Кировская весна 1938-1939

Немедленно по прибытии в Австрию гитлеровские эмиссары приступили к систематическому захвату государственного аппарата. Во всех городах были немедленно смещены власти и органы самоуправления и на их место назначены гитлеровские ставленники. Штурмовые отряды, которые были вооружены в течение дня, производят повальные обыски и аресты. Во многих местах гитлеровцы устроили избиение антифашистов, членов «Отечественного Фронта», евреев. В ряде крупных городов были разгромлены еврейские лавки и магазины. Гитлеровцы заставляют силой население выстраиваться вдоль дорог и улиц для «встречи» германских войск. Всякая попытка уклониться от участия во встрече подавляется с неимоверной жестокостью.

Штурмовики обыскивают прохожих на улицах, пассажиров в поездах и на вокзалах, причем пассажиры поездов, идущих в Италию, Швейцарию и Чехословакию, были обобраны до нитки.

Среди арестованных находятся многие члены австрийского правительства, в том числе канцлер Шушниг. Сообщают также об аресте венского бургомистра Шмидта и комиссара по делам печати австрийского правительства Адама.

Все организации «Отечественного фронта» распущены. Здание центрального правления «Отечественного фронта» в Вене занято австрийскими гитлеровцами. Многие лидеры «Отечественного фронта» бежали в течение прошлой ночи в Чехословакию, Швейцарию и Италию. Покинула Австрию также вдова Дольфуса, убитого гитлеровцами в 1934 году, и бывшие министры Цернато и Штокингер, которые направились в Будапешт. В Вене гитлеровцы заняли редакции почти всех газет. Конфискованы газеты «Винер Цейтунг», «Рейхспост», «Нейгимагвельтблат» (орган Шушнига), «Дер таг» и «Штунде». Гитлеровцами заняты телеграф и венская радиостанция. Иностранные газеты, прибывшие в Австрию, сегодня конфискованы.

Сообщают, что австрийско-чехословацкая и австрийско-югославская границы закрыты.

*

ПОЗИЦИЯ ДЕРЖАВ

ЛОНДОН, 12 марта. (Соб. Корр. «Правды»). События в Австрии произвели очень большое впечатление и в Париже, и в Лондоне. Общественное мнение крайне возбуждено. Что касается позиции правительств Англии и Франции, то о ней можно судить по следующим фактам, опубликованным в печати. По словам «Дейли мейль», австрийский посланник в Лондоне запросил вчера английское правительство, какую помощь Шушниг может ожидать от Англии в случае «непредвиденных обстоятельств». Ответ английского правительства гласил, что о военной помощи Шушнигу со стороны Англии не может быть и речи. Такой же ответ Шушниг получил из Парижа.

После того, как германские войска перешли австрийскую границу, английские и французские послы заявили протест германскому правительству. Содержание протеста опубликовано в сообщении французского министерства иностранных дел, которое указывает, что «французский посол в Берлине заявил энергичный протест против применения Германией принуждения, имеющего целью силой навязать Австрии положение, несовместимое с ее национальной независимостью. Посол подчеркнул, что такие действия должны с неизбежностью привести к серьезным событиям, последствия которых трудно предусмотреть».

В Берлине встретили англо-французский демарш холодно. Германское правительство отклонило протесты британского и французского правительств, охарактеризовав их как «недопустимые».

