Тенепад

– Боже! – ахнула Адель, в который раз удивляясь, почему Олдену не больно. Может, это шок какой-то?..

– Спокойно, всё будет хорошо. Просто обработаем рану, чтобы не было заражения, и наложим шину.

С этими словами Олден подкатил к себе трость и осторожно поднялся. Если бы не лебединая шея, свернутая на бок, он бы выглядел, как прежде.

– Сходи в подвал, Ади. Там среди вещей моего отца, можно подобрать что-нибудь, что послужит шиной. – он указал на перекошенную голову. – От меня всё равно мало толку. Поняла?

– Да. – ответила та, не понимая, откуда в ее друге берется это спокойствие.

– А я принесу бинт.

Та устало кивнула и устремилась к лестнице, ведущей в подвал. Нервное напряжение потихоньку сходило, и наваливалась пустота, как это обычно происходит. Всё это было дико и жутко. Странно донельзя. Вообще-то Адель с удовольствием приняла бы за правду любой бред, лишь бы шея Олдена вернулась на место, но в больницу всё равно надо, и лучше поскорей убраться отсюда. Вдруг вернутся те, кто сделал это с Олденом? На воров не похоже, скорей всего люди какого-нибудь ростовщика. Адель пообещала себе подумать над этим вопросом чуть позже, а сейчас надо бы сконцентрироваться на другом.

Она уже бывала в этом подвале, в основном, чтобы взять бутылочку виски или вина с большого дубового стеллажа, покрытого морилкой, но она никогда не касалась вещей отца Олдена. Это было под негласным запретом, что ли. Словно алтарь забытого всеми языческого Бога, которому поклоняется и служит последний и самый верный адепт. В тот единственный раз, когда Олден показывал дом и спускался сюда с Адель, она увидела слезы, стоявшие в его глазах. Поначалу в это не хотелось верить, всё-таки Старик не похож на плаксу, но слезы душевной боли нельзя сдержать, внутри всё сжимается, и ком неподъемного веса подкатывает к горлу. Мы всегда знаем об истинном положении вещей, просто иногда обманываем себя, убеждая, что всё в порядке. Так поступила и Адель, решив не лезть в душу, да и правильно, ведь Олден не стал бы рассказывать об отце. Одно ясно – тот умер, а боль осталась навсегда.

Отцовские вещи, словно музейные экспонаты, были расставлены именно так, как и при его жизни, и, несмотря на то, что дом изредка, но всё же сдавался, до них и рукой никто не коснулся, потому что подвал оставался под замком. Таково было правило Олдена.

Здесь стоял рабочий стол, а позади – стеллаж, плотно заставленный коробками с инструментами, гвоздями всех мастей, болтами и винтиками, обломками от не-пойми-чего и различными деталями, банками с лаком и красками, а также кольцами разноцветного скотча. Адель бы, не задумываясь, выбросила добрую половину того, что стояло на стеллаже, но хороший хозяин знает, что даже такая невинная хрень, как обломок декоративного садового заборчика, коим обычно огораживают цветочные клумбы, может выручить из довольно затруднительного положения. Адель нашла целый мешок таких сегментов, плоских стальных шириной где-то в два с половиной дюйма и длиной под восемь. Может, чуть меньше. Какая удача! Спасибо папе Олдена, который помогал сыну словно с того света. И за изоленту тоже, кстати сказать.

Победоносно вернувшись в гостиную, Адель застала своего друга за разрезанием черной рубашки на лоскуты. Он умылся, и теперь выглядел не так ужасающе, если не считать лебединую шею и его сломанную лучезапястную кость, которая, кстати сказать, больше не торчала, а кожа вокруг рваной раны не была обагрена запекшейся кровью. Но Адель не хотела знать, как Олдену удалось добиться подобного результата….

– Не нашел бинты. – сообщил Олден, а потом глянул на скотч, который Адель держала в руке, и оценивающе кивнул. – То, что надо. Молодец.

Она смущенно улыбнулась, а потом залезла в мешок и показала ему обломок декоративного заборчика, и Олден восторженно хлопнул в ладоши, потревожив торчащую лучевую кость и подпортив тем самым момент триумфа Адель.

– А там найдется еще один такой?

Та подвигала бровями и тряхнула мешком, демонстрируя количество.

– Отлично, Ади! – он сел на диван, положив два лоскута на подлокотник параллельно друг другу. – Давай сюда один обломок.

Та подчинилась, с ужасом глядя, как Олден кладет свою фиолетовую руку сверху, словно саблю в ножны.

