Беглец в просторах Средней Азии

Долина Иссыгаты почти лишена растительности и сплошь покрыта огромными глыбами гранита и других кристаллических пород. Лишь на склонах гор видны клочки чахлого можжевельника.

Есть тут небольшое русское поселение, и когда мы сделали остановку, чтобы купить хлеба, повозку мою окружила кучка пытливых обитателей, закидавших меня вопросами: кто я такой, откуда прибыл и куда направляюсь? Один из молодых парней протянул мне пригоршню плодов можжевельника и спросил, для чего они годятся, хороши ли для медицинских целей? Я вспомнил об использовании таковых в приготовлении можжевеловой настойки, но умолчал о том, не желая потакать российскому производству самогонки, и без того уже более чем достаточному. Хотя, с другой стороны, для них небесполезно было бы знать, как готовится джин, ведь арбузы в долине не растут, и приходится им гнать водку из зерна.

Далее, уже возле источников, ущелье становится весьма живописным. Воды источников бьют из-под земли на правом склоне ущелья у подножия вершины с зубчатым гребнем и снежниками наверху. Воды разнятся по составу и температуре и считаются в высшей степени целебными. Имеется ряд примитивных купален и домиков для посетителей. Выше источников в изобилии произрастает малина, и пока я таковой лакомился, вышла из зарослей пара косуль и спокойно прошествовала вверх по склону.

Облака клубились над вершинами гор, но ниже сияло солнце, и воздух был сухим, прохладным и бодрящим. Река Иссыгаты красивыми водами своими цвета бирюзы стремилась вниз, пенисто бурля по огромным валунам. Отсюда, через горы, по головокружительным кручам над обрывами лежит путь в высокогорную долину Суусамыр(95), известную своими пастбищами, куда летом киргизы перегоняют свои бесчисленные стада и табуны. Имеется множество свидетельств, что долина золотоносна. Пронюхав о её богатствах, большевики выслали туда своих агитаторов с целью обратить местное население – исконных кочевников в веру «евангельскую» по Карлу Марксу. Но киргизы не оказали миссионерам должного гостеприимства, зато спросили напрямую: «Когда вся эта ваша “свобода” сгинет и вернётся Ак-Паша (т. е. Белый Царь)?» Не приняли близко к сердцу киргизы доктрину коммунизма.

Неподалёку от целебных источников, на гранитной стене высечена тибетским шрифтом сакральная формула буддистов «Ом мани падме хум»(96). Задолго до появления православных завоевателей, задолго до внедрения ислама мирно процветали здесь бок о бок и гуманное учение Заратустры, и мрачная религия манихеев, и христианство, и буддизм. Рукою какого-то буддистского монаха из далёкого Тибета высечено было на цельной скале священное заклинание во имя Творца, давшего человечеству целебные источники в этой пустынной долине Тянь-Шаня – Гор Небесных.

Несколькими годами позже, когда судьба забросила меня через пустыни Средней Азии, вздымающиеся горы Кунь-Луня и Каракорума в Западный Тибет, и я спустился вниз по гранитным ступеням с заоблачных высот Караул-Давана в сказочную долину Нумбры(97), то видел подобные письмена во множестве на скалах возле бьющих из-под земли благотворных источников.

Кеклики (каменные куропатки) встречаются в долине Иссыгаты во множестве, и на выводки их натыкаешься постоянно. Петушки любят занять видное место на камнях и скалистых выступах, своим кличем зовя соперников к поединку. Они вовсе не обращали внимания на мою повозку и подпускали на расстояние вытянутой руки. Из ущелья Иссыгаты я направился прямо в долину Чу, в Пишпек, а кеклики всё бежали вдоль дороги и впереди экипажа, будто получая от этого удовольствие.

Там, где дорога выводит из ущелья в небольшую долину, можно видеть отложения каменной соли, достаточные, чтобы обеспечить потребности большей части Семиречья, однако даже такая несложная вещь как извлечение соли из раствора для нынешней «грамотной администрации» коммунистов – вещь непостижимая, в итоге налицо в крае нехватка соли, и стоит она дорого.

