Рассказы разведчика

– Почему Вы и Ваша семья не в бункере? Это опасно, на улицах города идёт бой, – сказал я.

Хозяин квартиры, маленький сухонький старичок с лысой морщинистой головой, вынул руки из глубоких карманов бархатного халата, поправил очки и, не глядя на меня, неохотно ответил:

– Мы никогда не прятались в убежище. Даже во время сильных английских налётов.

– Почему?

– Скорее всего, из-за принципа. Если уж суждено умереть, то это лучше сделать в собственном доме, чем в душном подвале.

Я подошёл к балконной двери, дёрнул её за ручку и сказал резко:

– Погасите свет и откройте эту дверь.

– Там никого нет, там балкон.

– А мы никого не ищем, нам нужно выйти на балкон, только и всего, – ответил я с улыбкой.

Хозяин с трудом нашёл ключ в какой-то резной шкатулке, долго возился с разборкой светозащитного затемнения, и, наконец, открыл нужную нам дверь, предварительно выключив электролампочку.

Мы с Анатолием Горбатюком вышли на открытую площадку и увидели с большой высоты распростёршийся перед нами город. В глаза бросилось огромное играющее разноцветными огнями зарево над Берлином, который был впереди нас на расстоянии четырёх-пяти километров. Снизу долетали звуки ночного боя – грохотали автоматные и пулемётные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, ухали сорокапятимиллиметровые пушки, которые артиллеристы выкатили на прямую наводку. То тут, то там, вспыхивали и гасли яркие точки – ночную тьму в разных направлениях пересекали пунктирные линии трассирующих пуль.

Я обратил внимание на возвышавшуюся впереди по нашему движению тёмную громадину каких-то строений.

– Что же это такое? – сказал я, указываю Анатолию на эти строения.

– Это один из корпусов завода «Сименсверке», – услышал я позади себя голос старика. Оказывается, он тоже вышел на балкон, хотя я этого не заметил.

– Завод этот действующий? В нём есть рабочие?

– Нет. Он разбит американской и английской авиацией, людей в нём нет, одна охрана.

– А это что там, вдали блестит и светится? – спросил я у старого немца, указываю пальцем на серебристую ленту. Я догадался, что это такое, даже знал почти точно, но мне хотелось, чтобы немец подтвердил эту мою догадку.

– Это река Хавель, а за ней сразу же начинается Берлин, – охотно ответил он.

– А что темнеет вон там, в узком месте на берегу Хавеля?

– Это крепость. Или её ещё называют цитаделью. Это старинное мощное укрепление.

Я хотел задать немцу ещё несколько вопросов, но в этот момент поблизости раздался хлёсткий удар, и всех нас обсыпало кусочками битого кирпича и пылью. Это ударилась в стену дома немецкая разрывная винтовочная пуля.

– Товарищ старшина, фашисты нас заметили и обстреливают! – предупредил Анатолий Горбатюк, прячась за массивные перила.

– Что вы делаете? Немедленно прекратите курить и бросайте сигарету! – возмутился я, заметив, что старик стоял на балконе с зажжённой сигаретой. – Идите в дом и закройте дверь.

– Это немецкий снайпер, – опять сказал я. – И бьет он вон из того трехэтажного дома, что напротив нас.

– Точно фашистский снайпер. Сколько их здесь? Надо немедленно доложить о нем капитану, – сказал я, – бежим вниз, нам здесь делать больше нечего.

В комнате было темно, я плотнее прикрыл балконную дверь, включил электрический фонарик, направив луч света в пол, чтобы никого не обидеть своей бесцеремонностью и сказал:

– Мы уходим, извините за вторжение. Будьте осторожны, из противоположного дома бьет фашистский снайпер.

– Ничего, ничего, пожалуйста, – ответил старик и поспешно открыл нам входную дверь.

Подвал дома был уже забит солдатами нашего штурмового отряда. Разведчиков мы нашли в том же магазинчике. Рядом со старшим лейтенантом Фараоновым лежал капитан Л.П. Трембак, заместитель командира штурмового отряда и оба в бинокли смотрели на противоположную сторону улицы. Видимо, они обдумывали план наступления. Я доложил Фараонову о результатах разведки, предупредил, что впереди полуразрушенные корпуса завода и доклад свой закончил так:

– Товарищ старший лейтенант, на чердаке дома на противоположной стороне улицы сидит фашистский снайпер и ведет прицельный огонь. Его надо обязательно уничтожить, а то во время штурма он убьет немало наших бойцов.

