АПОКРИФЫ

Она хотела бы повести себя так же, но… не смогла ни тогда, ни сейчас: сдать своего ребенка в школу для дураков – это вообще что? Разве для того она рожала?! Все вокруг хотели праздника, да и она хотела устроить праздник сыну (надеялась: сделаю ему подарок, и тогда…), но что-то ее съедало.

Приближающийся Новый год еще не наступил, но уже пугал, словно неотвратимость пропадания в вечно голодной темноте, которая просит добавки. Снова злоба неприятно куснула сердце. Прогрохотал очередной тележкой, заставив вздрогнуть женщину какой-то узбек в красной кепке – провез клетку на колесиках по решетке у дверей. И даже эти двери, бесшумно раскрывающиеся при движении рядом с ними в обе стороны, сейчас напоминали ей челюсти клацающего зубами Щелкунчика, которого она не любила даже в детстве.

Услышала, как, проходя мимо, криво усмехнулась подвыпившая уже, судя по запаху «Блейзера», молодежь:

– Глянь: все лучшее – детям. – Оба парня повернулись в сторону мальчика, играющего с огоньком зажигалки. Встретились глазами с матерью, и, виновато потупившись, отвернулись.

«Все лучшее – детям. Как же хочется курить, твою мать!» Злоба набирала обороты, и холод не прибавлял в ее душе (его-то душа – потемки!) тепла.

В который раз представив, что вот, уже совсем скоро, очередной день, очередной год будут позади, а в новом она останется одна – с сыном, с которым у нее нет ничего общего (кроме зажигалки и жилплощади), ведь даже одиноки они по-разному, она отняла у него любимую игрушку:

– Все, надоел!

Пожалела: если Леша понял, что его лишили зажигалки, то ни словом, ни телом не выразил ровно никакого неудовольствия. Несмелость мужчин строить с ней отношения всерьез, когда рядом слабый на голову ребенок, она понимала, но равнодушие собственного сына, хоть он и не виноват, что таким родился, сносить было тяжело, если вообще возможно.

Докурив, она решительно взяла ребенка за руку и повела в торговый центр. Она определилась.

В ночь с тридцать первого на первое на город спустился приятный снежок. Рязанцы весело гуляли – ледяной каток под ногами никого не смущал. В центре, у памятника Ленину, устроили концерт. Гремели фейерверки. Молодые обнимались, а те, что постарше, – начав пить еще рано утром, дрались, забавно падая лицом вниз, на потеху остальным.

Та девочка, которой пару дней назад не хватало несколько рублей на маршрутку, в новогоднюю ночь гуляла со своим парнем на Почтовой. Ее подружка отдыхала по-другому: отмечала Новый год в кругу семьи, на стриме – подняла деньжат.

Мальчик Леша встретил Новый год, как обычно, дома: кушал тортик, смотрел дядю Путина. В этот раз мамы рядом с ним не было – кто-то позвонил, пригласил, и она ушла. В комнате с телевизором у окна стояла елка, под которой лежал нераспакованный подарок. Елка была искусственная, но огоньки на ней сверкали самые настоящие. Вот и жизнь у Алеши была такая же, разноцветная.

После новогодних праздников, в феврале, он отправился в детский дом. Он вел себя хорошо только тогда, когда с ним была зажигалка, – она заменяла мальчику четки. А может быть, и маму.

Только потом, те, кто знали эту женщину, вспомнили одну странность: в тот Новый год она впервые не написала на стене своей странички ВКонтакте традиционный пост с рассказом о своем сыне. С просьбой о том, чтобы все желающие отправили ему письмо от Дедушки Мороза с наилучшими пожеланиями по такому-то адресу. Даже номер своей банковской карты не приписала – вообще ничего.

Чирк-чирк.

01.01.2020 – 23.01.2020,Санкт-Петербург

Апокрифы Холбрука

I. Бета-версия

1

Война позади. Мирное время. Мирное небо над головой. Мало кто помнит, как поют птицы, – зачем, когда можно напечатать птичку на 3D-принтере? Воссоздать биологический артефакт по образу и подобию нынче проще, чем нос почесать. О разнице между жившими когда-то до случившейся катастрофы пернатыми и их современными автономными копиями говорить не приходится – едва ли она заметна.

После войны вместо птиц над деревьями летают дроны: медицинские, транспортировочные, типа как у «Почты России», охранные… После войны этому никто не удивляется – онлайн одержал победу.