Затем я осматривал долины к западу от Пишпека, вдоль рек Сукулук, Ак-Су, Кара-Балта и др. Природа там почти та же, что и в местах, мною вышеописанных, только нет хвойных лесов; то же касательно животных и дичи. По дороге из села Дунганка на юг в долину Ак-Су, чуть западнее, мне удалось видеть крайне интересные доисторические остатки. На обширной плоскости протяженностью несколько милей в направлении подножий Александровского хребта расположились несколько рядов внушительных курганов, т. е. погребальные холмы. Таковые нередки в российских степях, поодиночке они разбросаны по всей южной России, степям Киргизии и равнинам Западной Сибири, но редко встречаются группами. В результате раскопок, которым были подвержены некоторые из южнорусских курганов, были найдены существенные археологические ценности. В нижних отделах, уже глубоко под землёю, обнаружены камеры с останками скифских вождей вкупе с их военачальниками, жёнами, слугами, любимыми боевыми лошадьми, оружием, одеждой, домашней утварью и т. д. – словом, со всем тем, что окружало покойного вождя при жизни. Нигде, однако, не видел я такого огромного количества курганов, как здесь. Помимо очень больших, были размера обычного. Без сомнения, это некрополь скифских царей древности, и разрастался он на протяжении столетий. Может быть, как раз те самые «Имперские Гробницы Скифов», о коих, наряду с жуткими ритуалами, с ними сопряжёнными, столь образно упоминал Геродот? Ежели так, сколь ценным представляется данное место для историков и археологов!

В октябре и ноябре я целиком был занят исследовательскими поездками в горные долины и ущелья южных областей Тянь-Шаня. Здесь местами лежат вечные снега; среди них нередко приходилось мне располагаться лагерем и добывать себе воду из снега и льда горных озёр. Немало страдал я от холода здешних высот, ибо не имел тёплых одежд и даже головного убора. Мой скромный достаток не позволял обзавестись подобной роскошью. Моя истрёпанная старая военная форма была единственной защитой от холода, и по ночам я спасался, дабы не замёрзнуть насмерть, только посредством добротного большого киргизского ковра, в который заворачивал себя на ночь.

Снег в этих горных долинах выпадает неравномерно. В некоторых снег накапливается в столь огромных количествах, что передвигаться невозможно, а иные остаются бесснежными всю зиму – таков бассейн озера Иссык-Куль, где снега не бывает никогда. Долина Арпа зимою многоснежна, в то же время расположенная рядом Ак-Су являет собою пастбища, где скот может великолепно перенести зимнюю пору и даже набрать вес. Реки южных долин, например Туйюнь, текут по направлению к границе с Китаем, они засушливы и летом и зимой, осадки там вообще редки. Как раз тут я был свидетелем одного престранного явления. Стояли сильные заморозки при полном безветрии, тёмно-голубое небо было ясным, прозрачным и безоблачным, атмосфера же весьма разрежена, ибо высота составляла около трёх тысяч метров над уровнем моря. Воздух был насыщен электричеством. Хвосты и гривы лошадей вздыбились самым необычайным образом, так что каждый волос торчал отдельно от других, что придавало животным вид весьма странный. Лисий мех на киргизских шапках издавал треск при поглаживании. Ночью всё, к чему прикасалась ладонь – кожа, обувь, волосы, одежда – начинало искрить и сверкать. Вода, пролитая из ковша, падала на землю как горошины, большими замёрзшими каплями, похожими на градины. Странно выглядело всё это, особенно падение замёрзших капель на сухую и пыльную землю.

Большую часть времени я проводил в поездках. В тёплую погоду я предпочитал ночёвки под открытым небом, где-нибудь возле реки с хорошим выгоном для лошадей. Однако с наступлением зимы ничего не оставалось кроме стоянки в русских деревнях, что было для меня истинным страданием. Гостиниц в крае нет, и нет даже почтовых станций. Чем-то близким к таковым являются караван-сараи или, по-местному караваны. Таковые даже внешне ничем не похожи на настоящие караван-сараи Кашгара и Бухары, ибо каждый представляет собою не что иное, как неимоверно грязный двор с единственною тёмною комнатёнкой без окон и очага, с земляным полом. По ночам всё это бывает наполнено грязною публикой, кишащей паразитами. В таких притонах воздух всегда удушливый, всё черно от копоти, и вонь стоит неописуемая. Я не мог оставаться в таких местах ни минуты, предпочитая спать в повозке, завернувшись в своё киргизское войлочное одеяло, даже когда температура снижалась существенно ниже нуля.

