Polo или ЗЕЛЕНЫЕ ОКОВЫ

В коридоре послышался звук шаркающих шагов, затем стук в дверь. Через секунду за стеной прозвучало едва слышное слово, которое, скорее всего, заканчивалось на мягкий знак. Гулкий смех– это Басмач вошел в комнату Бочкарева, и затем уже нам знакомое:

–Открывай, жаба, ленивец гималайский, ты же жаба…– Боцман выпрашивал разрешение войти.

–Боцик, как ты меня достал уже, иди над Басмой посмейся,– открыл дверь Отец.

–Пошли вместе, один не пойду.

В комнате Бочкарева дым висел коромыслом. В сизом сумраке виднелся огромный живот хозяина комнаты. Косматые и неровно остриженные волосы его торчали в разные стороны. Такая же старая, времен Очаковских и покорения Крыма, желтая майка облегала далеко не тщедушное тело. Он курил. Сигарету Бочкарев держал в одной руке, другой обнимал какую то растрепанную захмелевшую девицу и что-то шептал ей на ухо. Девчонка очень нескромно громко похмыкивала. Чуть в стороне сидел Гурик, что-то доедая в своей тарелке прямо руками. Перед ним стояла рюмка, как живое свидетельство невоздержания оного. Подле Гурика сидела вторая, и не более трезвая девица, которую в общаге звали Белкой. Боцман был к ней неравнодушен. С края сидел Басмач. Он уже успел закурить, и накладывал что-то из кастрюли, которая стояла тут же на столе. В дыму и сизом сумраке было не видно, чем питаются в этой берлоге.

–Здорово, Отец, заходи, гостем будешь, а ты где этого зверя поймал? Мы же его попастись выпустили.– Бочкарев оторвался от своей подруги и кивнул на Боцмана.

–Здорово, да в коридоре приблудился, плакал, домой просился.– Ответил Отец.– Слушай, Боча, ты мне скажи, почему это у тебя такой огромный живот, никак от пива?

–Не от пива, а для пива, заходи, садись, что делать дальше– знаешь.

–А-а, Ромео, и ты тут уже, выпиваешь?– Отец похлопал по плечу Басмача.– Дездемона твоя осерчает, как узнает, что к Бочкареву приходил. Только ты не кручинься, пошли ее ко всем чертям.

–Отстань, леший.

–Не ласков, собака. Мужики, посмеяться хотите? Басмач сегодня три часа наглаживался, нализывался для Таньки, а та ему чертей за две минуты дала и выгнала. Она даже и не заметила, что Басмач в костюме был.– В комнате раздался смех.

–Это чтобы ты не расслаблялся, Басмач, тебя бьют, а ты крепчаешь.– Хмыкнул Бочкарев.

–Иди, я тебя приласкаю.– Протянула к нему руки Белка.

–Цыц, баба… Когда говорят мужчины, даже горы молчат.– Сверкнул глазами Басмач.– А ты, Отец, еще пожалеешь об этом.

–Гурик, он меня обижает.– Пожаловался Отец.

–Я ем.– Промычал Гурик.

–Ешь, ешь, Гурик. Хоть в это время ты разговаривать не умеешь. Знаете, когда Гурик меньше всего говорит?– спросил Басмач.

–Ну???

–В Феврале. А в Феврале двадцать восемь дней всего.– Продолжил Басмач.

–Зато ты у нас молчун. В институте бы так отвечал, а то на занятиях ты очень напоминаешь овцу. Столько же мысли как в этом скромном животном. – Прожевался Гурик.

–Дайте Гурику чего-нибудь в тарелку.– Под общий хохот попросил Басмач.– Проще всего не открывать рот, чтоб не обнаружить свое невежество.

–Что молчишь, Боцик?– Спросил Отец.

–Да ты что, ладно еще сам стоит и на том спасибо, он так наелся, что, наверное, ничего уже не понимает.– Ответил за Боцмана Бочкарев.

