Дикими тропами. Дружба

Елена Платцева

Дикими тропами. Дружба

Глава 1. Недоверие

День неизбежно сменяется ночью, лето – зимой, таков закон. Одно поколение приходит на смену другому, после самой густой и непроглядной тьмы опять грядёт рассвет. И так постоянно, и ничто не может повлиять на неизбежность.

От одного безликого дня к безликой ночи, и – снова в день – перебиралась она извилистыми тропами. Здесь девушка могла позволить себе забыть даже собственное имя, потому как некому было его назвать, да и не стала бы она представляться первому встречному. Имя – одно из немногого, что у неё осталось.

Однако скоро её добровольное изгнание заканчивалось, ближайший город находился на расстоянии в день пути. Девушка хорошо знала окрестности, ибо сюда забиралась не раз. Ещё несколько часов в дороге, и взору откроется кажущийся игрушечным с высоты отвесного обрыва, что преградит ей путь, Акайд. Она могла легко обойти город и войти с севера, не утруждаясь опасным спуском, но об этом не могло быть и речи. Она надеялась собраться с мыслями и приготовиться ко встрече с людьми после больше чем годового уединения. Тогда она ушла, не сказав никому из живых ни слова, да и мало кому из них было, пожалуй, до неё дело. Как и ей до них, ровным счётом. Единственный человек, которого она по-настоящему ценила, сгинул тогда навеки. Учитель ушёл из её жизни так же неожиданно, как и появился, оставив о себе добрую память и жестокую боль. Нельзя было ей поделиться этой болью ни с кем из людей, болью, что теперь покоилась на дне её тёмных глаз.

Учителю не понравился бы затянувшийся траур. При мысли об этом девушка тяжело вздохнула и подставила лицо золотистому свету осеннего солнца. Здесь, в Нетронутых землях, как и во всем Предгорье, зима приходит внезапно, но держится недолго. Трава ещё не успела и пожелтеть как следует, но близящийся мороз, способный ударить в любую минуту, убьёт её до будущей весны.

Ноги девушки, обутые в крепкие дорожные сапоги, начали ныть от долгого перехода, а обычно чуть заметная хромота усилилась. Она явно слишком самонадеянно решила преодолеть оставшийся до акайдского обрыва путь без привала. Тело требовало отдыха, и девушка милосердно согласилась. В конце концов, вечерний Акайд не менее живописен, чем предрассветный, а если сделать привал сейчас и попытаться заснуть, к вечеру следующего дня она как раз будет на месте.

Девушка устроилась под одним из исполинских дубов, стоящих здесь редко и отбрасывающих рассеянные тени. Вокруг было тихо, насколько это возможно в мире, где ни на секунду не умолкает торжество жизни. Она с трудом высвободила свою правую руку из рукава плотного дорожного плаща варёной кожи и придирчиво осмотрела. Следов от необычного ожога, природа которого осталась ей неведома, практически не осталось. Вот только чувствительность возвращалась до обидного медленно. Поначалу она вообще вполне обоснованно опасалась больше никогда не держать в этой руке оружие, что создало бы в её защите существенную брешь. По счастью, страхи девушки не оправдались, рука больше не висела безжизненно, а кончики пальцев так вообще стали как прежде, способные ощупью различить породы дерева или обработку металла. Интересно, знал ли о подобных ранах её Учитель? Наверняка. Но, Великий, как много он не успел ей рассказать!

Девушка закуталась поплотнее в плащ, не став даже разводить костёр. Слишком хотелось ей поскорее уснуть и, проснувшись, продолжить свой путь. Ночью пошёл дождь, бесцеремонно разбудив её, залившись за шиворот, но прежде девушка успела увидеть во сне огонь, весело потрескивающий в камине, а рядом – огромную добрую собаку, уютно устроившуюся у ног.