{10}

14.03.38 Уинстон Черчилль

14 марта 1938 года

Палата общин

*

Трудно переоценить всю серьезность события, которое произошло 11 марта. Теперь уже можно смело утверждать, что Европа имеет дело с тщательно продуманным и выверенным по времени планом агрессии, который реализуется поэтапно, и единственное, что остается делать не только нам, но и всем остальным странам, которых, к несчастью, этот план непосредственно касается, – это либо вслед за Австрией подчиниться агрессору, либо принять действенные превентивные меры, пока еще есть время, для того, чтобы предотвратить удар или, если это не удастся, дать врагу достойный отпор. Выстоять в этой борьбе будет крайне трудно, но я убежден – и произнесенная премьер-министром речь еще раз подтверждает мою правоту, – что правительство Его Величества непременно придет к выводу о необходимости противодействовать захватчику, а палата общин, конечно же, поддержит правительство в его решимости отстоять мир в Европе или защитить свободу европейских наций в случае возникновения открытого вооруженного конфликта. Если мы будем и впредь мешкать, если будем без конца ждать дальнейшего развития событий, сколько бесценных ресурсов, ныне пока еще доступных нам для обеспечения собственной безопасности и поддержания мира, окажется растрачено попусту? Сколько друзей отвернутся от нас? Сколько потенциальных союзников, один за другим, исчезнут в жуткой пучине отчаяния? Сколько раз нам еще удастся добиться успеха лишь с помощью блефа, прежде чем за его ширмой соберутся реальные силы? Что станет с нами, например, через пару лет, когда германская армия наверняка намного превысит по численности французскую и когда все небольшие нации сбегут из Женевы и пойдут на поклон к непрерывно наращивающей военную мощь нацистской системе, чтобы выторговать для себя максимально выгодные условия?

{12}

18.03.38 Газета Правда № 76

В Наркомате иностранных дел

17 марта сего года по просьбе некоторых иностранных журналистов Народный Комиссар иностранных дел тов. М. М. Литвинов принял представителей иностранной печати, находящихся в Москве, а также представителей советской печати и изложил им точку зрения правительства СССР относительно международной ситуации, сложившейся в результате новых актов агрессии в Европе.

Во вступительных замечаниях тов. Литвинов указал, что он не предполагает сообщать представителям печати что-либо новое или сенсационное, ибо внешняя политика советского правительства хорошо известна и неизменна, и советское правительство не имеет никаких оснований пересматривать свою политику мира, пользующуюся поддержкой всего советского народа. Но как раз в наше время, прибавил тов. Литвинов, подтверждение твердости и неизменности политики представляет сенсацию в европейских условиях, поскольку в политике некоторых правительств наблюдаются частые колебания, крутые изменения и непоследовательность.

Переходя к изложению позиции СССР, тов. Литвинов сказал нижеследующее:

– Вступив в Лигу наций в целях организованного сотрудничества с другими миролюбивыми государствами, советское правительство не упускало ни одного подходящего случая для рекомендации наиболее эффективных гарантий мира, каковые оно видело в организации системы коллективной безопасности в рамках Лиги нации, а также региональных пактов о взаимной помощи против агрессоров. Советское правительство практически вступило на этот путь, заключив такой пакт с Францией и Чехословакией, пакт, не угрожающий при отсутствии агрессии ни одному государству.

Имевшие место в течение последних четырех лет нарушения международных обязательств по пакту Лиги и по Парижскому договору Бриана – Келлога нападения одних государств на другие давали повод советскому правительству выявлять не только его отрицательное отношение к этим международным преступлениям, но и его готовность принять активное участие во всех мероприятиях, направленных к организации коллективного отпора агрессору, даже пренебрегая неизбежным ухудшением его отношений с агрессором. Советское правительство при этом предостерегало, что международная пассивность и безнаказанность агрессии в одном случае фатально повлекут за собой повторение и умножение таких случаев. События международной жизни, к сожалению, подтверждают правильность этих предостережений. Новое подтверждение они получили в совершенном военном вторжении в Австрию и насильственном лишении австрийского народа его политической, экономической и культурной независимости.

Если случаи агрессии раньше имели место на более или менее отдаленных от Европы материках, или на окраине Европы, где, наряду с интересами жертвы агрессии, были задеты интересы лишь нескольких ближайших стран, то на этот раз насилие совершено в центре Европы, создав несомненную опасность не только для отныне граничащих с агрессором 11-ти стран, но и для всех европейских государств, и не только европейских. Создана угроза пока территориальной неприкосновенности и, во всяком случае, политической, экономической и культурной независимости малых народов, неизбежное порабощение которых создаст, однако, предпосылки для нажима и даже для нападения и на крупные государства.

В первую очередь возникает угроза Чехословакии, а затем опасность, в силу заразительности агрессии, грозит разрастись в новые международные конфликты и уже сказывается в создавшемся тревожном положении на польско-литовской границе.

