Введение в прикладную культурно-историческую психологию

Русский интеллигент, образованный человек – это хранитель памяти предков. Он не знает, возможен ли разум вообще, он знает, что разум невозможен в этом диком и темном мире, но он хранит возможность для Разума однажды прийти сюда. Он не узнает и не впустит его в действительности, как иудеи не признали своего долгожданного мессию, но про себя он знает, что разумно его можно убедить на любые действия и что с разумным вождем он смог бы пойти в битву и творить чудеса. Ему только надо показать эту разумность…

И это ожидание и мистическое предчувствие разумности правит поведением образованного человека. Поэтому работа прикладника должна строиться с ним от предложения разумно подумать о том, как решить задачу, с которой он пришел. Именно это предложение оказывается волшебным ключиком, вскрывающим все черные ящики образования, потому что оно подымает человека науки прямо к вершине его мировоззрения, то есть к тому месту, которое правит его жизнью и поведением.

Заключение образования

Образование лишь один из слоев сознания, которые надо видеть и учитывать в работе прикладного психолога. Именно учитывать, потому что в основе образования, как любого мировоззрения, лежат ценности, ради которых и живет человек. А ценности требуют учета.

Именно эти ценности, а точнее, вершинная ценность мировоззрения и ступени ее достижения и определяют поведение человека, поскольку становятся путем, которым человек ведет себя к своей цели на вершине этого придуманного мира.

Причем ведет в обход множества помех, вставших на его пути. Часть из них может быть из внешнего мира. Тогда их убирание просто – это всего лишь задача для разума. Но изряднейшая их часть проявляется из других слоев нашего сознания и путает нам все. Вот эти макушки других мировоззрений и надо принимать в учет при поиске решения задач, которые образованный человек может принести психологу.

Об этих слоях сознания дальнейший рассказ.

Часть пятая

Нравственность

Воплощаясь, мы очень точно подбираем условия для решения тех задач, с которыми приходим. Для этого мы избираем множественные миры, вложенные друг в друга, благодаря чему создаются весьма определенные условия существования.

Думаю, что даже избрание Вселенной или, как говорили в старину на Руси, Поселенной, уже не случайно. Не зря же язык отразил в этом слове понятие о вселении куда-то. Далее следует Земля – это очень определенные условия, в соответствии с которыми задается вид разума, который мы обретаем. Разум – это орудие, обеспечивающее выживание в мире, значит, он не может не зависеть от условий, в которых ему предстоит решать свои задачи.

Даже земные условия, несмотря на единство общих законов, разные, что же говорить о тех различиях, которые существуют в различных обществах?!

Поселенная, Земля, местность или Родина, общество или народ, селение, улица, дом… – все это миры, вложенные один в другой, как жизнь Кащея, вложенная во множество защит, помещенных на Мировое древо…

Мы существа множества миров. Мы умеем их выбирать и использовать для своих задач. Психолог не может этого не учитывать. Часть из этих миров воображаемые, как мировоззрения, хотя от этого они не перестают быть действенными и для личной судьбы и для окружающих миров. Часть – не зависящие от нас, как земля или общество, в которое мы приходим.

Общество звалось по-русски Миром. Но человек плохо осознает это. Мир – это слишком много. Человек осознает своих и чужих и осознает свои обычаи и нравы отличными от чужих. Ткань мира сплетается для нас именно из нравов и обычаев. Они – как это ни странно для человека естественнонаучного мировоззрения – вещи, заполняющие мир нашего воплощения. Вещи, которые не обойти и не объехать…хотя их и нельзя пощупать.

Раздел первый

Общие понятия

Глава 1

Нравственность, мораль, этика

Все, что связано с нравственностью, чрезвычайно запутано в нашем обществе. Мы хотим сказать о нравственном, а вылетает из нас «неэтично» или «аморально»! И никто не в силах объяснить, в чем разница между этими словами и есть ли она вообще. Поэтому, прежде чем перейти к разговору о том, как нравственность воздействует на наше поведение и как ее использовать в прикладной психологической работе, я хочу разобраться с понятиями. Для этого я обращаюсь ко всем наукам, которые должны ею заниматься.