–Я вот стою и думаю, кто мне даст сигарету, тому ничего не будет.– Икнул Боцман.

–Черти, дайте боевику сигарету, Басмач, дай ему, пока бока целы. Разойдется– так и не усмиришь потом.– Сказал Гурик.

–А ты кушай, кушай, Гурик, а то ты такой худенький да бледненький.– Басмач протянул Боцману свою сигарету, сам достал из пачки новую, прикурил.

–Смотри, Белка, Боцмана шатает, как собаку бешеную.– Шепнула подруга Бочкарева, да так шепнула, что все услышали.

Боцман сидел на стуле, слегка покачивался, руками обхватив голову. Между пальцев торчала дымящаяся сигарета.

–Боцик, ты чего носом клюешь?– Спросил Бочкарев.– Не надо было тебе курить, дуралей. Давайте его на кроватку кинем, пусть поспит малыш.

Бочкарев встал из-за стола. Басмач, сидевший рядом, обнял Боцмана за плечи и повел в угол комнаты, где стояли рядом три койки. Бочкарев помог ему уложить тело, сверху кинули покрывало. Боцман делал слабые попытки очнуться, и был очень недоволен, что его игнорируют.

Все расселись по местам, Отец занял место Боцмана. Праздник продолжился.

–Басмач, насыпай,– кивнул на бутылку Бочкарев,– ты у нас сегодня центрфорвард.

Басмач аккуратно налил по рюмкам, получилось достаточно ровно.

–Глаз, как алмаз.– Похвастался он.

–Ну, да… Тебе глаз еще набить надо, тогда ровнее наливать будешь.– Огрызнулся Гурик.

–Ага, и зубы тоже,– подхватил Отец.– Ну, за что выпьем?

–Чтоб мне таких соседей больше никогда не видеть,– выпалил Басмач,– как Отец и Гурик.

–Нет, я сегодня зачет сдал. Давайте выпьем, чтобы у моей мучительницы рога на лбу выросли. Собака бешенная, двенадцать раз я к ней ходил за зачетом.– Выдохнул Бочкарев и выпил.

К такому тосту присоединились все, ведь каждый из них бывал в такой ситуации, когда приходилось за преподавателем много раз бегать чтобы получить заветную роспись в зачетке. Тем более Бочкарев пожелал рога на голову своей жертвы. Какой студент не желает своему преподавателю каждую весну сбрасывать их? Все выпили.

–Как ее татары пьют,– поморщился Гурик.

–Боча, так она к тебе просто неровно дышит, хотела видеть тебя почаще, быть может, сына родить?– Спросил повеселевший Басмач.

–Ты чего, дурак что-ли? Думай что говоришь! Там такая скотина…– Бочкарев надулся.– В гроб краше кладут. Чудовище, одно слово. Щеки во,– Бочкарев показал какие щеки.– Семь быков не обойдут.

–Басмач, давай, работай. Между первой и второй– перерывчик небольшой.– Отец пихнул соседа. Басмач разлил.

–Отец, там тебя чего-то на вахте искали, натворил что-то?– Спросил Бочкарев.

–А чего искали-то?

–Откуда я знаю. Иду я сегодня с института, с тарой уже, на вахте Матвеевна стоит, про тебя спрашивает. Говорит, пусть мол, на вахту зайдет.

–Да пошел ты, у меня с ней давно уже заноз не было. Чего я ей понадобился вдруг? Надо будет, сама найдет.– Отец думал, что это шутка. С комендантом у них была давняя любовь…

Когда Отец два года назад пришел устраиваться в общежитие, у него состоялся очень неприятный разговор с комендантом. Говорит, мол, Нина Матвеевна, пусти меня в свою общагу. Она ему: знаю я вашего брата. Будишь со своими дружками водку пьянствовать, да безобразия учинять. Рядились, они рядились, так и не пустила она Отца. Он тоже, чтоб в долгу не остаться, послал ее, куда редкая птица долетит даже до середины. На том и расстались. Потом через деканат, через знакомых, правдами и неправдами устроился Отец в общагу, а злопамятная Нина Матвеевна нет-нет да припомнит, куда ее в свое время Отец рекомендовал.

