу. Хотелось чертовски пить. Отец для себя решил, что он, наверное, отдал бы палец на ноге, чтобы немедленно вволю напиться. Он представлял холодную прозрачную влагу, льющуюся из ржавого крана. Он даже слышал звук воды, разбивающейся об эмалированное покрытие раковины. От этого жажда становилась еще более мучительной.

За окном бушевал день, ветер немного стих, капли стали меньше, тремор приобрел крупноволновый характер.

–Седой, спорим, что у меня сейчас гемоглобин– двести тридцать.– Толкнул Отец своего соседа в бок, надеясь на сочувствие.– Как бы я хотел стать раковиной и вволю напиться.

–А я готов спорить, что в твоем пиве крови нет.– Шепнул Седой.

–Глумишься? Отставить разговорчики в строю.– Проскрипел Отец.

Рассуждения профессора были такими кривыми и витиеватыми, как мысли у политика, это злило Отца еще пуще. Ему казалось, что преподаватель говорит сегодня слишком громко, как радио в коридоре.

–Ох, что ж я маленький не сдох.– Прошипел Отец.

Кто-то рядом прыснул в кулак. Шепоток пронесся дальше, там раздался смех, кто-то засмеялся громче. Вскоре вся группа падала со смеху. Было похоже на то, что Отец не слишком тихо стенал на свое бедственное положение. Профессор снял с носа свои огромные, словно телескопы, очки и аккуратно отложил их в сторону. Очи его сверкнули ослепительным гневом, брови насупились, ноздри раздулись, словно у бычка на фиесте. Он встал и подошел к нерадивому студенту, который отказывался постигать его необычайно важную науку. Он взял Отца за шиворот и развернул лицом к себе. Кара последовала незамедлительно:

–Яшин, на выход с вещами. Придется, батенька, отработать тему. Мало того, что пришел с запахом, так мешаешь вести занятие.

Отец взял под козырек– с профессором лучше не спорить, от двойки не отделаешься, а таким подарком судьбы, как свобода нужно пользоваться по полной программе. Обидно было лишь за половину занятия, которое пришлось отсидеть. Новых знаний за это неприветливое утро Отец не приобрел, однако он явился в институт, это ему плюс, потому что пропуск оного считался серьезным нарушением устава ВУЗа.

Внизу в подвале на него накинулась куртка. А на улице его уже ждал дождь. Мелкими капельками он показывал, как ему дорог страждущий влаги студент. Он растекался по нему, бегал и веселился, заливался за воротник и целовал ему спину. Отец подставил небесной воде лицо и несколько мгновений наслаждался прохладой мороси и нежного прикосновения универсального растворителя к коже.

Дождавшись своего маршрута, Отец сел на троллейбус. В это время он был полупустой и не такой веселый, как пару часов назад, пусть и бежал вприпрыжку. Запах пота и утренних злобных настроений испарился. Доехав до своей остановки, Отец вышел и остановился на тротуаре, прикидывая в уме, чем бы заняться. Унылый парк, раскинутый вдоль общежития, был хмур и сер, к тому же ветер и дождь не располагали к отдохновению и самосозерцанию, сидя на низких деревянных скамеечках. Фонтан угас, и лишь жалкие ржавые трубы мокли в осенней сырости.

Шлоссбург– вот что поможет исправить синдром отмены и, если повезет, подарит компанию. Отец пригнулся и сошел в темное подвальное помещение, оборудованное под пивной ресторанчик.

–Аллах услышал наши молитвы, счастье спустилось в нашу долину.– Поднял руки вверх Отец.

В тусклом полумраке бара, освещенном лишь падающим светом от двери, за маленьким столиком, сидели два парня. Сэмэн и Малыш. Они царственно потягивали пивко из огромных кружек.

– Хлеб да соль.– Широко улыбнулся Отец и протянул парням руку.– Здорово, кормильцы.

–Ем свой.– Буркнул Малыш.

–Здорово Отец, без денег?– Спросил Сэмэн.

–У кого есть верные друзья– тому деньги ни к чему.– Кивнул Отец.

–Возьми,– протянул Малыш бумажку,– поправься.