Хмурая и продрогшая, низко надвинув на лицо капюшон, она двигалась вперёд, и уже к полудню впереди замаячила привычная местность. Вот дуб, под которым она несколько лун училась самодисциплине. А на этой прогалине ей впервые удалось зацепить Учителя кончиком меча. Мыслимо ли, что наставник ей поддался? Кто знает…

И вот уже её сапоги не оставляют следов на плодородной чёрной земле, а упорно шагают по каменистой насыпи. Солнце стоит в зените, полы плаща путаются под ногами, снять бы его, но нет – промедление смерти подобно. Что это впереди – не начинается ли там заветный обрыв? Она знает ответ. Она срывается на бег. Где ты, Акайд, принёсший мне счастье и затмившее его горе? Она уже бежит так, что ветер свистит в ушах. Где ты, Акайд, отнявший у меня Учителя? Он был смыслом моей жизни, он спас меня, а ты низверг его в бездну небытия. Что это: опять зарядивший дождь хлещет по лицу или непролитые слезы наконец нашли выход?

Она почти добежала, почти лицезрела Акайд, почти вдохнула отдалённый запах жилища людей, когда встала как вкопанная. Она увидела человека раньше, чем того желала. Растрёпанная, с размазанной по щекам дорожной пылью и полной неразберихой в мыслях, она была совсем не готова ко встрече. Мужчина вырос совершенно неожиданно и непонятно, откуда. Насмешливо приподняв брови, он уставился ей в лицо. Мгновенно поднявшаяся ярость высушила слезы. Как смел этот ничтожнейший слизняк быть здесь, смотреть на неё и мешать ей поприветствовать Акайд так, как ей того хотелось? Как смел он стоять с насмешливым выражением на своей омерзительной физиономии? Кто он вообще такой, чтобы осквернять своим присутствием священное для неё место, где они часто беседовали с Учителем?

Её всклоченный вид и гневно сузившиеся глаза, похоже, забавляли незнакомца. Он смирно стоял, вглядываясь в девушку, и даже не пытаясь скрыть усмешки. С трудом она обуздала свою непомерную ярость. Право слово, не бросаться же было от незнакомца наутёк. За год человеческая речь ей успела как будто позабыться, и из груди вырвался хрип. Не хватало слов, чтобы выразить вертевшееся на языке:

– Что… Какого… Какого дурня?.. – бешено сверкая глазами, выдавила она.

Мужчина и не подумал стирать с лица глумливую ухмылку. Он, напротив, скорчил ещё более удивлённую гримасу и звучно расхохотался, оскалив белые зубы. Она вдруг поняла, что ещё мгновение, и не сумеет сдержать порыва броситься на чужака и опрокинуть его вниз. Смачно плюнув мужчине под ноги и постаравшись вложить в этот плевок весь яд, который она не смогла выразить словами, девушка быстро зашагала прочь вдоль отвесного обрыва, удостоив открывшийся перед ней город мимолётным только взглядом. Акайд, столь желанный, вдруг стал настолько же безразличен. Первый встречный легко разрушил хрупкое равновесие, которое она усердно строила весь год, отравил всю радость от возвращения в ставшие родными места. Теперь в душе её полыхало, медленно погасая, пламя ненависти, уступая голосу разума. Чего такого сделал этот осёл (иного названия она дать ему не могла, как ни хотела бы), чтобы рассердить её? Очевидный ответ был нелицеприятен: он видел её такой, какой она с детства не позволяла видеть себя никому. Он видел её, не прикрытую непроницаемой холодной учтивостью. Она не пускала в душу даже Учителя. Но это, конечно, другое – он понимал девушку без слов. А незнакомый мерзавец взял и расхохотался её неприкрытой слабости. То ли ещё будет… Она никому не позволит разрушить немногое, собранное ею по крупицам.