Пока Фараонов обдумывал мои слова и пытался рассмотреть место, где засел снайпер, я некоторое время боролся с собой, потом неожиданно для себя выпалил:

– Разрешите это сделать мне, ведь я точно знаю, где он скрывается. А в помощь прошу взять вот его – Анатолия. Он тоже в курсе дела.

Фараонов вроде бы и не слышал моих слов, о чем-то тихо разговаривал с Трембаком, но потом вдруг, как это часто с ним случается, резко, даже сердито, как будто я был в чем-то виноват, выпалил:

– Давай, действуй! Даю тебе полчаса, пока вот капитан не начал еще наступление.

Я попросил у ребят еще две гранаты, засунул их в боковые карманы своей длинной комсоставской шинели, кивнул головой своему напарнику Анатолию Горбатюку, и мы вместе стали выбираться из магазинчика.

На глазах своих товарищей даже умереть не страшно. Страшно другое – не выполнить задания, на которое ты же сам напросился. На меня вдруг напала минута малодушия и я даже мысленно стал ругать себя за свой длинный язык. «А вдруг я не справлюсь с этим фашистом?» – подумал я, и мне стало не по себе. Я стал себя уверять и успокаивать, что фашистский снайпер так увлечен своими делами, что не заметит, как я подберусь к нему с тыла. Самое главное сейчас – найти дорогу на чердак. Незаметно у меня прошли слабость и неуверенность, и я стал думать, как лучше и незаметнее подобраться к дому, в котором сидел снайпер.

Здесь внизу на мостовой улице, по которой мы сейчас ползли, оказалось светлее и виднее, чем там, на балконе пятого этажа. А может быть это уже рассвет? Ведь скоро наступит утро 27 апреля 1945 года.

Еще издали, рассматривая этот дом, я убедился, что он действительно кирпичный, трехэтажный с большими высокими окнами, но не жилой, как я предполагал раньше. На фронтоне его парадного входа виднелась вывеска, но разобрать надпись было невозможно. Видимо, в этом доме размещалась какая-то контора или бытовая мастерская. А это значит, что все ходы и выходы из него хорошо и надежно закрывались. В нем нет привычных лестничных клеток и маршей, по которым я собирался пробраться на чердак. Моя задача усложнялась.

Мы без особого труда переползли улицу и оказались у стены соседнего дома. Выглянув из-за угла, я долго наблюдал, чтобы уточнить, откуда бьет фашистский снайпер. И мне это удалось. Крыша трехэтажного дома, так же как и всех остальных, была очень крутой и покрыта красной черепицей. Из чердачных комнат через черепицу выходили четыре окна в виде небольших флигельков. Из такого флигелька, третьего по счету и стрелял фашистский снайпер. Оба дома и тот, в котором засел фашист, и другой, у стены которого мы сейчас затаились, выходили друг на друга глухими торцевыми стенами, поднимающимися до самого конька крыши. Я заметил, что внизу к торцевой стене соседнего дома была сделана небольшая, одноэтажная, застекленная со всех сторон, пристройка. А по стене была проложена пожарная лестница, которая наверху оканчивалась не то площадкой, не то балконом с дверью на чердак. Я обрадовался такой находке, хотя понимал, что подниматься по этой лестнице рискованно и опасно. Но другого выбора у меня не было.

– В случае чего, прикрой, – сказал я моему напарнику и перебежал к пристройке. Я заглянул через стекло вовнутрь, но было темно, и я ничего там не обнаружил. Пришлось еще раз перебежать на другую её сторону и по водосточной трубе подняться на крышу этой пристройки. Через некоторое время Горбатюк повторил мой путь и оказался на крыше рядом со мной.

– Видишь окно? – указал я ему на торец соседнего дома, у которого мы только что были.

– Вижу.

– Если заметишь в нем какое-нибудь движение, стреляй сразу. Только из этого окна, единственного на всей стене, фашисты могут снять меня с лестницы. Конечно, если они там есть. Понял? И еще, обратно я буду возвращаться другим путем, постарайся найти меня и встретить.

– Добро, – ответил Горбатюк и лег за высокий козырек входа.

