Первая волна: Сексуальная дистанция

– Ну штош, – сглотнул он, – на этом этапе разочарования не произошло. Чего и следовало ожидать.

Он отвел глаза и быстро переключил вкладки. Окинул взглядом собственную страницу. Ехидная кривая ухмылка в три четверти, хитрый прищур с лучиками от края глаза, двухдневная щетина и шевелюра, пятерней зачесанная назад, с непослушно свисающими надо лбом прядями, как бы говорящими «обломись» любым попыткам привести себя в порядок. Нормально, она узнает старого друга с первого взгляда. Он открыл личные сообщения и занес ладони над клавиатурой. Завис.

А может, лучше пусть не узнает? Тогда есть шанс добиться ответа, разговорить и лишь тогда признаться, что это он. Ведь если узнает и не ответит… ох, лучше не думать.

С другой стороны, тот период развития интернета, когда все отвечали любому незнакомцу на попытки познакомиться в мессенджерах, остался в далеком прошлом, и шанс получить ответ на «привет» левому мужику от девушки в отношениях стремился к минус бесконечности. Да и не общительная она, это он хорошо помнил.

Надо писать самому, это ясно. Но как же страшно! Злясь на себя, он надолбил на клавиатуре: «Привет, помнишь меня?» и нажал на отправку прежде, чем мозг подключился к процессу. А как только подключился, так немедленно вынес хозяина из кресла и заставил ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на часы. 7:15, сна за сегодня ноль часов ноль минут. Он не питал иллюзий, ожидание будет мучительным.

Но вопреки ожиданиям все прошло не так уж и страшно. Он пометался минут десять, сел обратно к монитору, всмотрелся в свое непрочитанное, будто пытался отыскать там ошибку или что-то лишнее, а в следующее мгновенье вздрогнул и проснулся от звука входящего сообщения. Он оторвал тяжелую голову от сложенных на столе, затекших рук и с трудом сфокусировал зрение на экране. 9:32. На экране светилось ответное:

«Привет» пользователь пишет сообщение…

Глава 3

Мы с Альбиной пошли в школу с разницей в год. Но сначала моим родителям предстояло убедиться, какое чудовище они породили. Я не собирался идти в первый класс без нее. Сидеть за одной партой – все, что я хотел знать о школе, а иначе нужна она была мне как ослику политика. Я и уперся как ишак. Ни уговоры «по-хорошему», ни ремень, ни слезы матушки не могли изменить мое решение: нет и все.

– Какой позор! В первый класс в восемь лет. Все скажут, что у меня сын второгодник! Или ЗПР, – бушевал отец, – хочешь, чтобы тебя считали дебилом?

– Мне все равно, – бычился я, сносил подзатыльники со стоицизмом Павки Корчагина под пытками и не отрекался от революции.

Меня пытались вразумить даже родители Альбины. Две семьи сплотились против одного упертого семилетка, и только она сама вместо уговоров, которые обещала своим родителям, взяла с меня клятву, что я не сдамся. И я не сдавался. Не сдавался даже когда отец силой волок меня, упирающегося, красного от натуги, на линейку. Что еще я мог противопоставить всемогущим взрослым? Упрямство, слезы, бунт?

В том бою я проиграл и успокоился, только когда увидел, что возле школы, в толпе родителей вместе с мамой стоит Альбина. Она была в нарядном платье, белых гольфах и огромных шарообразных бантах в аккуратной прическе. Грустная, но решительная. Она протянула мне руку, и я вырвал красную от борьбы ладонь из руки отца, подошел к ней и крепко сжал ее прохладную ладошку в горячей своей, вторым рукавом размазывая подкатившие злые слезы.

– Я останусь на второй год, – пропыхтел я ей на ухо, и она одобрительно кивнула.

Но это оказалось не так-то просто. Вернее, в начальной школе оставить на второй год могли разве что по причине полной неявки ученика на уроки, но каждое утро отец лично приволакивал меня в класс и сдавал на опыты из рук в руки учительнице. А поначалу плохо учиться у меня не получилось.

С первого же урока выяснилось, что из семи учеников, что умеют читать, у меня получается лучше всех. Мало того, я и писать умел и считать, а притвориться, что разучился, было и поздно, и актерского мастерства не хватило. Так что я сразу же угодил в категорию способных, но ленивых, кто может, но не хочет. Домашку я не делал, но выходил и отвечал у доски экспромтом, выхватывая закономерное «отлично», а потом сидел и злился на себя.