День клонился к вечеру, день спешил уступить место сестре-ночи, но сумерки пока ещё не полностью скрыли Акайд. Тёплый свет из окон, не от одной лампы, манил, притягивал: войди, отогрейся, вытяни усталые ноги, что прошли немало, опусти тяжёлые веки и погрузись в сладостный сон. Ни за одним из этих окон не ждали человека, что тенью скользил к Акайду, прихрамывая на левую ногу.

Девушка ошиблась: улицы не были пустынны. В первом же переулке её проводил заинтересованный взгляд. Путешественники и воители здесь не такая уж редкость, но не каждый день встретишь. Мало желающих мечтало побывать в Нетронутых землях: ни гор злата, ни воинской славы поход туда не предвещал. Менестрели порой сочиняли небылицы о скрывающихся в непроходимых чащобах зловещих силах или давно утерянных знаниях, якобы сохранившихся в древних рукописях. Но верили в эти сказки немногие, а уж охотников проверять подавно не находилось. А чем ещё мог привлечь приграничный городок, вроде Акайда, посторонних? Ни драгоценных металлов или каменьев, ни зверя редкого со шкурой ценною. И немногие воины решатся пойти в соискатели к суровым здешним мастерам, чтоб научили тех не столько делу военному, а столько тому, как на свете жить правильно, в согласии с людьми и с совестью своею собственной – главное прежде всего.

Но хороша же она была, пожалуй, после долгих странствий: со спутанными волосами, кажущимися черными в неверном вечернем свете, назойливо липнущими на лицо, не желающими скрыться под надвинутым на глаза капюшоном пыльного плаща, в сапогах, покрытых слоем грязи, да со странно недейственной рукой. Однако кто встанет на пути человека, который может представлять опасность, подозрителен и, скорее всего, вооружён? Нести стражу в Акайде не было заведено. Трактир стоял один, да к тому же за ночлег надобно платить. Девушка знавала хозяина – попробовать договориться о побывке, чтобы со временем отдать положенную плату, стоило. Совсем маленький чумазый мальчик таращился на неё во все глаза. Его мамаше следовало бы лучше смотреть за дитём.

Девушка помедлила на пороге «Драконова логова» и уверенно шагнула внутрь. Буря запахов, тепла, света и шума мигом наполнила её разум. Вне всяких сомнений от отсутствия гостей, местных и пришлых, заведение не страдало. В этом гаме девушка осталась до поры незамеченной, невольно улыбнувшись, не в силах совладать с радостью при виде нескольких знакомых лиц и памятных очертаний трактира. Толстый низенький человечек – это Абрахам, лично вышедший к посетителям; значит, дела его правда процветают. Он очень давно перебрался в Акайд, но слегка различимый барданский акцент остался навсегда.

– Абрахам?..

Маленький человечек дёрнулся от неожиданности. Опыт и знание своего дела не позволили ему выказать испуга или неудовольствия. Трактирщик расплылся в слащавой улыбке и проворковал:

– Абрахам к вашим услугам. Чего изволите? – и лишь тут, рассмотрев лучше посетителя, он узнал её. Его улыбка стала шире и превратилась в явно радостную, а не дежурно-приторную.

– О… старая знакомая, – он подмигнул ей своим единственным глазом.

– Здравствуй, Абрахам, – сказала она, тоже улыбаясь, и поклонилась, неглубоко, так, как это принято в повседневном обиходе. – Можем поговорить?

Абрахам засуетился, как если бы к нему король на приватную беседу запросился. Это даже обескуражило девушку – раньше трактирщик к ней особого расположения не проявлял. Передав кое-какие распоряжения юркому конопатому парнишке – сыну, он кивнул в сторону свободного стола, как и полагается, поодаль от остальных. Она присела на скамью и опустила капюшон, чтобы случайно не оскорбить хозяина.

– Абрахам, я вынуждена просить об услуге…

Трактирщик усердно закивал:

– Знаю, знаю, можешь и не говорить. Дверь с номером двенадцать – в конце коридора, направо. Ужинать спустишься или Линёне подать прямо туда?