Только теперь я обнаружил, что пожарная лестница, проложенная по стене дома, почти на два метра не доходила до крыши пристройки. Я смог только дотянуться и взяться обеими руками за ее нижнюю ступеньку, но подтянуться и залезть на нее я не сумел. Мешала тяжесть оружия и боеприпасов. Я позвал Горбатюка, который подставил мне свои плечи и помог забраться на металлические прутья лестницы. Дальше дело пошло проще, я быстро поднимался наверх, но постоянно чувствовал, что в любой момент может раздаться автоматная или пулеметная очередь или даже одиночный винтовочный выстрел и я камнем свалюсь с этой высоты на крышу пристройки. Но когда я на несколько секунд замирал на лестнице, обхватив холодный металл обеими руками, чтобы перевести дыхание, я с тревогой смотрел на это единственное тёмное окно на торцевой стене соседнего дома. Мои силы быстро таяли, и подъём резко замедлился. Я чувствовал, что фашисты могут меня и не заметить, потому что громада соседнего дома заслоняла собой всю торцовую часть дома и отбрасывала тень от берлинского зарева. Но, когда я всё же поднялся на верхнюю площадку, то стал, как мне показалось, виден со всех сторон. Тень от соседнего дома уже не доставала до этого места. Выбравшись на площадку, я толкнул ногой дверь на чердак, но она оказалась запертой. Я толкнул её ещё сильнее – никакого эффекта. Внутри у меня всё похолодело. Некоторое время я стоял в полной нерешительности, не зная, что делать и что предпринять и ужас моего положения стал медленно заползать в мою душу. Я понимал, что воспользоваться гранатой для взрыва двери, я не могу, потому что мне самому некуда спрятаться от её осколков. Кроме того, фашистский снайпер услышит взрыв, поймёт в чём дело и примет меры. Внезапность моего нападения будет раскрыта. Что же мне делать?

«Спокойно, возьми себя в руки и помни, что нет безвыходного положения, а есть безвыходные люди» – прошептал я, как молитву, наставление старшего лейтенанта. Я прислонился спиной к двери, чтобы осмотреться и подумать о своём положении и почувствовал, что дверь не заперта плотно, хлопает от моих толчков спиной. Я внимательно осмотрел зазор между дверью и косяком и понял, что держит её не замок или защёлка, а что-то тяжёлое и массивное, чем она подпёрта изнутри. Мне удалось просунуть в щель ствол автомата и, воспользовавшись им как рычагом, нажал на приклад. Дверь подалась, внутри чердака что-то заскрипело и образовалась широкая щель, в которую я уже просунул приклад автомата. Мне удалось раздвинуть дверь настолько, что в неё пролазила моя голова, а дальше, сколько я не старался, ничего сделать не мог. Дверь не поддавалась больше ни на один миллиметр. Мне ничего не оставалось делать, как снять с себя ремень и шинель и обвешанные на мне гранаты и запасной диск. Ещё в детстве я уяснил на собственном опыте, что если в какую-либо дыру или щель пролазит твоя голова, то при определённом умении и ловкости ты можешь пролезть и сам. Действительно, мне удалось с трудом протиснуться в эту щель, затащить на чердак своё имущество и снова одеться. В чердачной комнате было темно, только оранжевым слабым светом выделялось небольшое оконце, первое по счёту, а фашист стрелял из третьего. Значит, если на чердаке комнаты, то мне нужно пройти ещё две двери. Следующая дверь оказалась не запертой, и я через неё проник в соседнюю комнату, открыл ещё одну дверь и увидел его. Точнее говоря только его зад и ноги. Туловище и голову фашистского снайпера закрывала круто поднимающаяся вверх черепичная крыша. Фашист почти наполовину влез в оконный флигелёк и опирался ногами на подставленный ящик. Раздался гулкий выстрел, и я увидел, как ещё дымящаяся гильза упала к его ногам. Этим выстрелом фашистский снайпер наверняка подстрелил кого-то из наших бойцов. Меня охватила непонятная ярость, я даже почувствовал дрожь в руках, захотелось броситься на фашиста, схватить его за горло и задушить своими руками. Но я сдержался, справился с охватившим меня волнением и заставил себя, как учил старший лейтенант, действовать разумно и последовательно. Я вытащил из кармана две гранаты и бросил их одну за другой под ноги фашисту, а сам спрятался за широкую дымовую трубу. С небольшим промежутком прогремели два взрыва. Дверь, через которую я бросил гранаты, была выбита взрывом, часть крыши проломанной и куски черепицы обрушились на пол чердака. Вся комната наполнилась едким дымом. Для страховки я бросил в заполненную дымом комнату ещё одну гранату и после её взрыва, забежал в комнату и увидел лежащего на полу мёртвого фашиста. Поодаль валялась его винтовка. Плетёная корзина лежала на боку, из неё выкатились на пол побитые и целые бутылки, хлеб, и консервные банки. Фашист, видимо, обосновался на чердаке надолго. Но я ему помешал. Я быстро поднял винтовку и, задыхаясь от дыма, стал искать выход из чердака. С трудом я отыскал его, но ещё труднее было сдвинуть с закрытого люка громоздкий деревянный шкаф, которым фашист забаррикадировал чердак. Подняв железную крышку люка, я спустился по винтовой лестнице на третий этаж, по парадному порталу сбежал на самый низ. Очередью из автомата разбил большое витринное стекло и вылез через него на улицу. Здесь я сразу же увидел бегущего навстречу мне Анатолия Горбатюка.

