Крик шепотом

Деда Тима приехал один, обвешанный сумками и авоськами, и сильно постаревший. Те морщины, что покрывали его худое лицо мелкой сеткой, превратились в глубокие борозды, а серые волосы, стали белыми и такими тонкими, бесцветными, что кажется, вот-вот растают.

Гера, счастливая, радостно разбирала подарки, рассказывала о детях, об Иване и все расспрашивала о брате, который окончил училище, и обрадовалась, когда отец, сокрушаясь, сказал:

– Только вот беда: в армию его не берут. Пошел в депо работать.

– Папа, да это же хорошо!

– Ну, да, – нерешительно согласился он и добавил, – только Томочка говорит, в армии из него сделали бы здорового человека.

Гера решила промолчать.

Вечером пришел Иван. Накрыли на стол. Дедушка снова обо всех рассказывал. Сидели долго, пили чай, словно ждали чего-то. Лене надоело слушать одно и то же, и она ушла читать в соседнюю комнату.

Как ни интересна была книга, а все-таки девочка уловила обрывки очень тихого таинственного разговора, перемежающегося с тягостной тишиной, и отдельные фразы, сказанные громче обычного. Насторожилась…Не поднимая головы, прислушалась к глухому голосу деда, но мало что поняла.

– Да как же выбраться?! Кордон из солдат стоял вокруг города – мышь не проскочит

Иван наклонился и тихо попросил:

–Пап, ты расскажи, что было! Почему стреляли, из-за чего?

– А что рассказывать?! -вздохнул мужчина, – у вас, небось, такая же картина была. Есть нечего, магазины пусты, за хлебом очередь с четырех часов утра и только две булки в одни руки. У нас хоть огород есть, а тем, кто в квартирах – совсем худо. Вот рабочие и вышли к Атаманскому дворцу. Шли, думали: власть их выслушает. Мишка с Никольской утром агитировал ,а уже тогда было ясно: нельзя идти. Солдат нагнали в город видимо- невидимо. Танки ночью по Герценовскому спуску грохотали. А он мне все про родную власть рассказывал… Видел я ее в гражданскую!

И тут Лена впервые услышала странный звук, похожий на всхлип. «Не может быть! Дедушка плачет?!» – мелькнула мысль, но девочка не могла поверить своим ушам

. -Полдня стояли. Никого! Ждали. Може, кто из администрации выйдет. Вдруг над ними вертолет. Кто-то как закричит: « Товарищ Микоян, миленький, сюда! К нам!» Толпа радостно подхватила. И тут застрочили пулеметы на танках, которые окружили площадь. Что там началось!! Что началось… Не сразу поняли… Крик, стон, плачь… Люди врассыпную, а им вдогонку тра-та-та-та… Кровищи! Три дня машинами площадь мыли. Опять казаков истребляли! За что?!

Голос затих. Тишина. Только ложка о стенки чашки стучит, ходики тикают, да то ли всхлип, то ли сморкается кто-то

– Ты что там был? – испугалась Гера.

– Нет. В первый день столько солдат было, что не выйти со двора. Застрелят. А потом… Потом вызывали в милицию, проверяли, где был 2 июня тысяча девятьсот шестьдесят второго года и подписку брали, чтобы никому не рассказывать, не писать о расстреле. Все письма вскрывали, читали и зачеркивали все, что касалось июньских событий. Кто избежал смерти на площади, тот на десять лет угодил в тюрьму.

– А что с Венькой, что? – возбужденно зашептал Иван.

– Дружка твоего машина с солдатами задавила. Симку, Славина, Глеба Ярого… Молодые…

Опять всхлипы, и Лена поняла – плачь. Дед плачет! Она сидела в соседней комнате и возмущалась про себя: « Разве это мужчина! Слабак! Никакой силы воли!»

Лена не видела, что слезы текли и по щекам Ивана, а Гера, переставляла чашки и прерывающимся голосом шептала:

– Вот, она, народная власть! Что же это а?