Она оторопела. Её Учитель и трактирщик никогда не были дружны, поэтому радушный приём казался ещё более поразительным. Она тут же нашла у Абрахама крышу над головой. Девушка даже засомневалась: действительно ли хозяин сообразил, о чём она просить хотела:

– Но…

Абрахам вновь закивал, усерднее прежнего, и уже поднялся на ноги:

– Ни слова не говори. Заплатишь, когда сможешь.

Она тоже встала. Абрахам, не тратя более ни минуты, вернулся к делам и вскоре вовсе скрылся из виду. Девушка ещё раз оглядела трактир, и на душе стало теплее. Что ни говори, а Акайд для неё – если не дом, то вполне сносное его подобие.

Абрахам нагнал её на крепкой буковой лестнице:

– Госпожа, госпожа хорошая! Так ведь и не сказала старику, где кушать изволишь.

Она мгновение подумала.

– В комнатах. Часа через два, а лучше – через четыре, – девушка ещё раз кивнула хозяину и пошла наверх.

– Стой! Так и не назовёшь своё имя? Как величать тебя?

– Не скажу. Я для всех здесь, как и прежде, Бродяжница.

Она и не знала, что у Абрахама лучшие комнаты совмещены с уборной и купальной комнатами. А хоромы, несомненно, были одними из лучших: огромная кровать с необъятной пуховой периной, пара удобных глубоких кресел у камина… Да к тому же окно выходит не на заплёванный двор (хотя тот здесь и чище, чем мог быть), но на тихий переулок и Акайду – в этом месте широкую и полноводную. Это река дала городу, расположившемуся на её берегу, красивое звучное имя – Акайд.

Девушка стащила сразу у порога свои поношенные сапоги, кое-как стянула грубый плащ. В Акайде её повреждённая рука вдруг стала тяжелее и непослушнее обычного. А может, неожиданно навалилась усталость.

Посреди купальной стояла просторная деревянная кадка для мытья, а рядом – чан, полный горячей воды. Как только Абрахам успевает обо всем позаботиться? Неудивительно, что его дело процветает, при таком-то хозяине. Девушка задумчиво провела рукой по блестящей глади – вода не обжигала, но приятно горячила кожу. И всё-таки что-то было не так в излишней любезности хозяина. Но что же он мог скрывать? Нечто враждебное?.. Сейчас об этом можно было не думать. Погрузиться в горячую воду, смыть с себя всю дорожную пыль… О, Великий, как хорошо!

Свой короткий меч она спрятала в одежде неподалёку – чтобы дотянуться рукой в случае опасности. Девушка купалась, пока вода окончательно и безнадёжно не остыла. Несколько удивительно мягких полотенец отыскалось тут же. Она удовлетворённо прошлась по комнате, отведённой для сна, не переставая ощущать всем телом лёгкий озноб. Её жизнь – дорога, но какая же дорога без уютного домика, ждущего в конце пути? Кров над головой и долгий путь существуют неотделимо друг от друга, как добро и зло.

На улицы Акайда тем временем опустилась ночь, сокрыв чудесный вид из окна. С помощью огнива она затеплила огонь в камине, зажгла несколько свечей. Когда комната стала более-менее освещена, девушка завесила окно, отсекая от своего укромного уголка взор мира. Ходить голышом она не смущалась, но Линёна, младшая из детей трактирщика, занимавшаяся обслуживанием гостей, в прежнее знакомство казалась смышлёной девочкой, и могла ухватить быстрым взглядом на теле гостьи нечто, не полагавшееся ей видеть, а потому всё-таки пришлось натянуть домотканую одежду, нашедшуюся в шкафу. Рассудительности хозяина следовало отдать должное – всё предусмотрел, шельмец.