Мужик шел на прием в больницу. Он думал о том, что Рязань – это вам не сахар. Он еще помнил, что такое «рязанский сахар». Он еще помнил, как поют настоящие птицы. Он видел Байкал. Помнил Горбачева и Ельцина. Мальчишкой смотрел Брежнева по телевизору. Помнил, что раньше не было нужды в камерах с функциями распознавания лиц. Помнил время, когда двери в подъезды были нараспашку. Ему казалось, что в его время – то есть до того, как он решился на модификацию, – все жили дружно.

Почти при коммунизме.

– А теперь активисты говорят, что память не нужна. Время искажает воспоминания, утверждают они, – жужжал себе под нос мужик.

Он шел в больницу.

А больница – если точнее, поликлиника №10 Московского района города Рязани – та, к которой в довоенное путинское время были прикреплены 54 тысячи человек, – и сейчас выглядит ужасающе. Внешне она напоминает ему расселенный дом. Квадратное складское помещение на помойке: разбитая дорога, грязные окна, серые кирпичи и кривая, как ковш трактора, крыша. Сколько он себя помнил, поликлиника всегда так выглядела.

Память не нужна, говорили они. Мы уже знаем, почему: время искажает воспоминания. Он помнил, как был закончен ремонт в январе 2020 года. В интернете, на сайте 62ИНФО написали, что в больницу «привезли новое оборудование для УЗИ, отоларингологии и хирургии». Обещанного нового оборудования он тогда, к сожалению, не заметил. Было ли оно вообще, это оборудование? Как теперь проверишь, что правда, а что вымысел?

Разве не заменили рабочие «окна, двери, полы, трубы, вентиляцию, проводку, а также перепланировали часть помещений»? Разве не повесили вспомогательные цветные таблички? «Так, синие означают терапевтическое отделение, жёлтые – диагностическое, красные – хирургическая служба, а зелёные – узкие специальности».

Таблички – да, были. Он видел их собственными глазами.

Знакомая врач на приеме сказала, если его не подводила память, следующее:

– Эти рабочие – одно название, вы бы знали! Кабинеты после ремонта оставили в таком состоянии, что все этими вот руками пришлось отмывать, вытирать и выбрасывать. Доктора и медсестры мужей с собой взяли, детей – в помощь.

– Одним словом, тяптя-ляптя.

– Да вообще. Я одного рабочего на рынке потом встретила. Я – врач, и память на лица у меня знаете какая хорошая – без всяких микросхем! Так вот, рабочий мне и говорит: «А вы что от нас хотели, дамочка? Нам как заплатили, так мы и сделали. За качество мы не отвечаем».

– Пока наверху воруют, есть чем платить, да?

– Ну, в эти дебри я не лезу… Рыба гниет с головы – это мы знаем давно. А что толку? Москва живёт в будущем веке. Все остальные города – в прошлом.

– Может, оно и к лучшему. Ну, спасибо за назначения. Всего вам хорошего.

– До свидания.

Да, примерно такой был разговор. Но время искажает воспоминания…

2

Когда он уже дошел до ручки, доктор спросила:

– Скажите, пожалуйста. А вы что, согласны ли на модификацию? Пока квоты есть, сами понимаете.

– Все мы здесь, так сказать, гостим. Не знаю. А что вы о ней думаете?

– Я – нет. Боже меня упаси. Страшно мне: вдруг что не так пойдет. Я человек прежней закваски. Консерватор. А вот вы – мужчина. Попробуйте. Тоже ведь – опыт.

– Хорошо. Я подумаю, – сказал он, повернул ручку и вышел из кабинета.

Через несколько дней он, движимый неясным предчувствием, сходил в больницу и дал свое согласие на участие в эксперименте (в те дни это так называлось).

Норма – понятие переменчивое.

– Итак, Ковалев Михаил Евгеньевич, 1966 года рождения. Вы осознаете риски? – спрашивал подозрительный очкарик, о котором все шептались: «московский биоинформатик – голова!», «чуть ли не Господь…» и т. д. – Вы много работали на вредном производстве. Заслужили проблемы со зрением, а общий износ организма составляет…

– Пугать меня не надо, – прервал его подопытный. – Я осознаю, что не знаю, сколько мне осталось: может быть, лет двадцать, а может быть, еще три понедельника. Так что вот вам мой росчерк. Дерзайте.

Очкарик был доволен.

