Герой на подработке. Ищи ветра в поле

Снова наступила тишина. Влетевший через открытую дверь ветер погасил часть свечей. В комнате мгновенно стало ещё темнее. Могло показаться, что внутрь проскользнул сам мрачный король. Браст поспешил закрыть дверь и даже на засов, но её протяжный скрип заставил его попутно осенить себя защитным знаком. А затем за окном громыхнула молния, и с низких тяжёлых чёрных туч снова полило как из ведра.

– На хер эту Старканию, – задумчиво протянул Данрад. – Дела здесь закончим и в Ингшвард. Греться.

– Нет. Быть такого не может. Ну, никак! – невпопад воскликнула Марви, перестав морщить лоб. – Что-то мы упустили. Не мог он исчезнуть!

– А куды тогда делся? – резонно осведомился Данко.

– Не знаю я! Знала бы, так сказала.

– А раз не знаешь, то и молчи. Словно баба на селе панику нагоняешь.

Лучник тут же прикусил язык, но было поздно. Марви сильно пихнула его в бок. Совсем не по-дружески. Он в обиде на неё замахнулся, но Данрад грозно приказал:

– А ну харэ!

Бывшие любовники зло уставились друг на друга. Они снова поссорились и снова из‑за меня.

– Действительно. Пойду спать.

Марви первая покинула холл. Она, гордо выпрямив спину, неспешно поднялась по лестнице, а затем резко ссутулилась, нервно затеребила руки, и так и дошла до своей комнаты. Правда, в какой-то момент женщина с некой надеждой обернулась, словно ожидала что-то или кого-то увидеть позади себя, но там никого не было. Она грустно вздохнула, устало потёрла ладонью лоб да распахнула дверь.

Внутри комнаты было темно. Ставни из-за сильного ветра неприятно постукивали о стену дома. Кое-как, на ощупь Марви добралась до комода, на котором, как она помнила, лежало кресало да стоял подсвечник. С трудом ей удалось получить огонь.

Женщина поглядела на грубые руки, на которых новый крошечный ожог даже не заметен был, а затем повернулась в сторону кровати. Она присела на неё и… вдруг как будто очнулась.

– А где мои вещи? – подозрительно ощупывая матрац, удивилась Марви.

Сердце её заколотилось чаще. Она резко встала на ноги и испуганно осмотрелась. Со стороны могло показаться, что ей удалось сжаться в некий комочек. Марви на цыпочках и абсолютно бесшумно, как научилась, пробуя свои силы в воровской стезе, сделала несколько шагов и ухватила со стола длинный кинжал. Рукоять у него была схожа с сабельной, но дополнялась шипами. При желании, его можно было использовать как опасный кастет.

– Эй, – вновь подала голос Марви.

Никто не отозвался. Тогда она плавно начала обходить кровать в надежде, что рубаха, штаны и плащ просто-напросто каким-то образом свалились на пол. Почему бы им и не лежать с той стороны, где кровать от стены отделяла лишь неширокая тумбочка? Женщина двигалась медленно. А затем крепко зажала себе рот свободной ладонью, ибо увидела меня. И не помню, что мне там снилось, но я лежал на спине, положив скрещенные ладони на грудь. Поза идеально подходила для мертвеца, а покрывало, которое могло бы придать моему телу оттенок обыденности, я, видимо, скинул из-за жары. Поэтому Марви лишь на один скромный шажок подступила ко мне, а затем бросилась прочь из комнаты. Она бесшумно сбежала вниз по лестнице со скоростью ветра.

– Там! – хриплым шёпотом, воскликнула женщина, перевешиваясь через перила.

– Что там?

– Там труп. В моей комнате.

– Чей?

Марви выразительно посмотрела на Элдри. Та непонимающе глядела на неё и только. Но остальные догадались быстрее.

– Оставайтесь здесь, – приказал Данрад. – Сам проверю.

– А вдруг убийца ещё там? – резонно предположил Данко.

– Сам убью.

