Беглец в просторах Средней Азии

Конфискация земель у киргизов в пользу русских поселенцев была не только беззаконием, но и грубым экономическим просчётом. За счёт малозатратного животноводства в Киргизии России удалось занять выгодное положение в Европе в отношении продаж огромного количества лошадей, овец и крупного рогатого скота, дешёвого мяса, кожи и молочных продуктов. А русские крестьяне могли производить лишь зерно, вывозить которое из здешних мест не было никакой возможности. Сверх того, большевики «исправили» ошибку имперского правления, но действовали по своим понятиям. К тому времени, когда я очутился в Семиречье, большая часть русских поселений была выжжена, разорена и полностью разрушена, а сами поселенцы либо перебиты, либо покинули свои плодородные земли, которые при управлении более благоразумном могли бы обеспечить благополучие всеобщее. В одной из деревень попутчицы меня покинули, и я продолжил путь один. На первой же станции, где надлежало сменить лошадей, почтмейстер сказал, что располагает одной лишь тройкой, и она уже затребована парой красных комиссаров, следующих в Верный (Алма-Ата, совр. Алматы – пер.).

– А покажите-ка их мандаты, – в свою очередь потребовал я, выражаясь как можно более официальным тоном. Рассмотрев их тщательно, я нашёлся с ответом:

– Смотрите-ка! Мандаты их выданы Исполкомом Верного, а мои – центральным руководством Ташкента и потому имеют приоритет. Ваш долг передать тройку мне.

– Вы правы, – вынужден был согласиться почтмейстер. – Я распоряжусь, чтобы тройку запрягли в вашу повозку.

Но теперь объявились сами комиссары и начали оспаривать права на лошадей, я же твёрдо стоял на своём, заявив решительным тоном о необходимости соблюдать «революционную дисциплину». Они тотчас же успокоились, но предложили компромисс: поскольку у них много военного груза, а у меня вещей немного, запрячь их экипаж, который по размерам больше моего, и двигаться дальше сообща. На это я согласился, и мы направились в Пишпек.

– Ведь Ваша фамилия Новиков, не так ли? – спросил один из комиссаров. – В Верном есть несколько Новиковых, быть может, они Ваши родственники?

– Они староверы, старообрядцы?

– Да.

– Тогда родственники наверняка. Напомните им обо мне, когда встретите.

Вот так я окончательно утвердил свою подложную личность. Об этом курьёзе стоит упомянуть, так как по чистой случайности, как раз в это время был один такой комиссар в Верном, коммунист, совершеннейший негодяй… с моей фамилией – Назаров!

Город Пишпек получил своё название от одного киргиза, чьи стада некогда паслись в местах здешних. Расположен в уютной зелёной долине у подножия Александровского хребта (ныне Киргизского, Кыргыз-Алатоо – пер.), являющегося частью Тянь-шаньских гор. Сей кряж вздымается круто от края долины до зоны вечных снегов, и в чистом воздухе легко различить многочисленные теснины ущелий, массивы гор меж ними, сверкающие ледники, яркие снежные откосы. Великолепная панорама!

Бесчисленные горные потоки чистой холодной воды стремятся с отрогов этого величественного хребта. Русла рек как будто выложены мозаикой из яшмы, конгломератов и прочих разноцветных пород, смытых с горных склонов. Улицы города, там и тут потоками горных рек пересекаемые, имеют вид своеобразный. Пишпек раскинулся на большой территории, как, впрочем, и другие города Семиречья. Широкие улицы окаймлены деревьями, много мест открытых, местами сплошь заросших травою, многочисленные сады, оросительные каналы по обеим сторонам улиц. Когда въезжали в город, заметил я парочку птиц-песчанок (песочник, мелкий кулик – Calidris – пер.), что прогуливались возле дороги с независимым видом.