В тот день, а это было в пятницу, Михаил Евгеньевич не представлял: вскоре о нем заговорят как о промежуточной модели нового человека. Со всеми вытекающими: слава, съемки, интервью… Бесчисленные исследования и новые апгрейды. Двигало им туманное иррациональное чувство, усталость от жизни или желание жить – ни нам, ни ему об этом решительно ничего неизвестно. Вспоминая, каким был в те дни, Михаил Евгеньевич представлял себя совсем не тем, кем являлся на деле. Он был убежден, что всегда был человеком азартным, не чуждым риска.

Время искажает воспоминания.

Факт в том, что операцию назначили на следующую среду. Но в понедельник, день тяжелый, случилась авария, в результате которой ему смяло застрявшую в двери маршрутки ногу.

Оттяпав конечность, медлить не стали – боялись, что не выкарабкается. Неприятный очкарик из Москвы со своей свитой настоял на модификации – инвалидизированный экспонат, считай, биомусор.

Если что пойдет не так, его не осудят. Если все пройдет так, как задумывалось, мир изменится настолько, что эпоха посткапитализма начнется и в России!

Ничего необычного: ученые со всей страны наблюдали за тем, как лучшие из лучших на протяжении семидесяти двух часов модифицировали человека.

Оказавшись на первом этаже поликлиники №10, мужик вытер ноги. Отворил еще одну дверь. Прошел в коридор первого этажа. Окошко регистратуры, как он понял, упразднили.

– Здравствуйте, Ковалев Михаил Евгеньевич, 1966 года рождения. Возьмите свой талончик. Ожидайте, пожалуйста, – проговорил неживой голос после того, как он прошел сквозь рамку сканера к табло с надписью «Электронная очередь».

– Без тебя знаю, – грубо ответил Ковалев, нажав пальцем на иконку «Распечатать талон».

– Время ожидания в очереди составляет… три… часа.

Оторвав талончик, он увидел, как на экранной панели, вставленной в стену напротив гардероба, дрались маленькие человечки. Графика была пиксельная, в духе игры «Pac-man».

Когда он приходил на освидетельствование в том году, этого экрана не было. Михаил Евгеньевич опешил – жил затворником, видел такое впервые.

Система подсказала:

– За углом зона ожидания. Наденьте VR-шлем и присоединяйтесь к бою. Отсканируйте QR-код вашего талона, и, когда придет время, игра будет закончена.

– Ну и ну, – подумал мужик.

Он давно жил и многое понял. Но такого не видал никогда.

За углом в два ряда располагались кресла, в которых под тихое жужжание

техники сидели, конвульсивно дергаясь, люди: это они в ожидании очереди дрались один против другого.

Поговаривают, что такого рода бои популярны среди ипохондриков: в медучреждении за игровое время не нужно платить. Лайфхак. Профит.

– Вы прошли мимо VR-шлема. Вы прошли мимо VR-шлема… – торопливо заладила система.

– Машина, тебе не понять. Я в азартные тигры не играю, – ответил мужик и начал подниматься по лестнице.

Чтобы не слушать болтовню электронного голоса, он включил одну из своих любимых композиций: «Pale Horse, Pale Rider» – пример музыки семидесятых годов 20 века не хуже Led Zeppelin.

Помнится, в девяностые он нашел винил с этой песней на Горбушке. Слова из песни Ковалев знал наизусть:

You will say like you’re dreaming

When you see her moving slow

Pale horse and Pale rider

Drive along, coming close

Such a beauty not soon forgotten

She’s a memory that holds me stand

Pale horse and Pale rider

My heart’s a mystery for her to fell

Гитарное интро и олдовый гитарный джемминг успокаивали нервы. Ненадолго.

3

– Вы пришли раньше времени.

– Я, вашу мать, киборг. Не пальцем, так сказать, деланный, знаете ли. Коридор пустой, вы что, не видите через свою, не знаю, камеру? Мне на освидетельствование из года в год. Каждый год одно и то же! – не унимался Михаил Евгеньевич, 1966 г.р. – Что за дурость? Что тогда, что сейчас: приходить и доказывать, что у тебя инвалидность. Не отрастет уже культя. Киборг я, объясняю же!

Pale horse, Pale rider,Pale horse, Pale riderPale hooorse, and mystery,Mystery…

Соло, к несчастью, пришлось убавить.