– Ну, как? – спросил он, беря из моих рук трофейную винтовку.

– Всё в порядке, фашистского снайпера больше не существует, – радостно воскликнул я. Но в это время над нами прошла пулемётная очередь, может быть, даже выпустили её наши пулемётчики, мы распластались на тротуаре. А я продолжал: – Пришлось бросить три гранаты. Понимаешь, боялся что выживет.

– И правильно сделал, – согласился Горбатюк, отползая за угол дома. Через улицу бежали стрелки и вели огонь из винтовок, их поддерживали наши пулемётчики, стреляя по чердакам и окнам домов, где сидели фашистские солдаты.

– А где наш взвод? – спросил я.

– Не знаю, надо искать, – ответил Горбатюк, и мы оба побежали вслед за наступающими бойцами.

За уничтожение фашистского снайпера на улице города Шпайдау сразу после окончания войны мне был вручён второй орден Красной Звезды, а Анатолий Горбатюк, который рискуя жизнью, сопровождал меня и сильно помог мне в этом деле, даже не получил благодарность. Больше того, через несколько минут после этого, во время штурма заводских ворот разведчик Анатолий Денисович Горбатюк будет убит. Такие несправедливости и нелепости на войне случаются не редко. Ещё от своего отца – старого царского солдата, я слышал старинную поговорку – «У кого грудь в крестах, а у кого голова в кустах». На войне у солдат бывают разные судьбы. Это и называется солдатским счастьем или несчастьем.

Мы бросились догонять разведчиков, но в суматохе уличного боя с постоянно меняющейся обстановкой, сделать это не просто. Нашли мы их в кювете объездной дороги перед проходной завода, корпуса которого я видел с балкона жилого дома.

– Товарищ ст. лейтенант, фашистский снайпер уничтожен. Вот его винтовка, – сказал я, указывая рукой на мой трофей, который всё ещё таскал Анатолий.

– Знаю, молодец. Мы слышали твои взрывы, после боя доложишь обстоятельно, а теперь давай включайся в наше дело, – ответил он. Он был занят разговором с Иваном Прокопьевым, командиром взвода пеших разведчиков, и мне показалось обидным его недостаточное внимание ко мне после того, что я сделал. Я обиделся и про себя решил: «Ну и пусть, больше никуда не пойду. Никакой инициативы, буду делать только то, что прикажут». Конечно, такого настроения и напускного упрямства хватило у меня на несколько минут.

Перед разведчиками возвышались тёмные корпуса огромного завода. Его опоясывала и уходила в темноту высокая, глухая кирпичная стена. И я подумал, как мы будем перелазить через неё, что бы проникнуть на заводской двор. Хорошо бы её разрушить фаустпатроном, но фаустпатрона я не вижу ни у кого из разведчиков. Чуть левее вижу приземистое одноэтажное здание проходной, радом с которым высокие узорчатые ворота. На фронтоне их красуется полукруглая вывеска «Сименсверке».

– Отдай мне её, – попросил Виталий, который держал в руках трофейную винтовку с оптическим прицелом и внимательно рассматривал её. – Как-никак я снайпер.

– Пожалуйста, бери. Она мне не нужна, – ответил я охотно.