Вожак взял большую масляную лампу в левую руку и пошёл наверх. По дороге он снял с пояса топорик и, когда оказался на втором этаже, шёпотом спросил у Марви, которая поднялась вместе с ним.

– Точно Странник?

– Ага.

– Жаль.

Он цокнул языком, начиная строить предположения, кто же из своих мог так ему дорогу перейти, а после вошёл в комнату с «трупом». От лампы стало значительно светлее. Темнота недовольно попятилась, скрываясь в трещинках предметов и под мебелью, но свет всё равно нагло находил её и гнал прочь. Наконец, он оказался на моём лице.

Я тут же поморщился, выудил из-под кровати скинутое рваное покрывало и укрылся им с головой.

– Ах ты, скотина!

… Помните я писал, как ужасно просыпаться под жужжание мух? Так вот. Забудьте. Это меня тогда ещё в живот сапогом не пинали.

Глава 12

Я мрачно оглядел собравшихся уходить. Никто из них не то, что не пригласил меня с собой, а и вообще не прекратил делать вид, будто я не существую на белом свете. После моего задушевного сна Стая дружно объявила мне бойкот, а Данрад назначил меня бессменным караульным по дому вплоть до нашего отъезда из Ковальграда. Последнее означало, что я должен был безвылазно сидеть в большом холле, пялиться подобно Сороке на входную дверь и периодически обходить все помещения дозором.

Что может быть зануднее?

– А куда вы? – вдруг высунулся откуда-то Данко.

– Зазывала горланил, что звери какие-то чудесатые трюки под музыку делать будут. Я вот девочек и пригласил, – обстоятельно пояснил Сорока, кладя предовольной Элдри руку на плечо. Девочка уже закончила поправлять шнуровку на ботинках, и готовилась вот-вот выйти из дома.

– Ух! Я тоже хочу.

– Так пошли, – пожал плечами мой приятель.

Сороку не смутили нахмурившиеся брови Марви, и потому женщина с суровым видом спросила его:

– Ты чего? Зачем нам Данко?

– А вдруг фигня какая окажется, а не зрелище? Он шустро гнилой помидор куда надо кинет. Стрелок меткий.

Женщина невольно рассмеялась и смирилась.

– Эй, а я тоже хочу гнилые помидоры в морды швырять! – встрепенулся Браст.

– Так. Айда с нами все, кто зрелищ хочет! – добродушно воскликнул Сорока. – Вечереет, представление со зверями учёными скоро начнётся. Пошли, поглазеем!

Помимо Браста и Данко к ним присоединилось ещё двое. И стоило этой компании уйти, как почти сразу вернулся Засланец. Мужчина выглядел оживлённо, словно в недобром предвкушении дурного дела, шагал вприпрыжку и под конец едва не сверзился на пол от прыти. Все рассмеялись, но он был порядком подвыпивши, а потому не обиделся. В шутку показал язык да, увидев, что поблизости нет Элдри, громко поинтересовался.

– Эй, кто со мной тлахаться?!

Все рассмеялись ещё громче, даже я хохотнул, и в результате наш дружный смех Засланца расстроил. Он сплюнул на пол из-за произошедшей с ним оказии, и с осуждением осведомился:

– Вам зубы скалить али девок поиметь хоцца?

– Девок, конеш.

– Тогда кто со мной к шлюхам? Там на Пятничной улочке отменно лазвлечься можно, сказали. Бляди за четвелхак серебла даже дылху на жопе вылижут. Во!

– Бабла бы побольше, – печально вздохнул Окорок.

Он был очень охоч до доступных женщин и при этом никогда в изнасилованиях не участвовал.

– На двоих возьмём! – попробовал убедить его Засланец. – Пока какая у тебя в лхот берёт, я её с дхулой столоны пожарю.

– А чё так? Давай уж наоборот!

– Потёпали. Уступаю!