Вдобавок ко всем прелестям ночёвки в караван-сарае имелась ещё вероятность удостоиться визита красного дозора с целью проверки документов. Прибытие такового возвещали тяжкая поступь сапог, грохот оружия и потоки неистовой брани, ни на что конкретно не обращённой, а извергаемой, так сказать, для проформы, ради хвастовства.

Семиречье действительно славится низостью и грязью своих обитателей. Даже весьма зажиточные крестьяне обитали в крошечных грязных сараях с земляным полом, никогда не проветриваемых. Городские дома также не имели систем вентиляции, и зимой окна плотно и тщательно запирались и заклеивались. Зачем уходить теплу?..

В то время, о котором я повествую, категорически было запрещено иметь слуг. Советские постановления утверждали принципы равенства и принудительного труда. По субботам всему взрослому населению вменялось в обязанность являться на т. н. «общественные работы по благоустройству города» – то бишь очистки улиц, уборки снега и т. п. Разумеется, толку от этого было мало. Улицы оставались непроезжими от грязи; мосты через потоки, выполненные из больших, просто наваленных плит из камня, разрушались водой и превращались в подобие руин.

Поскольку я не состоял членом какого-либо красного профсоюза и не был зарегистрирован в казённых списках, то являлся, по сути, «свободным гражданином» и не обязан был участвовать в подобных работах. Но с другой стороны не был я и «трудящимся» и потому лишён был возможности добывать себе пропитание, равно покупать что-либо в советских магазинах, каковые только и были в наличии. Вообще не было ничего не национализированного и не «принадлежащего народу». Итак, я вынужден был обеспечивать себя пищей и всем необходимым для жизни, как мог. Но поскольку был уже приучен в течение долгого времени к «робинзоновскому» существованию на необитаемом буржуйском острове посреди океана Коммунизма, сии обстоятельства мне не сильно досаждали. Я не только не погиб от голода, но как ни странно, снабжал ещё своих друзей всякими излишками, даже мог посылать своей семье в Ташкент некоторое количество муки, масла и сала.

Недостаток был во всем, не только в продовольствии. Я делал всё от меня зависящее, дабы оказывать помощь моим друзьям, а потому род моей трудовой деятельности в городе был весьма разнообразен. Женщинам варил я мыло, изготовлял шпильки для волос; возвращаясь с гор, привозил им шерсть, чтоб вязали чулки и перчатки; удавалось раздобыть масла и мёда. Не говорю уже про охоту и рыбалку. В узких семейных кругах читал я популярные лекции по биологии. В деревнях торговал матой – грубой не беленой хлопчатобумажной тканью из Кашгара. Я правил повозками и даже пас свиней! Последнее занятие, по своей сути, было наиприятнейшим из всех прочих, ибо вовлекало меня в прогулки с одною молодой и очаровательной дамой. В ту пору все женщины благородного происхождения были вынуждены подчас заниматься самым тяжёлым и грязным трудом, как-то: мыть полы, пилить дрова, ухаживать за скотом, таскать воду, становясь тем самым предметом постоянных насмешек, колкостей и оскорблений со стороны «сознательных» пролетариев обоих полов.

Было настоящею катастрофой для девушки или женщины, если она обладала талантом в пении, танцах или в игре на музыкальном инструменте, либо просто имела привлекательную внешность. Таковые неизменно подвергались опасности быть привлеченными к тому, чтобы веселить и развлекать «трудящиеся массы» в народных театрах и коммунистических клубах. Спектакли, танцевальные вечера и маскарады всякого рода устраивались часто и были неизменно посещаемы «элитой» коммунистического сообщества, членами Партии в своих кожаных куртках и грязных штанах, с револьверами на поясе, красноармейцами, ну и, соответственно, – коммунистическими дамами. Посещение сборищ таковых, где пролетариат развлекал сам себя, безусловно, было делом небезопасным. Каждый подвергался неизбежной «проверке документов», то есть детальному осмотру – и мужчины и женщины, за исключением «партийных товарищей», имевших перед остальными особое преимущество в присвоении всего, что окажется под рукой и сгодится для Социалистической Власти, например, полевой бинокль, серебряные монеты и т. д. Представьте сцену, когда однажды обыскали одного сарта и под халатом нашли топор; таковой, разумеется, был изъят, так как ввиду нехватки полезного инструмента топоры были объявлены общенародной собственностью. Несчастный же сарт был отправлен в тюрьму. За сокрытие особо ценных предметов, таких как золотые монеты и украшения, можно было поплатиться жизнью.