– Теперь другой и начинай завязывать. Только потуже, поняла?

– Поняла. – та закусила губу. – Но тебе не будет больно?

– Богом клянусь, нет. – немного удивленно пообещал Олден.

Очень осторожно она накрыла его предплечье вторым сегментом декоративного заборчика, и Олден придавил его с силой своей рукой, избавив от этого Адель.

– Вяжи.

– Угу… – буркнула та и затянула первый лоскут, сцепив зубы.

– Туже.

Адель недовольно раздула ноздри, но беспрекословно подчинилась. Затем на второй узел и контрольный третий. Как только с лоскутами было покончено, она взяла изоленту и, чувствуя себя героиней боевика, залепила им предплечье Олдена в три слоя.

– Ну как? – с сомнением спросила Адель, и тот демонстративно пошевелил пальцами.

– Лучше не бывает. А теперь позволь, я верну свою голову на место. Можешь отвернуться, если хочешь.

Та, было, уже собралась как-то среагировать и уж точно последовать совету, но Олден действовал слишком стремительно. Он взял себя одной рукой за подбородок, а второй – за макушку и с адским хрустом повернул. Адель взвизгнула, запоздало отвернувшись и зажав уши. Теперь этот звук обещал ей сниться всю жизнь.

Адель с укором глянула на Олдена – на прежнего Олдена – и недавняя картинка, где он лежал на полу раздавленным пауком, встала перед глазами. Люди часто верят в то, что хотят. Почти всегда…. Она не была дурой, далеко нет, и свернутую шею Олдена из контекста не выкинешь. Можно ли выжить после такого? Вряд ли. И если называть вещи своими именами, то он был мертв, а теперь жив. И врачи скорой помощи, если бы приехали сюда, пришли бы к точно таким же выводам. Со сломанными шеями и прочими травмами, что были у Старика, не то, что не ходят, а не живут. И еще неизвестно, сколько Олден пролежал здесь звездой…. Адель была безмерно счастлива видеть его в визуальном здравии, но всё-таки глупостью не отличалась и в желаемое не верила…. Впрочем, как и сам Олден.

– Боюсь, что здесь опасно оставаться. – сообщил он, подходя к Адель. – И тебе лучше подыскать другое жилье.

– Не знаю… – отмахнулась та. – Я и так пробыла здесь месяц. Деньги пока есть, но скоро закончатся, да и без тебя мне будет скучновато. А у тебя какие планы?

– Возвращаюсь в Канаду… сегодня.

– Ясно. – кивнула Адель задумчиво. – Надо узнать рейсы.

– Я сделаю.

Радиотелефон Олдена всегда валялся в прихожей в стеклянной фруктовой вазе синего цвета среди многочисленных ключей, старых брелоков, визиток, карамелек прошлого десятилетия и прочего забытого хлама.

– Кто это сделал? – внезапно спросила Адель, когда тот выходил из гостиной.

Олден замер и развернулся. Он был совершенно не готов к этому вопросу сейчас, даже не продумал. Ему не нравилось врать Адель, но он не умел по-другому. Таким уж стал.

– Я задолжал денег этим ребятам.

– Тогда зачем возвращаться в Канаду? Может, тебя там встретят еще два десятка? – подозрительно спросила Адель.

– Нет-нет, они местные. – твердо ответил Олден.

– А что в Канаде нет ростовщиков?

– Почему же? Просто здесь у меня связи. – спокойно пояснил тот.

– Которые вышли тебе боком….

Давненько Олден не был так близко к потере самообладания. Без эмоций внешне, но внутри не на жизнь, а на смерть сражались два его Альтер эго: шпанистый юноша подвижный и полный жизни, но слегка угрюмый и человек-оболочка, фальшивая маска с застывшей улыбкой, герой фильма, который точно знает, чего хочет и как этого достичь.

Адель неопределенно кивнула и пошла наверх собирать вещи, будучи теперь абсолютно уверенной, что ребята, избившие Олдена до полусмерти – полу ли? – не имели отношения ни к каким ростовщикам. Выдало то, как он замер прежде, чем ответить. И еще взгляд. Весь вопрос, зачем врать?..