Нынешнее международное положение ставит перед всеми миролюбивыми государствами и в особенности великими державами вопрос об их ответственности за дальнейшие судьбы народов Европы, и не только Европы. В сознании советским правительством его доли этой ответственности, в сознании им также обязательств, вытекающих для него из устава Лиги, из пакта Бриана – Келлога и из договоров о взаимной помощи, заключенных им с Францией и Чехословакией, я могу от его имени заявить, что оно со своей стороны по-прежнему готово участвовать в коллективных действиях, которые были бы решены совместно с ним и которые имели бы целью приостановить дальнейшее развитие агрессии и устранение усилившейся опасности новой мировой бойни. Оно согласно приступить немедленно к обсуждению с другими державами в Лиге наций или вне ее практических мер, диктуемых обстоятельствами. Завтра может быть уже поздно, но сегодня время для этого еще не прошло, если все государства, в особенности великие державы, займут твердую недвусмысленную позицию в отношении проблемы коллективного спасения мира.

Отвечая на вопросы представителей печати, тов. Литвинов сообщил, что полпредам СССР дано поручение довести до сведения иностранных правительств точку зрения правительства СССР, как она была изложена в вышеприведённом заявлении тов. Литвинова. (ТАСС).

{10}

01.04.38 Карта Европы

Аншлюс Австрии (принудительный захват Австрии и присоединение ее к Германии без боевых действий с вооруженными силами Австрии) 12 марта 1938 года привел к следующим изменениям политической каты Европы:

{РИ}

14.04.38 Грабин

В апреле 1938 года меня вызвали в Москву. Как в таких случаях нередко бывало, никаких разъяснений не было дано, лишь сообщили, что в Кремле состоится совещание, на котором необходимо мое присутствие. Какой вопрос будет обсуждаться, как готовиться, какие материалы могут понадобиться – об этом оставалось только догадываться. Впрочем, за четыре года работы в Приволжье я уже привык к таким вызовам и даже научился более или менее верно предугадывать их причины. На этот раз положение дел в нашем конструкторском бюро и на заводе не давало явных поводов для вмешательства высших инстанций. В подготовке совещания мы никакого участия не принимали. Следовательно, речь могла идти о вопросе, не имеющем к нам непосредственного отношения, а мое присутствие на совещании было необходимо в той же, вероятно, мере, что и присутствие главных конструкторов других КБ, привлечение которых обычно практиковалось при обсуждении проблем артиллерийского вооружения.

Приехав в Москву, я сразу же зашел в Наркомат оборонной промышленности к Борису Львовичу Ванникову, который в то время был заместителем наркома, – хотел узнать, какой вопрос будет обсуждаться на совещании в Кремле. Ванникова на месте не оказалось, в аппарате НКОП тоже никто ничего не смог сказать. Так и пришлось мне идти в Кремль без подготовки.

Совещание проходило не в том помещении, где обычно. В зале ожидания было очень много больших военачальников, которых я никогда не встречал на прежних совещаниях. Все это показалось мне необычным, но самая большая неожиданность была впереди.

Зал заседаний, куда мы вошли после недолгого ожидания, представлял собой просторное помещение, в котором амфитеатром были расположены скамьи. Впереди, между двумя огромными окнами, стоял стол типа письменного, только очень большого размера. За столом сидел маршал Уборевич, председатель Главного Военного совета РККА. Оказалось, что это совещание и было заседанием ГВС. В состав совета входили: Киров, Молотов, Тризна, возглавляющий Главное артиллерийское управление, инспектор артиллерии Воронов, председатель Арткома ГАУ Грендаль, начальник Генерального штаба Шапошников, начальники управлений родов войск, командующие войсками округов. На совещании, среди остальных приглашенных, присутствовали Ванников от НКОП, представитель Наркомата тяжелой промышленности, начальник КБ Кировского завода Маханов.

Открывая заседание, Уборевич сообщил, что будет рассматриваться вопрос об итогах испытаний новой 76 миллиметровой дивизионной пушки Кировского завода и о принятии ее на вооружение Красной Армии.