Подъехали к гостинице, единственной в городе. Пока готовили мне комнату, вышел я на лестничную площадку, откуда, как с наблюдательного поста, был свидетелем забавного случая. Женщина, не слишком молодая и привлекательная, однако прилично одетая по тогдашнему времени в белое, нервически прогуливалась взад и вперёд возле лестничного марша, очевидно, кого-то поджидая. Вдруг она подхватила с обочины улицы приличных размеров булыжник. Спустя несколько минут из двери гостиницы вышла молоденькая девочка, плохо одетая и вида самого домашнего. Словно тигрица, женщина в белом набросилась на девочку и нанесла ей удар камнем по голове. Брызнула кровь, и обе заорали и завизжали как бешеные. Я уж решился разнимать дерущихся, когда те, выкрикивая что-то, переместились на улицу. Отовсюду стал прибывать народ, явился запыхавшийся милиционер – то бишь подобие полицейского, и я решил, что благоразумным будет для меня смыться в свою комнату. Но даже после этого судьбе было угодно, чтобы стал я свидетелем окончания столь необычной сцены. Попив чаю, вышел я в коридор гостиницы и увидел женщину и девочку, сидящих бок о бок. А перед ними с видом оратора на митинге, с двумя пистолями на поясе, весь в обличье чёрной кожи, предстоял комиссар, который оказался мужем женщины в белом. С самым внушительным видом он распространялся перед обеими о «коммунистической системе нравственности», красноречиво описуя, как они своим неприглядным поведением принижают достоинство и честь его как комиссара, коммуниста и командира местной милиции. Разъяснял он, как в Коммунистическом сообществе не бывало и не может быть места столь вульгарному чувству как ревность. Ревность! Что за буржуйщина! Чудовищно! Достойны наказанием было бы расстрелять обеих, но он по сердечному милосердию своему, как истинный сын пролетариата, готов великодушно простить. Красноречие командира местной милиции, очевидно, возымело своё действие на провинившихся, поскольку вечером я увидел всех троих мирно сидящими на нижних ступенях лестницы и лущащими семечки подсолнуха.

Позже отправился я в прогулку по городу. Некогда богатый, с процветающей торговлей город был мёртв. Базар пустовал, магазины закрыты и заколочены; люди вид имели подавленный и несчастный, взгляды их исполнены страха. Нигде не услышал я отголоска песен, не встретил улыбки. Не только русские, но и киргизы, сарты и дунганы(74) выглядели горестно-печально. Диктатура пролетариата тяжестью навалилась на эту удалённую, но богатую провинцию, где изначально каждый, за исключением горстки солдат и служащих, был сам себе господином, каждый горожанин имел свой дом и сад, каждый сельский житель – своё поле и двор, где до революции пуд пшеницы стоил десять копеек, мёд применяли для смазки колёс, так как стоил лишь семь копеек за фунт, а масло машинное – вдвое дороже. Здесь был край, где киргизы имели табуны из десятков и тысяч лошадей, пасли стада из сотен и тысяч овец, где доподлинно бедняк скитался по аулам в поиске подаяния верхом на лошади.

Отребье городов и местные криминальные сообщества явились в Туркестане строителями «коммунистического рая».

Чудовищные плакаты на стенах домов и в витринах пустых магазинов оповещали трудящиеся массы об успешном развёртывании мировой революции; грандиозную картину изображали карты мира, раскрашенные красным цветом в тех местах, где революция свершилась. Красной была вся Россия, Германия, Венгрия; темно-красной – Франция, Англия, Италия. Вся в огне Ирландия, Афганистан, Индия и Египет. Соединённые Штаты подпалены, и красные пятна появились в Австралии и Новой Зеландии. Только моря и океаны оставались ещё белыми.

Когда бродил я по базару в надежде купить немного свежего хлеба, то вдруг услышал звуки военной музыки: из-за угла одной из улиц показалась процессия с красными флагами. Ради предосторожности я занял позицию позади опоры здания одного из пустующих магазинов. Как обычно впереди шла ватага мальчишек и собак, а вслед за ними группа коммунистов с красными флагами. Среди них я распознал Александровича, бывшего директора технической гимназии в Ташкенте, который был уволен за воровство и считал себя обиженным «кровавым царским режимом». Далее шествовали солдаты Красной Армии и оркестр, фальшиво исполнявший Интернационал. За ними тащилась пара пулемётов и старое орудие. Процессию замыкал отряд Красной кавалерии. Обыватели, прохожие и прочие подданные «наисвободнейшей страны мира» робко прятались по своим домам и за ближайшими дверями.

На следующий день после моего прибытия в город, когда уже наступали сумерки, я вышел на мостовую возле гостиницы. Мой взор случайно пал на окошко, ярко освещённое стеариновыми свечами, что было роскошью тогда, доступной лишь комиссарам, и увидел лицо, мне знакомое: комиссара Гриневича из Ташкента. Во время войны он был немецким шпионом, а ныне – «полноценным» коммунистом, членом ЧК, сотрудничал с Пролетарским Университетом. Гриневич знал меня в лицо, а потому следовало мне скрыться от него как можно быстрее.

