Полная версия
АПОКРИФЫ
АПОКРИФЫ
Антон Сергеевич Задорожный
Художник Елизавета Клюева
Художник Александра Скурту
Редактор Илья Попенов
Литературный критик Константин Комаров
Корректор Вера Вересиянова
© Антон Сергеевич Задорожный, 2021
ISBN 978-5-0053-6666-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
WC (вместо предисловия)
«Я считаю, стыдно регионам, стыдно власти, стыдно сенаторам, здесь сидящим, губернаторам и всем остальным, что у нас более 3200 школ без теплых туалетов. Это здоровье детей, а потом мы удивляемся, почему у нас растет бесплодие. Это катастрофа для девочек и мальчиков», – высказалась спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко в 2017 году.
Ситуация начала меняться: «По данным Роспотребнадзора, на 1 января 2019 года 2,5 тыс. школ в России работали без централизованной системы канализации, что составляет 5,2% от общего числа школ в стране», – сообщает «Интерфакс». Этих улучшений оказалось недостаточно, и в феврале 2019 года в ходе президентского послания Федеральному собранию Владимир Путин поручил обеспечить все школы туалетами, водой и теплом.
Как видим, проблема масштабная. В свете этого нам тем более жаль, что в русской литературе туалет занимает место у параши. Так попытаемся же восполнить пробел, поднатужимся и, быть может, исправим досадное недоразумение.
Чувствуете? Нет, это не ветер перемен и даже не запах денег. Знакомое физиологическое амбре. Не зажимайте свои носики, не кривите губки унылым бантиком. Мы давненько пользуемся освежителями воздуха и считаем, что унитаз достоин самого лучшего в русском современном искусстве.
Начнем с того, что туалетный юмор, как и бульварная проза, давненько никого не удивляет – к шуткам ниже пояса привыкаешь, как привыкаешь к душному запашку сортира. Возможно, туалету подошел бы слоган магазина «Дикси»: «Просто. Рядом. По-соседски», ведь он ближе, чем кажется. Судите сами: мы всегда замечаем его отсутствие (как известно, мы скучаем по тому, что любим).
Унитаз – это не просто керамическая дырка, в которую сливается все что угодно. Он – и учитель (кто чистил туалеты в армии, тот поймет), и верный друг, всегда готовый помочь, главный в комнате отдыха. Как часто мы с вами, как бы в шутку, соблюдая правила приличия, говорим: «Я отойду – с шефом поговорить надо, вызывает»! Кланяемся и отходим по-маленькому. Или по-большому.
Но для чего мы употребляем такую фигуру речи? Не означает ли подобное словоупотребление, что, когда мы ссым или хезаем, т.е. говорим с шефом, мы признаемся в неуважении к своему начальнику? А если на секундочку допустить, что в каждом конкретном толчке установят звукозаписывающие устройства? О дивный новый мир!..
К черту антиутопии – они уводят нас в сторону от существа дела. Начнем с начала: на высшем уровне понимают, что туалет играет в политической жизни России (вспомним о том, что «террористов будут мочить в сортире»), – да и в жизни русского человека вообще – важную роль. Исполняя подчас явно не заложенную человечеством досуговую функцию.
Неспроста же мы, хомосапиенсы, курим в его участливом молчании. Играем, восседая на нем, как на троне, в телефон. А когда смартфона нет под рукой, решаем кроссворды, доставая специально отложенную для такого случая газетку. Если же все кроссворды разгаданы, тогда мы сидим, испражняемся и философствуем. Что нам еще остается? Читать твиты. Прямо так, сидя на сурундуке. Вот, например, такой твит Михаила Ходорковского: «Медведев на должности в Совбезе будет получать 618 тысяч р. каждый месяц. За эти деньги ему даже не придется рожать».
Вирджиния Вульф писала, что жить и мыслить – это не одно и то же. Мыслить необязательно. Бессмысленное не бесполезно. Оно функционально. Осмысление присуще человеку, но не «очку» – таков наш незамысловатый постулат.
Работа со смыслами, их поиск нужен человеческому сознанию, но не вещи и тем более не природе. Вещь (хоть клозет, хоть автомат Калашникова) исполняет свое предназначение. В природе, наоборот, все происходит по необходимости, а не по желанию создателя. Декарту приписывается фраза: «Я мыслю, следовательно, существую». Возьмем ее и перенесем в другой контекст, в иное семантическое поле (полагаем, Декарт не обидится): «Туалет не мыслит, следовательно, не существует»?