– Да, хорошая власть, да дуракам досталась. Последних казаков истребляют! – приглушенно, со злостью сказал Иван. -У Веньки трое пацанов осталось… Передашь вот от нас с Герой.

Тимофей Егорович сунул деньги в карман и заплакал, как ребенок. Они долго сидели за столом, пили чай с вареньем и говорили, говорили, а закончили рюмкой, не чокаясь, как на поминках.

С того вечера не уважала она маминого отчима и называла только словом «дед».

– Лена, прекрати сейчас же! Ты не должна так называть дедушку! – возмущалась Гера.

А Лена, насупившись, только пожимала плечами. Слабак, он и есть слабак! Мужчина не должен плакать.

А дедушка, не желая быть причиной ссоры, примиряюще разводил длинными руками и виновато говорил:

–Не надо, Гера! Пусть будет так. Дед так дед!

Этим он еще больше злил максималистку, которая смотрела на белого, как лунь, деда и думала: « Вот поэтому и сына не защитил от своей женушки, и мама убежала из дома девчонкой. Хотел, наверное, и вашим хорошо сделать, и наших не обидеть. А на двух стульях не усидеть!»

Это было давно, а сейчас Лене жаль деда Тиму.Глава 15.

За год дедушка сильно изменился. Похудел, когда-то широкие плечи будто высохли, а руки стали еще длиннее.

Лена встала навстречу, Тимофей Егорович притянул к себе внучку за плечи и уткнулся губами в нежную щеку, потом легонько надавил ей на плечи, усаживая на табуретку.

–Ну, рассказывай, как поживаете, как там мама, отец? Одна приехала?

–Да все хорошо, дед, нормально. Приехала с Людкой.

Она смотрела на его красные, слезящиеся глаза, сутулую спину и думала: « Какие же они разные с Геной! Дед – столб коломенский, сын – еле дотягивает до понятия «средний рост», вытянутое лицо отца с большими ушами и длинным острым носом резко противоположен круглолицему с приплюснутым носом, конопатому сыну. Он так же не похож на деда Тиму, как и я на своего смуглого отца Ваню. Странно! Интересно, а что об этом думает Гена?»

–Гера там как поживает? – спросил дед.

Но ответа услышать не успел. В кухню вошла Тамара Федоровна, недовольно посмотрела на праздно сидящих, загремела посудой и, на ходу вытирая руки о фартук, быстро сказала, глядя на мужа:

–Иди, Тиша, поменяй водичку цыпляткам. Потом, вечерком, посидим. Поговорим.

Лена вопросительно посмотрела на деда, ей надо было еще письмо ему передать от мамы, да и опять идти на жару собирать абрикосы тоже не хотелось, но Тимофей покорно встал, с виноватой улыбкой развел руками перед внучкой, мол, ничего не поделаешь, работать надо, и ушел.

Лена с укором смотрела вслед деду, и вдруг услышала шуршащие по гравийной дорожке шаги. Девочка перемахнула через низенький заборчик, отделяющий двор от сада, и, помахав рукой, закричала идущему к дому Геннадию. Он остановился и равнодушно посмотрел на подбежавшую племянницу. Худое небритое лицо, бледные щеки, новые глубокие морщины вокруг рта, а брюки висят так, что даже ремень не может их удержать на поясе, болтаются на бедрах. Кончик приплюснутого курносого носа и тот поник.

– Гена, здравствуй, – говорила Лена, обнимая дядю. – Ты не рад!?

Она вглядывалась в родное лицо и, ничего не понимая, спросила, как в детстве:

– Где же ты был так долго! Я тебя тут жду, жду, а ты все не идешь!

Он улыбнулся через силу, обнял ее за плечи, поцеловал в щечку.

– Ну что ты! Конечно, рад. Пошли в дом. Просто устал.

Они, молча, поднялись по лестнице. Лена, чувствуя подавленность дяди, не спрашивала больше ни о чем, и только растерянно поглядывала по сторонам.

