Дикими тропами. Дружба

– Нет, я не могу тебя взять в ученики. Я не владею достаточными знаниями и не сумею никого обучить. А ты с детства привычна к домашней работе, уже поздно что-то менять.

Бродяжница надёжно укрыла сочувствие за холодностью. Она понимала желание девушки уйти от проблем в странствие, но не была уверена, что так будет лучше для самой Линёны.

– Скоро отец найдёт тебе мужа, ты уйдёшь в другую семью и посвятишь себя заботе о детях. А о путешествиях и думать забудешь.

Ни одна слеза не облегчила горе Линёны. Позже она выплачется вдоволь где-нибудь в потаённой каморке, но не теперь. Она обхватила колени и проговорила хриплым низким голосом:

– Я всё равно убегу.

– А как же твой отец? Я не могу его обижать, Абрахам друг мне.

– Я всё равно убегу.

Бродяжница пожала плечами.

– Дело твоё. А теперь оставь меня.

Линёна была раздавлена, унижена, убита. Какой жених? Какие дети? Только небо, да звёзды, да пыльная дорога. Она встала, расправила платье и с поклоном вышла вон.

Ох, и хорош же сон под надёжной крышей! Бродяжница потянулась, сладостно позёвывая, и открыла глаза. Зрение было последним чувством, которое сегодня проснулось в ней. Сначала она учуяла манящий запах с кухни, услышала приглушенные голоса, шум потоков Акайды и воздала должное тёплым объятьям одеяла. Зрению предстал тёсаный потолок с играющими бликами света. Ещё раз потянувшись, Бродяжница легко поднялась, и, обойдя пустовавшую всю ночь кровать и свою постель на полу, первым делом освободила окно от пут занавесей. Комнату залил яркий дневной свет. Бродяжница распахнула окно настежь, впуская на удивление тёплый осенний ветерок. Вглядываясь в давно знакомую местность, она мысленно перебирала насущные дела. Первым делом – посетить пепелище, оставшееся от дома Учителя. А потом?.. Учитель поведал ей, как надобно пройти свой Путь, но не указал направление. Бродяжница могла бы попытаться разыскать его убийц и отомстить. Но ей не давала покоя мысль, что Учитель догадывался о грядущей битве, исход которой был предрешён. Более того, он специально отослал Бродяжницу в горы на несколько дней, словно ожидая прихода убийц.

Доводы рассудка не позволяли рубить с плеча и до поры остужали жажду сиюминутного отмщения. Последняя задачка Учителя на поверку оказывалась глубже, чем выглядела на первый взгляд. Приступать к решению следовало деликатно. Несомненно, дело заведёт её в доселе неизвестную жизнь Учителя. А следует ли ей касаться тех его зим, о которых он не поведал сам?

Раз он покинул её, не объяснившись – следует.

Но не разочарует ли Бродяжницу вожделенная правда? По сей день она упорно боролась с кощунственной мыслью, что Учитель точно знал о грозящей ему гибели наперёд.

Чистые – выстиранные и высушенные – штаны, заправленная в них рубашка, да поверх неё кафтан; стянутые кожаным ремешком волосы, а кроме того вычищенные сапоги. Так можно спокойно пройтись по Акайду, и никто не станет провожать тебя испуганным взглядом.

Одежду Бродяжница к своему немалому удивлению обнаружила в комнате. Там же ожидал и не до конца остывший завтрак: добротный ломоть говядины и свежая пшеничная лепёшка, кружка медовухи. Неприятно поразило странницу одно: как могла деревенская девчонка пронести всё это, не потревожив сна до предела чуткой на слух Бродяжницы? Эдак она её и во сне могла бы прирезать. Бродяжница придирчиво осмотрела облачение, оделась и едва притронулась к еде. На другом конце Акайда вот уже больше года её дожидалось большое пепелище.

После славного непозволительно долгого сна Бродяжница могла идти не один день. Мелькали знакомые узкие извилистые улочки, залитые золотым сиянием: направо – в сторону от Акайды, потом, у дома пекаря, налево, опять налево, направо… В обход центральной площади – Учитель советовал избегать больших открытых пространств; хотя чего ей бояться?

А город давно пробудился, люди то и дело встречались по дороге. Она знала в той жизни, с Учителем, многих, но говорила с ними редко. Пожалуй, народ не любил её за скрытность. И за отличия от большинства тоже не любил. И где это видано – девка на воспитании у прославленного мастера. Бродяжница не стремилась сыскать чужой приязни – до того ли, когда занята ученьем день и ночь. А училась она как нельзя прилежнее, снова и снова оказываясь не хуже бывших воспитанников её Учителя, принадлежавших к мужскому племени.