Меня это сообщение – как обухом по голове. О какой новой дивизионной пушке может идти речь, когда наш завод дивизионную пушку Ф 22 изготавливает? Странно. Но Уборевич не мог оговориться. Значит, военные дали задание Кировскому заводу, там изготовили новую пушку, Артиллерийское управление испытало ее и рекомендовало для принятия на вооружение. Почему же мы об этом ничего не знали?

Мне стало не по себе.

{14}

Впоследствии выяснилось, что по итогам заседания «Артиллерийское вооружение» Главного Военного Совета 28 июня 1937 года действительно были сформировано техническое задание, но к нам его не направили.

/Примечание Автора – о ходе заседания см. Кировская Весна 1936-1937/

Уборевич предоставил слово для доклада военному инженеру Главного артиллерийского управления. Поднялся представительный мужчина, положил перед собой текст и начал читать. Читал он хорошо. Отчет содержал результаты испытаний каждой группы механизмов пушки. Из того, что он говорил, явствовало: в пушке не было обнаружено никаких недостатков, все хорошо. Закончил он тем, что предложил новую 76 миллиметровую дивизионную пушку Кировского завода принять на вооружение взамен 76 миллиметровой пушки Ф 22 образца 1936 года.

Доклад произвел на меня двойственное впечатление. Первая мысль была: неужели не выявлено никаких дефектов? Если так, то кировцы молодцы, такую пушку обязательно примут на вооружение. К тому же несложный расчет показывал, что создали они ее довольно быстро. Теперь апрель 1938 года. заказ на пушку и тактико технические требования они могли получить в июле 1937 года. Следовательно, кировцы создали свою пушку меньше чем за полтора года. По тем временам это были прекрасные темпы.

Не только на меня, но и на остальных участников заседания доклад произвел, судя по всему, сильное впечатление. Это был первый случай, когда к принятию на вооружение рекомендовалось орудие без единого недостатка, выявленного испытаниями. После окончания доклада наступила небольшая пауза. Затем поднялся Киров, подошел к докладчику и задал вопрос, который во время доклада появился у многих:

– Скажите, пожалуйста, были ли в пушке обнаружены недостатки при ее испытании и если были, то расскажите о них.

Задав вопрос, Киров так и остался стоять возле инженера ГАУ. В зале воцарилась глубокая тишина. Все ждали, что ответит докладчик. Представитель ГАУ порылся в материалах и стал называть дефекты. Дефекты были разные – и крупные, и мелкие. Их оказалось так много, что по залу прокатился гул. И чем дальше он читал, тем больше называл недостатков, тем яснее для меня становилось, что на этом заседании пушку кировцев на вооружение не примут. В лучшем случае порекомендуют доработать конструкцию.

Что же из этого следовало? Какие выводы необходимо было сделать мне?

В сущности, я присутствовал на похоронах собственного детища – нашей Ф 22. И дело было не только во мне, конструкторе Грабине. Зачеркивалась, признавалась устаревшей не просто пушка Ф 22, а обрывался в самом зародыше целый род орудий, с которым все мы в нашем КБ связывали перспективы своей дальнейшей работы. Это был тяжелый удар.

На выбор у меня было два решения. Первое: отмолчаться на этом заседании или выступить в качестве специалиста, обсуждающего работу коллег.

Второе решение…

Давно замечено, что в трудных ситуациях мысль человека работает в сотни и даже в тысячи раз быстрее, чем обычно. Мне уже случалось сравнивать КБ с оркестром, а руководителя КБ с дирижером. Продолжая сравнение, можно с известной приблизительностью сказать, что я находился в том же состоянии, в каком находится композитор в минуты вдохновения, когда он, вопреки всем известным законам мышления, слышит всю свою будущую симфонию одновременно во всех аспектах Для него в эти мгновения ясны и идея произведения, и композиция, и мельчайшие подробности каждой части, каждой музыкальной темы. Не знаю, можно ли говорить о вдохновении применительно к моему случаю, но решение пришло ко мне со всей очевидностью даже раньше, чем докладчик закончил перечисление дефектов кировской пушки, обнаруженных на испытаниях. И это решение было продиктовано отнюдь не обидой, оно основывалось на целом ряде принципиальных и для нашего молодого КБ жизненно важных соображений.