Она заметила, как выглянула из кухни и тут же спряталась Тамара Федоровна, и было странно, что дядя идет в дом, а не в кухню: ведь с работы человек пришел – есть хочет! И шел он как-то странно: не просто подпрыгивал, а заваливался немного на бок, и правую руку засунул в карман, будто придерживал ею что-то. « Наверное, ремень слабый,» – подумала Лена.

Открытая дверь упала в темноту, и на Лену пахнуло каким-то смрадом, чем-то протухшим. Не оглядываясь, Гена быстро прошел из коридора в комнату, бросился навзничь на кровать.

Несколько секунд Лена стояла в нерешительности, потом, дотронувшись до угловатого плеча, тихо спросила:

– Устал?

Он вздрогнул и не ответил.

– Ну, полежи, отдохни,

Огляделась. Все по-прежнему. Старенькая одинокая мебель… Она подошла к тумбочке, наполненной пластинками, и открыла крышку приемника, пальцем прочертила по диску проигрывателя свой вензель. Это ее учитель пения. Когда-то она все лето здесь пела с Бернесом, Утесовым. Домой привезла толстую общую тетрадь с песнями.

А в углу – этажерка с книгами. Лену неприятно удивил густой слой пыли на верхней полке. Книги, старенькие, потрепанные, клееные переклеенные, с обложками и без стояли плотно, как солдатики, на трех полках. Невероятное богатство! Здесь она впервые прочитала книги Дюма, Верна, Рида. Они достались Гене от библиотекарши районной библиотеки. Спасибо ей. И обогревала, и обучала, и прикармливала сироту.

Какой воздух! Затхлый, неживой! Душно. Лена вошла в новую аккуратную комнатку с выходом на деревянную террасу, открыла окно. Около стены стояла раскладушка без матраса со смятым тонким одеялом. Пристройка выглядела ненужной, никчемной, бесполезной.

Задумавшись, Лена не слышала скрипа кровати и шагов мужчины, который подошел к ней тихо сзади и хрипло спросил:

– У тебя рубль есть?

– Да, вот, возьми, – протянула она, обернувшись.

Он взял деньги, сунул в карман и извиняющимся тоном пояснил:

– Понимаешь, зарплата только завтра, а есть хочется сегодня.

Лена понимающе кивнула:

– Да, ладно тебе, все нормально, не волнуйся.

Он заметно повеселел, даже улыбнулся.

– Ну, так пойдем в магазин маслица, картошечки купим. Пожарим. И Нинка как раз с работы придет. Пировать будем.

Глава 15

Они шли рядом, размахивая руками, и Лена решилась спросить о том, ради чего приехала.

–Ген, скажи, а ты знаешь моего родного отца?

Спросила, а внутри все сжалось, дыхание остановилось, и отпустило только тогда, когда прозвучало:

–Конечно, знаю.

Он ответил так буднично и просто, что девочка остановилась перевести дух. Чувство страха, боли, радости – все перемешалось. Тайна раскрыта?! Отчего же в груди, вместе с ощущением победы, возникло желание закрыться руками, не пустить эту правду, защитить от нее сердечко? Наверное, еще теплилась надежда, что догадка не верна, что она родная дочь, и Лена, недоверчиво посмотрев на дядю, спросила:

–Правда?! И ты можешь меня к нему отвести? А кто он? Где живет?

–А почему бы и нет! Только он в Ростове живет, там же, где и ты жила с Герой.

Он отвечал, не задумываясь и не удивляясь ее вопросам, будто знал, что его об этом когда-нибудь все равно спросят.

–Зовут Григорием, Григорием Стелиным. Только я его давно не видел. А Герка знает о твоих желаниях?

– Нет, конечно! Смотри никому не говори, – и добавила, как заговорщик: это будет нашей тайной, ладно?

–Угу!

–Значит, завтра и поедем! – заявила девочка решительно.