–Не вру я тебе. Не веришь– спроси у меня.– Убедил Бочкарев.

–Ладно, пойду, проверю.– Отец встал из-за стола.– Но если ты наврал мне, я тебе тогда полные штаны горчицы насыплю.– Хлопнула дверь.

–Давай тяпнем, пока Отца нет. Лишний рот хуже пьяного немца в танке.– Бочкарев поднял рюмку, все чокнулись и выпили.

–За что пили то?– Спросил Гурик.

–Не груби.– Прорычал Бочкарев.

Отец спустился на вахту. За столом вахтерши не было. Постучав кулаком по столу, Отец произнес:

–Hallo, anybody home?

Откуда-то из закуточка показалась вороватое лицо старушки.

–Я тебе постучу, я тебе постучу, по лбу себе постучи, чего тебе надо, опять пьете.– Затараторила вахтерша.

–Уймись, старая, чего меня видеть хотели?– Отец не был любителем любезничать с вахтершами. И старухи не очень чаяли Отца.

–На вот, телеграммка тебе…– Сказала старушка и нырнула под стол.

Не наврал, подумал Отец.

«Позвони домой срочно Дэн», прочитал Отец. Дэн был его родной однояйцевый близнец. Народ зубоскалил, предполагая, что у Отца и Дэна одно яйцо на двоих. Эта шутка была настолько избитая, что достаточно сильно злила Отца.

Мелкими шажочками по спине побежал страх, царапая кожу своими мелкими коготками. Больше всего на свете его беспокоила семья: мать и брат. Ничто так не могло его встревожить, как неудачи брата или огорчения матери.

Предчувствие беды заставило его пулей влететь в комнату, собраться, захватить междугородные жетоны и выскочить из общежития.

Он очень торопился. Волнение путалось в ногах, мешая идти. Почтовое отделение, междугородные кабинки. Отец остался наедине с бездушным автоматом. Телефон сыто чавкнул, глотая жетон.

Длинные гудки, и он слышит голос:

–Чиво?– Вызывающую интонацию брата не спутаешь ни с чьей.

–Что случилось?– Выдохнул Отец.

–А, это ты, бродяга, здорово, как твое ничего?– Дэн был весел. Это несколько успокоило Отца.

–Нормально, как у тебя? Здорово.

–Чего звонишь?– Спросил брат.– Деньги кончились?

–Иди, ты… Что хотел сказать? Говори быстрее, у меня жетонов мало.– Отец торопился.

–Ладно, не кипятись. Что хотел сказать– скажу. Это.., я к тебе на выходных приеду с подругой. Водки попьем, да и я там дела еще свои поделаю. В субботу будем, сиди дома и жди. Еды вам, голодранцам, привезу.

–О`кеу, буду ждать. С матерью все в порядке?

–Маман весела, как стрекоза, шлет тебе привет…

–Ей тоже. Она дома? Дай ей трубку.– Попросил Отец.

–Нет, ушла куда-то, что ей передать?

–Передай, что мой брат– имбицил, и еще сто рублей.– Захохотал Отец.

–Я тоже соскучился по тебе.– Сказал Дэн.

–Я то думал, что случилось что-то, бежал, как лошадь раненая. Ну, ладно, пока, до встречи…

–Давай, ариведерчи.– Дэн положил трубку.

Короткие гудки, и вскоре Отец снова сидел за столом у Бочкарева.

–Да, братец звонил,– Отдышавшись, объяснил Отец свое долгое отсутствие.

–Родной?– Спросил Бочкарев.

–А какой же?

–Отец, поведай, у кого из вас яйцо, у тебя или у братца?– Засмеялся Гурик.

–Вот он приедет– покажет.

–Когда приедет?– спросил Басмач.

–В субботу.

Глава 2.