Адель была любопытной, и она действительно могла стать хорошим писателем, но как сказал бы Шляпник, булатности в ней не хватало, чтобы прогрызать себе путь, расталкивать соперников и выпрашивать. Хотя в булатности ли дело? Стать тем, кого презираешь – это называется иначе. А может, просто не складывалось…. Подобная двойственность убивала ее, разрушала мозг. Привела в этот край к Олдену, который имел уйму секретов, как оказалось. И вообще, а сколько, собственно, правды о своем прошлом он поведал? Многовато несоответствий между заурядной жизнью неудачника и прорывающейся наружу сложной и какой-то расколотой личностью.

Есть два типа людей, потерявших всё. Одни уходят в себя, превращаясь в мрачных, вечно угрюмых, затравленных комплексом вины чужаков, а другие, напротив, затыкают в себе боль, облачаясь в выдуманную личность, словно в одежду. Они могут быть даже весельчаками, но рано или поздно боль находит брешь сквозь наслоение личностей и вакуумов между ними, и вот тогда взрыва не избежать. И чем больше осело, чем больше человек носит на себе, тем разрушительней сила этого взрыва. Жаль, что иногда с нами происходит то, чего мы не в силах вынести, превращаясь в тени, в объедки случая. Жаль. Что тут еще скажешь? Было в Олдене нечто подобное, едва уловимое, но не дающее покоя интуиции Адель.

Стаскивая вниз чемодан, она с улыбкой вспомнила, как ночевала в нем, и как Олден сжалился над ней, впустив в дом. Он спросил тогда о целях приезда Адель в Звенящий лес, и та ответила – чтобы подумать над своей жизнью. Не думай. – сказал тогда он. – Живи. Забавно вспоминать такое. И еще трепетно. Всё-таки они здорово проводили здесь время за разговорами и скотчем. То, что казалось важным, растворялось, сдавало свои позиции, превращаясь в сновидения, погребенные в присыпанных пеплом днях. Словно они застряли на необитаемом острове, и больше ничего не существовало. Кто захочет с этим расстаться? С безвременьем? Разве не так описывают рай или послесмертие? Не нужно торопиться или думать о деньгах, о том, что ты попросту окончишь свои дни под мостом. Не нужно больше бояться рака или еще какой-нибудь смертельной болезни; детей рожать из-за того, кем они могут стать или не стать в будущем; остаться одной-одинёшенькой, не сложившейся и ненормальной. Здесь в Звенящем лесу всё было очень просто, и Адель поняла суть всех своих проблем. Та жизнь, которую она считала нормальной, была невозможна не по ее вине. Ведь, чтобы попасть в рай, надо сначала умереть. Почему об этом вечно все забывают? Или просто в толк не возьмут, почему не могут иметь всё, что захотят?

Жаль было уезжать отсюда. Жаль, что хорошее время подошло к концу. В любом случае так нельзя прожить всю жизнь. Всё заканчивается, просто Адель рассчитывала задержаться. Может, еще на месяц, может, больше… пока безвременье улыбалось в своем радушии.

– Всё хорошо? – спросила Адель, стащив наконец чемодан, половину вещей из которого она так и не надела из-за полного несоответствия с погодой.

Она сменила спортивный костюм, в котором бегала по утрам, на узкие черные джинсы и серую, на вид сильно поношенную футболку с женщиной-кошкой. Маленькая черная сумочка с серебристой табличкой – незаменимая вещь в дороге – висела через плечо. Свободной рукой она небрежно держала светлый тренч.

– Да. – ответил Олден. – Рейс на 11:55 с пересадкой в Лондоне. Там придется посидеть пару часов.

– Я не об этом, хотя долго, конечно… – Адель смерила его оценивающим взглядом и присвистнула.

Такого Олдена она еще не знала. Дорогущий костюм с иголочки, золотые запонки, начищенные до блеска ботинки и – да, теперь трость была абсолютно к месту. Потрясающий аксессуар, навевающий совершенно фантастические обстоятельства получения травмы, приведшей к хромоте. Может быть, охота на львов? Интересно, при каких обстоятельствах Олден получил ее? Они ведь это не обсуждали….

– Нравится? – кокетливо улыбнулся тот.

– Ты даже не представляешь как! – восхитилась Адель. – А во сколько твой рейс?

– Мы летим вместе. – улыбнулся тот. – Прямых рейсов до Ванкувера нет, так что я сделаю пересадку в Нью-Йорке.

– Здорово! – оживилась Адель. – Признаться, я ненавижу летать.

– Боишься?

– Безумно! Я не понимаю, как эти штуки держаться в воздухе. Для меня самолет, как для язычников из диких племен, железная механическая птица.

Олден хохотнул.

– Тем лучше.