Щедрость Засланца осталась оценена по достоинству. Они, довольно шутя, вместе ушли. Но не одни. Реклама сделала своё дело. Насколько я понимал, из всей Стаи в доме теперь оставались только Данрад и Шептун. Они сидели где-то наверху и во всех подробностях обсуждали предстоящий визит в бани. Бани эти были сродни римским, но в целом с процессом мытья общего имели мало. Они являлись проверенным местом для заключения нелегальных сделок. Там толкалось много купцов и мошенников. Приличные горожане туда носа не показывали. Но на Данрада вышли люди, которые хотели обсудить какое-то крупное дельце. И встречу они назначили именно там.

– Давай шустрее. Бери, что надо, и сразу вниз! – раздался этажом выше рык вожака. Он редко когда приглушал голос.

Я уставился на лестницу. Мне было скучно и хотелось поскорее покинуть свой пост.

… А, если эти двое уйдут, то у меня появлялся шанс на самоволку! И оттого я завороженно следил, как ноги Данрада касаются ступеней. Я вовсю предвкушал прелести свободного времени!

Но вот вожак поймал мой заинтересованный взгляд.

… Он неуловимым образом понял. Всё понял.

– Думаешь, я уйду, так ты, скотина, сразу на свой чердак дрыхнуть отправишься?

Треклятье! Кажется, что нет.

– О чём ты, Холща? – невинно спросил я. – Я здесь караулю. До заката. Как ты и велел.

– Я велел. Ты караулишь… Да вот тебя самого, смотрю, ядрёна вошь, караулить некому! Куда все эти суки подевались?

– Ты же сам объявил вечер свободным. Вот они кто на представление, кто в бордель.

Нет-нет и нет! Не надо ничего выдумывать. Просто уйди и дай мне остаться в одиночестве!

– Угу, – задумчиво промычал он, и тут спустился Шептун.

– Готов я. Пошли.

– Неа. Погодь.

У меня внутри словно бы что-то оборвалось, когда Данрад смерил меня ехидным змеиным взглядом и ушёл на кухню, громко хлопая за собой дверью. Почти сразу оттуда донеслись звуки ударов, скуления Нинэлле и грохот бьющихся крынок.

Шептун вздохнул. Недовольно.

– Не люблю я так, – сказал он. – Ладно бабу поиметь да бросить или по горлу ей резануть. А так. Хуже скотины мучается… Тьфу!

Он снова тяжело вздохнул. Я тоже, но по своим соображениям. Ибо, что будет дальше, я понял. Всё понял.

Данрад вернулся минут через пятнадцать и поправил завязки на ширинке.

– Иди бабу лечи.

Великая Тьма, да сдохнет когда-нибудь эта Нинэлле?!

***

На кухню я не сразу пошёл. Разум понимал, что девчонка никак не виновата в моих мучениях, но я желал мщения. Даже такого слепого. А потому сначала посидел, зло глядя, как за окном качается облысевшая головка одуванчика, потом сделал обход по дому, неторопливо закрывая ставни на крючки. При этом задержался в комнате Марви. Мне показалось обязательным сжечь комок с заплесневевшими вещами. Их никто так и не постирал, а потому я чувствовал, что всего лишь благородно искореняю готовую пробраться в дом заразу. И только после этого в щедрости своей я зашёл на кухню выполнять приказ вожака.

На этот раз Нинэлле не потеряла сознания. Или, что навряд ли, уже пришла в себя. Они сидела, как маленький ребёнок, на корточках и беззвучно рыдала. Истерзанная, обнажённая, она казалась намного младше своих лет. Или же, напротив. Намного старше. Жидкие грязные патлы, в которые превратились её толстые рыжие косы, подошли бы разве что глубокой старухе. Плачущее лицо словно изрезали глубокие морщины. Да и телесная худоба говорила о старости. Девушка не смотрела на меня, когда я подходил. Лишь единожды подняла от пола взор отчаявшихся синих глаз, но увидев, что это не Данрад, снова углубилась в своё горе.

– Мне так неудобно тебя осматривать будет. Ложись, – постарался объяснить я, но Нинэлле словно меня не слышала.