Ноги скоро вынесли Бродяжницу домой. Сколько раз ей грезилась эта небольшая, но такая уютная избёнка. Девушка знала: на месте её ждёт только присыпанная пылью зола. С тяжёлым сердцем она подошла ближе, взяла в руки горстку пепла. Долгие луны, проведённые в мыслях об этом моменте, оставили в голове лишь пустоту. Наступать на сгоревшие дотла останки дома казалось дикостью. Она не решалась пройти дальше. Счастливое прошлое, обратившись в ничтожную грязь, утекало сквозь пальцы. Со стороны реки к дому была пристроена терраса, иногда они с Учителем пили чай, поглядывая на бурные потоки… Она хотела начать поиски убийц отсюда? Как глупо для человека, не смеющего даже пройти и осмотреть уцелевшее. А ехидный голос внутри шептал: «ничего не уцелело, нечего и смотреть». Как искать следы былого преступления, если минул год? Учитель нашёл бы решение, придумал бы выход. Но он ей уже не поможет.

Пустынная улица не таила угрозы, ближайшие дома стояли далеко, но вдруг позади Бродяжницы кто-то предупредительно откашлялся. Она среагировала мгновенно. Меч, висевший на поясе, оказался в руке; девушка обернулась, готовая отразить удар, но застыла. Недавний знакомец, испортивший её встречу с Акайдом, стоял не дальше дюжины шагов. Она сумела сохранить лицо непроницаемым.

Мужчина заговорил не сразу. Он изучил Бродяжницу с ног до головы, а потом якобы спохватился:

– Полагаю, Бродяжница?

Она помедлила, в свой черёд рассматривая его тоже. Незнакомец был высок, выше её, совсем не низкорослой, на целую голову, черноволос, голубоглаз и сложен удачно, чтобы быть воином.

– А сам-то кто таков?

Он усмехнулся, опять, как в тот раз, скаля белые зубы, и вежливо кивнул.

– Друзья зовут меня Ухмарь. Но Вам, так и быть, позволю звать меня так же.

Она пропустила насмешку в его тоне мимо ушей.

– Что Вам нужно?

– Видите ли, – он подошёл на несколько шагов ближе, – нас с вами объединяет один нерешённый вопрос…

Бродяжница оборвала его речь, грозившую затянуться:

– Вот как?

– Поверьте, Вы заинтересованы в его разрешении не меньше меня.

– Я слушаю.

– Нет-нет-нет, – мужчина покачал головой, – здесь его не решить, идёмте, – и он жестом указал ей обратно в сторону центра города.

Бродяжница медленно кивнула – она не спешила. Ухмарь направился в означенном им самим направлении, не теряя ни минуты. Бродяжница шла рядом, не смиряя раздражения на нелепые обстоятельства, нарушившие планы.

– Может, скажете, леший Вас дери, что за вопрос?

Она прибавила шаг, и ему тоже пришлось идти быстро.

– О, а я полагал, Учитель обучил Вас держать себя в руках, – он поймал на себе её взгляд и продолжил, мерзко растягивая слова, – и, кроме того, иметь терпение. А так же не терять хладнокровия. И сверх всего сказанного, не размахивать оружием направо и налево.

Выразительный взгляд на её руку напомнил Бродяжнице о доселе сжимаемой в ладони рукояти меча. В ладони недейственной правой руки.

Попытка на ходу вернуть оружие в ножны не увенчалась успехом. Рука, сработав в нужный момент, снова отказалась подчиняться, застыв намертво. Бродяжнице пришлось немало постараться, чтобы побороть её и убрать меч, не сбавляя шага. Наконец справившись, девушка прочла во взгляде спутника, который он и не подумал спешно отвести, скорее интерес, нежели издёвку. Несомненно, Ухмарь наблюдал за всеми её манипуляциями.

Они прошли уже два поворота, пепелище от дома Учителя давно скрылось из виду. От окраин Акайда путники возвращались к более людным кварталам. Пальцы калечной руки не слушались, дрожа и требуя отдыха. Бродяжница подавила вздох: неизвестно, когда рука опять заработает. Народ мелькал чаще. К большому удивлению девушки, некоторые, поравнявшись с нею и её провожатым, дружелюбно кивали Ухмарю как хорошему знакомому. Прожив в Акайде не меньше семи зим, Бродяжница точно его никогда раньше не встречала.