– Что лучше? – не поняла Адель, улыбаясь.

– Скоро приедет такси.

Она взглянула на часы – было девять…. Должны успеть.

– Впереди достаточно времени, чтобы вылечить твои страхи. – заметил тот беспечно.

На лице Адель отразилось недоумение, которое вскоре сменилось пониманием, и небрежная самодовольная ухмылка засияла, как начищенный чайник.

– Так я схожу за лекарством?

– Сходи, дорогая. – заговорщически подмигнул Олден. – И ничего не бойся.

Но когда Адель скрылась из виду, улыбка сползла с его лица. Он боязливо подошел к зеркалу и заглянул в него. Вроде бы старый друг смотрел на него сейчас через отражение – Лиланд одетый в идеальный костюм и дорогие ботинки. Вершитель судеб. Новоиспеченный Бог. Но что-то прорывалось изнутри, прорастало. Может, корни?.. Олден менялся. Маска Лиланда никак не хотела возвращаться на прежнее место. Маска непоколебимости с налетом иронии, возможно даже, горькой. Та, что так привлекла Джулс. Словно сняв ее однажды, он нарушил некий обет верности, и теперь возврата нет. Глядя на себя в зеркало, Олден видел глубокие свежие следы себя давнишнего – живого и настоящего. Того, кто вырос в Звенящем лесу, не зная забот. Того, кто был счастлив и так стремился открыть для себя мир. Того, чье сердце не гнулось. Олден видел свою сердцевину, слышал, как она пробивается сквозь толщи фальши, привнося изменения, затронувшие каждый его участок. Оставалось лишь разобраться в причинах этой личностной перестройки и понять, чем она ему грозит.

– Сильны любовь и слава смертных дней… – строчки стихотворения Китса[2] внезапно всплыли в памяти. – И красота сильна. Но смерть сильней.

– Что? – глухо крикнула Адель снизу.

– Возьми две, говорю! – отозвался тот, пытаясь унять дрожь.

В такие моменты говорят, мол, кто-то прошелся по твоей могиле. Звучит зловеще. Отец Олдена обожал Китса, передав эту любовь и сыну, но это стихотворение всегда вызывало противоречивые чувства, пугало, казалось тяжелым и безумным. Чему смеялся я сейчас во сне…. Даже в названии крылась червоточина, но отец постоянно цитировал его – к месту и не очень. Пожалуй, это было единственным, в чем их мнения резко расходились. Лиланд Макнелли частенько повторял Олдену, что есть масса всего, до чего тот еще не дорос, и там где-то в будущем он, несомненно, оценит красоту множества вещей. Жди откровений! – говорил отец, и, конечно, во многом оказался прав, но… только не в этом случае. Он так и не дорос, так что не все истины истинны.

Покрывшийся гусиной кожей Олден являл собой прямое тому доказательство. Ладонь на несколько мгновений скрылась из виду, нащупав что-то во внутреннем кармане пиджака…. Эти слова – они ведь всё, что осталось. Сколько лет Олден пытался разгадать их словно шифр, словно секретный код, не находя ответа. Давненько он не подпускал к себе эти воспоминания так близко, весь этот ужас. Он был практически уверен, что сможет держать их под контролем вплоть до самой смерти. Так что же происходило сейчас? Что рушило его жизненные установки, его непоколебимые табу? Что за кризис?

А где-то внизу звякнули бутылки, строптиво притиревшись в неловком объятии, и топот Адель послышался на лестнице. Она размышляла над тем же вопросом, и сердце ее было преисполнено самых безрадостных ожиданий.

МЕРТВЕЦЫ

Все трое выглядели довольно по-дурацки. Словно затянувшаяся мизансцена полная нелепости, фантасмагории и черного юмора. Марта с отъехавшей челюстью, Эрик, выкативший глаза, и бледная, как призрак, Джулиана с пистолетом в ослабевших руках и дырой в черепе.

– Тебе срочно надо в больницу. – сдавленно сказала Марта, наконец выходя из кататонического ступора.

– Я не хочу. – блекло ответила та.

Одна только мысль о больнице приводила ее в ужас. Учинят допрос, залезут в душу и в итоге поставят на учет. Хотя, какой там учет!? Упекут в психушку, и дело с концом.

– Но Джоанна, ты… ранена.

– Джулиана! – резко поправила та.

– Ладно-ладно, прости! – поспешил вмешаться Эрик, но его даже не удостоили взглядом.

– А вот пистолет лучше убрать… – осторожно намекнула Марта.