Решение было таково: нашему КБ нужно во что бы то ни стало включиться в создание новой дивизионной пушки по тем же тактико техническим требованиям, которые предложили Кировскому заводу. Но одного желания было мало. Чтобы начать работу над созданием нового орудия, требовалось получить разрешение на эту работу. Кто мог дать такое разрешение? Главное артиллерийское управление? Сомнительно. Тризна и Воронов, передавая заказ на пушку кировцам, недвусмысленно дали понять, что они не считают наше КБ достойным внимания. Кто еще мог меня поддержать? Разве только Уборевич. Да, он как председатель ГВС РККА мог бы нам разрешить вступить в соревнование с кировцами Хотя надежды на это было очень мало: кировцы свою пушку уже испытывали и им предстояла только доработка, а нам нужно было начинать с бумаги. Успеем ли?

Представитель ГАУ закончил перечисление дефектов. Кто то из моих соседей заметил:

– Да, от пушки остались только дефекты…

Затем начались выступления. Мне нужно было многое обдумать, чтобы решить сначала для себя, – сумеем ли мы догнать кировцев? И решить быстро, тут же: просить разрешения на соревнование с Кировским заводом нужно на этом же заседании, другого удобного случая могло не представиться. Следует отметить, что тактико технические требования (ТТТ), заданные ГАУ Кировскому заводу, свидетельствовали об очень отрадном факте – о том, что идея универсализма ушла в прошлое: для новой дивизионной пушки угол вертикального наведения был определен в 45 градусов (вместо 75). ТТТ предусматривали также вес пушки в боевом положении около 1500 килограммов, скорость передвижения – 30 километров в час, вес снаряда – 6,23 килограмма, скорость снаряда – 680 метров в секунду. Иными словами, давая заказ на новую пушку, военные пошли на снижение мощности орудия. Вряд ли это было правильно. Наше КБ стремилось не снижать, а повышать мощность дивизионной пушки, делая ее одновременно легче, маневреннее. Я был убежден, что нынешние требования ГАУ к дивизионной пушке занижены. Однако выступать сейчас с просьбой разрешить создание пушки вдогонку кировцам, да еще по собственным ТТТ, означало наверняка получить отказ.

Да, требования заказчика расходились с нашим пониманием назначения дивизионного орудия. Но это не исключало дальнейшей работы. Эту пушку можно было рассматривать как переходную от Ф 22 к новой, более совершенной. Как я уже говорил, наше КБ давно поставило перед собой задачу создать в будущем такую дивизионную пушку, которая была бы мощнее и легче знаменитой трехдюймовки образца 1902 года. Это очень высокие требования, и они давали нам право браться за создание переходной конструкции.

Основная идея новой пушки была ясна: нужно использовать схему Ф 22 с некоторой корректировкой ее. Беглый анализ предстоящей работы не выявил никаких непреодолимых трудностей. Главным оставался вопрос о времени. В какие сроки мы должны уложиться, чтобы подать нашу пушку на испытания не позже кировцев?

Ответ на этот вопрос давал характер дефектов кировской пушки. Конечно, создатели ее и раньше знали о всех дефектах и уже вели доработку. Не по своей инициативе они подали «полуфабрикат» орудия для принятия на вооружение, их торопило Главное артиллерийское управление: «Примем на вооружение, а потом доработаете». Это свидетельствовало о том, что такая пушка очень нужна: ГАУ не решилось бы на такой шаг без острой необходимости. Это давало нам надежду. Но кировцы все равно были в гораздо более выигрышном положении. Сложность для них заключалась лишь в том, что, доделывая и переделывая отдельные узлы, им придется очень многое менять в конструкции. А это всегда трудно, иногда даже труднее, чем создание нового: в пушке все взаимосвязано, изменив один узел, становишься перед необходимостью менять другой. На этом кировцы обязательно потеряют и время и качество.