Не дойдя до главной площади, они последний раз свернули и оказались перед мельком знакомой Бродяжнице ничем не примечательной дверью. Ухмарь без стука открыл её и прошёл внутрь первым, бросив через плечо:

– Сендол нас заждался, пожалуй.

Бродяжница узнала имя. Этот человек занимался заверением кой-каких торговых соглашений, договоров между простым людом, и вообще вёл дела, крайне далёкие от её жизни. Возможно ли, что к Сендолу обратился Учитель с просьбой сохранить и обнародовать его завещание? Наверняка Сендол и за такие вещи тоже брался.

Бродяжница почти ощупью ступала по слабоосвещённому коридору, впереди маячила долговязая фигура Ухмаря. Наконец, он пропал из виду, а вскоре и она вышла в просторную круглую комнату. Солнечные лучи сюда проникали лучше, но полностью сумрак не рассеивали. Кроме Ухмаря и Сендола, которому Бродяжница кивнула в знак приветствия, присутствовал здесь ещё некто, привставший при её появлении. Окно, располагавшееся за креслом незнакомца, пропускало лишь тусклый свет. Бродяжница вежливо поклонилась ему, пытаясь рассмотреть лицо. Черты чудились странно знакомыми.

– Наконец-то мы Вас дождались, дорогая Бродяжница! – провозгласил Сендол, разводя руки в стороны, будто хотел заключить гостью в объятия.

Бродяжница слегка повела бровью при слове «дорогая», но смолчала. Она давно усвоила: лицемерие человеческое не знает границ.

Ухмарь дополнил восклицание Сендола, обращаясь, правда, не к Бродяжнице, а к остальным:

– Она пошла первым делом на пепелище, как я и предполагал.

Девушка сдержала ехидный вопрос о природе его подозрительной осведомлённости. Она ждала, когда заговорит человек у окна. Проследив за взглядом Бродяжницы, Ухмарь заметил:

– Да, я ведь должен вас представить. Позвольте, милейшая Бродяжница, познакомить Вас с моим добрым другом, умелым врачевателем, опытным путешественником, мудрейшим философом и неисправимым мечтателем. Аристарх.

Медленно приближаясь к незнакомцу, Бродяжница всё меньше верила своим глазам. Посторонний человек увидел бы начавшего седеть умудрённого летами и, наверняка, не одним путешествием мужчину. Совсем, однако, ещё не старого. Бродяжница увидела своего Учителя.

Вначале она лишь жадно впитывала каждую чёрточку незнакомого, но узнаваемого лица. Учитель, и одновременно чем-то едва уловимым всё-таки не он, протянул ей руку и сказал почти знакомым голосом:

– Аристарх.

Какой Аристарх? Какая нелепая шутка. Учителя звали по-другому.

Бродяжница совладала с собой и ответила бы на рукопожатие, если б могла. Подоспевший к ним Ухмарь окончательно испортил и без того неловкую ситуацию:

– Аристарх, дружище, – сказал он, хлопая Аристарха по плечу, – твоя схожесть с Учителем слишком поразила нашу Бродяжницу, – и покачал головой, глядя на неё с гадкой улыбкой.

– Я боялся, что так и будет, – посетовал Аристарх. – Ты знаешь, меня это сильно угнетает, мой друг. В этом городе меня всегда принимают за отца.

Раздосадованная Бродяжница пояснила:

– Я пожала бы Вашу руку, Аристарх, – нелепо казалось обращаться к Учителю чужим именем, но разум с самого начала знал правду, – однако старая рана не позволяет мне этого сделать. Зовите меня Бродяжницей. Кажется, мы собирались разрешить какой-то вопрос.

Сендол веско кивнул:

– Да, очень верно подмечено, очень верно, дорогая Бродяжница!

Этот Сендол ей явно не нравился. Как, впрочем, и Ухмарь с Аристархом вместе взятые.

Законовед предложил вновь прибывшим устроиться на стульях, Аристарх занял прежнее место, а сам он почти сразу обернулся из тёмной каморки, держа в руках бумаги. Напустив серьёзный вид, Сендол встал ровно посередине меж посетителями. Он поднёс листы к самому своему носу, по всей видимости, разобрал первые несколько слов и начал:

– Господа, сегодня мы собрались, чтобы огласить завещание.

Аристарх плохо скрывал волнение. Душеприказчик Учителя опять уткнулся в бумаги и стал читать вслух, жестоко переусердствуя с торжественностью.