Люди образованные и смышлёные трепетно отсиживались в своих бедствующих жилищах, тщательно занавешивая окна, дабы луч света не проник на улицу и не выдал буржуя, занятого чтением или работой – таковые могли быть достаточным основанием для вторжения Красного дозора и неизбежного ареста.

Нигде не было ни книг, ни газет, равно в обиходе ни писем, ни телеграмм. Вообще не было никаких новостей из России и внешнего мира. И только разные слухи кругом… будто генерал Юденич взял Петроград… что армия генерала Деникина достигла Курска… что конец Советской власти близок…

Однажды воскресным утром произошёл весьма интересный и, можно сказать, пророческий случай: во время завтрака служанка спросила меня, что мне снилось? Я отвечал, что снилось, будто мы остановили советский поезд, все вагоны которого были набиты комиссарами-коммунистами и деньгами.

– А в каком виде были деньги, бумажные или монеты? – вдруг попросила уточнить служанка.

– Деньги бумажные, старые добрые императорские банкноты.

– Значит, вы получите письмо с хорошими известиями, причём скоро, потому что сны перед праздником сбываются перед обедом, – заключила служанка.

– Буду надеяться, – вздохнул я, – ибо сто лет прошло с той поры, когда получал я весточку из Туркестана.

Чуть позже, когда приступили мы к своей скромной трапезе, подъехала к дому коляска, в коей сидело двое в кожаных куртках и шапках. Это могли быть, конечно же, коммунисты либо сотрудники ЧК.

«Вот они меня, наконец, достигли!» – промелькнула мысль. Перед тем как отпереть дверь, одна из женщин взяла меня за руку и препроводила в свою комнату. Открыв окно, она произнесла: «Если вдруг я громко окликну собаку, выпрыгнете в окно и бегите в том направлении». Она вышла и заперла за собою дверь.

Затем наступила пауза. Я сосредоточенно вслушивался и мог различить, как люди вошли в комнату, их разговор, смех; я ждал сигнала с минуты на минуту. Высунувшись из окна на улицу, я подумал, что если придётся выпрыгнуть, то надо будет закрыть окно за собою.

А затем они ушли. Дверь распахнулась, и младшая из женщин позвала меня с радостным оттенком в голосе: «Это не большевики, а два инженера, мы их знаем; они заглянули по пути из Ташкента в Верный и доставили огромный тюк, наверное, для вас. Ваш сон сбылся!»

Воистину, так оно и было! Большая упаковка содержала тёплую одежду, меховое пальто и шапку, в коих я нуждался столь отчаянно, и несколько писем от семьи. И всё-таки я утратил веру в подобные сновидения, где не раз снились мне деньги, но сны эти более уже никогда не сбывались!

Новости оказались дурными: гибель адмирала Колчака, приведшая большевиков в состояние неистового восторга. По сему случаю произведён был столь яростный салют из двух устаревших пушек на рыночной площади, что от выстрелов повылетали стёкла в домах близрасположенных, и это как раз в то время, когда новых стёкол достать было негде.

Мы были в подавленном настроении. Одна за другой рушились надежды на освобождение страны от бандитов, ввергнувших её в рабство.

Однажды, идя вдоль по улице возле дома, где проживал, встретил я одного знакомого из Ташкента; тот шёл прямо мне навстречу. Человек он был порядочный, ярый противник большевиков, однако я по-прежнему старался скрывать своё настоящее место пребывания. По таковой причине я сделал вид, будто сморкаюсь, прикрыл лицо платком и перешел на другую сторону улицы. Через пару дней я встретил его опять. На сей раз, попытка улизнуть оказалась бесполезною. Я отчётливо услышал, как он тихо назвал меня по имени, и потому приветствовал его по-дружески.

– Как это вы меня узнали? Неужто моя одежда и борода меня не скрывают?

– Разумеется, узнать не просто, но прошлый раз, увидев, сразу обнаружил контраст между лицом вашим и костюмом, а, взглянув ближе, узнал по глазам. Следует быть осторожным, ибо многие бежали из Ташкента в Пишпек во избежание голодной смерти; вас легко могут узнать.