Я повторил свою просьбу. Реакции не последовало. Тогда я хотел было помочь ей лечь, но она завизжала, вырвалась и юркнула в свой угол, как собака убегает в будку от разгневанного хозяина-самодура. Там она снова села на корточки и уставилась на меня злыми глазами… Так. Зверёныш. Не человек.

– Нинэлле, – как можно внушительнее постарался произнести я, подходя ближе. – Меня лечить тебя направили. Поэтому, если понадобится, я буду лечить силой. Давай лучше не будем мешать друг другу? Ложись. Мне надо осмотреть твоё тело.

– Не хочу! Не хочу! – выла она, но послушно легла на матрац и напряжённо вытянулась.

– А я-то как не хочу! – не внял чужой трагедии я и начал проводить ладонями по её коже. – Чего как дура терпишь? Ты же на кухне. Ножи от тебя убрали, но ведь вон ухват какой острый! Напоролась бы животом и всё.

– Нельзя. Грех, – испуганно выговорила она.

Кажется, её страх был со страхом смерти никак не связан. Умирать Нинэлле уже не боялась.

– Грех это, – пролепетали её губы. – Смерть – награда от боли жизни. Если самому себя награждать, то и на том свете всегда больно будет.

Да. Действительно. Она боялась не смерти – боли. А сейчас её вокруг этой девочки было слишком много.

– Глупости это, – презрительно хмыкнул я, и мою собеседницу снова затрясло от рыданий.

Тряска её тела мне мешала. Она сбивала концентрацию, а, между тем, восстанавливать здоровье девушки являлось делом тяжёлым. Прежние-то недуги не зажили до конца, а тут ещё новые.

– Не могу! Не могу больше!

– Чего ты там не можешь? Вон, предыдущих своих девок Холща отпустил. И тебя когда-нибудь отпустит!

Я сам не верил в то, что говорил, но мне надо было, чтобы она успокоилась. Сегодня Нинэлле не сломали ни одной кости, но по ногам девушки вяло текла кровь. Основные повреждения находились внизу живота. Я чувствовал там некие неприятные энергетические уплотнения. Как-то повредил Данрад ей лоно. Но чтобы целительствовать, мне надо было положить руку на промежность Нинэлле. Не тот я лекарь, чтобы как-то иначе лечить. Плохой. Слабый.

И как мне выправить произошедшее с ней, если девочка бьётся в истерике?

… Нет. Лучший пациент – это пациент без сознания. Однозначно.

Может как-то вырубить её?

– Отпустит?

– Отпустит, – заверил я столь уверенно, как будто недавно и не намекал, что ей лучше уйти из жизни. – Вернёшься домой. А, может, даже в городе останешься. Найдёшь себе хорошего парня да детей растишь станешь… Об этом же ты мечтала?

– Да.

– Вот и ладно. А сейчас постарайся расслабиться. Я опущу ладонь с твоего живота в самый низ.

Стоило мне это сделать, как Нинэлле сразу напряглась и машинально постаралась сжать бёдра.

– Так, – возмутился я. – Спокойнее.

Она постаралась послушаться меня, однако у неё ничего не выходило. И у меня по итогу плохо выходило заживлять трещины. Я для удобства ради постарался сместить ладонь ещё ниже. Разум девушки, называя даже моё прикосновение лекаря грехом, заставил ноги снова сжаться. Нинэлле зло буравила меня глазами, но… задышала чаще.

Как бы ни было истерзано молодое тело, оно всё равно откликалось на древний зов.

– Ты ни одного ребёнка не родишь, если будешь мне мешать!

– А я не хочу, – вполне спокойно сказала Нинэлле и снова взорвалась. – Больше не хочу ни детей, ни мужа! По своей воле я не дам ни одному мужчине прикоснуться ко мне. Это мерзость! Грязь и стыд!

– Что?

– Это отвратительно. Мерзко!

Слова, а также прозвучавшая в них уверенность, заставили меня вздрогнуть. В них мне почудилось что-то знакомое. Близкое.

… Да!