– Я, Эйлейв Орм, сим завещанием передаю: во-первых, своему лучшему ученику, известному под именем Ухмарь, личное письмо, подлежащее прочтению немедля; во-вторых, своей ученице, ныне здравствующей под прозвищем Бродяжница, так же личное письмо, подлежащее прочтению немедля.

Сендол выбрал из листов бумаги два запечатанных конверта и передал их адресатам. В ответ на немой вопрос Аристарха он покачал головой:

– Вторая часть только после прочтения.

Ухмарь, насмешливо созерцающий происходящее, наверняка заметил и тщетно подавляемую досаду Аристарха, и неприкрытое любопытство Сендола, и подрагивающие пальцы Бродяжницы. Она хладнокровно, но всё равно неуклюже распечатала конверт и достала сложенную в четыре раза бумагу, стараясь не поддаваться смятению, дабы не послужить поводом для веселья. Спустя мгновение такие пустяки позабылись.

«Моя драгоценная ученица!

Знаю, разлука со мной лишит тебя опоры под ногами. Не поддавайся печали. Читая это письмо, мысли ясно. Предвижу твои вопросы. Ответы на них ищи на Светлоострове. Карту найдёшь под вечным камнем. Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге? Это не правда. В темноте все кошки серы, не так ли?»

Бродяжница в полном недоумении отняла глаза от письма. Понять смысл послания Учителя оказалось непросто. «Главное, при чём здесь кошки? Почему кошки?» – Вертелось в голове. Ухмарь дочитывал письмо. Аристарх пугал своей бледностью. Бродяжница бережно спрятала конверт в недрах кафтана. Закончив манипуляции, она отметила пришедшую на смену показной весёлости Ухмаря задумчивость. Наваждение длилось не более краткого мига. Возможно, послание Учителя и его поставило в тупик. Залихватски подмигнув девушке, Ухмарь обратился к Сендолу:

– Кажется, мы закончили. Можем продолжать.

Сендол церемонно кивнул и вновь уткнулся в листок:

– По прочтению сих писем, огласить следующее: Ухмарю завещаю в собственность плащ и указанную Сендолу палку; Бродяжнице завещаю по возвращении её из будущего путешествия свою землю, где стоял и будет стоять дом, а также принадлежавший мне надел полноводной Акайды. Кроме того, ныне сим завещанием передаю ей в дар своих лошадей: Лану и Крахта.

Сендол намеренно выдержал огромную паузу, оглядел всех сидящих в комнате и, перевернув страницу, продолжил:

– Сим документом кроме прочего я, Эйлейв Орм, завещаю своему единственному родному сыну, при рождении наречённому именем Аристарх, свой меч и письмо, читать ли которое решит он сам. Завещание подлинно и заверено.

Сендол зашуршал бумагами, собирая документ воедино, вручил Аристарху предназначающийся ему конверт и снова скрылся за дверью.

Похоже, душеприказчик не делал особой тайны из содержания завещания доверителя. Но если про дом и Акайду Сендол легко мог прочесть, то про несметные богатства и окутывающую их тайну тут уж точно не было сказано ни слова. Конечно, людям надо о чём-то болтать. История с сокровищами Учителя вполне может оказаться не более чем чьим-то неудачным вымыслом. Но стал ли бы Абрахам расточаться понапрасну, не будь он уверен в возвращении сторицей своих трат? Этот вопрос девушка задала себе не в первый раз.

Легенды отнюдь не рождаются на пустом месте. Может, в народе давно поговаривали о припасённом Учителем кладе, а прослышав, что по завещанию Бродяжнице предстоит дорога, не трудно догадаться, за чем именно она отправится.

Но неужели Учитель взаправду решил оставить ей какие-то сокровища? Зачем? На него это так не похоже. Её жизнь – дорога, к чему ей богатства? Оставил бы их лучше кому-нибудь другому – своему сыну, например.

Учитель никогда не говорил ей о сыне. Странно. Если Аристарх действительно таков, как описал его Ухмарь, наследником можно бы гордиться. Отчего Учитель не гордился? Или гордился, но искусно скрывал? Или у них с сыном вышел разлад? Последнее, конечно, более походило на правду, но только для не знавших Учителя. Он умел понимать и прощать, как никто. Почему он тогда столь небрежно упомянул о сыне в самом конце завещания? С другой стороны – Учитель оставил Аристарху свой меч. Но дорого ли стоит меч по сравнению с отцовской любовью и уважением?