Плохо соображающая сейчас Джулс озадаченно перевела взгляд на зажатое в руках оружие, словно видела его впервые. В этот момент, когда она наклонила голову вниз, из отверстия во лбу вылилась добрая порция густой темной крови. Марта охнула и закрыла рот рукой, а Эрик отшатнулся.

– Я… – начала, было, Джулиана, ошалело уставившись на руки, испачканные кровью.

Она попыталась затолкать ее обратно, чем привела Марту с Эриком в полный ужас. Как будто всё в порядке, всё под контролем, но сделала только хуже. Теперь кровь стекала по ее лбу и щекам прямиком на черную бесформенную футболку с красной надписью Нью-Йорк Ред Буллз.

– Тебе надо в больницу! – взмолилась Марта.

– Но я… не понимаю. – безумно таращась, сообщила Джулс.

– Господи! Да посмотри же на себя!

Марта вышла из оцепенения и, схватив девушку за локоть, вломилась в квартиру и потащила ту к зеркалу. Она испытывала чувство брезгливости ко всей этой крови, но и странный подъем на подсознательном уровне. Мол, приключение только началось, не упусти его.

Однокомнатная квартира Джулианы была практически без мебели, темная, пустая и угрюмая. Только кровать спартанского вида, пустой шкаф и письменный стол со странного вида черным цветком похожим на медузу. Вот и всё. Так и не распакованная сумка с вещами одиноко стояла у кровати. Ни о каких зеркалах и речи не шло. Может быть в ванной? – подумала Марта и оказалась права.

Маленькое замызганное квадратное зеркало находилось над треснувшей раковиной, на которой валялись обмылок, съеденный наполовину Колгейт и щетка печального образа. На дверной ручке висело махровое полотенце синего цвета, такое же красное было перекинуто через стенку душевой кабины. Над пожелтевшим от старости шкафчиком тоскливо стоял унитаз с лопнувшим мягким сиденьем.

Эрик осуждающе огляделся и покачал головой, и Марта увидевшая это в отражении, была всецело на его стороне.

– О Боже… – прошептала Джулиана, в ужасе таращась на себя в зеркало. Она оказалась на грани истерики. Зрелище выдалось кошмарное.

Входное отверстие над правой бровью было правильной круглой формы, как и выходное на затылке…. И если внимательно присмотреться, то можно увидеть внутри этой раны нечто отвратительно белесое. А лицо…. Вся его правая сторона была залита кровью, навевая ассоциации с графиней Батери.

– Пусть она перестанет! – истерично воскликнула Джулс и захлопнула отверстие ладонью.

– Так, во-первых, отдай мне это. – опасливо попросила Марта и вытащила пистолет из ослабевшей руки девушки, словно нож из подтаявшего масла. – Во-вторых, мы сейчас поедем в больницу.

– А что я скажу??? – срывающимся голосом крикнула та, и слезы немощи наполнили глаза.

– Скажешь, что чистила пистолет или перекладывала на другое место – так все говорят. Ты даже не поняла, как это случилось. Он просто выстрелил, вот и всё. Может, сама нажала по неосторожности, может, нет. Всякое бывает. – убедительно сочиняла Марта.

– Ладно-ладно! – сбивчиво заголосила Джулиана. – Но как я такая покажусь на улице?! Помоги мне! Я никуда не пойду в таком виде!

Марта с шумом выдохнула и отчаянно глянула на Эрика в отражение, тот обдумывал что-то напряженно.

– Бинт? – предположил он, пожав плечами.

– Бинт есть? – спросила Марта.

Вместо ответа Джулиана открыла дверцу шкафчика, где, видимо, хранилось всё, что у нее было. Жидкий пластырь с антисептиком, пачка анальгетика, упаковка прокладок, ватные диски и аж три баночки доксепина. Марта даже на секунду позабыла о том, что ищет. Болезненные воспоминания тут же всплыли перед глазами. Она и сама принимала доксепин из-за Эрика, когда тот угодил в больницу. Много же она скушала его тогда…. Тяжеленькое, надо сказать средство с кучей побочных эффектов, включая даже галлюцинации.

– Бинта нет. – сообщила Марта, глядя на Эрика через зеркало.

– Значит, надо найти ему замену. – ответил тот, прислонившись головой об косяк.

– Может, лента для волос сойдет? – спросила Джулс.

– Что за лента?

– Красная эластичная. В столе на нижней полке.