Не думаете же вы, слушая, как в бачке унитаза журчит водичка, что ее движение – доказательство тому, что унитаз мечтательно клокочет: «Эх, сейчас бы на Кубу…» Нет, вы так не думаете. Туалет в этом смысле вещь неприхотливая – где родился, там и пригодился. Сомнения ему неведомы так же, как незнакомы мечты или надежды.
Но опять же, чисто технически… с художественной точки зрения… нам кажется, что писателю-постмодернисту вполне по силам решить один из главных вопросов нового времени: доказать сознательность гальюнов и их, гальюнов, свободу воли. Для достижения этой цели можно написать увлекательную историю «Из жизни уборной» (сюжет мы дарим).
Все любят удовлетворять свои естественные потребности (ходить по нужде лучше, чем ее испытывать). Но вот что не в меньшей степени занимательно: есть люди, для которых поливать говном что-то, важное для других, становится такой же потребностью, как отправиться в туалет. Таких людей мы ничуть не осуждаем, но даже поддерживаем: загадить, но не обгадиться – это ведь еще уметь надо!
Вопрошание, подобно сокращениям сфинктеров, толкает нашу мысль дальше. Теперь мы понимаем: нашим толчкам можно найти десятки способов применения. Чего только ни бывает в уборных! В них не только мочатся и дрочат, срутся или блюют, сношаются и беременеют, может быть, даже рожают.
Крупнейший отечественный специалист в области психофизиологии сенсорных систем, профессор, доктор биологических наук рассказывал нам о том, как давным-давно, в начале своей научной карьеры обнаружил в мусорном ведре туалетной кабинки медучреждения новорожденного – кто-то из студенток решил избавиться от чада. К чести советских реаниматологов добавим, что врачам удалось спасти младенца. Долгих ему лет!
Найдутся среди нас и такие, для которых вся жизнь похожа на пребывание в отхожем месте. Шмелев в «Солнце мертвых» описывал «небытие помойное». Продолжая мысль классика, добавим: яма остаётся ямой, даже если она выгребная.
В русскоязычном твиттере до сих пор популярно видео туриста с рассказом о том, как он посетил туалет где-то в глубинке Японии. Зашел в сад в деревне рядом с рельсами железной дороги, а там стеклянная комната с занавесками – прямо под сакурой. За стеклом – все, что нужно. Чисто и порядочно. Казалось бы, всего лишь справляешь нужду, но при этом – чувствуешь себя человеком, не испытывая отвращения ни к себе, ни к окружающим.
Мы с вами выяснили, как много связывает наши жизни с тем, что скрывается за дверью с надписью «WC». Но было бы кощунством не упомянуть также и о других туалетах: тоже деревенских, сельских, пригородных, но не японских, а наших, российских. Туалет туалету – рознь. Не будем забывать об этом.
«…Каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню. Это у нас такая традиция». Понимаем мы и то, что традиции бывают всякие разные, а ирония судьбы не всегда обещает хэппи-энд. Каждый год в рунете можно встретить пахучую новость о том, как два-три человека в очередной раз захлебнулись испражнениями, провалившись в фекальную яму. Происходило ли это на самом деле? Мы не знаем, но пипл хавает: хоть просрочку на помойках, хоть фейк-ньюс. Или что… получается, правда: люди тонут в …?!
Дерьмо случается. И иногда всплывает. Сюжет, превращающийся в архетип, не только живуч, но оказывается на поверхности экрана вашего компьютера: «В фекальной яме погибли трое ростовчан», «Трое жителей Узбекистана насмерть отравились токсичными газами в выгребной яме, из которой пытались достать iPhone» (заголовок с сайта НТВ), и так далее. Уже не важно, что это: факт или сплетня, «баян» или истина в последней инстанции – что обсуждается, то и становится достоверным.
Мы, конечно, слишком серьезны. Нужно чуть иначе взглянуть – широко раскрытыми глазами или, наоборот, с прищуром – на эту историю с людьми, проваливавшимися год от года на самое дно. Увидеть в этом не бурление русской хтони, не простое дежавю́, а работу реинкарнации – не какое-нибудь косвенное доказательство, но самую бесспорную улику: снова эти двое-трое, снова яма, телефон: «Захлебнулись? Задохнулись? Скука, это уже было. Это понятно. Можно не обращать внимания», – полагает умудренный обыватель, а сам в ту же секунду постит новость о происшествии в твиттер. Так и живем.