А еще мне попалась дьявольски хитрая учительница. Она быстро меня раскусила, да и отец изложил ей все мои цели и мотивы, и нашла тот единственный рычаг, который срабатывал на мне безотказно: соревновательность. Я не умел проигрывать. Поэтому она повадилась устраивать эстафеты, награждать лучших учеников звездочками, ставить флажок на парту победителей недельного соревнования. И я в пылу конкуренции хватал звезды, а потом сидел и злился на себя, потому что мое стремление выскочить выше других играло против моей главной цели.

Все, что я мог противопоставить своей природе и бесчеловечной образовательной системе – это чудовищное поведение. В классе я буквально стоял на ушах. Кто швырялся меловой тряпкой? Вольский! Кто изрисовал учебное пособие фломастером? Вольский. Кто смеется на уроке, поет после звонка, кто подрался? Снова я. Кончилось тем, что я похитил рейтинговую таблицу учеников, где лидировал и на этот раз, вынес из школы и сжег в мусорке у крыльца. Следы преступления нашел охранник, и ни у кого не возникло сомнений, кто здесь вандал. Мой отец снова краснел перед учительницей, мой зад краснел перед ремнем, а лидерский флажок достался следующей за мной по успеваемости ученице, и я выкинул его в окно.

Тогда учительница оставила меня после уроков на разговор, села со мной за парту и заговорила о любви.

– Я должна признаться, что очень уважаю твой характер, Алексей, – сказала она, – немногие люди способны на такие поступки ради любви.

Я упрямо молчал, надутый как рыба-еж.

– А еще ты очень умный мальчик, и я хочу, чтобы ты внимательно меня послушал. – Она положила сухую теплую ладонь на мою руку, и я раздраженно отдернул свою. – Невозможно остаться на второй год до пятого класса. Как бы ты ни старался, ничего не получится. Зато твоя подруга уже через год будет учиться в соседнем кабинете. Понимаешь? Вот через эту стенку. И после звонка ты сможешь видеть ее каждый день.

Я навострил уши.

– Ты должен знать, что все, что ты сейчас делаешь ради любви, вам вовсе не помогает. Любовь – это чувство, которое делает человека лучше. Ты должен думать о том, как доказать свою любовь. Как рассказать о ней, сделать что-то хорошее для любимого человека, а не против всех остальных. Понимаешь?

– Я клятву дал, – пробухтел я в ответ.

– Какую клятву?

– Что не сдамся.

– И ты ее выполнил. Ты ведь не давал клятву, что у тебя получится? А сейчас я дам тебе кое-что, – она положила на стол небольшую книгу, – это сборник лучших стихов о любви. Прочти и поймешь, что с тобой происходит. Любовь – это большой дар, и ты получил его. Тебе повезло, бережно храни ее и будешь счастлив всю жизнь.

Лучше бы я серьезнее отнесся к тем ее словам.

Через год на линейке я сиял как новый чайник. Рядом со мной в отглаженной школьной форме и бантах стояла Альбина. В руках у нее был огромный букет, и я с нетерпением ждал, когда она отдаст его учительнице, чтобы взять ее за руку. А на ее первом классном часе сбылась моя мечта. Мы сели за одну парту. За моей же через стенку сидел отец.

Тогда же я познакомился с одноклассниками Аль. Ну как познакомился. Я на год старше, главный негодяй начальных классов, выше всех на голову, просто построил малышню, посмотрел тяжелым взглядом и сказал как можно суровей: «Кто ее обидит – убью!» и показал кулак. Эффект это имело ровно противоположный. Своим присутствием я привлек внимание к ее персоне всех зловредных полуросликов. С того дня все говорили только о ней. Половина класса в нее перевлюблялись, вторая испытала скрытую и явную враждебность.

В любом случае ни одной подружки она не завела, а ухажеры действовали известным методом для малолетних обезьян: нравится девочка – дай по башке учебником, дери за волосы и кидай ее вещи по классу. Да я и сам всех юных джентльменов, позволяющих себе попытку принести конфетку, донести портфель или проводить до дому, разгонял подзатыльниками и крутил уши, зажимая в углу. Жалобы на мое поведение ливнем обрушились на директора, а мы с отцом стали постоянными подсудимыми на родительских собраниях.