При этом, начиная разговор о нравственности в книге по прикладной психологии, я, как мне кажется, совершаю предательство корпоративных интересов психологического сообщества, так сказать, поступаю неэтично по отношению к коллегам… Дело в том, что нравственность по негласному соглашению о распределении сфер влияния между науками принадлежит философии, и потому хорошие мальчики и девочки психологического сообщества о нравственности не говорят.

О ней не говорят учебники психологии, о ней не говорят словари Зинченко и Мещерякова, Петровского и Ярошевского, Петровского, Степанова, Немова, Копорулиной, да и какие еще словари о ней не говорят! Только в белорусском словаре Головина дается возбуждающее мои фрейдистские комплексы определение:

«Нравственность – регулирующая функция человеческого поведения. По Фрейду, ее сущность сводится к ограничению влечений».

Это все, что официально знают о нравственности наши психологи…Что они знают о ней в особых изданиях, если таковые имеются, мне неинтересно, потому что пока мне нужно самое общее определение этого понятия.

Поэтому я вначале обращусь к языковедам. Начну с самого распространенного «Толкового словаря русского языка» Ожегова и Шведовой. Мне нужны определения не только нравственности, но всех тех иностранных слов, которые использует образованный человек, чтобы говорить о ней.

«Нравственность. Внутренние, духовные качества, которыми руководствуется человек, этические нормы; правила поведения, определяемые этими качествами».

Как можно руководствоваться качествами, я не понимаю, тут у языковедов, думается мне, отказало чувство языка. Качества либо есть, либо их нет. Руководствоваться ими нельзя. Руководствоваться можно правилами, но правила не есть нравственность, даже если это и правила поведения. К примеру, правила поведения на воде имеют задачей обеспечение безопасности, а не нравственности.

«Мораль. Нравственные нормы поведения отношений с людьми, а также сама нравственность….Нравоучение, наставление».

Любопытно, нравственные нормы отличаются от этических норм? Или это одно и то же? И каким образом нравоучение стало равно нравственности?

«Этика. Философское учение о морали, ее развитии, принципах, нормах и роли в обществе. Совокупность норм поведения (обычно применительно к какой-нибудь общественной группе)».

Совокупность норм поведения – это те же правила поведения и нравственные нормы? Или же имеется в виду всего лишь запись этих правил?

И на всякий случай:

«Этикет. Установленный, принятый порядок поведения, форм обхождения».

Вот уж это точно всего лишь запись правил, даже если и записаны они не на бумаге, а в памяти людей. Но запись такая есть, по сути, договор о том, как надо себя вести в определенном месте или обществе. Чем это отличается от норм поведения или правил? Ничем. Кроме общества.

Этикет – это договор о правилах поведения в определенном обществе, раньше называвшемся светским. До этого – аристократическим. Попросту, в правящем сообществе. Низами правит нравственность, Властями – этикет…

Какой вывод можно сделать из этих языковедческих определений? Ученые не знают, в чем действительные различия этих понятий и есть ли они, но чувствуют, что должны быть, раз уж используются разные слова. Гораздо важнее то, что все эти понятия прямо относятся к тому, как общество управляет поведением своих членов, но это почему-то не сделало нравственность предметом психологии…

Что ж, посмотрю, что думают о нравственности те, кто обязан заниматься ею по долгу службы. А принадлежит она философам, у которых считается единственной «практической философией». О самопознании философы не помнят…

Философы об этике писали и пишут много. И не лишним будет разделить собственно философские исследования этики и общедоступные учебные пособия. В пособиях царит беспредел, хороших учебников этики почти нет. При этом неизвестно, где удастся найти ответы на вопросы о природе нравственности – в каком-нибудь кратком курсе или пособии для поступающих или в толстенной книге под помпезной шапкой «Классический университетский учебник».