«Как говорили Фрай и Лори, культура – это туалетная бумага. А впрочем, наверное, не следовало придавать столь широкой огласке ситуацию по стране с канализацией и туалетами», – подумывал унитаз, едва слышно журча водичкой в ночном полумраке: работяги давно дома. Охранник небось дрыхнет (прибежит, как приспичит).
Водичка журчала, унитаз, тускло освещаемый светом фонаря в окошко, продолжал рассуждать вслух: «Наверняка сохранились деревенские клозеты, построенные еще при жизни Чехова. К ним, на мой взгляд, отношение должно быть особенно бережное: если не как к примете времени, то как к музейному экспонату – точно. Что скажешь, друг?»
Ответа не было – сливной бачок отдался сладкой дреме. Утром, после того, как охранник в который раз, не нажав на кнопку смыва, уйдет, он расскажет, что ему приснился сон – воспоминание о молодом человеке, который едва успел сесть на ободок, чтобы избежать неприятного конфуза.
– Помнишь его? – спросит бачок.
– Помню, – ответит унитаз.
– Юноша, – поделится друг с другом, пока водичка, легко шипя, наполнит его керамическую полость, – понял главное: «можно мечтать и добиваться большего, но если присрется, а сходить будет негде, – мало не покажется!»
– А они говорят: пирамида Маслоу…
Хохот быстро пронесся по трубам туалета. Смех был слышен в каждой кабинке, но так же быстро смолк: снова кто-то захотел отлить.
29.01.2020 – 02.02.2020Мерцающий свет
Вначале было шумно. Ветер, свистящий холодный ветер выгонял вперед себя звук, гулкий и неразборчивый. Далеко его гнал – во все стороны. Звук нарастал. Ветер усиливался. Серое море взрывалось, дыша брызгами, колючими, как снег в лицо. В постоянном движении оно поднималось ввысь, и так же стремительно ныряло не пойми куда – пропадая.
Город. Море. Шумное горе. Тревожное море звуков. Оно волнуется и трепещет, будто черная занавеска в комнате с открытым окном, из которого выбросился человек. Море дрожит, толкая к берегу волны, каждая из которых и вопит, и кричит, и бежит, не останавливаясь: лезет на новый гребень. Разбивается на осколки. Брызги, похожие на снег, бьющий тебе в лицо…
Море бушевало. Оно не хотело замерзать, но холод был сильнее.
Из шума появилась музыка. Отчетливая музыка, доносящаяся из уличных колонок торгового центра «Премьер». За ней шли, словно корабли по волнам – к берегу, люди, желающие завершить свои последние приготовления, – медлить нельзя, Новый год уже послезавтра. Люди ее слышали, но не слушали: пропадали в нутре торгового центра, толкаясь в очередях, мешая друг другу, ища и обретая. Обретя, они находили выход. Выплескивались наружу, радостно исчезая в праздничных огоньках Рязани – новогодней столицы 2020 года в России.
Вначале было шумно. Затем зазвучала музыка. Появился мерцающий свет.
Под невзрачными навесами для ашановских тележек (оба на равном удалении от входа – слева и справа от зеленых дверей, безразлично раздвигающихся, чтобы автоматически пропустить мимо себя посетителей, как песок сквозь пальцы), курила самая разная публика. Дымил и стар и млад.
Музыка не смолкала. Одна веселая песенка сменялась другой – такой же бессмысленной, как и первая:
А я поверила в зимнюю сказку.Ах эти белые-белые розы.А я поверила в Деда Мороза.А я поверила в счастья мешок.Дед Мороз, нам было хорошо.Песен в плейлисте было немного, так что вскоре они повторялись снова.