– Я вам уже сказала, Михаил Евгеньевич. Люди ждут своей очереди. Вам осталось ждать два часа пятьдесят одну минуту.

– Не буду я этой ерундой заниматься.

– Альтернативный способ решения вопроса: обращайтесь по месту прописки.

– Я давным-давно в Москве не живу. – Ни для кого не секрет, что первый русский киборг жил в Рязани еще до своего, скажем так, обновления. – У вас что, нет информации об этом?

– Информация утрачена. Требуется время на восстановление, – подвел итог искусственный интеллект системы.

– Все ясно! – отмахнулся Михаил Евгеньевич, не желая терять времени. – Туфта эти ваши модификации. Давно бы уже в гробу лежал, как все нормальные люди.

– Судя по психосоматическим проявлениям, уровень патриотизма в вашей

сосудистой системе на опасно низком уровне. Рекомендуем вам «не думать о

секундах свысока», как пелось в песне вашей молодости.

– Я не давал доступа к библиотеке своих воспоминаний.

– Для оценки вашего здоровья доступ к подобным данным на территории госучреждений не требуется. К тому же добавлю: ваше согласие на участие в эксперименте было осознанным и информированным, – равнодушно парировала система.

– Не надо мне заливать! Каменный век. А вот в Москве…

– Исторический факт: инфраструктурная отсталость таких городов России, как Рязань, помогла минимизировать ущерб, нанесенный всемирным блэкаутом.

– Про отключение света мне тут рассказывать не надо. Ты еще вспомни, как закалялся Сталин. Блокадный Ленинград вспомни, сука ты механическая.

– Информации о том, как закалялся Иосиф Виссарионович, в моей базе нет. Есть книга с похожим названием. Что касается эпизодов Великой Отечественной войны: данная информация находится вне рамок компетенции системы медицинского учреждения. Отправить вам адреса, по которым вы получите информацию о блокаде Ленинграда?

– Нет, спасибо, – козырнул в никуда Ковалев. – Пойду на улице погуляю. Буду вовремя. После нервотрепки ощущения не из приятных, – проскрипел, наступая себе на горло, киборг.

– Понимаю вас.

Неожиданно замелькали, причудливо смешиваясь с обстановкой больничного коридора, искры в глазах. Рябь застилала мысленный экран, перемежаясь со звуками музыки, игроками из живой, кажется, поредевшей очереди. Что-то заскрипело в голове. «Довели!» – злобно подумал Ковалев, спускаясь по лестнице.

Выход рядом. На воздухе полегчает.

Вновь проходя рамку, услышал, как сканер предупредительно просигналил.

– Отправляешь точку геолокации, да?

Ответа он не услышал. Вывалился наружу. Все. Погасло.

4

– Петрович, что с этим «Электроником»? – спросил Иваныч, когда пациента погрузили в машину.

– Падучая.

– А если серьезно?

– Надпись boot. Смотри. – Петрович показал надпись на уровне глаз пенсионера. Там, где они ранее находились.

– Классика, – обрадовался фельдшер скорой технической помощи. – Таких сразу в сервак…

– Андрюха, поехали в ближайший СЦ. Требуется диагностика.

– Маршрут построен. Едем, – ответил Андрюха. Всем, кроме «Умного водителя», было ясно: Ковалев М. Е. не жилец.

– А давай попробуем. Вдруг чудо произойдет, знаешь. Простая перезагрузка поможет? – спросил Петрович как бы невзначай.

– Нет! Не трогай.

– Поздно. Перезагружается. Цифры пошли: 01010001001010001, – Петрович попробовал впечатлить фельдшера навыками скорочтения.

Скороговорка оставила Иваныча равнодушным.

– Суки. Твари. Суки. Твари. Суки… – заладил свое коматозник.

– Опять надпись. Я же тебе говорил.

– Суки. Твари. Суки. Твари…

– Что это с ним? Выключи ты его.

– Суки. Твари. Суки. Твари…

– Дурака-то мне не включай. Перегрелся, – рассердился коллега.

– Суки. Твари. Суки. Твари…

– Иваныч, я же тебя развеселить хотел. Не серчай, брат.

– Суки. Твари. Суки. Твари…

– Слушай его теперь всю дорогу. А там видно будет.

– Маршрут завершен, – уведомил Андрюха.

– Суки. Твари…

– Товарищи, – вышел из автомобиля медик. – Мы вам тут дрова привезли. Принимайте в работу. Может, еще почините рептилоида.