–Завтра? – он задумался. Он всегда восхищался ее решительностью, но завтра… Он так устал и никого не хотел видеть. Но лучше уж поехать к Гришке, чем идти домой, – Ладно, с утра отработаю, ты пока выспишься, зарплату получу и поедем.

Лена, довольная и счастливая, взяла Гену за руку и, касаясь плеча друга, зашагала вверх вдоль Герценовского спуска,

Закупив продукты в магазинчике, они весело спускались к дому. Исчезло равнодушие Геннадия, он приободрился, и между ними установилась прежняя связь, когда один чувствовал и понимал другого без слов. Это было единение душ, которое вызывало чувство восторга и уверенности в жизни: ты не один.

–Обойдемся и без нее, и без ее молока! Да?

–Угу! – кивнул Гена, не глядя на попутчицу.

–А то тараторит, тараторит, не успеваешь понять, чего она хочет. А как ласково говорит… Даже руками себе помогает проявлять эту нежность, – рассуждала девочка.

–Когда это ты успела заметить?

–Да всегда, как с ней встречаюсь. Тарахтит, а сама рукой гладит по голове, а у меня от этого прикосновения холодеет все внутри.

–Угу, и съеживаешься, сворачиваешься, чтоб не достала. Да, в детстве и у меня так же было, потом прошло. А ты голову опускала?

–Да, она сама опускается!

–Тогда она обхватит двумя руками твою голову, поднимет ее и ласково так говорит: «Смотри мне в глаза, деточка! Смотри в глаза, когда с тобой старшие разговаривают!»

Лена подхватила:

–А глаза черные, страшные и не мигают, дрожь пробегает по телу. Ну ее! Расскажи лучше о себе. Как живешь, Ген?

Она мгновенно поняла, не договорив фразу: зря спросила. Он замкнулся, ушел в себя, будто ракушка захлопнула створки.

Раньше Лена чувствовала свою власть над Геннадием, а он улыбался, понимая это. Не противился. Им было легко, свободно. А сейчас Лена с состраданием поглядывала на посеревшее, осунувшееся лицо дяди, на худые, конопатые руки с грязными ногтями и чувствовала отдаленность. Чужой? Нет, скорее, незнакомый, несчастный, тонущий в хаосе жизни. Но как помочь?

–Вот, что делает женитьба! – подумала она, вздыхая, а вслух произнесла, откинув прочь плохие мысли:

–Ну, ладно, не будь букой! Сейчас поужинаешь, и совсем другое дело будет!

Она примиряюще прижалась к его плечу, взяла за руку, но он отдернул ладонь, будто обжегся, остановился, посмотрел на девочку: « Какая она светлая, чистая! Прикасаться к ней – значит запачкать, замарать грязной, в мазуте рукой что-то белоснежное, радостное». Геннадий спрятал руку в карман и недовольно сказал:

–Да, идем скорее. Есть хочется.

Лена обиженно дернула плечом, но, посмотрев на серое, изможденное лицо друга, передумала сердиться.

Прав дядя Вова: надо бы Гену полечить. Давно пули свистеть перестали, но закончилась ли война? И кто гибнет теперь? Дети войны, как хилые колоски, побитые морозом, так и не оправились от страданий и лишений, так и не смогли занять достойного места под солнцем.

Чтобы вернуть прежнюю непринужденность, девочка улыбнулась и, указывая на дом Самойлихи, мимо которого они проходили, сказала:

–А помнишь, как мы с тобой влетели на велосипеде в эти бревна? Ты ведь тогда меня спас. Смотри, они до сих пор лежат около забора!

Геннадий, молча, кивнул, шагая рядом.

–Как только ты успел сообразить в них въехать, а то бы нас точно раздавил трамвай!

–Еще неизвестно, что лучше. Может, и проскочили бы, – угрюмо возразил спутник.

–Ну, ты даешь! Тогда бы мы вылетели на трассу.