Такой «классический учебник» для вузов, написанный заведующим кафедрой этики МГУ Разиным, просто не содержит определений ни этики, ни нравственности. Профессор выше таких мелочей, если не считать определением: «…этики как науки о морали…» (Разин, с.9).Впрочем, я допускаю, что где-то в глубине сочинения такое определение и дается…вот только как до него дочитать?!

Другие пособия явно пребывают в недоумении, как же обходиться с таким количеством имен для одного и того же. Многие из них просто говорят о том, что нравственность, этика и мораль – это синонимы. Другие же пытаются каждому из имен приписать собственное значение. Однако, в общем и целом философы склоняются к тому, чтобы этикой называть науку о нравственности, а моралью и нравственностью – само содержание этой науки и те поведенческие требования, которые они означают.

При этом философы еще и не умеют строго рассуждать и разграничивать понятия. С языком у моральных философов как-то уж очень плохо, и я долго не мог понять, почему. Потом пригляделся.

В отношении языка вообще и русского языка в частности у этикологов – или как их еще называть? – правит какое-то детское отношение вседозволенности. Вроде бы русские люди, пишущие на русском языке и для русских людей, они при этом вполне всерьез изучают и обучают именно морали, очевидно, предполагая, что ничего другого у русского человека быть не может, поскольку русский интеллигент любит говорить иностранно. Да и что могло быть у наших диких предков, которые ходили в шкурах и жен себе у кладезей умыкали, пока их не просветили прогрессоры с Запада!..Не предполагать же, что у нас могла быть нравственность, пока нам не занесли инфекцию этики и вирус морали!

Ощущение, что моралисты понаехали на русскую землю из-за рубежа, сохраняется при чтении почти всех книг под названием «Этика». Они трудолюбиво определяют сущность морали, а в дополнение могут сказать: «наряду с моралью употребляют слово нравственность» (Губин, Некрасова, с.5).Кем употребляется? Какая исходная общность изучается?

Понять такую странность языка философов можно только в том случае, если осознаешь, что им нет дела до тех людей, которых они учат. Они варятся строго в соку своего узкого мирка, где идут споры между профессионалами, запутавшимися между этикой и моралью, а тут еще какая-то дикарская нравственность!..

Между тем, у всех этих взаимозаменяемых сейчас понятий есть своя история бытования в нашей культуре. Знание ее облегчает понимание. К счастью, есть и хорошие книги по этике, из которых можно извлечь и строгие определения, и примеры чистых рассуждений, и исторические объяснения. Поэтому я не буду множить примеры абсурдной путаницы в трех соснах, а прямо расскажу, как складывались все понятия и почему запутались философы.

Само понятие «этика» было создано Аристотелем (384–322 годы до н. э.), очевидно, в первом из своих этических сочинений, в так называемой «Никомаховой этике». Время ее создания исследователи относят к последнему периоду его творчества, то есть к 336–322 годам. Кроме того, Аристотелю приписывают еще две «этики», но сам ли он их написал или это было что-то вроде конспектов его лекций, установить невозможно, да и не важно.

Важно лишь то, что до него это слово не существовало, что не значит, что не существовало соответствующего понятия. Во всяком случае, так кажется философам. Рассуждение выглядит очевидным, но на деле чрезвычайно обманчиво. Когда один из наших лучших философов-этиков А. Гусейнов пишет: «В платоновской академии сложилась традиция разделять философию на логику, физику и этику…» (Гусейнов, Этика // Словарь философских терминов, с.709), – это вполне оправданное словоупотребление.

Оправданное потому, что платоновская академия существовала и после Платона, и к тому же Аристотель был ее слушателем и преподавателем. И даже если это именно он впервые использовал слово этика в своих сочинениях, вполне возможно, что само оно было придумано еще Платоном и использовалось им в устных беседах в рамках Академии.