–Страна будет вечно помнить своих героев, Малыш.– Поблагодарил Отец.

–А что ты так рано здесь делаешь, а, дружище?– Спросил Малыш.

–Тоже что и ты. Лечусь.– Ответил Отец.

–А что, в школу не модно теперь ходить?– С участием спросил Сэмэн.

–Был я там, ничего нового!– Пожал плечами Отец.

–Выгнали?– Спросил Малыш, поднимай взгляд от густой пивной пены.

–Точно! По лицу заметно?

–Да… Вид у тебя действительно сегодня… Да ничего, третий сорт не брак.– Махнул рукой Сэмэн.

–Спасибо, Сёма, ты меня утешил.

Вскоре они уже втроем распекали это ненастье, которое сквозь хмурые тучи сыпало на землю мелкий дождь. Помянули институт, пожаловались на безбожных преподавателей, которые забыли, что когда-то сами были студентами. Вспомнили и дом родной.

–Ты, Отец, давно ли на родине не был?– Поинтересовался Сэмэн.

–Да как приехал летом еще, так и не был. Одна радость– скоро должен брат приехать. Звонил вчера.– Ответил Отец и улыбнулся, вспомнив близнеца.

–Дэн? Это хорошо.– Кивнул головой Сэмэн.– Хороший парень. Язык у него острый, как турецкая сабля. В жизни пригодится. Малыш вон, здоровенный, как памятник Ленину, а бессловесный. Каждый его обижает.

Сэмэн кивнул на сидящего рядом товарища. Малыш, огромный, как сивуч, склонился над столиком, мутными глазами рассматривая пену, что плескалась на дне кружки, и, соглашаясь с рассказчиком, закивал головой, словно китайский болванчик. Отец для себя однажды вывел закономерность распределения IQ, в зависимости от вегетативной массы тела и объемом черепной коробки. Большой бодибилдер, сидящий рядом, был до ста двадцати килограммов водоизмещения, при этом не мог похвастаться Сократовским лбом или Тургеневской черепной коробкой. Посему, можно себе предположить, что коэффициент IQ, даже рассчитанный приблизительно, был не в пользу Малыша. Нравом он был кроток и покладист, потому был серой лошадкой для всех, кто собирался на нем прокатиться. Однажды он битый час выпроваживал непрошенных гостей, ошибившихся номером комнаты, пока один из посетителей не ударил Малыша. Секунды через две, после надтреснутых вскриков, два тела оказались выброшенными из окна второго этажа.

Землистый полумрак зала заставлял забыть о скоротечности жизни. В воздухе замерло мгновение, и, казалось, все на свете остановилось. Хотелось думать, что выйдя отсюда весь мир застанешь таким же, каким оставил его спускаясь в подземелье. У барной стойки слышна была песня какой-то певички, которая в слезных выражениях и детским косноязычием ведала миру, как ее непростительно бросили на произвол судьбы в этом жестоком мире. Бармен белым полотенцем протирал вымытые кружки, девочки в засаленных передних суетились меж столов, оттирая их от посетителей.

Тусклое освещение заставило зрачки расшириться, от этого лица обрели красный оттенок. Длинные тени, протянувшиеся от двери и упиравшиеся в заднюю стенку, казались в этом душном полумраке черными кляксами, оставленными неким гигантом, учившимся писать пером.

Скоро приедет брат, подумал Отец. Он очень соскучился по своему близнецу, с которым до поступления в институт не разлучался и на день. Это человек, который был Отцу так же дорог, как и мать, которую он любил бесконечно.

–И что вы с ним делать будете?– Интересовался Сэмэн.

–Сёма, фантазии мало? Что бы ты делал, если бы к тебе брат приехал?– Сказал Отец и отхлебнул пенистого пива из своей кружки.

–Известное дело.– Широко развел в стороны руки Сэмэн.

–Малыш,– позвал Отец атлета.– А ты что стал бы делать?

Малыш поднял на Отца хмельные очи.

–Вот то же самое и делал бы.– Сказал он и поднял со стола кружку, казавшуюся в его руках детской игрушкой.