Гулким эхом в голове отозвался звон будильника. Как ненавидел в этот момент Отец это треклятый будильник, этот бесконечно долгий институт, этого Бочкарева с его ненавистным зачетом и его неизменным финалом. Он ненавидел всех преподавателей, ненавидел соседей, ненавидел кота, который сейчас станет орать.

–Басмач, я тебя ненавижу.– Прошипел он.

Соседи его зашевелились на соседних койках. Они тихо постанывали и проклинали друг друга, а больше всего Бочкарева. Не остались без внимания и преподаватели, институт и конечно это неприветливое раннее утро, которое гнало их из теплых кроватей на осеннюю стужу.

–Отец, закрой рот, меня и так тошнит, ты такой ароматный в это чудесное утро.– Заскрипел Басмач.

–Что-то во рту у меня сегодня не свежо, будто кот наследил. Мойша, хулиган, у тебя же есть чашка.– Проскрипел Отец, едва ворочая сухим, как щетка, языком.

Кот услышал, что его зовут и замяукал. Ему очень хотелось есть.

–Если бы Мойша…– Сказал Басмач.– Мне не было бы так обидно. Это все Гурик.

–То в традициях твоего народа нетрадиционными способами показывать свое расположение. Ты бы не болтал. Кстати, Басмач, я тебе говорил, что я тоже тебя ненавижу.– Гурик поднялся с кровати и закурил.

–Да, Гурик, это очень кстати…– Басмач поднялся.– Давай в институт не пойдем.

Кот уже не мяукал. Он рычал. Черный, как смоль кот ходил, подняв хвост, и терся о ноги, не давая прохода. Мойша считал, что трехразовое питание (понедельник-среда-пятница) слишком мало для кота, однако, даже если он и был прав, то над этим никто не задумывался всерьез и надолго. Дело все было в том, что обитатели сорок шестой комнаты сами ели не чаще.

На ту пору друзья могли похвастаться достаточным изобилием, которое, конечно, не шло ни в какое сравнение с достатком Креза, однако и они обладали некоторыми богатствами, как то– хлеб, сахар и чай. Этого было вполне достаточно, чтобы прожить несколько дней без рези в желудке и снов, полных цыганских страстей.

Случилось пару лет назад студентам оказаться в великом затруднении, когда все продовольственные запасы закончились. Деньги, которыми их исправно снабжали родители, были оставлены в кабачках. Из съестного оставалась только мука, населенная от долгого хранения мучными червями, соль, да скользкий коричневый кусок дрожжей. Во времена благополучия с помощью этого чудодейственного вещества, сахара и подкисшего варенья, друзья добывали себе досуг и хорошее настроение.

Взаймы друзьям уже не давали, поскольку терпение кредиторов имеет странную тенденцию заканчиваться. На иждивение взять троих здоровых парней не решался никто. Оставалось только выживать самим. Кота отпустили на вольные хлеба в свободную охоту по общаге, где мышей было больше чем китайцев. Самим приходилось довольствоваться малым. Мука размешивалась на воде, и приобретала вид мутный и невыразительный. Червей, которые всплывали, удаляли ложкой, остальные, закисшие в муке, шли в пищу. Следующим шагом приготовления еды– были дрожжи. Когда опара начинала бродить, она становилась серой, как старый асфальт, пенилась и пахла так кисло, что так же кисло становилось и на душе. Ввиду отсутствия жира, друзьям приходилось накалять докрасна сковородку, затем прокисшее жидкое тесто плескать на раскаленный блин. Дальше нужно было к приготовлению пищи присовокупить всю свою реакцию и ловкость рук, поскольку месиво, оказавшееся на горячей сковороде нужно было размешать так быстро, чтобы оно не подгорело в центре и равномерно прожарилось по краям. Иногда друзьям казалось, что в эти секунды они слышат жалобный писк маленьких и несчастных мучных червей, гибнущих в кислом тесте на жару. Затем друзьям нужно было проявить чудеса жонглирования, чтобы стряхнуть прожаренный блин со сковороды, подкинуть его, дабы он перевернулся в воздухе, и поймать сырую сторону. Гамбургер готов. Съедался он под угрюмое молчание или, напротив, под громкое стенание на судьбу, растратившую все студенческие сбережения раньше времени. Гамбургер запивался чаем, который имел свою особенность: в нем не было сахара, как, впрочем, и заварки.