Спутанные волосы не очень-то стремились сдаться под напором щётки, но решительности девушка не занимала. Кроме того, она вдруг обнаружила, что цвет их не настолько и тёмен, а отливает тёплой медью. Наверное, про водоёмы Нетронутых земель не зря ходила дурная слава – вымытые в них волосы выглядели почти черными. Нетронутым землям часто приписывали разные чудеса… Вот только она безвозвратно изменилась внутри – и нет в том ничего удивительного.

Уютно устроившись у жарко разгоревшегося очага и подобрав под себя ноги, девушка набила трубку катастрофически кончающимся табаком – не простое занятие с онемелой рукой – и закурила. Значит, снова Бродяжница… Можно бы предположить, что это Учитель наставлял её не называть своего истинного имени посторонним. На деле же эта привычка кочевала с ней ещё со времён далёкого прошлого. Со своим нынешним прозвищем она жила давно. Представляясь так, девушка одновременно давала собеседнику первое и вполне точное представление о себе. Если Бродяжница, значит, оседлая жизнь не по ней; значит, дорога терзает её и зовёт, не давая осесть на одном месте. Она часто спит под открытым небом, её не страшит возможность заблудиться, она не боится остаться без еды в лесу. Это было бы глупо: вне городских стен полно съедобных растений и дичи. Её нигде ничто не держит, тем более теперь. Хоть вставай на перепутье семи дорог да иди, куда сердце подскажет. У неё нет друзей, она одна во всем мире. У неё нет и не может быть любви. Она лишь когда-то была преданна как псица своему вожаку, нынче оставившему её навеки. Только звезды над головой – её вечные спутники. Они верно покажут дорогу, расскажут истории о дальних мирах да о древних богах. Только ветру она доверит развеять свой прах по грешной земле. Значит, снова Бродяжница…

В дверь тихонько, но уверенно постучали. Бродяжница нехотя и с видимым усилием отвела взгляд от огня в камине. Трубка давно потухла в холодных пальцах.

– Линёна?

Великий, сколько же времени она просидела в полузабытьи, поддавшись усталости? Тяжёлая дверь на удивление легко отворилась.

Линёна была девушка, явно похорошевшая за минувший год, и заметно повзрослевшая: от юношеской угловатости не осталось и следа. Иссиня–чёрные волосы были густы, но безжалостно заплетены в толстую косу, лицо выражало мечтательность натуры, однако тяжёлая работа уже оставила на нем своё клеймо, и хотя Линёна и глядела робко, во взгляде таилась непоколебимая готовность ко всему, выработанная не одним годом прислуживания посетителям «Драконова логова», не каждый из которых был обходителен и сдержан по отношению к хорошенькой дочке хозяина. Незамысловатое, совсем простое платье с застиранным зеленоватым оттенком удивительно хорошо сидело на её фигурке, сочеталось с пронзительно-зелёными глазами. Вообще Линёна выделялась среди других своей смуглостью, так редко встречающейся в Предгорных землях.

Итак, Линёна появилась в дверном проёме, ловко удерживая разом и поднос, и подсвечник со свечой, освещающей ей путь. Следует предположить, что дверь Линёна толкнула ногой, не растеряв при этом ни капли смирения и уважения к гостю. Девушка почтительно склонилась, на несколько мгновений опустив глаза, но тут же снова впилась в Бродяжницу никак не скрываемым за пеленой учтивости пытливым взглядом. Та сдержанно кивнула:

– Проходи, Линёна.

Девушка скользнула в комнату и локтём прикрыла дверь, установила поднос на тумбе у кровати, осмотрелась, полагая, что делает это незаметно, и, углядев распростёртые на полу плащ да сапоги, робко предложила:

– Желаете, чтобы я вычистила вашу одежду?

Бродяжница, внимательно исподволь следившая за ней, тут же отозвалась:

– Да, пожалуй. Только позже. А сейчас, может, посидишь со мной? Расскажешь, чего нового в Акайде.