На следующий день я посетил дом одного моего знакомого, который прибыл в Пишпек из Ташкента несколько раньше меня. Дом его расположился над широкой долиной реки Чу, поросшей изумительно пышною зелёною травой, которая местами выше человеческого роста. В долине есть озеро, где обитает множество уток, и фазаны изобилуют в прибрежных зарослях; каждое утро в одном и том же направлении летят стаи дроф, а осенью прибывают огромные стаи стрепета (Microtys tetrax) – охотничье-промысловых птиц, ценящихся в гастрономическом отношении.

Как раз во время охоты на фазана знаменитый наш исследователь Н. М. Пржевальский неосмотрительно напился сырою водой, в результате чего заразился тифозною лихорадкой и скончался на берегу озера Иссык-Куль. Долина Чу (название имеет китайское происхождение) чрезвычайно плодородна, нигде более не встречал я столь великолепных овощей и такого отменного картофеля.

Климат Семиречья не столь жарок по сравнению с Ташкентом; зимы более протяжённы; снег выпадает ежегодно и держится месяц или два; весною достаточно дождей; лето не так продолжительно как там, но всё же достаточно сухое, так что в большинстве мест для ведения сельского хозяйства и промышленного садоводства требуется искусственное орошение. Хлопок здесь не произрастает, но великолепны условия для зерноводства и виноградарства, особенно в ряде горных долин со слегка каменистыми почвами. Вина здешние не столь крепки как ташкентские, но с лучшим ароматом, истинно великолепные столовые вина. Один мой хороший друг, А. Н. Иванов, специально изучавший виноградарство во Франции, заложил отменные виноградники под Пишпеком и стал производить вина. Он вложил в это предприятие значительные средства, но в 1919 году был расстрелян большевиками как «буржуй и эксплуататор трудящихся масс». На плоскогорьях и в межгорных долинах превосходно вызревают яблоки и груши, а в некоторых, защищённых от северных ветров, – даже абрикосы и персики.

Арбузы здесь не столь крупны как в Ташкенте, но по сочности и ароматности им нисколько не уступят, возможно, вследствие большего разнообразия сортов. Арбуз даёт такие обильные урожаи и настолько сладок, что, как будет показано дальше, даже явился источником «злоключений» для этой благословенной страны. Отличные результаты даёт в горных долинах табаководство, и табачный лист ни в чём не уступит крымскому. Опиум Семиречья пользуется большим спросом в Кашгаре. Природа щедро наделила край разнообразием полезной растительности.

Я покинул Пишпек и направился в Верный, где благодаря моим официальным рекомендательным документам, я устроился на службу в одном учреждении и был направлен осуществлять свои «гидротехнические изыскания» в долине реки Чу. В моё распоряжение был предоставлен лёгкий экипаж с парой лошадей и возничим. Это было как нельзя более кстати, так как давало свободу и независимость для жизни среди столь излюбленной мною природы.

Глава XII. В Семиречье

Моей первой экспедицией была поездка в горные леса верховий реки Чу и долины её притока Кебен. Благодатным сентябрьским днём выехали мы из города в восточном направлении. Лошади были свежими и взяли хороший темп рысцой по гладкой дороге, лёгкая повозка шла свободно. Легко было и у меня на душе, так что я с интересом озирался по сторонам, наблюдая края, мне до сей поры неизвестные. Слева протекала Чу с её заливными берегами и прибрежными зарослями; справа вздымались горы на фоне ясного утреннего неба, их заснеженный кряж сверкал как расплавленное серебро, а бесчисленные горные теснины, рассекавшие его, были темны и таинственны. Миновав ряд русских деревень с их неизменными трясинами грязи, мы выехали на обширную возвышенность, где покоились развалины древнего городища Баласагун(75). Среди сухой глинистой и бесплодной земли я мог отчётливо различить следы улиц, конюшен, оросительных каналов и крупных построек. Различимы были останки древних городских стен, башен, укреплений и палат. В Средние века это был населённый и процветающий город с множеством садов и красивых строений; он осуществлял бойкую торговлю с Европой и далёким Китаем. Его склады полнились дорогостоящими товарами, вышивными изделиями, драгоценностями… Но в двенадцатом столетии, после долгой и разрушительной войны, город был захвачен и разграблен Кара Китаем(76), вторгшимся с востока. Сорок и более тысяч жителей, включая женщин и детей, были подвергнуты резне на улицах Баласагуна; земля пропиталась кровью, и некогда процветавший город превращён был в кладбище и пустыню, в каковом виде пролежал восемьсот лет в центре богатого и плодородного края. Интересные предметы зачастую удаётся обнаружить среди развалин, особенно после сильных дождей, такие как древняя утварь, изделия ремёсел, драгоценные камни и ценные украшения. К счастью сухая почва возвышенности, на которой стоял город, ревниво укрыл эти археологические ценности от добытчиков будущих поколений, в частности от варварства русских крестьян и жадности законченных бандитов – коммунистов.