После нескольких дней изнурительного поста трое друзей решили, что дальше так продолжаться не может. Нужно найти решение, которое бы обеспечило студентов мясом. Про сахар и заварку в тот момент никто не вспомнил. Решено было отловить несколько голубей, которых на крыше общежития водилось едва ли меньше чем мышей. Дождавшись вечера, когда птицы возвращались на крышу после кормежки, друзья, вооружившись фонариком и палками, отправились на чердак. Они поднялись по дрожащей металлической лестнице к чердачному люку, и, набравшись духу, приоткрыли его. Скрежет, который издал люк, мог быть сравним только с паровозным гудком или ревом самолета. Было бы очень нескромно рассчитывать, что голуби его не услышат. Когда друзья поднялись все-таки на чердак, свидетелями их неудачной охоты были лишь перья, которые еще несколько минут кружили в воздухе, да огромные кучи голубиного помета. Утешив себя мыслью, что голубь– птица мира, друзья, низко опустив головы, вернулись в свою комнату. Голубиная охота терпела фиаско.

Гурик предложил съесть какого-нибудь пса, которого получится поймать на улице. Решающим аргументом против будущей жертвы оказался авторитет корейской кухни. Друзьям очень хотелось мяса, поэтому было на время решено объявить мораторий многовековой дружбе человека и собаки. Выйдя на собачий лов, друзья были очень неприятно удивлены отсутствием какого-либо пса, которых было не мало в окрестностях общежития. Не было ни дворняг, ни потерявшихся породистых кобелей. Убив пару часов на поиски жертвы, друзья, не солоно хлебавши, вернулись к остывшему очагу, утешая себя тем, что дружба человека и собаки все-таки, не смотря на их усилия, оказалась незыблемой.

А на другой день в гости к ним приехала мама. В ее сумке оказались и сыры и колбасы, окорока и копчености, разносолы и сладости. Мамино сердце чувствовало, что ее сын хочет кушать.

–Соберись, тряпка,– лягнул Отца Гурик.– Пошли, нас ждут великие дела…

–Сейчас, впереди планеты всей.– Проскрипел Отец, встал и побрел смыть с себя следы вчерашней удачи Бочкарева.

Умывшись, попив чаю, друзья вышли в дождь.

Занятия проходили на другом конце города, в недавно открытом учебном корпусе, в котором ранее был продовольственный склад времен гражданской войны, позднее был детский сад. Когда же детские жизни оказались под угрозой из-за аварийного состояния объекта, сарай отдали студентам. Городская администрация рассудила, что им все равно нечего терять. Отец посмотрел на осеннюю сырость и серое небо, в уме прикинул, что около часа ему предстоит провести в душном и потном троллейбусе, в котором все пассажиры будут потеть и пахнуть промозглой осенью. От этих мыслей на душе стало тоскливо. Fortuna non cauda, in manus non recipe. Пробормотал Отец, делать нечего, надо было идти, тем более он уже на улице.

Промозглое осеннее утро забиралось под куртку, скреблось и ныло. В унисон ему ныл желудок, равно как и прихвостень его, имя которому– привратник. Сократившись, он подпустил к горлу вчерашние переживания и курицу, съеденную накануне. От этого на душе становилось еще печальнее. Подошел троллейбус. Не без усилий и рукоприкладства, Отец пробрался внутрь, встал в уголок и стал ожидать новой неожиданности от желудка. Этот орган– суть механизм, который постоянно напоминает о бренности нашего тела. Отец с превеликим удовольствием обошелся бы без напоминаний, достаточно было об этом лишь знать. Вегетативная нервная система тоже шалила, заставляя Отца чувствовать то жар, то холод и неизменную злобу на монахов, что открыли божественный Аль-ко-холь.