Это словно говорил я сам. Не тот я сам, что сейчас. А тот я, когда был совсем молодой. Тот, что вернулся в Чёрную Обитель из Юдоли. Да, наверное, если бы не воля случая, я бы и ныне сторонился женщин.

… Может пришла пора вернуть долг?

– Это твои планы на жизнь, мне до них нет дела. Мне тебя исцелить надо, – как можно равнодушнее сказал я. – Поэтому, будь добра, раздвинь ноги и, если иначе не можешь, закрой глаза.

Она действительно закрыла глаза и раздвинула бёдра. Я удобнее устроил руку на её промежности, слегка углубив один палец, и продолжил заживлять трещины… Но другой рукой, что целителю никак не требовалось, начал водить плавными кругообразными движениями у неё по животу, медленно увеличивая радиус и нажим. Я ощущал, как беспокойно забилось сердце девушки. Ей это нравилось (и, парадокс, но потому и не нравилось тоже!). Она снова напряглась, но я не остановился. Лишь через несколько секунд без суеты переместил ладонь на грудь, на крошечный миг задерживаясь на соске, затем нежно коснулся шеи и продолжил неторопливые массирования кожи у самого уха.

Для меня вдруг, ни с того ни с сего, стало делом принципа заставить Нинэлле желать плотских утех. И огонь этого вызова раззадорил меня самого. Я уже знал, что не покину кухню без собственного удовлетворения.

– Что ты делаешь? – Нинэлле не выдержала и спросила, когда палец моей руки скользнул внутрь неё. Впадинка давно стала влажной.

– Тс-с. У тебя немного порвано лоно. Не мешай мне.

Я снова лгал. Все трещинки уже соединились. Но мне и правда хотелось, чтобы девушка не мешала соблазнять её. Моя левая рука перешла к более активным ласкам, а правая вскоре утопила уже не один, а два пальца.

– Что это? Что со мной? Я умираю? – прерывисто дыша, прошептала Нинэлле.

– Тс-с.

Ещё немного… Вот оно. Пора. Столько времени сдерживаемое собственное тело желало делать всё иначе, но я себя контролировал и вошёл в девушку медленно, лишь в самый последний момент вытаскивая пальцы. Нинэлле снова напряглась, наконец-то открыла глаза, но я прикрыл их своей рукой. Зачем открывать веки? Ей так легче. Вот. Напряжение сразу ушло, губы раскрылись. Пальцы неуверенно стараются ухватить меня за спину. Бёдра задвигались в такт. А сердце, сердце-то как бьётся! И в чертах лица уже нет никакого страха. И вовсе оно не старушечье, а молодое и нежное. Полное надежд.

Глупости, короче, порой в мою голову приходят. Думать надо было не об этом. Да и вообще не надо было думать. Мне было хорошо. Нинэлле тоже. Мы стали одним, а после, когда затих последний стон, я разъединил охватившее нас единство. И всё вокруг стало ярче. Веселее. Беззаботнее.

Я откинулся на спину и лёжа старался натянуть снятые штаны. Нинэлле, скромно потупив глаза, не знала, что ей делать и на кого теперь злиться. Сидевшее в ней нечто холодное и чёрное дало трещину, но тепло и мир в душу пока так и не вернулись.

– Холще не говори, – вдруг вспомнил я о вожаке. – А то он совсем озвереет.

– Не буду.

Она вдруг горько заплакала.

– Эй. Ты чего? – я провёл ладонью по её щеке.

– Больно.

– Где больно? – искренне удивился я.

– Здесь.

Она ткнула кулаком по груди там, где находилось сердце.

***

К груди прижата девичья рука,

Пальцы как будто рану закрывают.

Но кровь не хлещет. Это ерунда.

… А чувство, деву скоро закопают.

Не умерла, но только кажется живой.

Она как призрак себя прежней, понимаешь?

И на вопрос дурынды: «Что со мной?»

Отвечу честно: «Ты так в ящичек сыграешь.

Давай! Забей на то, что в голове.

Твои мечты уже из мёртвых мыслей.

Твой туз, малыш, забыться в естестве,

А твои думы скисли и зависли.