– Выноси. Поглядим, – согласился специалист сервисного центра. – У меня тут как раз будущий сотрудник практику проходит. Будет ему наука. Белые тапочки взяли?

Заносили Михаила Евгеньевича ногами вперед, по старинному поверью.

А за окнами здания, похожего на допотопный морг, беспризорники играли пустыми головами механических собак в футбол. Говорят, похожим образом пинала консервные банки школота. В прежние времена. Но это не точно.

5

– Блин, какой же это древний образец! Я таких и не видел еще: мышечная ткань с функцией восстановления, а вместо вен пластиковые трубки? USB версии пять и ноль… Разве так делали?

– «Это мы не проходили, это нам не задавали. Тирлим пом-пом», – посмеялся над подмастерьем профессионал. – Делали. Надо было как-то обкатывать технологии. Ты, наверное, не слыхал: «Все инструкции написаны кровью»?

– Нет.

– Здесь то же самое. – Бывалый технарь провел рукой по протезу киборга. Пощупал стальной холодок порядкового номера: «инв. 3100010355». – Своеобразная чеканка, качественно, – похвалил сборку он. – Заявленный срок службы такого киборга – две сотни лет. Ты не радуйся. Это, как говорится, трындеж. Все бы ничего, но у моделей этого парка есть существенный косяк в архитектуре.

– Какой?

– А ты разве не чувствуешь, горелым пахнет?

– Нет. У нас же плавильные печи работают. Съездил недавно на прокачку – обонятельные рецепторы себе отключил, – объяснил практикант.

– Окей, – не стал осуждать его коллега. – Сейчас, погоди.

Повернул винтик в области шейного позвонка киборга. Отстегнул ему голову, будто бы оторвал креветке панцирь. Взял долото, молоток. Вставил в паз коробки, формой имитирующей черепную. Выстучал пару раз.

– Готово. – Раскрыв голову киборга на две части, словно книжку, которую вы, наверное, видели в музее вещей «Старого человека», диагност показал: – Что я говорил? Конденсатор – погорел, плата оплавилась. Да ты что отпрыгиваешь, глупый? Сам же сказал, запаха не чувствуешь. Показываю в последний раз. Смотри и учись, поросенок.

Парень недоверчиво отнял руку от своего носа.

– Глупый не я – рефлексы, – попытался неуклюже оправдаться он. Согласно подошел ближе. – Смотрю.

– Мозгов всего ничего, да и те сгорели – видишь, как висят?

– Вижу.

– Вот тебе и диагноз. Оформляй пока документы, а его в печку чигну. Отходил свое человек. Хватит.

– Постой, Лех.

– У меня всегда стоит. Чё тебе надо, всплакнуть? Сопля-я-к!

– Посмотреть его историю прослушиваний. Сможешь выгрузить?

– Конечно, могу. А на что она тебе?

– Ну как… раритетные вещи для себя собираю.

– А, значит, хобби, – посмотрел как на дурака спец. – Эх, молодежь! Сейчас, поглядим, – приложил свою руку к модулю памяти. Выпустил из своего указательного пальца иглу. Выгрузил в цифровое облако сервисного центра песню. Улыбнулся. Сказал:

– Готово. Исполнитель: «Paris». Композиция: «Pale Horse, Pale Rider». С альбома 1976 года. Было времечко!

– Это типа «Бледный конь, бледный всадник»?

– Как-то так и переводится, да. Почти то же самое, что «Всадник по имени смерть».

– Оптимистично.

– Древний, как моя жизнь, трек.

Шумела плавильная печь. Оформив свидетельство об утилизации по факту выполненных диагностических работ, практикант слушал со странным чувством уже не поддающимся словесному определению, композицию с альбома «Big Towne, 2061».

Хотелось заплакать, но он не мог. Жидкость, имитирующая слезы, кончилась еще в прошлом году, а заезжать на заправку не было необходимости.

18.02.2020, 11:46 – 17:12, Санкт-Петербург.

II. Последняя капля Германа

1

Когда появились летающие автомобили, человеческий трафик на дорогах заметно уменьшился. И даже дышать стало легче. Тех, кто колесил на наземном транспорте, считали бумерами – в прежнем, сленговом значении слова. Прогресс привел к тому, что передвигаться по телу планеты на своих двоих стало немодно. В худшем случае вас принимали за бедняка. В лучшем – за чудака.