Эта часть Семиречья изобилует останками древности, курганами, старинными сооружениями и укреплениями: край плодородный и для жизни благоприятный, он всегда привлекал осёдлое население с давних времён. Одним из наиболее замечательных реликтов являются оссуарии(77). Они представляют собой удлинённые вместилища, выполненные из обожжённой глины с крышкой длиною от двух до двух с половиной футов в длину и от полутора до двух футов в ширину. Наружность украшена нехитрым орнаментом и иногда рисунками человеческих фигурок, голубей или животных. Внутри всегда находят человеческие кости, а более ничего; оные кости всегда заботливо очищены, без следов прилегающей плоти. Иногда окрашены красным. Каких-либо надписей в оссуариях не находили.

Что за народ установил столь необычный способ захоронения и когда сей народ жил? Описанный вид погребальных урн встречается в Туркестане повсеместно, где есть оседлое население, и явно соотносится с разными эпохами. Иногда, но редко, находят экземпляры с несторианским крестом на крышке. Много было предпринято попыток разъяснить значение этих урн, но все они более или менее умозрительны. Мне кажется, что ответ к загадке кроится в глубоко укоренившемся в человеке желании, чтобы его кости-останки покоились в его же собственном доме. Вплоть до настоящего времени в Средней Азии существует обычай останки богатых и выдающихся людей, скончавшихся где-то, возвращать в дом, который ранее был их собственным. Известный натуралист Н. А. Зарудный(78) рассказывал мне, как однажды он встретил в пустыне Кызыл-Кум двух киргизов, увлеченно занятых очисткой костей полуразложившегося тела с целью размещения их в жилище. В прежние времена, разъяснили киргизы, подобный способ «погребения» был широко у нас распространён; люди немагометанского вероисповедания, обычно использующие для захоронения тел гробницы и саркофаги, изготовляют погребальные урны для костей покойников из числа друзей и выдающихся людей, скончавшихся вдали от дома, дабы возвратить останки в родное жилище.

Въехав в большое и процветающее русское село Ивановка, где сделали остановку для еды и отдыха лошадей, был я немало удивлён царившей здесь атмосферой всеобщего веселья. Мужчины и женщины шествовали по улице в тесном содружестве; дикие вопли звучали повсюду; тут и там маячили какие-то пьяные люди, одни валялись без чувств на земле вдоль арыка, другие, промокшие до нитки, все в грязи и глине, цепляясь за изгороди, пытались выбраться из канав, в кои видимо недавно рухнули. И всё это с какой-то лёгкостью сердца… и головы. Воздух полнился пьяными криками, непристойными песнями и нечистой руганью, столь характерными для русских крестьян. По всей видимости некое празднество было в самом разгаре, и вся обстановка резко противостояла той, что царила в угрюмом и придавленном городе, который я покинул. В ряде жилых домов наблюдалось сильное оживление: женщины рубили арбузы на большие куски и швыряли их в чаны…

– Что это тут у вас за празднество такое? – спросил я служащего почтовой станции, где остановился. – Празднество? Какое там, – ответил тот презрительно, – нагнали самогона из арбузов и третью неделю пьянствуют. Научились делать заменитель водки и больше ничего другого делать уже не хотят.

– И долго ещё это будет тянуться? – А пока все арбузы в водку не перегонят. Боюсь, что ещё месяц будут пить и горланить.

Одна добрая женщина поднесла мне несколько отменных яблок, и взять за них деньги отказалась.

– Я работаю здесь, – говорит, – в конторе Комиссии по орошению, сторожем-смотрителем. У меня хорошее жалование и чаевые, наверное, больше чем у вас.