Бродяжница задавала себе эти вопросы, не находя ответов, исподволь рассматривая Аристарха, похожего на изваяние из камня: твёрдо сомкнутые губы, остекленелый взгляд и невероятно белая кожа. Он так и сидел, не решаясь прочесть письмо отца или собираясь с духом. Ухмарь вальяжно закинул ногу на ногу. Стояла такая тишина и Сендол так долго не возвращался, что Бродяжница представила даже, будто он умер сразу же, едва затворив за собой дверь, а они тут сидят и чего-то ждут. У неё на губах заиграла кровожадная ухмылка, верно, истолкованная Аристархом по-своему. Он спешно убрал письмо в карман. Бродяжница приняла безмятежный вид – не хватало ещё оскорбить сына Учителя выражением своего лица.

Сендол всё же изволил появиться с их наследством. Бродяжница не спутала бы меч Учителя ни с одним другим. Клинок матово светился, отражая сероватый свет, царящий в доме Сендола. Рукоять слабо поблёскивала тёмно-синими камнями, чудно гармонируя со сталью. Аристарх с поклоном принял дар отца. Ничуть не подвергая сомнению справедливость завещания, Бродяжница не могла побороть грусть. Дорогие ей вещи уходили к посторонним в их с Учителем мирке людям, буде даже Аристарх как две капли воды похож на отца. В каждом жесте Ухмаря ей чудилось пренебрежение, почтение к своему наследству казалось нарочито-показным.

Уходить не торопились. Аристарх бережно уложил меч на коленях, в то время как Ухмарь раскурил трубку и обратился к Бродяжнице:

– Слышал я, достопочтенная Бродяжница, отправляетесь в путешествие? Так сказано в завещании нашего Учителя.

– По всей видимости. Вам-то что?

Ухмарь, якобы оскорблённо, покачал головой:

– Я интересуюсь, потому как нам с другом тоже предстоит дорога, – и он утвердительно кивнул в ответ на вопросительный взгляд Аристарха.

– В самом деле?

– Я полагаю даже, нам по пути.

– Сомневаюсь. У меня свой путь.

Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге?

Да, Учитель, и я усвоила урок.

Это не правда.

Пусть так, но мне ведь не обязательно брать в попутчики первых встречных. Как бы ни были они близки тебе при жизни.

Ухмарь не сдавался:

– Думается мне, мы должны отправиться вместе по воле Учителя.

– В моём письме не сказано о вас ни слова, – Бродяжница встала.– Полагаю, теперь вопрос разрешён? Я пойду, – не дожидаясь ответа, она направилась к выходу, но вовремя задержалась:

– Господин Сендол, где я могу найти своих лошадей?

– Они здорово перепугались тогда, при пожаре. Последний раз их видели в северной стороне у границ Акайда. На Большой поляне у леса.

– Давно это было?

На лбу Сендола собрались глубокие морщины:

– Седмицу, должно быть, назад. Не больше.

Бродяжница в последний раз окинула находящихся в комнате взглядом и вышла. Золотистое сияние на улице отозвалось резью в глазах. Она, не задумываясь, направилась в северном направлении. Людское безразличие к соплеменникам было познано ею с достатком. Равнодушие к лошадям почему-то раздосадовало. К тому же, собственная вина не отпускала. Крахт вместе с Ланой провели без присмотра человека целый год: и непродолжительную, но очень холодную акайдскую зиму, и слякотную весну… Лошади Учителя не пошли бы в чужие руки, если бы в жажде наживы кто-то попытался их прибрать. Они и Бродяжницу не сразу признали за свою. Она надолго запомнила их зубы и копыта. А ещё лошади, конечно, любили свободу и, наверное, скорбели об утрате не меньше неё…

Ещё вчера Бродяжница проходила этими самыми переулками, а до того – шла по широкой тропе вдоль леса, сторожившего Акайд с севера. Пройди она чуть дальше на северо-восток, не сверни в город, кто знает, быть может, Лане и Крахту не пришлось бы дожидаться своего человека на день дольше. Теперь Бродяжница уверенно шагала к огромной поляне, скрытой от дороги вековыми деревьями. Стоило пройти всего несколько шагов по влажной чёрной земле, укрывшейся разнотравьем, как дышать становилось легче от открывавшегося навстречу путнику мира неброских, закалённых в борьбе за право пустить корни цветов, ласкающих взор грубой красотой. На поляне лошадей, конечно, не было. Бродяжница обошла её кругом два раза и наткнулась на явные следы совсем недавнего пребывания Ланы и Крахта – Сендол сказал правду. Если седмицу назад лошади паслись на Большой поляне, они давно могли уйти далеко, вот только стали бы? Дело ясное – искать следовало тут же, в лесу. По свежим следам копыт Бродяжница пошла меж деревьев всё дальше в лес.