… Бежать от них? Откуда и куда?

Куда ты от себя сумеешь скрыться?

Вся твоя боль никчёмна. Ерунда.

Придумай цель – всё сможет измениться».

Но где понять глупышке мой совет?

Страдать оно понятней и спокойней.

Из губ её сорвался новый бред.

… Без разума вела б себя достойней.

Она страдала как могла.

Кружилась в медленнейшем вальсе.

То, кажется, ещё жива.

То вдруг угасла

      в одночасье.

Думал ли я о том, насколько правильно поступил с Нинэлле? Нет, не думал. Мне было всё равно, что с ней. Она же так. Зверёныш. И неважно, что до такого состояния её довели люди. Люди, среди которых я жил. Люди, с которыми я делил еду и кров…

Они-то присутствовали в моём мире. Она – нет.

Элдри тоже присутствовала в моём мире. Дочка Эветты сладко посапывала, лёжа неподалёку. Светлые волосы, которые я ей безжалостно обрезал под мальчика полтора года назад, отрасли и сейчас растрепались, словно у разбойницы. Лицо светилось счастьем. Ей что-то снилось. Что-то хорошее. Быть может, те самые дрессированные собачки, на которых она ходила вчера смотреть во второй раз и из-за которых так поздно вернулась. Быть может, сюжет сна был иным. Не знаю. Мне просто приятно было смотреть на неё мирно спящую. Ведь она была рядом, и это было правильно.

А правильно ли что-то иное?

Да какая, великая Тьма, разница!

Хакуна матата. Кажется так, да?

Я тихо усмехнулся собственным мыслям и потянулся. Затем встал. На чердаке не имелось окон, но по суете, слышимой внизу, было понятно, что если ещё и утро, то уже плавно переходящее в день. Даже Элдри вернулась после заката, а она-то первая переступила порог дома, после того как все ушли. Ребята ни за что не встали бы на рассвете. А раз так, если я не ошибся в определении времени, то следовало поторопиться. Хорошее настроение Сороки, приведшего девочку с представления, конечно, позволило ему согласиться подменить меня. Но мне давно уже пора была спускаться на свой пост. Странно, что никто не напомнил об этом. Странно, что мне вообще дали выспаться.

За годы странствий я привык спать в одежде. По-другому никак, если нападение может произойти в любой момент. А потому я лишь придирчиво поправил расстегнувшиеся пуговицы рубашки, аккуратнее запихнул её края под ремень, да направился на первый этаж.

В холле царило оживление. Собранные со всего дома столы, ранее стоявшие впритык к стенам, составлялись в ряд. Окорок тащил сразу три стула. Все готовились то ли завтракать, то ли обедать.

– А, вот и ты. Ну наконец-то, – зевая, поприветствовал меня Лис, вставая с приевшегося мне стула. – Давай, занимай свой трон.

– Поем и займу, – буркнул я.

– А чего голос такой недовольный? – тут же взъерепенился рыжеволосый. – Если бы Драконоборец не сказал тебя не тревожить, всё одно б уже тут караулил. Вон. День на дворе.

Лис присоединился к Стае уже после убийства дракона, а потому Данрада называл не иначе как Драконоборцем. Так он словно отхватывал кусочек от чужой славы, и я не мог винить его в такой слабости. Я мог только ехидно посмеиваться про себя. Лису бы радоваться, какой славы он избежал, а он… во дурак!

Однако дурак или нет, но с чего бы это Данраду ко мне такую щедрость проявлять?

– А что у нас? Дело какое-то ночью?

– Агась. Ток не знаю какое.

Ну вот. Догадался. Я кисло улыбнулся собственной проницательности, положил руку на спинку «трона» да глянул за окно. Завтрак Стаи должен был состояться в полдень. Ха!

От таких мыслей я снова довольно потянулся, да, проигрывая в голове сюжет сна, пошёл на кухню. Хотелось взять ковш воды и умыться.