Я понял, что ст. лейтенант уже в деталях договорился с командиром штурмового отряда майором Чернышовым о предстоящем штурме заводских ворот и проходной, и ждал сигнала для атаки. Вот заговорили два наших станковых пулемёта, в небо взвилась красная ракета и ст. лейтенант негромко скомандовал:

– Ребята, вперёд! – и сам первым бросился через пустырь, отделяющий разведчиков от проходной завода. Мы с Анатолием Горбатюком, ещё не успев как следует отдышаться и разобраться в обстановке, тоже побежали за разведчиками. А разведчики рассыпались по пустырю и с нескольких сторон приближались к заводской стене. Вот уже несколько человек укрылись под её высоким отвесом, бегут к воротам. Я бегу за Горбатюком и думаю: не отстать бы. Хорошо, что у меня нет лишнего груза – трофейной винтовки. Что бы я с ней делал? Проходная без окон, но у неё несколько входов, в которые сейчас вбегают разведчики. Многие из них столпились у ворот и безуспешно пытаются открыть их. Кто-то карабкается вверх по согнутым в узоры металлическим прутьям. Мы с Анатолием подбежали как раз к этой группе и, забросив автоматы за спины, тоже полезли вверх. Только теперь я заметил, что со стороны заводского корпуса, видневшегося в глубине двора, ведётся обстрел ворот и проходной. Там немцы. Вдруг на меня сверху падает кто-то из разведчиков и сшибает на землю. Хорошо, что я ещё не высоко поднялся. Я наклоняюсь к упавшему, чтобы помочь ему встать на ноги, и узнаю в нём Анатолия Гарбатюка. Его глаза закрыты, а голова беспомощно свисает в низ. Почувствовав неладное, я начинаю его тормошить, а когда расстёгиваю его бушлат, то вижу пулевое ранение на груди. Немецкая пуля ударила в грудь молодого разведчика, прошла на вылет и оборвала ему жизнь. Я оттащил убитого друга к стене и громко крикнул:

– Санитары, ко мне!

А разведчики уже спрыгивают на землю по ту сторону ворот, бьют чем-то по массивным засовам, гремят железом. И вот ворота медленно, со скрипом, начали отворяться. Через пустырь с винтовками наперевес бегут бойцы штурмового отряда и устремляются в открытые ворота.

– Санитары, ко мне! – кричу я снова.

Ко мне подбегают два санитара с носилками, и я помогаю им уложить на них тело убитого разведчика. Так погиб ещё один наш разведчик Анатолий Денисович Горбатюк, девятнадцатилетний парнишка с Украины, который не дожил до Победы всего десять дней. Мне было до слёз жалко Анатолия, ведь в последних боях за Берлин мы как-то сдружились и сблизились, старались чаще быть поближе друг к другу. И вот на тебе! Нет больше моего друга. Он погиб так нелепо и так неожиданно. Я стоял у ворот завода «Сименсверке» и глазами провожал носилки, на которых лежал мой новый товарищ, который мог стать моим настоящим другом, но не успел.

Между тем, штурм заводских корпусов успешно продолжался. Батальоны полка везде теснили фашистских солдат, вышибали их из укрытий и один за другим занимали огромные полупустующие корпуса, похожие на ангары. Пройдя завод насквозь, разведчики, а за ними бойцы штурмового отряда и других батальонов, заняли ещё несколько жилых кварталов в городе и ровно в 5 часов утра 27 апреля 1945 года вышли на западный берег реки Хавель, полностью очистив город Шпандау. По ту сторону реки хорошо просматривались кварталы Берлина, в которых продолжался бой. Посреди реки виднелся большой остров Эйсвердер, но мост к нему был разрушен. В это же время к берегу Хавеля вышли с боями и другие полки нашей дивизии. Ближайшая задача была выполнена, и Берлин ещё плотнее был зажат в железное кольцо наших войск.

Я сказал, что в 5 часов утра город Шпандау полностью перешёл в наши руки. Но, оказалось, что не совсем так. Недалеко от завода в центре одной городской площади стоял массивный костел с высоким остроконечным шпилем. За стенами этого костела, как в крепости, засели фашисты и продолжали отстреливаться через узкие оконца, никого не подпуская к костёлу.

Я узнал об этом тогда, когда неожиданно к старшему лейтенанту Фараонову прибыл офицер связи и передал ему приказ командира полка, немедленно взводу разведки прибыть на его НП. Подполковник М.П. Дудинцев и его заместитель по политической части Г.И. Жмуренко как раз обсуждали создавшееся положение и что нужно сделать, чтоб быстрее ликвидировать этот последний очаг сопротивления гитлеровцев.