–Вопросы еще будут?– Спросил Отец, обводя взглядом своих однокурсников.– Он еды везет, так что скоро и на нашей улице будет праздник. Кот уже трое суток не ел ничего. Скоро на нас кидаться будет. Да и мы, если честно, от него не далеко ушли.

–А что, мышей в комнате нет что ли?– Поинтересовался Сэмэн.– Кота еще кормить!

–Сёма, мышей ведь тоже чем-то потчевать нужно, а у нас нет и крошки лишней. А остатки кот давно съел.– Махнул печально рукой Отец.

Пиво подошло к концу, взяли еще по одной кружке. Дрожь прошла. Наконец и рассудок вернулся на то место, куда ему по штату природой быть положено. Отец с облегчением вздохнул. Как хорошо, думал он, что кто-то некогда придумал варить пиво. Этот божественный нектар приходит на выручку всегда, стоит к нему обратиться с просьбой. Лицо Сэмэна порозовело, глаза заблестели. Малыш уныло склонился над своей кружкой, ощущая свое искреннее расположение к ее содержимому.

–А у вас что за праздник вчера был?– Поинтересовался Отец.

–А мы так просто…– Сказал Малыш.– Скучно было, вот и расслабились. Сэмэн был, я, Рыкун, да Лёха.

–Врешь! Лёха сегодня до безобразия свеж.– С сомнением произнес Отец.

–Значит, у нас у всех были галлюцинации.– Согласился Малыш.

–Ты какого Лёху имеешь в виду?– Поинтересовался Сэмен, поигрывая пеной в кружке.

–Нашего, какого же еще?– Удивился Отец.

–То-то и оно. Вашего!– Сэмэн многозначительно фыркнул.– Пирогов с нами был, а не ваш иждивенец.

Пирогов учился на одном курсе с Отцом, однако поступил в институт на десять лет раньше. По его глубочайшему убеждению, институт– не школа, за десять лет не окончишь. Почему старожил– студент так долго учился можно судить по тому факту, что в сумке, вместо книг и тетрадей, он носил отвертку и газовый пистолет.

–Ясно.– Удовлетворенно вздохнул Отец.– Ладно, спасибо, мужики, за здоровье и иже с ним. Пошел я. Пора…

Короткие прощания, затем серый неуютный парк с маленькими капельками дождя на скамьях и общага. Отец прошмыгнул мимо вахты, где сидела старуха самая ворчливая из всех, что работали в общежитском face-контроле. Дабы не вступать в полемику со старой вахтершей, он стиснул зубы и не стал отвечать на реплики, сыпавшиеся из беззубого рта злобной ведьмы.

На этаже слонялся Аша, наглый рыжий сорванец, родом из маленького городка Аши, отсюда и прозвище.

–Аша, дай Мойше чего-нибудь съесть, а то он уже три дня не ел ничего. Как бы не околел.– Попросил Отец.

–Пошли у меня яйцо есть.– Ответил рыжий мальчишка.

Зашли к нему в комнату. Рыжий парень залез в холодильник и достал оттуда огромное куриное яйцо.

–Хватит?

–Пойдет.– Согласился Отец.

В комнате Отец разбил яйцо в Мойшину чашку. Кот посмотрел на желтую сырость, блестевшую в немытой посудине, макнул в нее усы и брезгливо отошел. То ли яйцо ему не понравилось, то ли сильно грязная чашка была, в общем, есть он не стал.

–У, сила нечистая!– Зашипел на него Отец.– Совести у тебя нет. Сам бы съел, да тебе даю.

Делать нечего, пришлось идти на кухню и пожарить яйцо на голой сковороде. После термической обработки, когда куриный белок обрел приятную белизну, кот нехотя съел его.

– Приедет Дэн, он тебе покажет Кузькину мать.

Еще два дня ждать брата. А есть хочется уже сейчас.