–Ну да. Знаешь, я до сих пор не могу понять, как это получилось, почему тормоза отказали!? Причем оба: и ручной, и задний!

–И что? Думаешь- она?

–Кто его знает! Только у нее зимой снега не выпросишь, а тут купила целый велосипед!

–Ну, во-первых, у тебя был День рождения, во-вторых, она боится соседских пересудов.

–Это ты права. Соседи наперебой хвалили мачеху, которая так любит и заботится о сироте. Она, довольная, улыбалась, а отец такой же счастливый, с гордо поднятой головой выгонял на заре коров в стадо.

–Забудь! – тряхнула головой Лена. – Это уже пройденная тема.

–Знаешь, а я ведь проверял их утром, тормоза действовали, а в обед… И самое интересное, что ее нигде не было: ни в толпе, ни дома. Гера нас в больницу отвозила.

– Ни пойман – не вор, – философски заключила Лена. – Рука до сих пор болит?

– В местах перелома на смену погоды и еще иногда не держит.

– Да тебе досталось! Сколько метров летел через руль! Но ты молодец: не ревел!

Он, довольный похвалой, усмехнулся и прибавил шагу.

Поужинали быстрее, чем готовили. Лена старалась как можно больше подложить в тарелку дяде, но Нинка, его жена, была такой же голодной. А Лена не против: выпила кипятку с вареньем, хлебом и спать.

Постелили на раскладушке, в отстроенной комнатке. Заснуть невозможно! Еще

несколько часов, и – она увидит своего отца! Рядом с Геной она гнала мысли об отце, потому что чувствовала, как нужна дяде, нужно ее участие и сочувствие. Но, оставшись одна, дала полную волю своей радости. Сказка, да и только!

А какая темная вязкая ночь на Дону! Может, потому что здесь степь целуется с небом, и цикады, как истинные музыканты, восхваляют красоту черной царственной ночи?! Родившийся месяц так нежен и так тонок, что Лене захотелось спеть ему колыбельную, как младенцу. Все ее страхи оказались лишними. Гена – настоящий друг. Как быстро он понял ее!

Девочка опять перевернулась, сбросила простыню, подошла к раскрытому окошку. Воинственное жужжание комаров, пытающихся пробиться сквозь марлю, развеселило Лену, и она торжествующе сказала насекомым:

–Ну, вот, комары, комарики! А вы не верили, что я найду его, что моя жизнь измениться.

Она закружилась и, улыбаясь, прыгнула на раскладушку. Та прогнулась, заскрежетала, и к этим звукам прибавился сдавленный стон или смех. Лена не разобрала. Застыла и услышала неразборчивый шепот из соседней комнаты, потом стон со смешком и возней на ложе. Лена улыбнулась опять. Она тоже хотела племянника, маленького, конопатенького.

–Ой, больно! – вдруг громко запротестовала Нинка, и за словами последовал звонкий шлепок. Потом босые ноги пробежали к двери. Пахнуло чем-то протухшим. Тишина.

–На пей! Тише, тише. Пей же! – уговаривала Нинка мужа, а Лена удивленно, со страхом, который появился неожиданно внизу живота и застыл под ложечкой, слушала какое-то глухое дикое рычание, которое постепенно становилось тише и, наконец, сменилось мирным посапыванием.

Глава 16

Тамара Федоровна не спала. Когда-то длинные узкие пальцы покраснели, раздались, и не было ни одной ночи без саднящей в них боли, которая становится невыносимой в состоянии покоя. Она повернулась на спину и прислушалась к дыханию внучек. Как же несправедливо все-таки распоряжается жизнь! Родненькая дочь повторяла ее судьбу. Красивая, сильная, кровь с молоком, не то что Герка, глиста, а вот обманул кровиночку, бросил с близнецами. Говорила ведь: не влюбляйся, ищи с достатком, чтобы жить сладко. Молодость. Теперь девочки выросли, уже работают. Гора с плеч! Ей помогать некому было. .