В салоне тряслись и подпрыгивали на кочках не более доброжелательные попутчики. Настроение их было испорчено, может быть бродягой ветром, может осенью, а может такими же злобными и пахучими пассажирами. Привратник не унимался. Отца болтало из стороны в стороны, в голове ревел ураган, провоцируя желудочный рефлюкс. Отец, стиснув зубы, старался не замечать озорного настроения физиологии. Время тянулось, как реакция шахматиста, но и ему есть предел. Двери отворились, и воздух свободы и перемен ворвался Отцу в легкие. Троллейбус выплюнул его на улицу толпой пассажиров и укатился в серую даль.

Отец, едва передвигая ноги, поплелся к серому полуразвалившемуся зданию, не разбирая дороги, прямо по лужам. Хотелось спать, а больше всего хотелось забраться с головой в прохладную синюю воду бассейна и пить и пить воду.

–Отец, оглох что ли?– Кто-то схватил его за плечо.

–Седуня, ты резкий, как понос, не тронь меня.– Вежливо попросил Отец.

–Уже осень, а ты все зеленеешь.– Седой тоже любил позлословить.

Он учился с Отцом в одной группе, и, как Отец, не был аскетом, мирские перипетии не были чужды ему.

–У меня биохимическая травма. А ты, Седой– бездушная скотина.– Констатировал Отец.– Так меня трясти. Можно и Богу душу отдать.

–Что за праздник?– С участием спросил Седой.

–Первая среда на неделе.

–Ну, правда?– Не отставал Седой.

–Бочкарев, наконец, сдал вчера свой зачет,– вздохнул Отец.– Остальное ты знаешь.

Седой, веселый паренек с бесцветными волосами, был продукцией местного пошива, домашний, как было принято говорить в ту пору, однако в общагу заглядывал, и занятие это очень любил. Ему было известно, кто такой Бочкарев и его извечная проблема с зачетами. Седой также знал, чем заканчиваются его попытки получить заветную роспись в зачетке, и как-то даже сам был участником одного из таких вечеров с открытыми дверями.

–Понятно, а ты радовался его успеху?– Спросил Седой.

–Точно.– Ответил Отец.

Ветер завыл, пытаясь пробраться к нему в самое нутро. Отец глубже закутался в свой воротник.

–А я вчера даже пробки не нюхал.– Завидовал Седой.– Хотя мысли были кое-какие.

–Зато я вчера выпил больше, чем мог, но меньше чем хотелось.– Отец поморщился.– Приходи сегодня, я думаю, к вечеру будет продолжение банкета.

–May be.– Сказал Седой.– Дожить до вечера надо. А Лёха с вами был?

Лёхой звали их одногрупника Серегу. Он был завсегдатай всех общаг, побратимых единым сословием студенчества. Его внезапные появления в студенческих общежитиях могли быть объяснено если не чудом, то исключительным чутьем на праздники. Будь то день рождение или сдача зачета– Леха тут как тут. Он никогда не получал официальных приглашений, поскольку и без них прекрасно обходился.

–Слушай, вот кто погоду испортил– Лёха, его не было вчера с нами. Сегодня быть ему побитым.– Кивнул головой Отец.

Осень плевалась мелкими брызгами во все стороны. Еще совсем недавно было лето, а теперь солнце скрылось за эти вечные тучи и не стало радости в жизни.

Отец с Седым подошли к серому зданию, спустились в подвал, где в неприглядном уголочке, едва освещенном тусклой желтой лампой, ютился студенческий гардероб. Переодевшись, друзья поднялись в свою аудиторию. Группа была уже в сборе.

–Привет всем,– Поздоровался Отец.

–Хай,– сказал Седой.

–Здорово,– поздоровалась группа.

Леха сидел на своем месте и листал толстую книгу. Гладко выбритый и аккуратно расчесанный, он производил впечатление самодостаточного и трезвомыслящего человека, полностью погруженного в самообразование и в постижение таинств трудной науки.