Словом, было маловероятно, что кировцы сумеют подать свою пушку на повторные испытания ГАУ раньше чем через 10 месяцев. Хватит ли нам этого времени? Я ответил себе: «Да»

Решение было принято. Я написал записку Уборевичу с просьбой дать мне возможность высказать свое мнение, положил ее на стол маршала и вернулся на свое место. В выступлениях я улавливал лишь общую мысль, но выступление Владимира Давыдовича Грендаля, председателя Артиллерийского комитета ГАУ, я слушал очень внимательно. Немногословен был Грендаль. Подверг резкой критике пушку Кировского завода, сказал, что над орудием нужно еще поработать. Заключил свое выступление так:

– Дивизионная пушка должна быть мощной, весом не более 1300 килограммов. Она должна быть значительно мощнее трехдюймовки и обладать гораздо более высокой маневренностью огневой и на марше.

Такой точки зрения придерживалось и наше КБ.

Выступление Грендаля помогло мне оформить свое. Я решил не вдаваться в подробный анализ дефектов кировского орудия. Цель моего выступления – получить разрешение на проектирование. А такую просьбу нужно основательно аргументировать. Я отдавал себе отчет, что меня могут поднять на смех, что на мою просьбу могут вообще не обратить внимания. Но выступать было нужно. Попытка не пытка. Пушку Ф 22 уже «зарубили». Защита ее – новая пушка на ее основе: продолжая конструкторский род нашей Ф 22, мы должны создать орудие более совершенное, чем пушка кировцев.

После Грендаля выступили еще несколько человек, никто из них не предлагал принять пушку Кировского завода на вооружение. Затем слово было предоставлено мне. Подходя к столу Ворошилова, я обратил внимание, что маршал смотрит на меня так, будто видит впервые. Да и трудно было меня узнать. Я был болен. За первые два три месяца болезни потерял больше 30 килограммов из моих обычных 96. Не успел я начать свое выступление, как поднялся Киров, вытянул руку в мою сторону и спросил:

– Разве это Грабин?

Я молчал. Киров подошел ко мне и, как бы продолжая, сказал:

– Что с ним? Его не узнать!

– Я не заметил, когда Грабин положил на стол записку, – проговорил Уборевич. – Прочитал ее и стал искать Грабина среди присутствующих. Но так и не нашел…

После этого небольшого отступления заседание было продолжено. Глухо и невнятно произнес я несколько первых фраз, затем справился с волнением. В заключение сказал:

– Из всех материалов для меня, как для конструктора, ясно, что кировцам на доработку пушки потребуется много времени. Я глубоко убежден, что за это время наше КБ сумеет создать новую пушку по тем же тактико техническим требованиям. Прошу вас, товарищ маршал, разрешить нашему конструкторскому бюро включиться в соревнование с кировцами.

Произнося это, я наблюдал за выражением лица Уборевича, но не заметил, чтобы он благоприятно воспринял мои слова. После меня выступили еще два человека, они продолжали критиковать пушку Кировского завода. Главный Военный совет прекратил обсуждение и принял решение, обязавшее кировцев доработать пушку и испытать ее. Ворошилов ни слова не сказал о моей просьбе. «Значит, не разрешил», – заключил я. Мелькнула горькая мысль: «Вот и продолжили конструкторский род Ф 22! Вот и конец всем нашим планам…» Нет, не мог я с этим смириться. Решил: подойду к Уборевичу и попрошу его лично. Все покидали зал заседания. Я поднялся и направился к столу маршала. В это же время к Уборевичу подошел Киров. Я заколебался. Подходить или нет? Хотелось поговорить с Уборевичем один на один. Не вышло. Будут ли Киров и Уборевич обсуждать мою просьбу? Шел я медленно и нерешительно, поглядывая на выход. Вдруг вижу – Киров повернулся ко мне:

– Товарищ Грабин, вы не уходите, сейчас мы будем решать вопрос о вас.

Это придало мне бодрости. Значит, еще не все потеряно.

– Почему вы не разрешили Грабину заниматься новой пушкой? – обратился Киров к Уборевичу, когда зал опустел.