– Сейчас. – бросила Марта и выскочила из ванной, утащив за собой Эрика.

Оставшись одна, Джулиана включила воду и принялась осторожно умывать лицо трясущимися руками. Она просто не могла смотреть на себя такую.

– У нее в шкафчике три банки доксепина! – прошипела Марта в ухо Эрику, зависнув над стойкой.

– Что?! – прошептал тот изумленно. – Это же антидепрессант, который ты пила.

– Непросто антидепрессант, а сильнейшее психотропное! – округлила глаза Марта.

Она обожала акценты, когда дело касалось того, в чем она разбиралась.

– Тогда я не понимаю…

– Чего?

– Почему она не воспользовалась этим, чтобы убить себя?

Марта задумалась.

– Кому что нравится, наверное. Да и потом, может, она не планировала? Может, и вправду чистила пистолет или перекладывала и случайно не там схватилась?

– О, прекрати! – шикнул Эрик. – Это ясно как божий день! Девчонка хотела покончить с собой.

– И с чего же тебе это ясно? – возмутилась Марта, открыв нижний ящик.

– Господи, неужели ты не видела, как она держала пистолет?

Без особой радости, но Марта спасовала перед этим аргументом, полностью сконцентрировавшись на красной ленте. Она была шириной чуть больше двух дюймов, эластичная, как и сказала Джулс, из-тех, что носят на манер ободков или убирают волосы, чтобы те не мешали.

– Как ты думаешь, из-за чего она это сделала? – вдруг спросила Марта, с грустью вспомнив, как близко человек может находиться к этому шагу. Как близко и она сама была к нему когда-то. – Из-за любви?

– Вот об этом лучше не думай.

Она взяла в руки красную ленту, с неимоверным облегчением положив на ее место пистолет, и пожала плечами.

– А это еще что за чудовище?.. – ее взгляд остановился на такке.

– Цветок какой-то. – улыбаясь, предположил Эрик и неуверенно добавил. – Красивый…

Было забавно наблюдать, сколь стремительно менялось ее настроение и переключалось внимание.

– Да что ты?! А по мне, так ужас какой-то… – поморщилась Марта.

К тому времени, когда они с Эриком вернулись в ванную, Джулиана практически смыла всю кровь с лица и теперь подтыкала отверстие во лбу синим полотенцем во избежание новой порции.

– Я промыла рану. – уже более собранно сообщила та.

– Молодец. – выдохнула Марта и достала флакон с жидким пластырем. – Так… ладно.

И кто вообще изобрел эту штуку? Скорей антисептик с какой-то подозрительной пленкой, нежели полноценный пластырь. Для мелких ссадин у детей прекрасное средство, но подойдет ли оно для дыры в черепе? Вот вопрос. Хорошо, что у нее черные волосы, хоть крови не видно. – подумала Марта, подводя баллончик, но цвет не сотворил чуда, потому что разобрав волосы на затылке, чтобы найти отверстие, она вся перемазалась. Это, конечно, коробило – вдруг девчонка больна чем-нибудь?.. Ну да Бог с ним, хороший поступок должен быть таковым во всем. Однако не стоит забывать, что именно добрыми делами вымощена дорога в ад.

Обнаружив рану, Марта заметила нечто белесое где-то там внутри и едва не сдалась, глотая подступившую слюну, но рука Эрика легла ей на плечо, и тошнота тут же отпустила. Умел он подоспеть вовремя. Дар, которого не отнять, как для спасителя, так и для спасенного. Ну как без такого жить?

– Сейчас будет больно. – сообщила Марта, поднеся баллончик ближе и неуверенно пшикнула. – Ну как?

– Не больно. – удивленно ответила Джулс.

– Ладно… – подозрительно заметила та и выпустила щедрую струю жидкого пластыря.

– Этого мало. – сказал из-за спины Эрик. – Лей больше.

И тогда Марта опустошила половину баллончика. Теперь рана в затылке напоминала паучью нору, которая через минуту была зашпаклёвана и с фасада. Следом она натянула резинку для волос, действительно плотно прилегающую к голове, и подложила под нее по ватному диску. Джулиана походила на ниндзя или самурая. Да хоть на слона циркового, лишь бы во лбу не зияла дыра!

– Теперь можно ехать. – поторопила Марта.

– Сейчас.

Побаиваясь лишний раз двигать головой, Джулиана прошла в свою кельеобразную комнату и взяла в руки горшок с таккой. Марта скривилась и глянула на Эрика, но тот жестом призвал ее к терпимости.