Но вот когда А.Разин пишет: «Этика Сократа (469–399 до н. э.)…» (Разин, с.113), – это дичь и хамство. И я намеренно сохранил даты жизни Сократа, чтобы было видно, насколько Аристотель моложе. Все, что нам известно о Сократе, записано тремя авторами и современниками: Платоном, Ксенофонтом и Аристофаном. И ни один из них не упоминает использование Сократом слова этика. Даже если Аристотель заимствовал его у Платона, исторически это слово связано с Аристотелем. И даже если он и заимствовал его у своего учителя, он вложил в него свое понятие. А для закрепления различия заявил «Никомаховой этике»: Платон мне друг, но истина дороже. Иными словами, он идет своим путем.

Значит, речь идет не об этике Сократа, а о том, что Разин вложил свое понимание этики, построенное им на том понятии, что заложил в это слово Аристотель, в то, что говорил и делал Сократ. Попросту говоря, он приписал Сократу что-то свое.

Этика – это то, что понимает под этим словом тот, кто его использует. Этику можно понимать так, как понимал ее Аристотель, можно понимать так, как понимал Кант, Гегель или Ницше. Но нельзя приписать этику Сократу или русскому крестьянину. Их можно лишь УЗНАТЬ в их взглядах. Иными словами, читая о Сократе или о русском народном быте, философ может сказать, что какие-то взгляды можно считать этическими в том значении, в каком понимает этику исследователь. Не более!..

В сущности, это есть уничтожение культуры, этакое выравнивание ее под какой-то образец, вроде американского массового ширпотреба, что происходит сейчас. Или вроде того, как наука вырезала народную культуру под предлогом борьбы с суевериями. В мире должна быть только одна культура, и культура эта наша, потому что мы сильней!

Обеднение культур может оказаться и обеднением путей к истине. И чтобы не грести все под одну гребенку, я хочу уяснить, что вкладывалось в используемые нами понятия этики, морали и нравственности.

Глава 2

История понятий этика, мораль, нравственность

Итак, само слово «этика» было придумано Аристотелем в последней трети четвертого века до нашей эры. Делает он это для того, чтобы дать имя тому предмету, который постоянно обсуждался в платоновской Академии, где Аристотель провел двадцать лет. Но Аристотель никогда не следовал слепо за своим учителем, более того, на мой взгляд, он вообще болел страстным желанием сказать обо всем, о чем сказал Платон, по-своему и умней. Поэтому он наверняка вложил в слово «этика» свое, так сказать, революционное понимание.

Для начала воспользуюсь тем, как рассказывают о научной революции, произведенной Аристотелем, философы.

«В IV веке до н. э. Аристотель, один из великих древнегреческих мыслителей, создал первую систему наук, определенным образом связав их между собой. Эта система охватывала весь накопленный к тому времени опыт познания человеком космоса, природы, общества и человека. Сочинение, посвященное проблемам межличностных отношений и воспитанию добродетелей, Аристотель назвал “Этикой”.

Само слово “этика” происходит от греческого слова ethos, что значит “нрав, нравы”. В системе наук Аристотель поместил этику между учением о душе (психология) и учением о государстве (политика). Таким образом он подчеркнул, что, с одной стороны, основанием этики является психология, трактующая устройство души, психические особенности человека, его внутренний мир; с другой стороны, практическая задача этики – воспитание достойного гражданина государства путем формирования его нравственных качеств» (Иванов В.Г., с.7).

Этот очерк написан Владимиром Георгиевичем Ивановым для «Краткого курса этики» и потому, конечно, тоже не изобилует подробностями. Однако в нем названо все главное, что нужно понимать об этике Аристотеля. Во-первых, отчетливо видно, что она вырастает из начатого еще Сократом обсуждения понятия о добродетелях и завершает себя тем же, чем завершили и Сократ, и Платон – попыткой взаимодействия с государством. Для обоих неудачной.

Аристотель же прошел такой эксперимент по прикладной этике успешно – он был учителем и наставником Александра Македонского. И, в отличие от своих учителей, не только не был казнен или продан в рабство, но, наоборот, завершил жизнь в почете. Таким образом, у него были основания считать, что он лучше понимает этот предмет.