Общага скучала. Она вздыхала старыми дверьми, плакала от скуки незакрытыми кранами, всхлипывала старыми скрипучими половицами. У нее был свой характер, свои симпатии, свои страхи. Кого-то она любила, а кого-то гнала с порога. Она страдала бессонницей, и ночами шаркала ножками мышей по старым деревянным коридорам, обтянутым коричневым рваным линолеумом. Ее беззубые окна смотрели на мир, и когда улыбались, а когда и смеялись вместе с прохожими. Она видела много чудаков, но бережно хранила память лишь о некоторых из них. Она любила новых постояльцев и страшно грустила, ломаясь, когда приходилось расставаться с выпускниками. К некоторым из них она очень прикипела. Не любила она чужих, которые приходили к ней искать приключения– приключениями она их и провожала. А кто уж любил ее, того она обожала беззаветно. Ее нельзя было обмануть, у старости своя правда жизни. А где слова– там и правда.

Глава 3.

Суббота, как суббота, ничего особенного. Точно такая же суббота была неделю назад. Сегодня не нужно было идти в институт– профессор сжалился: старший курс все-таки.

Кто придумал учиться в субботу? Видимо это был старый выживший из ума бывший студент, который к своим девяноста годам нажил себе маразм, несварение желудка и бессонницу, не дающую ему покой ни днем, ни ночью. Учиться в субботу равносильно быть счастливым в понедельник. Суббота и учеба– две несовместимые категории, как аппетит и студенческая столовая. В субботу никто не научился ничему, хоть сколько-нибудь значимому, и это не случится никогда. Однако суббота и учеба, несмотря на всю диаметральность своей сущности, добавляет в жизнь студента некую фееричность и предпраздничное настроение, словно ожидание Нового Года после посещения деканата. В субботу, вдруг, посещают новые идеи, завязываются новые знакомства, рождаются планы, которых еще вчера, в пятницу, не было. Сознание того, что скоро, после занятия, начнется настоящая суббота с музыкой, девчонками и лесом, и продлится она до самого понедельника, заставляет сердца биться с особым трепетом. Субботу, одну от другой, можно отличить лишь тем учился студент или нет. Если нет– счастье великое. Если да– что ж, бывает горе и хуже.

Удивительно устроен студент. Он поступает в институт для того, чтобы учиться, и бывает безмерно счастлив, когда он лишен этого удовольствия. В субботу, когда великая страна страдает похмельем, студент, насмехаясь над вековыми традициями, берет свою суму и бредет стопами Михайлы Ломоносова в свою Alma Mater, чтобы делать вид, будто пришел учиться.

Человек становится студентом лишь однажды. В этот миг, почему-то, не гремят грозы и не бушуют ураганы, хотя это было бы весьма кстати. Стоит бывшему школьнику обзавестись зачетной книжкой и старым продавленным матрацем, населенным бесчисленными стадами клопов, в общежитии, как жизнь его меняется кардинально. Он обретает привычки, которые еще неделю назад ему казались порочащими высокое звание студента. Его перестают понимать родные и близкие, от него отворачиваются старые подруги, его начинают опекать, будто больного щенка. Студента это забавляет, и он старается вынести из этой ситуации максимальную для себя выгоду.

Стоит нормальному человеку стать студентом, он меняет интерьер в своей комнате, он начинает клеить на стенах плакаты и изречения великих мира сего с двусмысленным содержанием. Он начинает виртуозно лгать, особенно это наглядно в сессию. Студент всегда голоден, сколько его ни корми. Через день он пьян. Его можно встретить в окружении девиц, не отличающихся особыми добродетелями, которые сами недавно стали студентками.

Мозг недавнего школьника, а ныне студента, начинает работать в плоскости, которая не укладывается в описание Евклидовой теории пространства. Его умозаключения и выводы не всегда шокируют окружающих, поскольку полет его мысли гораздо дальше, чем может в себя вместить мозг обычного нормального человека. Студента очень трудно понять, это осложняется и тем фактом, что студент не всегда хочет быть понятым, поэтому он, сам того не ведая, вносит сумятицу в головы его родственников и ближайшего окружения. Он приобретает себе друзей, таких же студентов, которые оказались вычеркнутыми из обычного течения жизни. Когда студентов много, это место называют институтом. Там нечего делать обычному нормальному человеку, чтобы не осознать себя ничтожеством, не понявшим жизнь. Однажды студент перестанет быть студентом. Он окончит институт и превратится в обычного человека, не способного понять своего бывшего собрата– студента.