– Я получаю двенадцать сотен рублей в месяц.

– Ха! А я – три тысячи шестьсот.

– Как? Это больше, чем имеет наш начальник, у него оклад две тысячи. Что это за работа у вас такая?

– Платят не за работу, а сколько потребно для семьи. У меня четверо детей, а работа небольшая, пол подметать, да и то не всегда, раз в неделю, – весело отвечает собеседница.

Вот такие принципы у коммунистов – положение, как основа начисления дохода. Талантливый, многоопытный инженер получает меньше простой уборщицы. Каждому по потребности, хотя потребности рассчитаны на голодную диету. Хлеб двадцать пять рублей за фунт, мясо – сто пятьдесят.

Возле Ивановки есть очень интересный источник, где вода содержит селитру. Местные охотники воду выпаривают и получают селитру для изготовления хорошего ружейного пороха.

Дорога в город Токмак(79) шла через травянистую низину, местами поросшую кустарником: стога сена тут и там; фазаны, свободно бегающие возле дороги и среди кустов. Стаи уток над головой держали путь в края изобилия; телеграфные провода прогибались от бесчисленных ласточек, собиравшихся в осеннее путешествие на далёкий юг. Я с тоской и завистью смотрел на них. «Счастливы, маленькие птички! – думал я. – Свободны аки воздух! Вот бы и мне так улететь в волшебную землю Хиндустана!» Но, к несчастью, не было свободы в моей бедной стране, только рабство и насилие.

Ночь провели в Токмаке, ужасающе грязном городе, расположенном в низинной болотистой местности. В дождливую погоду ряд улиц для движения закрыт, поскольку есть настоящая опасность для экипажей быть поглощённым безвозвратно грязью. Были случаи, когда лошади тонули в трясине вместе с повозками и гибли. До сих пор ещё имеется некий запас камней и галечника в непосредственной близи от города, отменно подходящих для мощения улиц. Но, сохрани бог! – кто станет думать о подобных вещах в этой счастливой стране?

Ещё тридцать лет тому назад тигры встречались в окрестных тростниках, заходили в город и наводили беспорядки. Нынче о них забыли и думать, единственными дикими животными остались шакалы.

В Токмаке большевики не успели произвести существенных перемен. Город уберёгся и от ужасов, которым были подвергнуты Пишпек и другие города Семиречья. Деятели Советов здесь – все местные жители, никоим образом не расположенные к коммунизму; они просто изображали себя большевиками чисто внешне, дабы защитить свой город и район от вторжения грабителей и убийц. Часто даже так называемые комиссары, как авгуры (т. е. обманщики – пер.) древности, едва могли сдержать улыбку при исполнении своих правовых обязанностей. Но даже такие обстоятельства не смогли защитить некоторых деятелей, когда несколько неподдельных коммунистов с довольно дурной криминальной биографией появились на сцене. Доподлинно известно, что несколько из настоящих большевиков были расстреляны под тем или иным предлогом местными лже-коммунистами. То было хорошим приёмом, так как одновременно удовлетворялась кровавая жажда Центральной Советской Власти, доказывалась собственная активность, и пресекался приток отъявленных негодяев.

Я воспользовался преимуществами духа свободы в Токмаке и преуспел в добывании ружья – старой армейской берданки и боеприпасов в военных магазинах.

Один из ветеранов старой армии, ставший настоящим большевиком, занял должность командующего арсеналом. Зная из собственного горького опыта, какие удивительные и таинственные дела могут творить письмо и чтение, он откровенно сомневался, что стоящий перед ним тип в потёртом армейском плаще и старой кожаной куртке способен достичь подобных высот образования. Он произнёс: «Товарищ, если ты неспособен поставить свою подпись здесь, поди позови кого-нибудь расписаться за тебя». «Да ладно, – отвечаю, – уж как-нибудь изображу». И старательно вывел мною присвоенное имя – Новиков. «Знал бы ты, кого вооружаешь!»

В «Реввоенкоме», где надлежало мне получить мандат на оружие, председатель заявил, что не может выдать документ ранее, чем через три дня, поскольку болен секретарь, и некому заполнить форму.

– Но позвольте, – удивляюсь, – почему? У вас в конторе полно служащих, смотрите, вон сколько девушек!

– Так-то оно так, – соглашается председатель, – но они могут лишь переписывать готовые бумаги, а новых составить не умеют.