Сиротское детство, бесприютная юность научили изворачиваться, приспосабливаться, если надо и кланяться. И когда у Ежовых случилась беда, она по-соседски два долгих изнуряющих года приходила помогать, приласкать. И всегда с улыбкой, с шуткой. Как рабыня всем угождала: и Тимофею, и его матери, и Генке, сыночку, и даже Герке, вертихвостке падчерице. – всех ублажала и страстно помогала Тишеньке забыть смерть жены. Соперниц хватало, но из ее рук еще никогда ничего не уплывало…

– Ты чего не спишь? – шепчет Тихон Егорович спросонья.

– Гена только что домой пришел. И где только шатался?!

– Спи, Томуся! Взрослый уже, армию вон отслужил! – успокаивал ее полусонный муж, поворачиваясь на другой бок.

– Армию-то он отслужил, – со злостью зашипела женщина. – А каким приехал! Один рев чего стоит! Мороз по коже! Заснуть невозможно.

От досады она села на край постели и подумала: « Сколько изворотливости, сливок, масла понадобилось отнести в военкомат, Вот, она, армия родная! Бывало, шикнешь на него – и он все сделает, как велено, а теперь… А сколько надежды было на то, что не вернется! Везет же иным… Ну, почему ни одному заключенному, которых он охранял, не пришла в голову мысль чуть-чуть посильнее толкнуть это тщедушное создание.?!

Она тяжело вздохнула, перекинула через плечо черную прядь волос, опять вздохнула.

– Не переживай ты так, Томуся! – обнял жену Тимофей. – Теперь Нинка о нем позаботится. Спи.

Он уложил жену на подушку, прижался к ней и тут же уснул.

Глава 17

Лена привыкла вставать рано, а тут еще старая раскладушка сложилась, как гамак, под тяжестью тела, и повисла, касаясь пола. Ни повернуться, ни вытянуться! Комары хором звенят над ухом: нашли все-таки лазейку в окне. В животе урчит. Не уснешь. Девочка встала, походила по пустынному двору босиком по росе. Холодно. Хотела взять хоть кусочек хлеба до завтрака, дернула дверь в кухню – закрыто. Заглянула в хлев: баба Тамара доила корову.

–Бабушка, завтракать будем?

–Будем, будем, детка, – не оборачиваясь, ответила женщина.

–Когда? – разочарованно протянула девочка.

–А вот сейчас дедушка накопает картошки, почистим, деточка, сварим и позавтракаем. Как раз и девочки мои проснутся.

–Есть хочется, – ныла Лена.

–А ты подожди, деточка, подожди. Давай, вот молочко в банки сольем. Сейчас люди придут: надо приготовить. Молодец, Пеструха! – она ласково похлопала корову по боку, еще и на базар есть с чем сходить. Все копейка будет.

И хотя Лена редко пила молоко дома, сейчас оно в банке показалось ей таким вкусным, таким сладким, что она отвернулась, чтобы проглотить обильную слюну.

Когда деда Тима принес рассортированную по корзинкам картошку, солнце уже стояло высоко над домом. Почистить картошку – плевое дело, но, когда Лена увидела, то, что отобрали для чистки, обомлела. Это был горох: в пальцах помещался, а срезать кожуру, так и вовсе останется с ноготок.

–Бабуль, давай ее в мундирах сварим, а? – протянула Лена разочарованно.

–В мундирах, деточка, она не такая вкусная.

Это была чистая правда. Вкус той мелочи с маслицем и укропчиком еще долго будет преследовать Лену, и сколько бы раз она ни пыталась повторить эту трапезу дома, ничего не получалось. Тогда картошка таяла во рту быстрее, чем Лена ощущала ее вкус. Опомниться не успела – тарелка пуста, а в животе не очень-то прибавилось. Но вкусно – не передать!