Нинэлле была там. Заканчивала кухарничать под надзором Борко. Парень смотрел на неё неприятно сальными глазами. Во взгляде мне виделась и некая издёвка. Ему нравилось запугивать эту девочку, и она испуганно озиралась на него, делая то или иное из своих дел. Дышать боялась. Однако, завидев меня, девушка на миг просияла. Но потом вспомнила о своём охраннике и кротко опустила голову вниз, продолжая шинковать зелень. Более не обращая на неё внимания, я взял ковш да умылся над бочкой. Сразу стало свежо и хорошо.

– Ну ты и спать, – меж тем заметил Борко. – Жизнь всю проспать не боишься? А, маг?

– Нет. Боюсь, что того времени, что я сплю, на всю мою жизнь мало будет.

Он меня не понял. Неудивительно. Ему не встречались маги с той силой, когда во сне нет нужды. До прибытия в этот мир я не спал около двух веков, и мне нравилось навёрстывать упущенное. Пока в этом есть необходимость, почему бы и не наслаждаться? Это как если бы смотреть кино… Я не испытывал вины за то, что ныне так расслаблялся.

– Все здесь? – донёсся до кухни громкий голос Данрада.

Мне показалось за лучшее поскорее выйти в холл. Поэтому я поспешно вытер лицо и покинул кухню. Вожак сразу обратил на меня внимание и даже кивнул головой на лавку – типа садись. Я сел. Вскоре Нинэлле поставила на стол тарелки и вынесла три котелка: пресная каша, посыпанная укропом и петрушкой, мясная подлива да варёные яйца. Затем уместила на свободном месте поднос с печёным творогом, нарезанным на куски. От аромата у меня аж слюнки потекли.

– А Малая где? – пристроился подле меня Окорок.

Хм… Бойкот отменяется?

– Спит.

– Ну, пусть спит.

– Ой, какое сегодня солнышко! – тут же послышался с лестницы детский писк.

Ну, правильно. Вспомнишь про беду, так вот и она. Элдри, перепрыгивая через ступеньки, быстро спустилась, но устроилась не возле меня, а ближе к Марви и сладкому печёному творогу. Глазки её блестели, глядя на вожделенное блюдо, а руки начали нетерпеливо теребить края тарелки.

– Иди лицо вымой сначала, – требовательно сказал я.

– Ух, – недовольно фыркнула она, посмотрев на меня так удивлённо, как будто до этого не замечала, но послушно сбегала на кухню. И судя по затраченному на то времени, наверно только руку в воду и макнула да, на ходу елозя ладонью по лицу, сразу рванула обратно.

Я дождался, пока она усядется на своё место, и «вскользь» полюбопытствовал:

– А постель застелила?

– Ну, Морьяр!

– А ну живо наверх! Пока всё не сделаешь никакой еды.

– Но тут запеканка!

– Чем дольше медлишь, тем меньше достанется… Засланец, передай-ка блюдо сюда. Я к себе поближе поставлю.

– Вот же тебе неймётся, – осуждающе покачал головой он, даже не думая выполнять моё распоряжение. – Пусть сидит себе девка хавает.

Элдри умоляюще уставилась на меня, но я был неумолим.

– Не будет такого.

Понимая, что спорить бесполезно, девочка, что-то зло бубня себе под нос, пошла к лестнице и грозно затопала ногами. Её детский гнев выглядел смешно, однако никто не смеялся. Некоторые уже приступили к трапезе, некоторые на меня недовольно покосились. Они считали, что я не прав. Но я-то знал, что я прав, и потому их мнение по этому вопросу меня не интересовало. Я преспокойно плюхнул себе в тарелку пшённой каши и, подумав, вытащил из котелка яйцо. Яйца давно мне разонравились, но их быстро разбирали, а мне казалось, что это неплохой перекус, если доведётся проголодаться до обеда. Лучше сразу взять и положить в карман плаща. Марви с аналогичной запасливостью поступила с запеканкой. Только отхватила она сразу два куска и положила их не себе на тарелку, а к Элдри. Правильно сделала. К тому моменту, как девочка вернулась, блюдо было уже пустым.