Начинался новый день, а в светлое время суток ничего было думать о штурме – было бы много напрасных жертв, так как у фашистов имелось несколько станковых пулемётов. Применение артиллерии тоже исключалось – вокруг были жилые дома. Подполковник Жмуренко предложил предъявить засевшим в костёле фашистам ультиматум о сдаче в плен. Может быть, они пойдут на это. Сейчас, в последние дни войны, а это все понимали, участилась добровольная сдача в плен фашистских солдат, если их поставить в безвыходное положение. В качестве советского парламентёра была предложена кандидатура начальника разведки полка старшего лейтенанта Фараонова. Вот почему так срочно он был вызван к командиру полка.

На пути к Н.П. Фаранов успел кое-что выведать у офицера связи, молоденького лейтенанта о причине его вызова и когда командир полка спросил его:

– Знаешь обстановку?

Он ответил:

– Знаю, товарищ подполковник.

– Пойдёшь к немцам?

– Пойду, товарищ подполковник.

– Возьми с собой переводчика и ещё одного разведчика и больше никого не надо. Хватит вас троих. Даю вам десять минут, приведите себя в порядок. Всё остальное мы приготовили сами.

Этот разговор, произошёл у меня на глазах, и только тогда, когда Фараонов назвал меня и Виталия Чеботарёва своими спутниками, я понял, о чём идёт речь, и страшно заволновался. А беспокоился я не за свою жизнь, я уже сказал, что на глазах людей смерть не страшна, а за то, что я могу не выполнить свою, как мне казалось, высокую миссию.

Наблюдательный пункт командира полка находился в квартире жилого дома напротив костела, и наблюдение велось прямо через обыкновенное окно, выходившее на площадь. Нас провели в соседнюю комнату и два ординарца Дудинцева и Жмуренко начистили нам сапоги, пришили недостающие пуговицы на шинелях и бушлате, заменили у меня поясной ремень, а Виталия Чеботарёва заставили надеть новую пилотку вместо какого-то шлема, который он носил постоянно в последнее время.

Начищенные и подтянутые мы предстали перед нашим начальством. Дудинцев и Жмуренко бегло осмотрели нас и ничего не сказали.

– Пойдёте с белым флагом в руках через площадь к главному входу в костёл, – начал своё напутствие командир полка: – и на словах передадите

< Здесь текст утрачен>

Выглянув из-за угла, я увидел площадь, точнее говоря, часть её, на которой не было ни одного человека. Оттуда доносились винтовочные и пулемётные очереди, как с нашей, так и с немецкой стороны.

– Как ведёт себя немец? – спросил Жмуренко у майора Чернышова.

– Обыкновенно, как всегда. Постреливает, но большой активности не проявляет. Мы тоже держим его под постоянным обстрелом, – ответил майор.

– В таком случае, начинаем действовать, – сказал Г.И. Жмуренко и посмотрел на часы. – Сейчас 8 часов 25 минут.

Майор Чернышов отдал команду, и стрельба с нашей стороны сразу прекратилась, видимо, наши стрелки были заранее предупреждены об этом. Два офицера вышли на середину переулка, подняли вверх руки с ракетницей и одновременно выстрелили. В небо взметнулись сразу две зелёные ракеты. Офицеры быстро перезарядили ракетницы и снова одновременно выстрелили. В небо взметнулись сразу две зеленые ракеты. Офицеры быстро перезарядили ракетницы и снова одновременно выстрелили. Так с небольшим перерывом в небо было послано шесть зеленых ракет.

Прошло несколько томительных минут ожидания. Фашисты тоже прекратили стрельбу. Они, конечно, ни о чем не догадываются, но тоже не стреляют, выжидают, припав к амбразурам. Тогда офицеры-ракетчики еще дважды пустили в небо парные зеленые ракеты и мы, сделав несколько шагов, вышли из-за угла большого многоэтажного дома и оказались на площади.

Впереди идет старший лейтенант Фараонов. Он двумя руками держит древко с развивающимся над его головой белым флагом. Полотнище большое, плещется от встречного ветра, временами касается моего лица. Я иду по левую руку капитана и зорко смотрю вперед, а по другую сторону ходко идет Виталий Дмитриевич Чеботарев.

В нашем полку не было громкоговорящей радиоустановки. Такая имелась в политотделе дивизии. Ею заведовал мой старый друг красноармеец-агитатор Алексей Курский. По моему предположению, надо было бы перед нашим выходом к немцам известить их об этом по радио. Выпущенные зеленые ракеты они могут истолковать по-другому, а увидев нас, не разберутся в чем дело и подстрелят, как солдат противника, попавших им на мушку. Вот о чем я думал, выходя на площадь.