– Ну, коли так, позвольте мне самому себе выписать разрешение.

– А что, вы сами на это способны? – спрашивает недоверчиво.

Я быстренько набросал требуемый мандат, позволявший мне иметь ружьё и получать боеприпасы в Государственном арсенале, и запрещавший кому-либо изымать у меня всё это.

Стиль и содержание мандата понравились ему чрезвычайно, и он тотчас же подписал его и заверил печатью с серпом и молотом – символами Советской Социалистической Республики.

Затем он вдруг плотно закрыл дверь кабинета и обратился ко мне с вопросом:

– Я вижу, вы человек интеллигентный. Скажите, ради бога, когда всё это кончится?

– Что вы подразумеваете под всем этим? – спросил я в свою очередь.

– Ну, эта драгоценная наша свобода… всё это безумие, Господи ты Боже! Я сыт по горло! Никто больше терпеть это не может. Проклятые мерзавцы, что они делают с нами и с бедной несчастной Россией, эти Советы… – и голос председателя, исполненный искренности, зазвенел.

– Взгляните хотя бы на это! – продолжал он. – Смотрите и удивляйтесь! Вот на эту пьяную еврейскую харю! – он указал на портрет Бронштейна, по кличке Троцкого, висевший на стене. – Во времена прежние мы размещали на стенах в присутственных местах святые иконы, портреты военных, царей или национальных героев, таких как Суворов или Скобелев…, а они заставили всё снять и выставить это Богом проклятое дерьмо!

Воистину, Троцкий отнюдь не красавец, и его портрет больше смахивал на карикатуру, нежели на подобие человека.

Я, уходя, размышлял над всем этим. Что смогло заставить русский народ, всегда считавшийся религиозным, преданным Родине, верным Императорской фамилии и государственному строю, позабыть всё, что он уважал, и низвергнуть до уровня всего того, что было им презираемо? Желал ли он плётки в руках Ленина и Троцкого, гнавших русских в логовище Коммунизма, так же как и палки Петра Великого, приобщавшей насильно к культуре европейской и миру цивилизованному?

Почти целый день потребовался для переезда из Токмака в село Самсоновка. Я продолжал свой путь мимо русских поселений, растянувшихся вдоль дороги, и всюду жители были почти поголовно пьяны; были киргизские деревни, полностью разрушенные, буквально до основания; в них ещё неполных года три назад шумели базары, процветали фермы, окружённые садами и полями люцерны. Теперь повсюду пустыня. Просто невероятно, как можно было за столь короткий промежуток времени стереть с лица земли посёлки со всем их отлично развитым хозяйством. Только пристальный взгляд мог различить русла арыков да пни росших здесь деревьев.

– Народ наш сельский посносил дома, вырубил деревья, выкорчевал сады, перекрыл арыки, так что всё пересохло быстро, и поля клевера погибли… – пояснил мой возничий.

– Зачем же? – спрашиваю.

– А дураки. Нынче жалеют о том. Весь клевер, что исчез, теперь пришёлся бы куда как кстати! – он говорил о люцерне (Medicago sativa), которая по-русски неверно зовётся клевером.

Разрушение арыков, т. е. оросительных каналов, быстро превратило эту местность в пустыню, погубило всё бывшее здесь высокоразвитое сельскохозяйственное производство, стёрло следы мирных поселений. Только на заливных лугах и низинах вдоль рек можно было что-то возделывать.

Когда киргизы подняли восстание, совет старейшин принял решение не убивать и не грабить мирное население. Это было, несомненно, благородным намерением и свидетельством доверия (к русскому населению – пер.), однако трудно было обуздать однажды проявившиеся звериные инстинкты человеческого естества, даже среди народа, обычно считавшегося цивилизованным. Восстание разгорелось, а с ним немедленно начались убийства, грабежи, зверства, изнасилования. Без сомнения, много русских женщин и детей было захвачено и переправлено на территорию Китая. Киргизские военные отряды находились под командованием турецких офицеров, военнопленных, бежавших из Сибири. Киргизы дрались храбро, нападали отчаянно, предпринимая порою конные атаки на пулемёты и тяжёлые орудия русских; но им не хватало стойкости, целенаправленности и дисциплины. Случалось часто, что после удачного предприятия они прекращали наступательные действия и возвращались домой… пить чай и есть свою жареную баранину.