Помню самое первое, которое грянуло через полтора месяца после начала учебного года. Прозвенел звонок, и меня вихрем вынесло из кабинета. Я всегда собирался за пять минут до конца урока, чтобы встретить Альбину на выходе из класса. Училась она и впрямь через стену, так что я застал первых же детей, выходящих в коридор. Три девочки увидели меня, переглянулись, зашептались и удрали. Я насторожился. Вслед за ними выглянул мальчишка и с присущей малышне бестолковостью отпрянул и заорал: «Он здесь, он здесь»! И побежал вглубь кабинета. А это уже было тревожно.

Я открыл дверь и вошел. От парты Альбины прыснули в стороны пацаны. Она сидела, уронив голову на руки, и плакала. На моих глазах с заднего ряда пролетела губка для доски и отскочила от ее макушки. Мои глаза налились кровью. Я рванулся в сторону меткого стрелка, и малышня, как плотва, с визгом бросилась врассыпную. Он петлял от меня между партами, и пришлось погоняться, закипая все сильнее, пока не загнал в угол и не схватил его за загривок. Мальчишка попался отчаянный, смелый, сразу принялся пинаться, отбиваться, и я с силой придавил его спиной к стене.

– Что ты сделал? – рявкнул я так, что малышня притихла. – НУ?!

– Он плюнул на ее рисунок, – заложила его мелкая девчонка, по интонации явно жуткая ябеда. – И кинул в нее губкой!

– Что-о-о-о-о? – я задохнулся от гнева.

Альбина любила рисовать, и это у нее здорово получалось, в отличие от меня. Она бережно хранила все свои рисунки в специальной полке. Дарила мне свои творения, я их тоже складывал и пересматривал. Это всегда был для нее способ выражать свои чувства, и только что в эти чувства наплевали! Ох, как я разозлился!

За шкирку я подтащил его к парте Альбины и посмотрел на заплеванный рисунок. На нем были мы: две детские фигуры посреди одуванчикового поля, которые держались за руки. А само место соединения наших ладоней напоминало клубок из разноцветных ниток с исходящими в стороны лучами, как от солнца. Как это было похоже на то, что я ощущал, когда брал ее за руку! И как же меня ударило тем, что какой-то мелкий пакостник посмел оплевать наши светлые чувства. О-о-о-о, я хотел его уничтожить!

– Извиняйся! – рыкнул я, хватая его за шею у основания черепа.

Альбина подняла заплаканное личико от парты и испуганно уставилась на нас. Я думаю, извинения были ей не нужны. Это я хотел сатисфакции. От злости, от бессилия как-то исправить ситуацию я делал, что мог.

– Не буду! – тявкнул поганец.

Я схватил его за ухо и принялся методично выкручивать, пока он не завизжал.

– Извиняйся, сказал! – я толкнул его вперед так, что он навис лицом над рисунком и уперся руками в стол, изо всех силенок сопротивляясь моей удерживающей силе. И в этот момент в класс вошла учительница.

– МарьИванна, МарьИванна, – да не помню я, как ее звали, – скажите ему-у-у-у-у! – заверещал мальчишка.

– Вольский! Немедленно отпусти Огаркова. Все ваши конфликты можно разрешить словами, – поддержала его учительница, направляясь к нам по проходу.

– Не отпущу, пока не извинится, – упрямо процедил я сквозь зубы.

МарьИванна подлетела ко мне и схватила за плечо, пытаясь оттащить от Огаркова, и я, вырываясь, дернулся вперед.

– ВОЛЬСКИЙ! – она повысила голос и усилила хватку.

– Леша, – испуганно выдохнула Альбина, и я отчаянно дернулся изо всех сил.

Я бы хотел посмотреть на видеозапись того эпичного замеса. В рапиде, под музыку из «Мортал комбат» и со всплывающей горящей надписью Double kill, но, к сожалению, как это выглядело со стороны, я никогда не узнаю. Изнутри своего черепа я вообще не понял, как вышло так, что училка отлетела назад и села на задницу, скорее всего, она так потянула меня к себе, что, когда плечо выскользнуло из ее пальцев, потеряла равновесие и жахнулась об пол копчиком. А я с ускорением качнулся вперед и впечатал злодея моськой прямо в рисунок. Из его носа хлынула кровь, заливая нашу с Альбиной идиллию в одуванчиках. Огарков заверещал на ультразвуке, остальные дети застыли в немом ужасе.