Басмач варил что-то на кухне. Гурик еще лежал в постели. Отец тыкал кота мордой в лужу. Тот уже начал привыкать к этой нехитрой процедуре. Примерно раз в два-три дня он подвергался подобной экзекуции. У Мойши были другие представления об эстетике: он не видел особого резона, справлять физиологические отправления в чашку. Быть может, ему не нравилась сама чашка, а может, не нравилось облегчаться лежа под шкафом.

Чашка, к которой Мойша был приписан, находилась под старым платяным шкафом, чудом уцелевшим со времен Великого Потопа, который его хозяева величали «шифоньером». Когда кот был маленький, он без особого труда пробирался в нее, но злое время и закон природы заставили Мойшу вырасти, и в добавок ко всему к былым неприятностям добавилась проблема несоответствия габаритов животного и свободного пространства под шифоньером. Несчастному коту приходилось, напрягая все свои мускулы, прибегать к природной гибкости и влезать в чашку, ограниченную сверху бездушным шкафом, чтобы не быть битым. Иногда, во дни смятения и плохого настроения, кот выказывал свое небрежение к правилам, установленным для него обитателями сорок шестой комнаты: он повадился присаживаться под кроватью Басмача, чем вводил его в дикое исступление. Басмач пытался менять свое положение в кровати, чтобы запах, исходящий из-под его ложа, не был столь мучительным, однако Мойша игнорировал попытки своего соседа остаться непричастным к ферромонам, которые кот так щедро высвобождал из своих недр.

Выходец из Кавказа, дабы не остаться в накладе, оскорблял кота поминанием его матери, как очень непристойной и похотливой кошки, доступной всем окрестным котам. В силу своей молчаливости и кротости нравов, кот не отвечал на оскорбления, однако не забывал посещать то место, где Басмач клал голову на подушку.

Крайним оставался лишь Отец, который выступал и посредником в этом великом противостоянии двух биологических видов; и миротворцем, примиряя две противоборствующие стороны; и судилищем, когда тыкал кота в свежую лужу. Басмач не касался Мойши, стараясь не усугублять конфликт, зреющий между ними. Роль исповедника он великодушно предоставил Отцу, который после исповеди и немногословной проповеди отпускал коту грехи. После причащения, кот ненадолго удалялся под кровать, чтобы вылизаться и придумать план отмщения.

Кот пыхтел, упирался лапами, фыркал, бил хвостом, однако эти доводы не казались Отцу убедительными. Изваляв кота в желтой луже, оскорбив его, Отец выпустил животное с не многозначными рекомендациями и предупреждениями. Мойша помнил, как его наказывали раньше, когда он был еще котенком и без особого труда помещался между оконными стеклами. Ему стало много легче. В самом начале времен, после унизительных погружений морды в лужу, Мойшу купали полностью под краном в раковине на кухне. Банные процедуры хозяевам скоро надоели, и они стали ограничиваться только погружениями в лужу и бранью. Мойшу это устраивало.

–У, чума черная, будешь дома бедокурить?– Отец погрозил кулаком под кровать.– Получишь у меня вдоль хвоста.

Кот недовольно прищурился.

Какая у кошек судьба? Кто ответит, счастливы ли они, или напротив, обездолены? Некоторым из них посчастливится и они попадают в хорошие и заботливые руки. Другие, менее удачливые, оказываются на улице, обитая в городских мусорных баках и поедая то, что до них не доели люди. Другие бегают по подворотням и подвалам, в надежде поймать раненого голубя или нерасторопную старую мышь. Третьи живут в общежитиях вместе со студентами. Счастлив ли был Мойша? Об этом его никто не спрашивал, поскольку тот был скотиной подневольной и молчаливой. Он вместе со своими симбионтами недоедал, он бывал бит за лужи, которые оставлял в знак протеста режиму. Он бывал запертым в комнате, когда его хозяева надолго покидали его во времена праздников и веселья.