Ашановский сотрудник (на вид типичный «гастр» в красной форменной одежде гипермаркета) наученно и зорко следил за тележками: отгонял свободные куда следует, размашисто шагая по стальной сетке, звенящей каждый раз, когда на нее наступала нога человека. Справившись, он пропадал в здании, а через несколько минут опять появлялся на улице. И все повторялось. В закутке за автоматическими дверями мальчишка южной внешности, переминаясь с ноги на ногу от холода, от которого простенькие кеды спасти не могли, спрятав руки в карманах своей желтой куртки, кого-то ждал. Не дождался: набирая что-то в телефоне, ушел в неизвестном направлении. Оказалось, что там, где минуту назад был этот мальчик, толстая женщина в куртке продает мягкие игрушки. Игрушки не пользуются спросом, но она не из робких – кто-нибудь купит: работа есть работа.
Закупившись суши, группа китайских туристов, в радостном волнении болтая между собой, идет к своему автобусу. Вслед за ними из торгового центра выходит растерянный русский мужик – шапка набекрень, глаза полны досадного удивления.
Говорит по телефону, обалдело поправляя головной убор:
– Нехерасе я дурак – зашел в «Ашан» за шампанским… Да какой там купил. Вспотел только: очередь. – Делает паузу и, застегиваясь, улыбается, прибавляет: – Зато кефира тебе взял. Скоро буду.
Успокаивается. Заканчивает разговор. Бежит куда-то.
Бегут куда-то. Хлопок! Все оборачиваются вправо: на тротуаре автостоянки пацаны взрывают петарды. Стихло. Облегченно выдохнули. Снова курят. Снова бегут. Входят и выходят.
Уже никто не замечает служащего с бело-красными тележками, и кажется даже, что так всегда было. И катится само по себе.
Две милых школьницы, судя по всему, давние подружки, класса, например, из пятого, обнялись, поцеловавшись в щеку:
– Ну, мне туда, – нехотя, но спокойно говорит темненькая, похожая на белочку, девчонка.
– А мне – туда, – показывает в противоположную сторону светленькая, с аккуратным носиком. Только что вышла из тепла, а щечки уже румяные на ветру.
Расходятся. Брюнетка берет маму за руку и так спокойно, что можно подумать, обреченно, идет к авто. Блондинка, накинув на себя капюшон, идет вправо: ей по трубе надземного перехода нужно перейти шоссе на другую сторону – к остановке. Там она обнаружит, что ей не хватает трех рублей на проезд, но и не подумает отчаиваться: объяснит случившееся какой-то доброй девушке, наверное, студентке, которая поможет мелочью.
Все у них будет хорошо. Но не у всех.
Мама и сын вышли из машины. Мама – женщина лет тридцати пяти, с опухшим то ли от невыносимой усталости, то ли от алкоголя, лицом, грязными волосами желтоватого цвета и глазами, в которые больно смотреть – настолько они печальны; и ребенок лет двенадцати, квадратноватое маловыразительное лицо и деревянистая походка которого не помогали определить его возраст точнее.
Мальчик, закутанный в нелепую фиолетовую куртку и такие же нелепые брюки полукомбинезона, заткнутые в сапоги, был на своей волне: не смущаясь обстоятельствами внешнего мира, его правилами и приличиями, он уверенно поднимал хабарики, разбросанные около входа в ТЦ: один за другим. Все происходило быстро и удивительно красиво: казалось даже, что это – не более, чем часть новогоднего выступления. В том, как ловко такой одеревенелый мальчишка складывался пополам, была своя магия. Завораживало и удивляло и то, что перчатки на его ручках-веточках ничуть не мешали исполнять свой номер: двигаясь напрямик вдоль оранжевой стены к тележкам под навесом, словно змейка из игры в старом мобильном телефоне, наклоняясь, подбирая сигаретный фильтр, мальчик распрямлялся. Поднимая руки над головой, он разламывал фильтр на две части и, опуская руки, отбрасывал фрагменты волокна в обе стороны – будто салют запускал. Так играют осенними листьями обычные дети и их родители – подбрасывают их над головой. И кружатся, кружатся, кружатся…
Повторив эти действия несколько раз, мальчик начал напоминать окружающим андроида. Мама достала сигареты, чиркнула зажигалкой. Закурить не успела: робот, сжимая-разжимая кулак вытянутой вперед руки, пролепетал: «обжигалка, даль обжигалку».
Поморщившись, женщина отдала ему простенькую зеленую зажигалку.
Чирк-чирк. Засверкал, привлекая все внимания ребенка к себе, огонек. Чирк-чирк – прокручивал мальчик колесико зажигалки, завороженный пламенем.