Я тут же выпустил жертву из рук и отступил назад на пару шагов, понимая, что теперь уж точно крепко влип. МарьИванна орала, Огарков ревел, кровь из носа залила ему всю форму на груди. И только одно спасло меня от панического бегства. Альбина выскочила из-за парты и юркнула ко мне за спину. Обе ее ладошки обхватили мою руку и крепко сжали. И меня отпустило. Я знал, что прав. Получу так получу.

Еще бы не получить! Окровавленный рисунок как боевой трофей я забрал домой. На нем мы с Альбиной дрейфовали в кровавом море, держась за руки.

Отцу позвонили из школы, и он приехал с работы на час раньше. Между ними с матушкой, видимо, было решено, что укрощение мелкого вредителя он возьмет на себя, потому что первым, кто со мной не справлялся, была именно она. Отец пока не справлялся тоже, но не переставал пытаться.

Мы с Альбиной сидели в моей комнате и прощались с жизнью. За такое мне должно было отскочить небывалым возмездием. От предвкушения все внутри тряслось. Она даже всплакнула, но быстро перестала, когда увидела мой отчаянный вид. Да, меня убьют, но виноватым себя я не почувствую. Это я знал твердо.

– АЛЕКСЕЙ! – раскатистый голос отца был страшен. Кажется, даже стекла задрожали, а уж я-то…

Я со смертной тоской посмотрел на дверь и, когда та распахнулась, увидел ремень в его сжатом до белых костяшек кулаке.

– Альбина, немедленно домой! – рявкнул отец.

И тут произошло небывалое. Моя маленькая невеста вскочила с края кровати, где сидела рядом со мной, и заслонила меня своим хрупким тельцем. Это было как отбиваться от быка пушистым одуванчиком, но ее не смутило. Она встала перед отцом и громко, отчетливо сказала:

– Он не виноват!

Отец аж осадил и уставился на нее, как будто с ним заговорила фарфоровая статуя.

– Огарков надо мной смеялся! Их было трое, а я одна. Он плюнул на мой рисунок и бросил мне в голову меловой губкой, а остальные смеялись. Леша просто хотел, чтобы он извинился. МарьИванна сама его схватила, потянула и упала сама! Леша ее не толкал! – Она кричала сквозь слезы.

– А почему мальчик в крови? – уже спокойнее уточнил отец.

– Он случайно носом об стол ударился, из-за МарьИванны, – тоже спокойнее всхлипнула моя защитница.

А я сидел, смотрел в ее решительную спину, и от восторга и адреналина у меня все расплывалось перед глазами. Я впервые увидел ее такой и впервые начал догадываться, что мои чувства, скорее всего, взаимны. И это было так круто, что я забыл о страхе, которым только что сводило живот, и о дрожащих коленках забыл. В тот момент я чувствовал нас единым целым. Одной командой против всех.

А потом был подробный допрос: где я был, что видел, что сказал и сделал, и ремень в ход так и не пошел. Но я рано радовался, что удалось открутиться. Ради нас объявили внеочередное собрание, где должны были быть обе наши учительницы, мой отец, я, Альбина с мамой и родители остальных детей ее класса. Нас явно ждал суд Линча. Жаль, не Дэвида Линча, потому что в том цирке, что устроили эти люди, не хватало только карлика, играющего на скрипке.

Меня поставили перед доской, хорошо не на табурет, и взрослые люди принялись упражняться в навыках травли. Как меня только ни назвали! И малолетним бандитом, и деградирующим поколением, и беспощадной машиной убийства. Мне припомнили все подзатыльники, угрозы и накрученные уши. Всплыли прошлогодние подвиги и оптимистичные прогнозы на будущее, в котором я уголовник, наркоман и убийца. Когда дошло до того, что сегодня я разбиваю носы одноклассникам, а завтра дворняжку расчленяю на заднем дворе, я уже едва держался.

До сих пор вспоминаю и дико злюсь на ту ситуацию. Да, я задира, да, поведение ни к черту, но перед всеми этими людьми, а их было не меньше двух десятков, стоял восьмилетка. Ребенок! Напуганный и беззащитный. И все, о чем я мог думать в тот момент – не зареветь! Это было все, на что хватало моей щенячьей воли. Я чувствовал себя самым ужасным и самым напуганным человеком на земле. Как маленький звереныш, стаей загнанный в угол. Так себе ощущение. До сих пор мороз по коже.