К опасностям я привык, друзья мои всегда за меня опасались, когда в одиночку отправлялся я за пределы города, однако это было необходимо.

И дабы впредь избежать подобных встреч, подыскивал я подходящий повод для отлучек и говорил, будто отправляюсь охотиться на кабана в район нижних плёсов реки Чу. Река в самом конце своём исчезает среди пустыни, образуя ряд озёр и болот, поросших тростником – приют бесчисленных животных всяческих видов. Устанавливалась очень холодная зима, заморозки крепчали, и для поездок подобного рода складывались самые подходящие условия.

Глава XIV. Снова в опасности

В тростниковых зарослях реки Чу водятся олени и косули; сюда зимою спускаются с гор дикие овцы, и в особенном изобилии водятся кабаны; можно ещё встретиться с азиатским тигром; антилопа сайга (Saiga tartarica)(98) находит здесь убежище от слепящих метелей дикой степи. Последнее животное особенно интересно, ибо является последним представителем обширного рода антилоп «с хоботом», что были многочисленны в миоцене. Наиболее известен род Sivaterium(99) – огромное животное с небольшим хоботом, чьи останки были найдены в третичных отложениях холмов Сивалик в Индии.

У сайги имеется короткий, но совершенно ясно выраженный хобот, особенно заметный у самцов. Сайга – обитатель травянистых равнин, но не пустынных мест, – особенно многочисленна была в степях юга России вплоть до середины последнего столетия. В послеледниковый период являлась важным объектом охоты и пропитания племён каменного века, ареал обитания простирался на запад вплоть до восточного побережья Англии. Но теперь сайга на грани исчезновения, так как истребляется беспощадно ради добычи рогов её, что ценятся от 4 до 5 сотен золотых рублей за пару, т. е. порядка 40 или 50 гиней; продают их в Китае, где используются как средство народной медицины. Рога сайги с виду как у газели, но цветом подобны полупрозрачному янтарю. Российское правительство ничего не предприняло для защиты животного, а уж когда народ русский был осчастливлен «свободою, дарованной товарищами от коммунизма», возник даже особый вид спорта: явились охотники на «охотников на сайгу». Таковые отслеживали счастливого добытчика пары сайгачьих рогов, поджидали его в засаде, и, всаживая ему пулю в тело, становились обладателями добычи, легко превращаемой в денежный приз. Лишь безлюдная степь была свидетелем преступления.

Я содержал сайгу в домашних условиях; животное быстро приручается, если взято в раннем возрасте, и в неволи способно размножаться. Стоило бы разводить сайгу в степи, как маралов, для тех же целей; разведение маралов стало прибыльным делом в лесистых местностях Алтая, причём рога подлежат вывозу в Китай.

Помимо решения чисто охотничьих задач, эта поездка могла бы стать для меня полезной в отношении добычи свежего мяса для моих друзей и для меня лично. Мясо вообще стало очень дорогостоящей и трудно добываемой пищей, и в моём рационе оно исчезло вовсе. К тому времени мне удалось выправить свою берданку путём срезки части ствола и наладки прицела; теперь старушка стреляла исправно, в чём смог я убедиться, охотясь на дрофу.

Непросто было разыскать возничего, ибо не было желающих в лютую стужу отправляться в тростником поросшие дали. В конце концов, по распоряжению Совета рабочих, удалось заполучить молодого русского парня по имени Фёдор. Он был коммунистом, но я не особенно волновался на сей счёт, поскольку имел способ вышибить из его головы коммунистический бред, когда выехали мы в пустынные пределы. Напутствуемый сердечным прощанием от моих добрых друзей и хозяев дома, пожелавших мне избежать чрезмерных опасностей и не быть съеденным тиграми, отправился я в свою охотничью экспедицию.