–Лёха, это ты, пес, погоду испортил?– Спросил Седой.

–Хватит! Моя печенка скоро уйдет от меня к другому. Я дал ей выходной.– Лёху было не так просто поймать впросак. К подобным шуточкам он привык и был всегда готов ответить тем же.

–Профессора не было?– Спросил Отец.

–Был и просил тебе передать, что спросит тебя первого.– Ответила группа.

–Серьезно!– Попросил Отец.

–Да нет, сейчас придет.– Ответила Катя, которая не отличалась особенным чувством юмора.

Группа была невелика. Всего было тринадцать человек, из них пятеро– парни.

Эта перспектива Отца не радовала. Может отпроситься, думал он. Нет, не выйдет. Лицо помятое, словно старая простыня. Профессор догадается, потом боком выйти может.

Его подруга сидела невдалеке. Они уже четыре дня были в ссоре. Пусть продуется, думал Отец. Мать тоже Отца не замечала. Еще посмотрим, на чьем огороде свиньи толще, думал Отец, все равно прибежишь, Отец считал, что лучше день подождать, чем два просить. Эта тактика работала. И Мать тоже это знала, что, в конечном счете, она проиграет, однако женское упрямство не давало делать ей правильные поступки.

–Сашка, фу, это от тебя такое амбрэ?– Алена Ивановна, одногрупница, помахала перед собой ладонью.– Вечер в духе а-ля фуршет?

–Нет, вчера мы сидели,– Ответил Отец, вспомнив вчерашнее. Его чуть не стошнило.– А потом лежали…– Добавил он сухо.

Группа встала, приветствуя преподавателя. После дежурных «доброе утро, садитесь», все приняли физиологическое положение. Профессор пустился в пространные объяснения новой темы и изредка допытывался страждущих, а такие всегда найдутся. Лёха сегодня был омерзительно трезв, Нинка, что приходила на экзамены в резиновых папиных сапогах, готова в бой в любую минуту, да и Седой сегодня был способен закрыть своей грудью Отца. Можно было надеяться, что его не спросят и его вчерашний досуг «а-ля Бочкарев & зачет» останется тайной для преподавателя. Мерный шум аудитории, прерываемый, изредка смешком, убаюкивал Отца. Он сложил на стол руки, склонил голову, прикрытый спинами своих собратьев по учебе, и задремал. Мало помалу Отец начал сползать под стол и пришел в себя, наконец, когда рука свалилась со стола. Сидевший рядом Борода толкнул своего соседа в бок локтем и прошипел:

–Чего ты делаешь? Сиди смирно. Он и так на тебя смотрит постоянно.– Борода кивнул краешком подбородка на профессора.

–Борода. Плохо мне. Не лезь под кожу.

Бородой называли человека, который своим видением мира поражал все здравомыслящее студенчество. Иногда он видел летающие тарелки, которые залетали к нему в комнату, пока его не было дома. Порой он созерцал внутренним оком движение своего покровителя– Меркурия, который время от времени занимал разрушительный градус на небосклоне. Он любил беседовать с духами, давно ушедшими в мир иной. При этом он садился в позу лотоса, медитировал и попивал пиво, которым запасался заранее. С его слов духи с ним разговаривали, давали советы и руководства к действию. А когда они были в особенном расположении духа, то нет-нет рассказывали своему слушателю свеженький анекдот из потустороннего мира.

Однажды он наяву повстречался с пришельцем из неведомой галактики, когда поздно возвращался в общежитие с какой-то хмельной пирушки. На утро след первого официального контакта с далекой цивилизацией синевой светил под глазом. Борода пояснил, что они с пришельцем не сошлись во взглядах на проблему сотворения мира, посему у пришельца очень испортилось настроение и он волею мысли поднял кровяное давление в периорбитальной области своего собеседника. Рассказывая про свою немыслимую встречу с пришельцем в темном переулке, Борода придерживал челюсть, словно она ныла зубной болью.