И когда дошло до детской комнаты полиции и органов опеки, которым следует быть в курсе семейной обстановки, что порождает таких монстров, ведь дети никого не бьют, если их не лупят дома, наконец вмешался мой отец. Он резко встал, со стуком вколотив ладони в парту, и оглушительно произнес:

– А теперь я выскажусь. – Он вышел из-за стола и встал рядом со мной, положив руку мне на плечо, и сразу нахлынуло такое облегчение, что в тот момент я был максимально близок к тому, чтобы в слезах вцепиться в его ногу.

Чтоб вы понимали, мой отец – это двухметровый человек со внешностью Александра Абдулова. Он одновременно вызывал уважение и симпатию, был очень умным, начитанным и воспитанным человеком. Но сейчас я видел, каким белым стало его лицо.

– Мой сын виноват во многом из того, что о нем сказали. Но в первую очередь виноват в этом я! Это я научил его упрямо идти к цели, отстаивать свои принципы и защищать то, что ему дорого. – Его огромная рука сжала мое плечо. – Не всегда дети правильно выбирают методы, но я уверен в одном. Защищая девочку, Алексей добивался извинений. Чего добивался ваш сын, когда плевал в рисунок одноклассницы и швырял в нее предметы? – Он уставился пронизывающим взглядом в глаза матери Огаркова.

В классе повисла тишина.

– По какой причине педагог отсутствовал в классе сразу после звонка и что за отношения выстроены в детском коллективе, если мальчики позволяют себе втроем травить девочку?

– Она могла сама дать отпор, – донеслось с левого ряда, где сидели родители одного из сообщников. – Девочку никто не бил!

Тогда из-за стола встала мама Альбины. Сама же она сжалась на стуле и сидела, глотая слезы.

– У девочки есть защитник, – сказала она спокойным голосом, – он дал отпор. Достаточно ли этого для того, чтобы ваши сыновья оставили мою дочь в покое?

И финальным аккордом расправы вперед вышла моя учительница.

– У Алексея есть замечания по поведению, но он никогда не провоцирует драку. С Альбиной у них очень трепетная дружба и, боюсь, если остальные мальчики продолжат обижать ее, мы еще не раз соберемся по этому поводу, потому что никто в этом кабинете не остановит его в борьбе за ее честь. Мальчик вырастет настоящим мужчиной, если мы не будем наказывать его за мужские поступки.

– У моего сына вся рубашка в крови – это вы называете мужским поступком? – взвизгнула мать Огаркова, которая несколько потеряла кураж после атаки отца, но на глазах возвращала себе боевой пыл.

И снова начался птичий базар. Полетели обвинения в сторону Альбины, которая неизвестно чем еще заслужила такое обращение, может она обзывалась, а может сама кидалась чем-нибудь и мальчики справедливо мстили.

Отец наклонился ко мне и тихо произнес в ухо: «Уведи Альбину» и я стартовал, как из пушки. Подлетел к ней, схватил за руку и выволок из кабинета, а в коридоре мы оба перешли на бег и остановились только в пустом и темном школьном дворе. Задыхаясь, мы молча смотрели друг на друга, освещенные желтым сиянием высоких школьных окон. А потом она качнулась ко мне навстречу и обхватила ручками за пояс. А я в ответ неловко обнял ее за плечи и замер, захваченный острым ощущением счастья.

Сердце Алекса скакнуло. Ответила! И его окатило волной адреналина.

Пользователь писал сообщение так долго, что Алекс надеялся увидеть сочинение на полстраницы. Вместо этого на экране появилось:

«Конечно узнала ».

Он посмотрел на этот смайлик, закрыл глаза и представил, как она ему улыбается, и глазам своим не поверил. Просто взяла и ответила! Улыбнулась. А ЧТО, ТАК МОЖНО БЫЛО? Чуть не завопил он и бросился строчить нелепое и неловкое:

«Отлично выглядишь, совсем не изменилась! Как дела?»

Завязался бестолковый разговор. Оба будто не знали, что сказать, с трудом выдавая дурацкие фразы вроде «сколько лет прошло» да «рад, что все хорошо». Она часто отвечала односложно, но Лекс скорее мышь бы проглотил и за провод назад ее вытянул, чем оставил бы любую ее, даже самую тупиковую фразу без ответа. Писал сразу, будто боясь, что она уйдет и перестанет отвечать еще лет на семь. Альбина же могла отозваться через минуту, могла через пять или двадцать пять, но главное отвечала.