Предмет же этот – межличностные отношения и воспитание добродетелей, необходимых гражданину, то есть члену общества, чтобы его государство было сильным и процветающим. Вот вкратце, если бросить взгляд самым широким образом на то, что сделал Аристотель, определение предмета аристотелевской этики, как его увидел Иванов. И я с ним согласен. Это самое общее определение той начальной науки, которую создал Аристотель.

Как пишет и Иванов, Аристотель сам не определяет понятие этики, поэтому такой общий взгляд необходим. Без него невозможно понять, от чего начиналась эта наука. Аристотель пишет о правильном поведении и правильном мышлении. Но правильное – это всегда правильное для чего-то. Для государства – вот как решается этот вопрос, начиная с Аристотеля, у философов и мыслителей.

Но это не значит, что так же он решался у народа, который, создавая язык, создал и саму возможность говорить о подобных понятиях. А народное понимание того предмета, из которого Аристотель построил свою науку, менялось. Для рассказа об этом воспользуюсь другой замечательной книгой по этике – А.Гусейнова и Р.Апресяна.

«Термин “этика” происходит от древнегреческого слова “ethos” (“этос”). Первоначально под этосом понималось привычное место совместного проживания, дом, человеческое жилище, звериное логово, птичье гнездо. В последующем оно стало по преимуществу обозначать устойчивую природу какого-либо явления, обычай, нрав, характер; так в одном из фрагментов Гераклита говорится, что этос человека есть его божество. Такое изменение смысла поучительно: оно выражает связь между кругом общения человека и его характером.

Отталкиваясь от слова “этос” в значении характера, Аристотель образовал прилагательное “этический” для того, чтобы обозначить особый класс человеческих качеств, названных им этическими добродетелями. Этические добродетели являются свойствами характера, темперамента человека, их также называют душевными качествами» (Гусейнов, Апресян, с.9).

Аристотель, надо честно признаться, весьма непоследователен в своей этике, и его словно бы мотает на нити маятника из чрезмерной рассудочности в неумеренную зависимость от бытовых представлений. Зависимость эта в каком-то смысле оправданна, но исследователь должен ее хотя бы осознавать, скажем, как собственную культуру, которая снабдила его понятиями. Аристотель же, кажется, еще вовсе не осознает того, что часто вместо действительного понятия использует лишь то, что кажется ему действительным, поскольку таковым считает его общественное мнение.

Об этом, однако, немало писали, и я не буду выискивать примеры у самого Аристотеля, а приведу мнение историка античной философии Дж. Бернета, которое разделяю:

«Я пришел к заключению, что большинство трудностей, которые возникают в связи с “Этикой”, связаны с тем, что, хотя уже давно допускали диалектический характер многих ее пассажей, исследователи никогда не признавали ее насквозь диалектической. Они пытались найти в ней научную и метафизическую основу моральной философии Аристотеля, и, когда вместо этого обнаружили, что основания изложенного здесь учения чрезвычайно шатки, ибо заимствованы как таковые то из обыденных представлений, то из вульгарного платонизма, они готовы были обвинять Аристотеля в непоследовательности или сомневаться в аутентичности сочинения…» (Бернет, цит. по: Н.Брагинская, Никомахова этика //Аристотель, соч.т.4, с.691).

Брагинская, приведшая это высказывание Бернета, совершенно оправданно говорит далее о том, что иначе и не могло быть: философу негде взять понятия, которые он обсуждает, иначе как в собственном языке. И если там и нет понятия, вроде «этики», в готовом виде, но там есть «этические понятия», которые знакомы ему и как слова и как понятия языка. Их-то он и разбирает, чтобы вывести понятие научного качества. Повторюсь: вопрос лишь в том, осознает ли он, что использует эти понятия в своей работе, или же оказывается зависим от них и в силу этого слеп…

Что же касается примера чрезмерной рассудочности, или, говоря языком самого Аристотеля, логичности, я приведу пример из «Никомаховой логики». Пример рассуждения, которое чрезвычайно важно Аристотелю для выведения понятия о нравственном поведении.