День клонился к вечеру, день спешил уступить место сестре-ночи. Сумерки спустились на приакайдский лес. Ещё недавно лучи света боролись с плотной зеленью над головой Бродяжницы, в который раз пытаясь прогреть сырую землю у неё под ногами, а теперь алый закат спрятался за стеной многовековых исполинов-деревьев. И всё же – глаза не подводили девушку, а вот извечная хромота усиливалась с каждым шагом, и рука предательски ныла. Пока мгла вокруг не стала кромешной, Бродяжница поспешила насобирать хворосту и развести костёр. Зима стояла на пороге – с заходом солнца сильно похолодало. Девушка с тоской вспомнила тщательно вычищенный плащ, утром опрометчиво сочтённый лишним. Ну ни ей ли не раз втолковывал Учитель, что плащ бесполезным грузом не бывает? Почему она прилежно усвоила все его уроки, кроме этого? Тихо вздохнув, Бродяжница вернулась мыслями к теперь уже своим лошадям и слишком слабо занимавшемуся огню. Хорошо хоть разжигать костёр без огнива она научилась вполне.

Решив проблему тепла, Бродяжница вспомнила о пропущенном обеде и ужине. Уходить от костра не хотелось, и она решила повременить с едой до утра. Настало время тщательно поразмыслить. Бродяжница достала письмо Учителя и в неверных отсветах пламени внимательно прочла его ещё несколько раз. Вопросов по-прежнему было больше, чем ответов, и главный из них – где спрятана карта? О вечном камне она впервые слышала. К тому же, говоря о спутниках, Учитель явно намекал на Аристарха и Ухмаря. В отсутствии прямых указаний Бродяжница нашла оправдание собственному малодушию.

А кошки? Подсказка, где искать карту? Намёк на ожидающее Бродяжницу впереди? Цель её путешествия? Или предостережение?

Большая жёлтая кошка жмурится на чересчур яркий свет. Под кожей у неё плавно и лениво перекатываются стальные мышцы, а из-под верхней губы торчат, слегка выступая наружу, грозные кинжалы-клыки. Яркий белый песок, колючки. Когда она шагает, комки лап проваливаются неглубоко, а затем сухие песчинки трутся друг о друга, засыпая ямки. Но кошка уже идёт по земле вдоль леса. Кошка прыгает с камня на камень, и её след различит только очень опытный следопыт. Шкура кошки горит огнём в непроглядной ночи. Кошка говорит:

– Посмотри. Здесь темно, но не посмеешь же ты назвать меня серой? Я храню свой свет всюду. Посмотри на меня. Посмотри в мои глаза.

А это глаза уже не кошки, и никогда ими и не были. В уголках – россыпь мелких смеющихся морщинок. И ещё они видят насквозь любого, но увиденное остаётся под замком. Это глаза Учителя, кого же ещё?

– Я говорил тебе, что без спутников меньше проблем в дороге?

Нет, Учитель в тот день говорил иное. Тогда они сидели, свесив ноги с обрыва – одно неловкое движение, и слетишь вниз, если, конечно, все твои движения не отработаны многодневными тренировками, и случайными не бывают. Они беседовали не один час, глядя, как всё ниже опускается светило, слушая доносящиеся изредка звуки вечернего городка.

– Я говорил тебе, что ложь всегда открывается и уступает дорогу правде. Помнишь это?

– Да, Учитель. Но почему ты вспомнил об этом теперь?

– Ты скоро поймёшь, хотя и не сегодня. Я расскажу тебе ещё одну историю, – Учитель вытянул руку, указывая на что-то позади них, – Видишь тот большой камень?

Бродяжница послушно обернулась. Громадная глыба сравнилась бы размером со вставшим в ряд семейством медведей.

– Говорили раньше люди, если расколоть тот камень на несколько частей, сладивший с ним станет жить вечно. Многие бились об заклад и приходили сюда в надежде на удачу, но всякий возвращался ни с чем. Кое-кто и поныне верит в эту сказку. А ты, ученица, веришь?

Бродяжница не скрывала удивления. Учитель спокойно ждал её ответа.

– Полагаю, это пустые россказни, Учитель. Ни один из живущих ныне людей не сможет расколоть этот камень.