Какая из двух альтернатив лучше, Герман не знал. Вообще говоря, знал он, как всякий современный человек, очень много – больше, чем любой тинейджер человека прежнего. Достаточно много, чтобы признать: знание – уже не сила.

Изменившийся мир молодел. Люди устаревали. Не в биологическом смысле. Чисто технологически. Герман интересовался прошлым и как мог оспаривал такую оценку.

– Наземный транспорт давным-давно автоматизирован. Проезд в поездах контролируют роботы. Аварии на дорогах теперь не более чем случайность.

– Ты это к чему?

– К тому, что раньше так не было.

– То, о чем ты говоришь, – ответил ему школьный друг, одноклассник Дима, – такой же прошлый век, как и церкви. Мы оба знаем, что в твоем «раньше» искусственный интеллект был всего-навсего способом обработки больших данных: на входной вопрос производился поиск соответствующего ответа.

Уголки губ Германа опустились. Тогдашние нейросети были упрощенной моделью нейронов. Нейросети хранили данные, обучались, учитывая как позитивный, так и негативный опыт. Их обучением и отладкой, как рассказывали в школе, занимался обыкновенный человек: специалист размечал правильные и неправильные ответы, подгружал словарь и так далее.

«Как далеко мы зашли?» – спросил себя школьник человека современного. Странно представить, что без людей нельзя было обойтись. Страшно представить, поправил себя он.

Герман любил прежний мир. Кропотливо и скрупулезно вбирал в себя информацию об эпохе старого человека. Для его сверстников такой подход был чем-то вроде странного хобби.

– Ты бы еще бумажные книжки почитал.

– Почитал бы… – опустил плечи подросток. – Да не найти их нигде.

Дима промолчал в ответ.

– Что будете пить, мальчики? – спросила их девушка.

Все происходило в ресторанном дворике, в который они забегали после уроков.

– Стакан доброты, – сделал заказ Герман.

– А мне глоток свежего воздуха, – попросил Димон.

– Держите.

– Спасибо, – поблагодарил ее Герман.

– Спасибо, – передразнил его Димон. – Знаешь же, что она ненастоящая. А все равно вежливый. Зачем? Не понимаю…

Дима задумался. В такие минуты у него что-то щемило внутри. Что это болело – душа? Это слово приходило ему на ум, хотя он остерегался его употреблять. Душа – это четыре буквы, вставшие рядом. Ее не существует.

– Воспитание, Дим. Воспитание.

– Ха! – презрительно выдохнул Дима. Ухмылка застыла на лице мальчишки, будто пластилин.

Нет, не дураками были прежние люди, думал он. (Те из них, что стремились изучать конкретные психические состояния. И вообще, «психическое», а не «душевное»). Да, во многом прежний человек был слаб, глуп и недальновиден, но современная психологическая наука, само историческое развитие людей в постчеловеческую эпоху показывает правоту homo sapiens. В главном их психологи не ошиблись: свели душу к психике, раздробили ее на отдельные психические явления, которые привязали на уровень функционирования механизмов мозга.

«Человечество умело распоряжаться мозгами, – втайне благодарный людям прошлого, признался себе рационалист, устремленный в будущее. – Вся их культура привела к тому, чтобы они, т.е. мы, стали роботами».

Дима отдавал им должное. Он считал себя объективным.

Выпили. Герман сразу подобрел и стал еще более сентиментальным, а у Димы исчезла ухмылка, появилось второе дыхание:

– Класс! – Вдохновленный успехами науки и техники, он вздохнул полной грудью. – Ты посмотри, какие сейчас вычислительные мощности. Цифровые копии личности – целая инфобаза! В общий котел идет все, что позволяет чувствовать тебя самим собой. Вот раньше фильмы как смотрели? – спросил опьяневший от кайфа подросток.

– Скачивали…

– Правильно. В кино ходили. Смотрели онлайн – это вот все. Но теперь это не вставляет.

– Не вставляет, – согласился с ним Герман.

Любой может загрузить скрипт киноленты в нейромодуль – и вперед, ты уже даже не актер и не зритель. Ты – это действующее лицо любимой кинокартины или мультика. Плод собственного воображения. Делай что вздумается: хочешь, проживай чужую жизнь, а хочешь – трахай сам себя, загрузившись в видео на порнхабе.

– Мы все это делаем, – сделал очередной глоток Дмитрий. – Это как наркотик, и мне это по душе. Точнее сказать, по вкусу.