Линёна кивнула поспешно, но будто принуждённо. Словно она ждала и боялась такого оборота событий. Ещё Бродяжница ясно ощутила: Линёна дичилась её, хотя раньше бывала приветлива, если не сказать – болтлива. Тем временем девушка послушно присела в свободное кресло у камина.

– Ну, как прошёл минувший год? Хорош ли урожай? Велик ли сбор мёда?

Дочь трактирщика вычурно-серьёзно кивнула:

– С Великой помощью, всё ладно.

Наступила неловкая тишина. Точнее сказать, тишина, неловкая для Линёны, выказывавшей все признаки беспокойства: смуглая кожа неестественно побледнела, руки с нервно подрагивающими пальцами никак не находили покоя. Бродяжница с интересом рассматривала девушку, попутно размышляя, как ненароком привести разговор к интересующей её теме.

– Может, изволите просить зеркало? – предложила Линёна севшим голосом.

Вопрос застал Бродяжницу врасплох, но после недолгих раздумий она кивнула, давая собеседнице возможность отвлечься и смирить бешеный стук сердца. Линёна выскочила за дверь, забыв свою свечу. Бродяжница протянула босые ступни поближе к пламени камина. Ну что за девчонка?

Очень скоро дочь трактирщика впорхнула обратно и вручила Бродяжнице обильно украшенное зеркало. Отметив дороговизну предлагаемой ей вещицы, Бродяжница вгляделась в глаза по ту сторону стекла. Абсолютно чёрная радужка в неверном свете камина и пары свечей сливалась со зрачком. Выражали глаза усталость, но при том – не теряли сосредоточенности. Прочие черты удостоились меньшего внимания. Хоть и нечасто Бродяжнице удавалось рассмотреть себя, собственное лицо она помнила отчётливо: тонкий нос, губы, не лишённые аристократизма… Размышляя о своём облике, девушка неизменно приходила к выводу, что отец её или дед принадлежали к знатному роду. Загорелую кожу обветрило постоянное общение с ветрами и лучами светила, волосы отдавали в рыжину сквозь тёмную медь. За время странствия они отросли и вились ниже плеч.

Она всматривалась не больше минуты, и всё это время Линёна не сводила глаз с постоялицы. Что означал жест девчонки? Желание услужить или по-детски похвалиться сокровищем? Удовлетворённо кивнув, Бродяжница вернула зеркало Линёне. Чего же она так опасается, что не смеет и слова лишнего сказать?

– Ты сильно повзрослела, Линёна. Я не ожидала увидеть тебя такой… – Бродяжница встала и бесцельно прошлась по комнате, не выпуская девочку из поля зрения. – Что, очень отец тебя работой загружает?

Линёна ответила не сразу.

– Не более чем могу исполнить, – и, как в омут с головой, выпалила: – Я знаю, почему отец поселил Вас в лучшие комнаты.

Бродяжница не показала удивления, но посерьёзнела. Она подошла и встала у спинки пустующего кресла.

– Отчего же? – тон выказывал заинтересованность ровно настолько, чтобы не обидеть собеседницу.

Линёна тоже встала и, приблизившись, зашептала:

– Отец наказал не болтать раньше времени. И уж тем более Вам не говорить. Да только Вы всё одно не сегодня – завтра узнаете.

Колдовские зелёные глаза дочки трактирщика сверкали, отражая яростные языки пламени. Бродяжница слушала с крайней внимательностью.

– Учитель Ваш…

– Учитель?

Линёна пугливо взглянула на дверь, но продолжила, веско кивнув:

– Да, Учитель. Он оставил Вам всё, что у него было: дом в Акайде, обеих лошадей, участок на реке…

Бродяжница не прерывала собеседницу. Чутьё подсказывало: главное впереди. Только мысленно поправила Линёну: не дом, а то, что от него осталось.