Поведение, как мы это понимаем, всегда чем-то управляется. Если нет управления, невозможно и вести себя, а жизнь превращается в простые действия. В обществе людям надо ужиться, лишь тогда возможно то, что может быть высшим благом для них, а именно, счастье. Казалось бы, очевидность и важная очевидность. Но Аристотель не хочет опираться на простые наблюдения над жизнью и людьми, он пытается вывести счастье логически.

В самом начале сочинения Аристотель заявляет нечто, что не могло не понравиться власть предержащим:

«Надо, видимо, признать, что оно, [высшее благо], относится к ведению важнейшей [науки, то есть науки], которая главным образом управляет. А такой представляется наука о государстве, [или политика].Она ведь устанавливает, какие науки нужны в государстве, и какие науки и в каком объеме должен изучать каждый» (Аристотель, Никомахова этика, 1, 1094a, 25).

В сущности, это как раз пример бытового рассуждения, которое не осознается мыслителем. Нам, в послесоветской России, читать такое и больно и смешно: жизненный опыт показал, что государство очень охотно рвется к тому, чтобы навязывать своим гражданам, что им читать и как им думать. Однако это никак не сводит наши души в ад, если мы не сгибаем их приспособленчеством. Жизнь разнообразней полисного мышления Аристотеля, и в силу этого отменяет множество его рассуждений.

Аристотель, правду сказать, и сам отвергает это свое рассуждение, когда начинает говорить о трех видах счастья – скотского, деятельного и созерцательного. Созерцательное благо и счастье для него выше блага политика, не говоря уж о простом народе. Но выглядят эти его рассуждения так же подозрительно, как заигрывания с Властью: он будто бы пытается логическими доводами убедить тех же власть предержащих, что они должны создавать условия мыслителям. Очень похоже на ту болезнь, которой болеют интеллектуалы в современном обществе…

Но нелогичность, непоследовательность и противоречивость, или, как писал Бернет, диалектичность Аристотеля настолько высока, что он и рассуждения о созерцательном счастье отменяет, чтобы всего через несколько строк заявить:

«Исследуемый вопрос проясняется также из нашего определения счастья, ибо сказано, что счастье – это определенного качества деятельность души сообразно добродетели. Что же касается прочих [благ], то одни из них даны как необходимое [условие счастья], а другие по своей природе являются подсобными и полезными орудиями.

Это, видимо, согласуется со сказанным вначале: мы полагали целью науки о государстве наивысшее благо, потому что именно эта наука больше всего уделяет внимания тому, чтобы создать граждан определенного качества, то есть добродетельных и совершающих прекрасные поступки.

Мы, стало быть, разумно не называем счастливым ни быка, ни коня и никакое другое животное, ведь ни одно из них не может оказаться причастным такой деятельности. По той же причине и ребенок не является счастливым» (Там же, 1099b, 25–30).

И вообще, нельзя считать счастливым никого, кто не прожил всю жизнь до смерти счастливо…

Мы вполне можем видеть, что ребенок счастлив. И не называем животных счастливыми лишь потому, что не понимаем, осознают ли они это свое состояние. Впрочем, кто видел, как собака после долгой разлуки радуется своему хозяину и, напрыгавшись и нализавшись, засыпает у его ног, вряд ли усомнится, что животные могут быть счастливы. По нашим понятиям…

Вопрос только в том, что такое счастье. Ведь никто не дал определения этому понятию. И я говорю о том, что мы видим счастье, пользуясь лишь своим бытовым понятием о счастье, а оно – лишь узнавание того, что мой народ называет счастьем. Однако слово «счастье» создано народом и предназначено обозначать именно то, что народ понимает под счастьем. В этом смысле мое понимание счастья совершенно, если оно совпадает с народным.