– Да давай ты, быстрее! – не вытерпела мать, гневно высвистывая приказ, звучащий для окружающих как проклятье. Ее сын, мальчик-дурачок, был в самом деле особенный ребенок – всякий раз, когда они были с ним в людном месте, он привлекал к себе ненужные взгляды любопытствующих, виновато потупливающихся, а иногда и злобных пар глаз чужаков.
Клин клином вышибает, и со временем она научилась игнорировать праздно шатающихся посторонних, испытывающих неприятное любопытство к ее ребенку: «Да, дурачок. Но это мой сын!» – демонстрировала она свою воинствующую любовь, как кошка когти, если удавалось сохранить остатки терпения, чтобы не сорваться на крик, не подраться, как тогда, летом, на Почтовой, когда ей пришлось оттолкнуть незнакомого мальчишку от своего ребенка. Казалось, ее взбесил сам факт того, что его здоровые сверстники посмеялись над ним, нисколько не стесняясь ее, стоявшую рядом. Не в том дело, что улица Почтовая для Рязани – местный Арбат, любое происшествие на котором не останется незамеченным (хотя и в этом тоже). И даже не в том, что ее не заметила дурацкая мелюзга, докопавшаяся до ее ребенка…
А когда она увидела, что дразнящийся мальчишка (чей-то чужой сын) уже лежит на тротуаре, совершенно опешивший от того, что его посмела опрокинуть на землю незнакомая тетка, краем глаза она заметила другое: ее мальчик стоял в стороне как ни в чем не бывало. Он даже не понял, что произошло, – вот в чем было дело.
Вся Почтовая уставилась на них двоих: мать и дитя. Мальчишке, который перехотел быть хулиганом, помогли подняться его товарищи. Не прошло и секунды, как они поспешили в сторону улицы Некрасова.
Инцидент был исчерпан. И хотя никто не сделал женщине замечания, ей еще долго казалось, что за ней придут, ее найдут и накажут, – ледяное чувство страха, постоянное напряжение, словно ее приковали в ванную со льдом: лежи смирно – не отвертишься.
Раньше, что бы ни было, она думала о нем: «Это мой ребенок… Это мой ребенок», – заклинала свое сердце мама, убеждая себя, что ее чадо – крест, который нужно нести. Но с тех пор все изменилось.
Теперь, случись что, она вспоминала безразличное выражение лица своего мальчика (оно почти всегда было таким, но раньше мама этого не замечала). После того случая на Почтовой она думала следующее: «Если бы я убила того парня, меня бы забрали в тюрьму, а он бы и не заметил…». Нельзя было разобраться, что мешало ей больше: невеселые мысли или выводы, к которым подводили ее размышления. Но одно было ясно наверняка: это было по-матерински несправедливо. И по-женски больно.
Теперь, если приключался маломальский конфуз (а это, если у вас умственно отсталый сынишка, происходит довольно часто), она обвиняла своего ребенка, ругая его последними словами. Рассчитывала получить хоть какой-то отклик. Разбежалась! Тогда новая мысль заполнила все ее сознание: «Это – мой ребенок. Это – мой ребенок».
Можно научиться игнорировать посторонних. Не обращать внимания на свои переживания было куда тяжелей.
Мерцающий свет
Всю дорогу к «Премьеру» сын ее раздражал, и она не могла повести себя иначе – сил сохранять спокойствие в праздничной суматохе просто не оставалось. А вот злость… Злость в такие дни, как сегодня, не только оживлялась, облизывая своим языком ее сердце, но и не утихала, – еще немножко, и клыки вонзятся в пульсирующую горячую ткань в груди.
Этим утром на кассе в супермаркете около дома, кассирша, протягивая в пакет с продуктами к столу чек, пожелала ей всего хорошего:
– С наступающим вас! Всего: чтобы и денег, и секса!