«Слушай. Прости, что спрашиваю…»

«С ума сошла? Спрашивай что угодно!»

«Как твои чувства… Ну помнишь, в школе? Я беспокоилась о тебе, ты так пропал. Я надеялась, это потому, что все прошло и ты не вспоминаешь меня плохо».

Лекс замер, перечитал и с тяжелым вздохом спрятал лицо в ладони и потер его, горящее от возбуждения и напряжения. Было понятно, ей не хочется иметь дело с сумасшедшим поклонником, Аль надеется, что он облегчит ее совесть и скажет, что мысли о ней и любовь не мучили его все эти годы. Что она не разбила ему сердце и что он справился, как все нормальные люди, с глаз долой, из сердца вон. Откуда ей знать, что он вообще не нормальный? И даже не начинал.

«Как я могу вспоминать тебя плохо? Я давно перебесился. Юношеский максимализм, гормоны, легкая степень слабоумия, знаешь ли . У меня о тебе только светлые воспоминания».

Даже почти не соврал. Старый сосед по подъезду, мальчик из песочницы, фигура из прошлого. Просто появился, просто любопытный и совсем не имеет намерения врываться в чужую жизнь и чему-то мешать. Наблюдая за тем, как пользователь пишет сообщение, Алекс скрипел зубами. Конечно, на что он рассчитывал? Не нужны ей его чувства, и он сам не нужен.

Лекс сидел и испытывал иррациональное разочарование, как будто ожидал получить в ответ «Слава богу, ты написал! Забери меня скорей отсюда!», а вместо этого вынужден убеждать ее в собственной вменяемости. Впрочем, у нее масса оснований опасаться и даже не поверить ему ни на шиш. Но она поверила.

«Я рада, – пользователь помолчал и добавил: – Я переживала».

Он слегка улыбнулся, испытывая легкий привкус садистического удовольствия оттого, что его, оказывается, не выкинули на помойку памяти, чтоб не вонял, а все же время от времени доставали откуда-то из темного угла, чтобы попереживать.

«Не стоило. Ты светлое, невинное существо, не омрачай свои мысли страданиями человеков».

«Почем тебе знать, что светлое, да еще и невинное? »

Это что-то новое. Не понимая пока, напрягаться или удивляться, Лекс настрочил:

«Вотэтоповорот! Однако за время пути собачка могла подрасти. Черт, так интересно!»

«Знаешь. Ты когда опекал меня в детстве, ну такой герой без страха…»

«И мозгов», – добавил герой.

«Ну нет, просто ты как маленькая, но каменная стена меня заслонил от реальности, и я могла не взрослеть. Быть таким наивным цветочком без связи с реальностью и за твой счет. А когда это закончилось, мне поневоле самой пришлось справляться с жизнью. Нелегко было, но полезно».

Ого, какой текст. Лекс сидел и понять не мог, то ли это комплимент, то ли, напротив, он чуть не угробил человека своей тотальной заботой. Он действительно помнил, что почитал ее совершенно беспомощным существом, и немало адских деньков пережил, рефлексируя на тему «Она без меня пропадет! Ее белки сожрут в лесу». А вот не пропала, справилась, и, действительно, прав Семен, все эти годы кем-то становилась, кто ему не знаком.

«Что скажешь насчет посидеть в кафе? Расскажешь, как справлялась с этим беспощадным миром». Написал, как в прорубь нырнул. И пока ждал ответа, уронил голову в стол и скрестил пальцы. Согласись, согласись!

Пользователь долго молчал. Алекс чуть не рехнулся от напряжения. Но все нервы были впустую. Ответ отбросил его разыгравшееся воображение в стену.

«Прости, не стоит. Давай лучше так, ладно?»

Боится меня, не доверяет, помнит, какой я дебил! – пронеслось в голове у него, и все внутри обрушилось и смялось в лепешку об асфальт. Как же нестерпимо горело в груди! Он бы все до единого «конечно, давай» от других променял на одно «с удовольствием» от нее. Ни одна из тех, на кого он положил глаз, рано или поздно не смогла ему отказать. А Альбина всегда могла. И вот опять.