Случалось и такое, что у него болел живот от пресыщения, когда кто-нибудь из обитателей сорок шестой комнаты возвращался с побывки на родину. Иногда он попадал под горячую руку во времена сессии, когда даже отбойному молотку могло бы достаться от раздосадованного студента. Иногда он был крашен гуашью, когда хозяев посещало игривое настроение. Порой его выстригали налысо, оставляя ворс лишь вдоль хребта, чтобы повеселиться всласть.

Однажды в конце лета он появился на свет. Его черную шерстку заботливая кошка-мать вылизывала до блеска. А когда он выучился есть из миски вареную картошку, его отдали Отцу. Немедленно нашлось глупое имя– Мойша, которым наградил его Басмач. С тех пор он стал полноправным членом студенческого сообщества на правах брата меньшего. Меньшего не по значению, но по размерам.

–Отец, пошел бы ты посуду помыл,– крикнул, забегая в комнату, Басмач.– Уже почти все готово.

–У нас морской закон,– ответил Отец.

–По-любому тебе мыть– ты же последний питался.– Ответил Басмач.

–Я не в этом смысле,– ответил Отец. Он понимал, что посуду ему все равно мыть. Если готовит Басмач, значит ему, Отцу, мыть посуду. После трапезы дежурным будет Гурик.– Всю посуду за борт.– Засмеялся он.

–Давай– давай, сегодня же Дэн приедет, надо хоть перед его приездом убраться, да накормить его.

–Чего его кормить?– Спросил Гурик с кровати.– Он же из дому едет. Сытый, поди. Лишний рот хуже пулемета. Перебьется.

–Особенно рад будит ему Мойша. Да, кот?– Спросил Басмач.– Ты же любишь Дэна?

Кот недолюбливал Дэна. Когда тот приезжал погостить к Отцу, Мойша слонялся по комнате сам не свой. Он бросал презрительные взгляды на брата своего хозяина и нет-нет выгибал при его виде спину. Дэн жутко шипел на кота, стоило голодному животному оказаться рядом. Кот опрометью бросался под кровать и не показывал оттуда даже носа в течение многих часов. Это очень забавляло Дэна, а кот, гордое независимое животное, в этой жизни ненавидел больше всего когда над ним смеются, шипят и плохим словом вспоминают его мать. Он так же ненавидел вареную картошку и спать в ногах у Дэна, когда он на несколько дней поселялся в комнате. Однажды кот решил оцарапать своего конкурента, когда он впервые приехал в гости. Этот урок коту не забыть никогда. В тот день он услышал о себе очень много непристойностей, которые касались не только его самого, но и всю его кошачью родню. После на него нашипели, загнали под кровать и облили холодной водой. В тот самый вечер кот решил стать непримиримым врагом Дэна и это чувство пронести через всю недолгую кошачью жизнь.

Когда приезжал гость, ставший камнем преткновения для кота, он поселялся на полу, который Мойша считал своим ареалом. Все что находится ниже кроватей, кот видел своим имуществом и делиться им ни с кем не собирался, пусть это будет даже сам черт или стая диких котов. Предъявив однажды свои права на пол Дэну, кот оказался униженным и решил с этим огромным и лютым зверем больше не спорить.

–Басмач, а чего ты нам сварил?– Интересовался Отец.

–Щей из семи прыщей, два покрошены, остальные так брошены. Иди, мой, тебе говорят.

Понурив голову и захватив с собой огромную гору немытой со вчерашней трапезы посуды, Отец направился на кухню, где предстояло провести несколько неприятных минут в обществе тусклой и облупившейся кухни, да грязных тарелок. Мыть в холодной воде засохшие пятна вчерашней еды было занятием не из приятных. Электрический ток– был платой за пользование горячей водой. Никто не знал, как это происходит, а, главное, зачем это нужно, однако факт оставался фактом: при включенной горячей воды студентов било током. С кухни нет-нет доносились яростные вскрики жаждущих теплой воды студентов. Возгласы, раздававшиеся окрест, не отличались правильностью построения фраз, да и слова, летевшие оттуда, невозможно было назвать исконно русскими.

На кухне слонялся рыжий Аша из одноименного города.

–Диски шлифуешь, Отец?– Язвил он.– Благородное занятие для сановника. Хочешь, я тебе свои принесу? Очень полезно. Труд сделал из обезьяны человека.