– Спасибо, взаимно, – не ожидая такого поздравления, рассмеялась в ответ женщина. Ей было радостно. Но когда она поднималась по лестнице в квартиру, в которой ее дожидался сын (это – твой ребенок), который, скорее всего, даже не заметил ее отсутствия, ей стало грустно и плохо. И снова казалось, что весь мир, – а не только приветливая продавщица, – наносит ей обиду и оскорбление. И не будет ни денег, ни секса. И даже голос, падающий на нее откуда-то сверху, поет – издевается:
Ах эти белые-белые розы.А я поверила в Деда Мороза.В его глазах – океан нежной ласки.А я поверила в зимнюю сказку.1Какая тут сказка! Будут только черно-белые дни на двоих с сыном (да и те у него куда светлее, раз он, каждый раз как впервые, с изумлением дикаря смотрит за тем, как из зажигалки на мгновение вырывается огонь – первобытный человек, пока еще случайно высекающий искру).
Так, двигаясь по проторенной дорожке в лабиринте своей выхоженной страданием мысли, каждый день, месяц, год, хотя бы на минуту, мать спрашивала себя: «И почему из семьи ушел муж? И почему я не отдала его в детский дом?». Но время шло, а часики безразлично тикали, впиваясь шестеренками за стенкой циферблата прямо в мозг. Вовсе не обязательно дожидаться тридцать первого, чтобы, осознавая, что снова стала старше, констатировать с холодностью женщины, зашедшей в тупик по своей воле: он сбежал, потому что не смог иначе, хотя и намекал с простотой дебила:
– Слушай, давай откажемся. Нового заведем…
«Заведем? Ооо, конееечно! Тебя я забыла спросить». А еще были врачи и всякие там психологи. Один умнее другого. Объясняли, каждый на свой лад:
– Такому мальчику, как Леша, не следует обучаться на дому. Ему лучше быть в специальной школе. Решать, конечно, вам…
– Это мой ребенок… Это. Мой. Ребенок. Какая еще школа?! Если вы хотите сказать, что Леша не умный, то вы ошибаетесь. И знаете, тогда мы с вами будем разбираться в другом месте! – вот как поначалу занимала круговую оборону мама Леши, который, сидя на полу в кабинете очередного специалиста, вертел в руках пластмассовую пирамидку, время от времени то облизывая непонятный предмет, то пробуя на зуб.
– Да, это ваш ребенок, и он не хуже остальных, но с ним нужно работать ежедневно и иначе, чем с остальными детками. – Далее следовал рассказ о том, что такое умственная отсталость, и о том, что чем раньше включить ребенка в ситуацию общения, тем лучше. И о том, что расширение словарного запаса совсем не обязательно приведет ребенка к умению правильно воспользоваться словарем в нужной ситуации. Фразовая речь, как поняла мама, для таких деток – уже успех.
По всему выходило так, что ее Леша сможет использовать слов примерно тридцать, да и те – невпопад. На приеме ей запомнилось слово эхолалия – термин, означающий бездумное повторение слов, выхваченных из чужой речи: в силу волнения, вместо прямой просьбы о чем-нибудь, все в таком духе.
Много дней прошло, долгих, безрадостных и неуютных дней, на протяжении которых мама, пытаясь понять ребенка, слышала его автоматические повторения непонятых им слов. В названии этого симптома речевого расстройства слышался отголосок чего-то страшного, неумолимо надвигающегося.
– Часто уходят годы, чтобы ребенок научился узнавать и озвучивать предметы. Полноценного речевого общения никто не гарантирует, но при комплексной работе…
– Заткнитесь!
– Что, простите?
– Я прошу вас рот закрыть. Вы что, глухой?
Женщина разрыдалась. Мальчик все облизывал фигурку. Было видно, что психолог прав: несмышленыш Леша не искал общения. Создавалось впечатление, что оно ему не нужно, хотя на самом деле важно было побуждать ребенка к нему, уча (а заодно и учась), общаться на языке жестов, взглядов, интонаций – привлекая к той деятельности, которая для мальчика возможна и интересна.
– Женщина, поймите, пожалуйста. Вас никто не обвиняет, что так вышло. Но то, что должно быть сделано ради благополучия вашего сына, требует многократных усилий. Если у вас хватит воли, то вы – героиня.
Воли не хватило. Она пыталась, но что-то в ее мозгах пошло не так, заклинило и перемкнуло. Развивающие игры и учебники были отложены в сторону. Каждый стал жить в своей реальности, казалось бы, почти случайно замечая друг друга.
…Этим вечером броня дала сбой, и женщина с прежней хрупкостью раненого цветка почувствовала, что ее ребенок привлекает к себе внимание остальных: счастливых, молодых, занятых своими делами и… забывающих о нем уже через пару минут.