– … Да иной раз говорят, я слыхала, это не есть всё его имущество. Говорят, – Линёна придвинулась совсем близко, Бродяжница чувствовала тепло её тела, тренированный нюх уловил дух волнения и страха, – … говорят, оставил он Вам сокровища бесценнейшие, горы злата, драгоценностей… Но связана с этим богатством, говорят, тайна неразгаданная… страшная тайна!

Бродяжница готова была поклясться, про тайну – это Линёна сама придумала. Если и были у Учителя какие-то сокровища, чего она вовсе не исключала, и оставил он их ей, что тоже вполне возможно, этим можно было объяснить приветливость хозяина. Однако Абрахам вовсе не дурак, чтобы жертвовать лучшие апартаменты ради постояльца с не вполне ощутимым состоянием. Тем не менее, Бродяжница серьёзно спросила:

– А что, это тайна, о которой никто не знает? Почему не велено говорить?

Линёна отступила на пару шагов, очарование момента прошло, грудной голос дочки трактирщика звучал задумчиво и печально:

– Да нет, люди знают… Болтают… Токмо открыто никто не говорит, всё шепчутся. О наследстве слухи пошли чуть год канул. Ну… Вы понимаете…

Бродяжница кивнула и уставилась в пламя камина, успокаивая всколыхнувшиеся чувства. Да, она понимала. Даже с завещанием Учитель всё продумал до мелочей. Обнародовать свою волю спустя положенный для траура срок, чтобы дать скорбящим время свыкнуться с мыслью о потере. Его нет, и никогда не будет более на земле; он не войдёт, не засмеётся, не одёрнет с искорками насмешки в глазах.

– Абрахам полагает, я не забуду отблагодарить тех, кто мне помог в трудную минуту. Он прав. – Бродяжница вздохнула. – Спасибо. Твои сведения дорого стоят для меня.

Она хотела было снова опуститься в кресло, но ощутила недосказанность: твёрдая решимость вперемешку с паникой согнала со щёк Линёны румянец. Та отрезала:

– У этих сведений есть цена.

Бродяжница вскинула на неё глаза без тени удивления, но с интересом. Что-то в этой девчонке действительно переменилось со времени их последней встречи.

Бродяжница села-таки в кресло и принялась по новой набивать трубку. Не хотелось сию минуту обрывать речь девушки заявлением о неуместности торгов уже после оглашения всех хоть сколько-нибудь важных вестей. К тому же, обыкновенный интерес взял верх:

– Я слушаю.

Линёна собралась с мыслями и заговорила:

– Я знаю, Вы не останетесь в Акайде. Ваша судьба не здесь, рано или поздно Вы отправитесь в дорогу… Мне не нужно никаких… денег или, может, драгоценностей, – Линёна для убедительности с чувством покачала головой, – … я только хочу просить Вас об услуге: когда соберётесь уходить, всё равно куда, в путешествие… позвольте мне сопровождать Вас. Станьте мои Учителем!

Внезапно Линёна встала на колени у кресла Бродяжницы, не посмев потревожить её ног. Красивое лицо девушки преисполнилось тоски. Всё существо несчастной выражало отчаянную мольбу, словно от решения Бродяжницы зависело, выживет она или умрёт.

– Прошу Вас… возьмите меня с собой!

– Но… дитя… – ещё не договорив, Бродяжница осознала свою ошибку. Сама совсем немного старше Линёны, она не имела ни оснований, ни права на такое обращение. Неожиданная просьба привела в полное смятение все мысли странницы, которой едва удалось сохранить внешнее спокойствие. Бесполезность разумных доводов была очевидна. Воображение Линёны зачаровали образы свободной дорожной жизни. Как девушка неглупая, она наверняка помнит о тяготах и лишениях, но трудно не мечтать, изо дня в день работая в трактире отца наравне со старшими братьями. Коль прибавить врождённое упрямство, которое наверняка в ней есть, Линёна продержится в дороге несколько лун. Может даже пару зим. Но её ноги не привыкли к долгой ходьбе, руки не держали оружия…