Мой возничий не имел ни малейшего представления об управлении лошадьми и давал им полную волю двигаться по дороге, как им заблагорассудится, довольствуясь лишь тем, что дёргал иногда то за одну вожжу, то за другую. Он даже и не предполагал необходимости держать вожжи в руке, а просто привязал их к навесу коляски у себя над головой. Стоит ли удивляться, что мы имели неприятности уже до того как покинули пределы города: просто вывалились из экипажа, когда тот опрокинулся. К счастью я сумел вовремя выпрыгнуть. После того я, невзирая на коммунистические «возражения» Фёдора, настоял на том, чтобы он держал вожжи в руках постоянно, и разъяснил ему основы управления лошадьми. Однако вдолбить в тупую башку русского мужика, который абсолютно убежден, что наделен природой всеми знаниями от рождения и стоит гораздо больше, чем любой барин, можно разве что при помощи дубины. Когда мы спустились по крутому склону к мосту через реку Чу, то едва избежали волн глубокого бурлящего потока. То послужило своевременным уроком, вложившим в его коммунистические мозги толику здравомыслия. Далее на протяжении нашего пути уже не было особых происшествий.

Заночевали в русской деревне в доме престарелой пары зажиточных крестьян. Хозяин со своею супругой оказались учтивы и предоставили мне приемлемо чистую комнату, а сами вместе с Фёдором разместились на кухне.

Пока я пил чай и скромно ужинал, появился некий молодой человек, видимо, сын хозяина дома, подсел ко мне и представился как секретарь местного коммунистического комитета; он спросил, почему я сижу тут один со своим чаем и не пригашаю Фёдора присоединиться к ужину.

– Да потому что он мой кучер, – спокойно ответствовал я.

– Но он ведь тоже человек, как и вы. А все люди равны.

– Ни в коем случае, – возразил я.

– Но это доказано наукой!

– Как раз наоборот, наука доказала, что люди, равно как и животные, отличаются друг от друга, и на этом основан прогресс и развитие человечества.

– Но ведь оба вы граждане одной страны и равноправны; оба служите в одном учреждении и делаете одно дело, – продолжал упорствовать юный коммунист.

– Вовсе нет, – возражал я, – сможет ли ваш Фёдор выполнить гидрографический обзор вместо меня и начертить геологический разрез?

– Но он делает ту работу, что ему поручена!

– И делает её из рук вон плохо, не имеет о ней ни малейшего понятия. Я могу править лучше, чем он, и ухаживать за лошадьми также. Вот завтра поутру я сяду на место Фёдора и стану править, а он пусть следит за моими инструментами и делает съёмку русла реки.

– Но его этому не учили, – настаивал сей ученик Карла Маркса.

– Не считаете же вы, что те двенадцать лет моей жизни, что потратил я на своё образование, не даёт мне никакого преимущества перед тем, кто едва способен читать и писать?

– Все люди с рождения имеют равные права на все блага жизни, а потому всё должно быть поделено поровну среди всех, – от души твердил юноша избитые слова.

– С этим согласен, – ответил я с улыбкою, – отец Фёдора владел парой сотен акров земли, фермою, садом, четырьмя лошадьми, тремя коровами, овцой, свиньями, домашней птицей и т. д. Фёдор вместе с ним поставлял десятки фунтов сала, изрядное количество хлеба и масла, и всё это ничего ему не стоило. Коль скоро все люди равны, нам и платят поровну, двенадцать сотен рублей в месяц. На свой хлеб я трачу сто рублей и за кило колбасы плачу ещё шесть сотен рублей. Что остается сверх того и на сколько дней ещё хватит? Я с радостью готов разделить собственность Фёдора и отца его между нами поровну. А моя собственность вот она вся здесь. – И я указал на свой скудный багаж.

Коммунист промолчал, посидел ещё немного, встал, вышел вон и уж более не появлялся. Вскоре вошла его мать, которая подслушала наш спор за дверью. Она принесла яиц, отменную сметану и хлеб, и шепотом произнесла: «Не обращайте внимания на молодого дурачка и не обижайтесь на него. Он повелся с большевиками и совсем помешался».

На следующий день в момент отъезда моего она категорически отказалась принять деньги за гостеприимство.

Всю ночь падал снег, и дорога стала трудно проезжей, колёса вязли, и лошади с трудом тащили повозку. К темноте едва сумели добраться до следующей русской деревни, где надлежало нам сменить колёсный экипаж на сани. Помещение, которое нам удалось найти для ночлега, оказалось столь грязным и душным, что я предпочёл заночевать в повозке прямо во дворе. Ноги мои мёрзли, ибо кожаные ботинки не спасали от холода, пришлось ботинки снять. Пурга не унималась, меня заметало снегом, тапочки мои смёрзлись так, что я едва смог их надеть после того, как те немного оттаяли и стали мягче.