–А еще можно? – нерешительно попросила она, подмигнув деду, и приглашая его присоединиться. Он тоже протянул тарелку хозяйке. Суровый взгляд, брошенный на мужа, вмиг стер с его лица простодушную улыбку и заставил поставить тарелку на стол. А на внучку смотрели уже другие глаза и нежный голос ворковал:

–Нету, деточка, нету! Все съели. Только вот сестричкам осталось,

–Мгновенно освобождая стол от грязной посуды, добавила:

– Надо было, деточка, еще чистить. Ты же сама не захотела. Вот поешь абрикосок.

Появилась большая железная чашка с янтарными, набившими оскомину фруктами. Деда Тима виновато улыбнулся, и они вышли из-за стола.

Глава 18

Слоняясь по базу, Лена искала прохладное место. В комнатах Гены ее охватывал необъяснимый страх. Откуда он появлялся, девочка не понимала, но тлетворный запах гнал ее во двор. Наконец, она залезла на тутовое дерево и спряталась в тени листвы. Отсюда ей был виден весь двор, но долго сидеть не пришлось. Пришел Гена.

–Погнали?! – то ли утверждал, то ли спрашивал он, – побежали, что стоишь? Опоздаем на автобус!

–Размышлять, или сомневаться, не было времени. Гена шел быстро в гору, привычно перепрыгивая с камня на камень мощеной дорожки, и Лена еле поспевала за ним вприпрыжку.

На небольшой открытой площадке автовокзала уже стоял распахнутый автобус, охваченный жаром, но посадки еще не было. Успели. Пот струился по лицу, мокрые волосы липли к коже, мелкие, липкие капли пота покрывали все тело.

Они успели купить по мороженому и, плюхнувшись на раскаленное сиденье, сразу же подскочили и рассмеялись.

Ехали молча. Лена не могла говорить. Неужели все это происходит с ней?! Внутри все сжалось от страха и неизвестности. Что-то у нее все так легко получается?! А вдруг он не захочет с ней увидеться?

Гена спал, обдуваемый горячим ветром. Девочка посматривала на спящего друга и думала: «Да, он очень изменился. Постарел, осунулся. И этот взгляд! Иногда. Злой, голодный, пронизывающий. Страшно. Откуда он?»

Доехали быстро. Гена тотчас же открыл глаза и спросил:

–Поедем или пойдем?

–А сколько идти?

–Все время прямо по Пушкинскому бульвару.

–Конечно, пойдем! Посмотрим,

Ей так хотелось посмотреть этот город теперь уже в другом статусе! А еще не мешало бы собраться с мыслями: уж очень все быстро развивается. Сейчас откроется тайна, которую родители берегли от нее тринадцать лет. А вдруг ее жизнь повернет на сто восемьдесят градусов, и она (о, счастье!) не будет причиной ссор в семье и не услышит больше мата в свой адрес!

Солнце садилось. Цветущий, нарядный бульвар охлаждался множеством фонтанов. Играла музыка, люди прогуливались, сидели на скамеечках в тени деревьев. Липы, огромные, разлапистые, посаженные по обеим сторонам аллеи спасали от жары и ее, и проезжую часть.

Не успела Лена унять дрожь в коленях и руках, как Гена повернул к красивому трехэтажному особняку и стал подниматься по широкой парадной лестнице.

–Гена, постой, – почти закричала девочка.

–Ну что? Да не дрейф ты. Не кусается он.

–А ты что, ходишь сюда, да?

–Иногда, – уклончиво ответил дядя, подойдя к высокой крашеной двери со списком звонков сбоку, и позвонил два раза.

Подняться сил не было. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет или, наоборот, перестанет биться. Но когда дверь открыла молодая женщина среднего роста, несколько полноватая в нарядном халатике, страх сменился разочарованием. Где же он, ее отец?

–А, Гена! Заходи. Что случилось? – приветливо спросила она.

–Здравствуй, Жанна. Вот дочку Гришкину привез. Просит познакомить с отцом.

–Дочку?! – удивленно произнесла она. – Какую дочку? У него одна дочка, Анжела.